Кольбергская операция

Кольбергская операция

В середине августа 1760 года вместо «престарелого» Салтыкова главнокомандующим был назначен фельдмаршал Александр Борисович Бутурлин. Императрицу не смущало, что Бутурлин аж на пять лет старше Салтыкова. В отличие от великого отца Елизавета делала ставку на опытных и властных вельмож. К тому же её выбор был сужен фактором Петра Фёдоровича и пропрусской партии.

Румянцев поначалу даже не мог поверить в столь глупое решение властей. Тучный, медлительный, ничего не понимавший в военном деле, Бутурлин, казалось, вовсе не годился в соперники Фридриху. Фельдмаршальский жезл он получил в мирное время и уже в пожилом возрасте. И вдруг — очередная царская милость, графский титул и должность главнокомандующего. Главное достоинство Бутурлина — лёгкий отсвет славы Петра Великого. Когда-то молодой офицер Александр Бутурлин приглянулся первому нашему императору, стал денщиком государя, исполнял тайные его поручения, сопутствовал Петру во всех последних походах. Но с тех пор Бутурлин состарился и заплесневел на статской службишке, а орденами его осыпали, как говорится, не по заслугам, а по потребностям.

Прибыв на театр военных действий, фельдмаршал сразу разъяснил генералам своё кредо: он намеревался беречь армию, беречь солдатские жизни. А значит — уклоняться от сражений и бездействовать. Действовал он, как премудрый Фарлаф у Пушкина: «В заботах, тревоге, досаде и грусти скитайся по свету, мой храбрый соперник! Бейся с врагами, влезай на твердыни! Не трудясь и не заботясь, я намерений достигну, в замке дедов ожидая повеления Наины».

Румянцева такая тактика не устраивала, и он принял решение всеми правдами и неправдами действовать независимо от главнокомандующего. Этому способствовало и решение Конференции направить русские части для взятия Кольберга, пока Бутурлин с основными силами топчется вокруг главных цитаделей Бранденбургской земли.

Под Кольберг направили Румянцева! Это назначение развязывало руки полководцу. Взятие Кольберга давало союзникам контроль над всей Померанией — и вокруг этой крепости ещё в прошедшей кампании развернулись отчаянные схватки, сюда стягивались военно-морские силы. К тому времени слово «Кольберг» в русской армии повторялось часто и с грустными нотами. Под стенами мощной крепости русский флот потерпел чувствительное поражение… Две попытки взять Кольберг окончились плачевно для русской армии. И вот — Румянцев…

В помощь Румянцеву снарядили флот под командованием наиболее энергичного из русских флотоводцев того времени, вице-адмирала А.И. Полянского. Он возглавил Ревельскую и Кронштадтскую эскадры — линейные корабли «Святой Климент папа Римский», «Полтава», «Наталия», «Ревель», «Москва», «Святой Пётр», «Рафаил», «Гавриил», «Шлиссельбург», «Уриил», «Святой Николай», «Ингерманланд», «Варахаил», «Нептунус», «Святой Димитрий Ростовский», «Святой Павел», «Святой Иоанн Златоуст», «Святой Андрей Первозванный», фрегаты «Россия», «Святой Михаил», бомбардирские корабли «Дондер», «Самсон» и «Юпитер», десять мелких судов. На кораблях поместилась десантная группировка — семь тысяч отборных бойцов. 1 июля флот прибыл на данцигский рейд, где проводили погрузку на суда осадной артиллерии. Впервые Румянцеву довелось координировать действия армии и флота.

Фридрих, насколько возможно, усилил оборону крепости. Гарнизон превышал четыре тысячи солдат, количество крепостных орудий приближалось к 150. Опытный организатор обороны майор (позже — полковник) фон Гейден отлично знал местность и умело управлял смельчаками, с которыми уже дважды отстоял Кольберг во дни осад.

