ГЛАВА 24 Помощь монастырской братии — Истинный нестяжатель — «Бог дал, Бог взял» — Каверны в легких и дух благодушия — «Я не могу есть украдкой» — Пример смирения — Новые братья — Вор на покаянии

ГЛАВА 24

Помощь монастырской братии — Истинный нестяжатель — «Бог дал, Бог взял» — Каверны в легких и дух благодушия — «Я не могу есть украдкой» — Пример смирения — Новые братья — Вор на покаянии

Незадолго до того, как пчеловод отправился в город за сахаром, больной брат вручил ему несколько писем, адресованных в некоторые общежительные монастыри, поскольку имел обширные знакомства среди монастырской братии. Этими письмами он уведомлял знакомых ему монахов о возникших материальных затруднениях в связи с большими затратами, связанными не только с покупкой продуктов питания, но и с их доставкой в пустынь. Для этой цели приозерные монахини, помогавшие братьям, нанимали у местных жителей ослов или лошадей, которые и поднимали продукты в горы. Как только пустынник добрался до Сухуми, он сразу же опустил письма в почтовый ящик.

Монастырская братия поспешно отозвалась на просьбу больного брата о помощи не только словом, но и делом. На указанный в письмах адрес было получено семьсот рублей. Когда пчеловод, после своего освобождения из спецприемника, зашел на квартиру, где хранился пчеловодческий инвентарь и сахар, хозяйка дома предложила ему забрать у нее эти деньги и отдать больному брату. Но везти их в пустынь было совершенно бессмысленно: они нужны были только для покупок в городе. Небезопасно было даже иметь их при себе: любая непредвиденная случайность — и денег как не бывало! Во-первых, новая встреча с милицией или ГАИ грозила спецприемником, а может быть, даже тюрьмой. Кроме того, пчеловод мог потерять их, продираясь сквозь заросли в горах. Его, наконец, могли ограбить охотники или хулиганы. Да мало ли что?! Объяснив все это хозяйке, он оставил деньги у нее.

Теперь, вернувшись из города, пустынник рассказал обо всем этом больному брату, но тот не проявил ни малейшего интереса к этому известию, словно крупная сумма была прислана не ему, а другому человеку, к которому он не имел никакого отношения.

Больной брат был необыкновенно редким по своим душевным качествам человеком. Это был настоящий монах-нестяжатель, бессребреник, ведущий свою жизнь по образу древнего монашества. Он никогда не носил хорошей одежды. Спал как придется, лежа на голом полу, не раздеваясь и не разуваясь. Его всегда можно было видеть одетым в тщательно залатанный подрясник, причем одна латка перекрывала другую. Если монастырские друзья присылали ему хорошую одежду, он при первом же случае кому-нибудь ее дарил. Бывало, кто-то из братьев в шутку скажет, что на нем хороший подрясник, — он тут же снимет его и подарит этому брату. Если же шутник попытается отказаться, то больной брат неотступно будет упрашивать его и успокоится только тогда, когда тот, наконец, возьмет подарок, а сам снова оденет прежнюю латаную-перелатаную одежду.

У больного брата никогда не было денег. Все, что ему присылали, он в кратчайший срок раздавал монахиням, жительницам приозерных келий. Как бы оправдываясь, он цитировал изречение какого-то пустынника: «Не дай полученным тобою деньгам переночевать в твоей келье. При нужде приобрети на них что-либо необходимое для себя, а оставшиеся раздай либо нищим, либо нуждающейся братии в тот же день». Он так и поступал. Вот и сейчас ни улыбкой, ни взглядом он не выразил ни малейшего удовольствия, узнав о получении столь крупной суммы.

Но брат-ленивец не пропустил мимо ушей такую важную новость. Никому ничего не сказав, он молча собрался и ушел к приозерным кельям, а оттуда — в Сухуми. Добравшись до города, он сразу же отправился к женщине, у которой хранились деньги, забрал их, якобы по просьбе больного брата, и без зазрения совести истратил на личные нужды, хотя, при экономном расходовании, всем братьям этой суммы могло бы хватить на целый год. Когда больному брату стало известно об этом происшествии, он, нисколько не смутившись духом, безо всякой обиды или сожаления махнул рукой и сказал: «Бог дал, — Бог взял». На этом разговор прекратили и никогда больше не вспоминали об этих деньгах.

Кроме редкого бескорыстия и нелицемерного смирения, этот удивительный подвижник Христов обладал поистине непоколебимым доверием к своему Создателю, с одинаковой благодарностью принимая из Его руки и радости и скорби. Он не обращал совершенно никакого внимания на свою болезнь и был всегда спокоен, хотя никакой надежды на выздоровление у него не оставалось. Запущенный туберкулез с кавернами в обоих легких на последней стадии кровохаркания должен был неизбежно привести его к скорой смерти. Однако ради других он умел совершенно забывать о своей страшной болезни и не только не требовал себе помощи, но старался помочь братьям чем только мог, показывая всем пример истинного самоотвержения и любви даже до смерти.