К крепости примыкал пространный укреплённый лагерь, который тоже считали едва ли не неприступным. Там на высотах готовилась к бою артиллерия. В лагере расположился 12-тысячный корпус принца Вюртембергского. С востока крепость защищал болотистый труднопроходимый лес. Словом, взятие Кольберга было главной и наиболее трудной тактической задачей кампании. Ситуация требовала от Румянцева не просто осады и попытки штурма: предстояла многоплановая операция против сильной прусской группировки, крепости с гарнизоном и нескольких линий обороны.

Жители Померании, разорённые войной, насторожённо ждали русских гостей. Румянцев понимал, что успех операции зависит и от отношений с местным крестьянством. В атмосфере ненависти трудно воевать, ещё труднее наладить снабжение армии. Борьба с мародёрством, строгая дисциплина — это не просто благие пожелания. Репутация русских войск в Пруссии в те годы оставляла желать лучшего.

Фридрих предвидел, что Румянцев попытается замкнуть блокаду Кольберга, перекрыть транспортные пути. Для неожиданных рейдов по тылам русского корпуса король выделил отряд генерала Вернера — две тысячи кавалеристов и полтысячи пехотинцев. Располагаясь под Кольбергом, Румянцев узнал о передвижениях отряда Вернера и направил против него соединение, в котором казаков и драгун подкрепляли два гренадерских батальона.

Войска Вернера заняли город Трептов — и Румянцеву удалось окружить его. Там, под Трептовом, русский полководец сломал стереотипы тогдашнего военного искусства. Как было принято действовать после окружения? Медленно и основательно. Наступали широким фронтом, линиями. Ни тебе эффекта неожиданности, ни концентрации сил на прорывном участке. Румянцев уже не один год обучал солдат наступать колоннами. И полковник Бибиков, которому он поручил взятие Трептова, предпринял атаку батальонной колонной. Быстрота и сосредоточение сил — этих двух условий пруссаки не выдержали. Русские ворвались в Трептов, а конница преследовала противника в предместьях. Только убитыми Вернер потерял более шестисот человек. Почти столько же, включая самого Вернера, оказались в плену у Бибикова. Румянцев разбивал линейную тактику — и торжествовал.

Любопытный факт: первый вариант плана осады Кольберга подготовил инженер-полковник Де Молин. Румянцев, перелистав его план, пришёл в негодование. Он выгнал Де Молина из корпуса, пригрозив аж повешением. Впрочем, этот военный инженер ещё долго будет служить в русской армии, станет и генералом… Второй план генерал сочинял вместе с полковником Гербелем. Первым шагом предполагались операция по оттеснению прусских частей в лагерь принца Вюртембергского и захват передовых укреплений Кольберга. 19 августа русские двинулись вперёд: после усиленных поисков по обоим берегам Персанты противник с потерями отступил в Кольбергский и Боденхагенский леса, а затем ушёл в свои укрепления.

Достойным соперником оказался генерал Дубислав Фридрих Платен, которому удалось прорваться к Кольбергу, уничтожив магазины и коммуникации русской армии. Отряд Платена усилил гарнизон Кольберга.

Румянцеву удалось перекрыть пути из Штеттина в Кольберг. Но упорные пруссаки неоднократно пытались вернуть контроль на этих дорогах… Румянцеву пришлось отрядить команду под началом полковника Апочинина,

Наступил черёд партизанской войны: то было противостояние летучих отрядов. Одно из важных сражений произошло под Гольнау: русский отряд, в котором выделялся решительными действиями подполковник Суворов, ворвался в крепость. Полковник Корбиер был захвачен в плен, а Суворов, получив две раны, в упоении подсчитывал ещё и захваченные пушки. Тем временем Румянцев окружил отряд генерала Кноблоха, который сдался без боя. Удалось захватить более 1600 человек пленных, 15 знамён и 7 орудий. Платену всё же удалось уйти. После этих сражений в Кольберге началась паника, но и в лагере Румянцева не всё обстояло благополучно.