Несмотря на болезнь, у больного брата сохранился хороший аппетит. Ел он больше всех, но только самую простую пищу, не делая себе никакой поблажки в питании ради своей болезни. Сострадательные сестры из города, желая порадовать и несколько утешить больного, часто присылали ему что-нибудь вкусное: мармелад, шоколадные конфеты, вафли или еще что-нибудь подобное. Все это он сразу высыпал из коробок на общий стол в братской трапезе с радостным возгласом: «Братья! Сегодня у нас велие утешение!»

Однажды ему прислали квасцы и пятьдесят яиц с подробным описанием метода лечения этими квасцами, которые нужно было запивать сырыми яйцами. Как писали сестры, этим домашним способом останавливается увеличение каверн. Больной брат, однако, тут же выбросил квасцы в мусорную яму, а яйца положил на общий стол для угощения.

— Что ты делаешь? — воскликнул брат-пчеловод, — Ведь это принесено только для тебя, как лекарство! — На что тот, как бы извиняясь, ответил:

— Я не могу есть украдкой от всех.

Как-то во время трапезы, исполняя послушание повара, больной брат разносил пищу сидящим за столом братьям. Сначала налил похлебку, а затем, черпая большой ложкой кашу из стоящей на плите кастрюли, стал этой же ложкой носить каждую порцию к столу, всем по очереди. Вдруг ложка перевернулась и каша вывалилась на пол. Ленивый брат с раздражением стал бранить повара. Успокаивая брата, тот смиренно ответил: «Ничего, брате, ничего,» — и начал собирать кашу с грязного пола. Тем временем ленивец продолжал выговаривать ему, сожалея, что пропала целая порция каши. Наконец, вся каша была тщательно собрана вместе со всевозможным мусором, какой только был на невыметенном полу, вместе с волосами и даже мышиным пометом. Все думали, что больной брат выбросит грязную кашу птицам, но… он съел все сам и даже облизал ложку. Братья притихли и закончили обед в полном молчании, словно воды в рот набрали. Однако пчеловод все же не вытерпел и после трапезы упрекнул ленивца за его частые, грубые и несправедливые замечания больному брату.

— Ой, брате! Да меня не ругать, а бить надо, — воскликнул больной и добавил, — меня в монастыре братья били. Да-да! Мне это было очень и очень полезно…

В середине лета, ни с кем не советуясь, брат-ленивец привел в пустынь двух монахов из недавно закрытого монастыря. Один из них был иеромонахом, а другой — иеродиаконом. Поневоле пустынникам пришлось потесниться.

Но уже в первые дни совместной жизни для всех стало очевидным, что новые братья во многом весьма похожи на приведшего их «благодетеля». С неохотой брались они за земледельческие орудия, да и работать не умели. Вероятно, в монастыре эти монахи ничем, кроме богослужений, не занимались и отвыкли от какой бы то ни было работы, хотя внешний вид обоих выдавал их простонародное происхождение. Любому бросались в глаза широкие ладони иеродиакона с толстыми пальцами и грубой кожей. У иеромонаха, наоборот, нежная кожа тонких рук абсолютно не вязались с грубым лицом простого деревенского парня. На огороде иеромонаху поручили высаживать на гряды капустную рассаду. Он охотно было взялся за дело, но когда его подвели с ведром к туалетной яме, из которой нужно было черпаком доставать содержимое, используя его в качестве удобрения, на его лице изобразилась неописуемо брезгливая гримаса. Заметив это, больной брат взял у него из рук ведро с черпаком и стал выполнять эту работу сам.

Недолго думая он засучил рукава своего подрясника, ведром зачерпнул из ямы, перемешал рукой содержимое и стал понемногу класть в лунки, засыпая землей, чтобы сверху высадить капусту. Быстро покончив с работой, он вымыл руки — и делу конец. Все это время иеромонах, зажав рукой нос, наблюдал за ним, стоя в отдалении. Заметив это, один из братьев во время обеда спросил иеромонаха, чем он занимался до поступления в монастырь? Тот, рассмеявшись, ответил:

— Я никогда не работал.

— А на какие же средства ты существовал?

— Я в прошлом — вор-кукольник и до монастыря занимался только воровством.

Затем он подробно рассказал братьям свою историю: как еще в детстве, познакомившись с дурной компанией, стал вором и как образумился после встречи с прозорливой старицей монахиней, обличившей все его тайные грехи в присутствии матери — глубоко верующей женщины. Та старица и дала ему совет поступить в монастырь, чтобы молитвой и богоугодной жизнью загладить прежние грехи. Вот так он и оказался в монастыре. У него обнаружили хороший голос и слух и поставили на клирос. Довольно быстро его рукоположили, он стал иеродиаконом, а затем иеромонахом, но власти вскоре закрыли монастырь, и оказавшиеся на улице братья были вынуждены искать пристанища кто где мог.