Ещё до наступления холодов Румянцев столкнулся с нехваткой продовольствия. Армия, несмотря на старания Румянцева по добыче припасов, почти голодала. Уже в конце сентября из-за погодных условий флот был вынужден удалиться от Померании. Полянский ушёл с эскадрами в Ревель, по дороге попал в бурю и вернулся в Россию с большими потерями. Утешало, что у пруссаков дела с провизией обстояли не лучше. Граф Чернышёв упоминает, что солдат по шесть месяцев держали без жалованья. Бутурлин относился к Румянцеву и его корпусу как к нелюбимым пасынкам, как будто ждал от «зарвавшегося» генерала поражений.

Военный совет, по настоянию Бутурлина, рекомендовал Румянцеву снять блокаду и, по традиции, направить войска на зимние квартиры. Не принято было в те годы воевать с наступлением холодов. Но Румянцев и здесь ломал традицию: он-то помнил, как дорого стоил поспешный уход на отдых после Кунерсдорфской победы — и, к неудовольствию Бутурлина и удивлению пруссаков, принял решение сражаться до конца.

В начале ноября он весьма обстоятельно обрисовал ситуацию в письме на высочайшее имя: «Крепость при отступлении неприятельском, чрез посыланного от меня капитана Бока, к сдаче была требована. Комендант фон дер Гейде со всеми хотя учтивостьми твердость свою и заслуженные уже, якобы, честь и славу толикими и формальными осадами показать и в сем случае мне обещал. Я, однако ж, приказал господину генерал-порутчику Гольмеру, которой, в крайнем хотя изнеможении, усердствовать вашему императорскому величеству, ищет от стороны морской или по усмотрению его, где токмо место позволит на настоящее весьма сырое время, траншеи открыть и батареи в большом числе орудий заложить. Одна из сих уже устроена и со вчерашнего дни город бомбардируетца. Недостаток в пропитании может быть понудит коменданта к сдаче склонитца, а в протчем, осмеливаюсь вашему императорскому величеству доносить, что по настоящей погоде, а особливо в здешних местах, вовсе из времени осаждать. Я б охотно последовать примеру барона Лаудона, но кроме других обстоятельств, водяные весьма глубокие и широкие два рва требуют уже иных способов, а сих, не повредя крепостного строения, ни с каковой [стороны] удачно достигнуть невозможно, исключая однако ж сильные морозы».

Императрица к тому времени чувствовала себя опустошённо: болезнь побеждала.

Принц Вюртембергекий отступил на соединение с войсками Платена — и оставил укрепления, в которые тут же вошли войска Румянцева. В ночь на 5 ноября Румянцев занимает укрепление Вольфсберг, затем овладевает предместьями Кольберга. Фридрих приказывает Платену и принцу Вюртембергскому прорваться в Кольберг и доставить туда транспорт с продовольствием. Но попытка прорыва закончилась неудачей: их атаку Румянцев отбил и даже организовал преследование. Пруссаки дрогнули.

Комендант крепости фон Гейде впервые выдвинул условия капитуляции: почётные для пруссаков. Румянцев выдвигает собственные условия. 5 декабря фон Гейде соглашается на ультиматум Румянцева, и русские войска занимают Кольберг. Крепость, ставшая базой русской армии, угрожающе нависла над Бранденбургом.

И тут самое время сделать небольшое отступление о примечательном человеке, который во время Кольбергской операции встал на пути Румянцева. Граф Готтлоб Курт Генрих фон Тотлебен был в XVIII веке личностью легендарной. В Европе о нём судачили чаще, чем о Румянцеве или Зейдлице, наравне с Казановой и Калиостро. О нём сочиняли небылицы и плутовские романы, не счесть слухов и анекдотов, связанных с неугомонным графом. Тотлебен — имя важное для русской истории, оно ассоциируется прежде всего с обороной Севастополя в 1850-е годы, с деятельностью генерала Эдуарда Тотлебена, который современнику Румянцева приходился дальним родственником. А вообще-то это название родового имения в Тюрингии, которое принадлежало нашему ловкачу-графу. Происходит это название от аристократического девиза: «Верен не на жизнь, а на смерть» («Treu auf Tod und Leben»).

Из Саксонии наш Тотлебен бежал, как ужаленный, после серьёзного обвинения во взяточничестве. Заочно его даже приговорили к пожизненному заключению — но такие вердикты мало что значат. В Голландии он получил патент полковника и прославился как второй Казанова. Со временем и оттуда пришлось ретироваться. Некоторое время он служил при дворе Фридриха, в Пруссии. Но и Берлин пришлось покинуть, как всегда, при деликатных обстоятельствах. В 1759 году 45-летний Тотлебен оказался на русской службе — и неизвестно, за какие заслуги получил чин генерал-майора. Ко времени вступления России в Семилетнюю войну никакого военного опыта у Тотлебена не было — но некоторые считали его почтенным генералом. И, как ни странно, он не спасовал: предводительствуя казачьими отрядами, проявил храбрость в стычках с пруссаками. Два ранения, контузия, ордена…

Тотлебен умел красочно рассказывать о собственных подвигах, заботился о репутации яростно, и ему удалось представить себя покорителем Берлина (к неудовольствию Чернышёва).

Вот как он рапортовал из прусской столицы: «Я оставался в Берлине все воскресенье с 2,000 гренадер и одним полком конно-гренадеров, приказав обезоружить всех жителей и сжечь их оружие, а выпущенныя против ея императорскаго величества, ея союзников и их армий зловредныя издания сжечь через палача, под виселицею. Газетчики, за дерзкия выходки их во время этой войны, должны были понести заслуженное ими наказание шпицрутенами, но так как весь город просил о монаршем милосердии к ним, то это наказание, именем ея императорскаго величества, было отменено, но все же они проведены были до места, где была назначена экзекуция и где все уже было приготовлено, и даже с них были сняты рубашки.

Королевския сокровища были осмотрены и найденные ящики и корзины с золотом, серебром, драгоценными камнями и древностями бригадир Бенкендорф должен был опечатать и взять с собою к армии во Франкфурте, где штаб офицеры сделали им описи и, упаковав каждую вещь, сдали при рапорте графу Фермеру, через князя Прозоровскаго».

О сокровищах Тотлебен рассказывал с особенным знанием дела. Между прочим, в Берлинской операции участвовал казак Емельян Пугачёв — и позднее появится легенда, что именно Тотлебен, заметивший сходство казака с покойным императором, подал ему идею стать самозванцем.

Во время Кольбергской операции Румянцев с подозрением присматривался к графу. Замечал, что тот снабжает его неверными сведениями о движениях пруссаков. 19 июня 1761 года Тотлебен был арестован: вскрылась его переписка с принцем Генрихом Прусским. Вёл он тайную переписку и с самим королём: делился с ним секретной информацией. Считается, что он заблаговременно передал Фридриху информацию о приближении Румянцева к Кольбергу.

На допросах Тотлебен заявил, что намеревался, завоевав доверие Фридриха, заманить прусского короля в ловушку и захватить его, оправдывался, что потчевал пруссаков устаревшими данными. Около двух лет он провёл в заключении: за это время Елизавету сменил Пётр, а Петра — Екатерина. Тотлебена приговорили к смертной казни, но помиловали и ограничились лишением наград, чинов и пожизненным изгнанием за пределы России.

Надо думать, в Семилетнюю войну Тотлебен играл сразу на нескольких досках — и у него нашлись тайные покровители. Вскоре он вернулся в Россию. Сперва жил в городке Порхове весьма скромно, а потом, к великому изумлению многих, вернул себе высокое положение в армии.

В 1768 году, в разгар Русско-турецкой войны, Екатерина направила его в Грузию — в помощь царю Ираклию, сражаться с османами. И снова граф показал себя интриганом, мастером и рабом двойной игры. Он лавировал на противоречиях между грузинскими князьками и царём Ираклием и в конце концов возглавил заговор против царя — союзника России. В апреле 1770-го русско-грузинская армия должна была штурмом взять Ахалцихе — турецкий оплот в Грузии. Тотлебен неожиданно уклонился от сражения, рассчитывая на поражение Ираклия. Но Ираклию удалось разбить турок, а впоследствии — и расправиться с фрондой. За военные успехи в Грузии Тотлебен получает звание генерал-поручика, но Екатерина внимает царю Ираклию — и отзывает генерала с театра военных действий.

Его переводят в Польшу, на войну с конфедератами, и в марте 1773 года в Варшаве генерал умирает. Память об удачливом авантюристе надолго останется в фольклоре. Предприимчивый и беспринципный флибустьер Тотлебен — тоже неотъемлемый образ XVIII века.

…В Кольбергской операции Румянцев испробовал немало тактических новинок. Он формирует из охотников (добровольцев) два батальона лёгкой пехоты (егерей), приученной к ведению боя в рассыпном строю, к прицельной стрельбе. Снабжает их директивой, в которой, кроме прочего, рекомендует при преследовании противника «лучших же стрелков и в одну шеренгу выпускать». С этого нововведения начинается история преобразования русской пехоты. О наступлении колоннами мы уже упомянули. Упомянем и летучие отряды, действующие по тылам противника, быстро решающие оперативные задачи. Румянцев по-новому координирует действия частей, выделяет тактический резерв, в том числе — конный.

«Румянцев-Задунайский, человек никем еще неподражаемый, облегчил сейчас службу и отправление оной; запретил убирать волосы солдатам, а приказал заплетать косички и завязывать в пучки. С портупей и перевязей смывать беленье и не употреблять во время походу никогда оного, бросил рогатки, оставил баталыж карей во время походу, начал водить колонны и научил нас построению фронта против турок», — вспоминал генерал М.С. Хрущёв, свидетель всех побед Румянцева. Хрущёв был не только опытным воякой, но и знатоком административных дел, то есть обладал аналитическими способностями не только в военно-тактической области. Его отзыву можно доверять, хотя и проверять необходимо… В то время когда Хрущёв погружался в воспоминания, уже безопасно было рассуждать о вреде солдатской косметики и косичек. В доекатерининские времена говорить об этом не смели. А Румянцев непосредственно в сражениях и переходах Семилетней войны убедился: наш главный враг — неповоротливый обоз и неудобное солдатское снаряжение. К концу войны удалось сократить обозы, а с театральным обмундированием бороться пришлось долго.

Так получилось: для нас форма тех лет, косички и парики, связана с подвигами русской армии, с победами Румянцева, Суворова, Потёмкина. Романтика, героика, отражённая в живописи и кино, овеянная победным ореолом. Но в реальности это была смертная мука для солдата — и все упомянутые наши полководцы были яростными противниками пудры и косичек. Спасти армию от этого наваждения удалось Потёмкину, вдохновляли его, помогали ему — Румянцев и Суворов. Замечательная песня родилась в солдатской среде — впрочем, возможно, здесь постарались и офицеры — пропагандисты прогрессивных армейских реформ. Но пели эту песню и простые солдатушки:

Солдат очень доволен, что волосы остригли.

Виват, виват, что волосы остригли!

Дай Бог тому здоровье, кто выдумал сие.

Виват, виват, кто выдумал сие!

Избавились от пудры, булавок, шпилек, сала.

Виват, виват, избавились всего!

Поди прочь, дерзка пудра, погано скверно сало.

А мы теперь воскликнем: «виват, виват!»

Спросить было у пудры, спросить было у сала,

Куда их делась слава? Виват, виват!

Пудра, сало в аде —

Солдаты в вертограде

Кричат: «Виват, виват!»

Солдаты в вертограде!

Теперь скажи ж, ребята: довольны мы десницей

Всевышнего над нами? Виват, виват!

Довольны мы царицей, наследником ея?

Вскричали: «Ура, ура, ура!»

Но до той потёмкинской реформы было ещё далеко, а Румянцев уже боролся за облегчение солдатской лямки — пытался упразднить глупые излишества. Чтобы требовать от солдат большей выносливости, удали, крепких навыков штыкового боя — следовало освободить их от всего лишнего, необязательного. Да и гигиене прусские красоты мешали — это поймут и вожди французской революции. Правда, они откажутся от пышных армейских ритуалов во многом вынужденно: из-за безденежья. Но боевые качества армии от этого возрастут. Долго вызревала благотворная потёмкинская реформа — и, пожалуй, первым сделал уверенный шаг в её направлении не кто иной, как Румянцев.

Постепенно старания Миниха, усилившего в России военное образование, приносили плоды. Бывшие кадеты стали исправными офицерами и опытными генералами. Среди них всё больше было «природных русаков», а после стараний Румянцева — и малороссов, поляков, казаков. Возникла потребность в неформальном лидере, в генерале, который взял бы на себя роль маяка, идеолога для растущей воинской элиты. Уже после Кунерсдорфа Румянцев уверенно принял на себя эту миссию — да никто у него её и не оспаривал. Ревновали к наградам, славе, но не к ответственности. И Румянцев всё чаще выступал с идеями преобразования армии, превращался в педагога. И многие генералы — даже не столь молодые — не стеснялись называть себя учениками графа.

В Германии и во Франции — в крупнейших армиях Европы — основной задачей обучения пехоты считалось получение огневого превосходства над противником. В результате ускорялся ритм неприцельной стрельбы — по мнению Румянцева, бесполезной. Русский пехотный устав 1755 года на иноземный манер сосредоточивал внимание на ружейной стрельбе. Значение штыкового удара недооценивалось…

Во время Семилетней войны в русской армии нормальной дистанцией суточного перехода считались две географические мили, что составляет менее 15 километров. Но и такие результаты достигались не всегда. Войска Фридриха были куда более подвижными, что позволяло ему разбивать австрийцев и французов. Русских разбить не удавалось: ни в одном сражении Фридрих не одержал убедительной победы над русскими. Но быстрота прусских войск не раз ставила нашу армию в трудное, даже отчаянное положение. Румянцев понимал, что нельзя давать врагу такой форы. За медлительность офицеров карал строго.

Любопытен и другой нюанс — телесные наказания. Вплоть до потёмкинских преобразований они в русской армии применялись. Применял их и Пётр Александрович. Но, по точным свидетельствам, эта мера в практике Румянцева была редким исключением из правил. Куда чаще «заплечное мастерство» демонстрировали в армии Фридриха Великого, состоявшей, в значительной степени, из наёмников. Вот так лапотная Россия, несмотря на суровое крепостничество, шла к воинскому братству. Разумеется, ни о каком сословном равенстве в армии говорить не приходилось: не те времена. Но такие генералы, как Румянцев, понимали, что зверства пользу не принесут — разве только временную. К тому же граф опасался массового дезертирства… По словам Суворова, Румянцев знал всех своих солдат по именам. Иногда мог обратиться: «Иван, ведь ты был при Ларге. Подтверди мои слова, ведь тогда было эдак…» «Через десять лет после Кагульского сражения узнал он в городе Орле сторожа, служившего на той славной битве рядовым; остановил его, назвал по имени и поцеловал», — вспоминал Суворов. «Благословен до поздних веков да будет друг сей человеков…» — говорил о нём Державин, и это тоже о гуманизме Румянцева. «Любил солдат как детей своих, заботился о них в поле и на квартирах; одушевлял храбрых воинов уверенностью в победе; был любим ими, несмотря на строгость и частые маневры», — писал историк Н.Н. Бантыш-Каменский, восторженный биограф русских фельдмаршалов. Они, по чести говоря, заслуживали восторгов.

Конечно, нельзя доверять сусальным легендам о «барине-отце» и довольных пейзанах вперемешку с не менее довольными солдатами. Классовые интересы, классовая борьба и ненависть — не выдумки Маркса с Энгельсом, эти процессы действуют во все времена, их никто не в силах отменить. Но в те годы и глубинные классовые интересы крестьян совпадали с военными устремлениями России и полководческим стилем Румянцева. Где ещё мог крестьянин почувствовать себя человеком, если не в армии? Отслуживших ветеранов, когда они возвращались в родные края, считали мудрецами. Армия, кроме прочего, становилась для них институтом просвещения.

В отличие от пруссаков Румянцев, всё взвесив, отказался от ружейного огня в кавалерии — весьма неэффективного, замедляющего атаку. Основная задача конных частей — наносить сокрушительные удары холодным оружием. Кунерсдорф доказал правильность этой тактики, а Кольберг — тем паче.

Победителям достались 173 орудия, 20 знамён, три тысячи солдат оказались пленниками Румянцева. Кто знал в те дни, что через год новый император Пётр Третий вернёт Кольберг Пруссии?

Фридрих горевал на развалинах своей империи: военные силы Пруссии исчерпались, не хватало ни лошадей, ни пушек, а Россия всё ещё обладала боеспособной армией… Он снова подумывал о самоубийстве.

24 декабря 1761 года императрица Елизавета Петровна получила от Румянцева донесение о блистательной победе и ключи от Кольберга, которые привёз в Петербург бригадир Владимир Мельгунов, отличившийся при штурме.

«Ваше императорское величество из подносимой при сем капитуляции всемилостивейше усмотреть соизволите, яко я все горделивые неприятельские претензии уничтожил и акордовал только те, кои единственно милосердию и человеколюбия вашего императорского величества утверждают и от оного зависят. Ключи сей крепости, которой граждане вчерась и торжественную присягу учинили, а о числе пленных, полученных трофей, артиллерии и военной амуниции, сколько краткость времени и обстоятельствы досмотреть дозволили, табели к подножию трона вашего императорского величества с бригадиром Мелыуновым всеподданнейше подношу. Благополучие мое тем паче сугубо есть, что я по времени щитаю сие мое первейшее приношение вашему императорскому величеству сделать к всеторжественнейшему дни всевысочаишего вашего императорского величества рождения, воссылая молитвы к всевышнему о целости всевысочаишего и вседрожайшего вашего императорского величества здравия и о ежевременном приращении славы державе вашего императорского величества, толикими победами увенчанной», — говорилось в этом ярком документе. Увы, императрица так и не успела получить текст донесения.

О том, какой резонанс вызвала кольбергская виктория, можно судить по письму Воронцова Румянцеву: «Чем всегда дружба моя к вашему сиятельству искреннее была, тем натурально больше и участие, которое принимаю я в оказанной вами ее императорскому величеству и отечеству важной услуге. Твердость и мужество, с коими ваше сиятельство преодолели напоследок толико препон, делают вам справедливую честь, и как уже вся публика единогласно превозносит похвалами мудрое ваше в Померании предводительство, то не сумневаюсь равномерно, чтоб ея императорское величество не изволила оказать вам высочайшей своей милости. Сердечно желаю я, дабы вы действительными оные опытами вскоре обрадованы были. В прочем свидетельствуя вашему сиятельству благодарение мое за дружеское чрез капитана Бока письмо, уверяю я, что по заступлению вашему в пользу сего офицера старания мои охотно употребить готов».

Румянцева ждала заслуженная слава.

На следующий день, когда в типографии донесение Румянцева распечатывали для повсеместного распространения, императрица скончалась. Пётр Александрович адресовал ей ещё несколько реляций, но уже впустую.