ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В ТЫЛУ У БЕЛЫХ

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В ТЫЛУ У БЕЛЫХ

Наша семерка в представлении белых выросла до отряда больших размеров, да еще и с пулеметами. Паника в Тютнярах была так велика, что командование белых вынуждено было послать туда подкрепление. На всех дорогах, идущих из Тютняр в сторону Урала, появились сторожевые заставы, и проезд мужикам туда был запрещен. Труднее стало и нашим разведчикам проникать в Тютняры. Доставка питания оттуда совсем прекратилась. Продовольствия, захваченного у Красного Камня, хватило всего лишь на несколько дней, потом хлеб стал плесневеть, а продукты испортились. Попытки проникнуть в Тютняры все чаще оканчивались неудачей. Правда, моему брату Петру один раз все же удалось пробраться в село по берегу озера Увильды. Когда мать увидела его вечером около дома, то страшно испугалась и стала просить, чтобы он скорее уходил. Она сунула ему в руки калач и, пугливо оглядываясь по сторонам, рассказала, что в Тютнярах свирепствуют каратели, вымещая на спинах крестьян свою неудачу у Красного Камня.

— У многих обыски были. Приезжали и к нам, перевернули все вверх дном, забрали ваши фотографии и обещали выпороть отца, если ее скажет, где скрываются сыновья, — говорила она.

Мы поняли, что в Тютнярах появляться больше нельзя. Послали Ершова и Ганю в Карабаш, чтобы разживиться каким-нибудь продовольствием. На что уж Ершов смелый и ловкий человек, но и тот ее смог пробраться в Карабаш. Всюду рыскали разъезды белых, все дороги были перехвачены. Гане с трудом удалось достать в лесу у лесоруба дяди Миши небольшой каравай хлеба, которого нам хватило всего лишь на один раз.

Питаться стало нечем. Правда, один раз Валентину Зимину удалось подстрелить дикую козу. Ребята за это готовы были его расцеловать. Но козы хватило, конечно, ненадолго. С питанием стало совсем плохо, поэтому решено было отправиться на старую стоянку, где у нас осталось немного сухарей и боеприпасы.

Пошли я и Стрижов. Взяли с собой верховую лошадь, чтобы привезти на ней эти запасы. Долго пробирались лесом. Дорогами идти было нельзя, потому что по ним все время шныряли разъезды белых. Шли уже не один час, но никак не могли попасть на место старой стоянки. Мы поняли, что заблудились… Тогда, привязав лошадь к дереву на длинную веревку, чтобы она могла пастись, решили продолжать поиски отдельно — один пошел в одну сторону, другой — в другую, — договорившись сойтись на этом месте к концу дня.

Пробродив безрезультатно несколько часов, к вечеру я вернулся к тому месту, где была привязана лошадь, но не нашел ни лошади, ни Стрижова. На дереве, за которое была привязана лошадь, белел небольшой клочок бумаги. Я снял его и прочел:

«Известие Стрижова. Я потерял надежду увидеть тебя и на лошади уехал в Тютняры».

Признаться, я никак не ожидал такой подлости. Крепко выругался и в отчаянии пошел искать дорогу, чтобы выйти к остаткам своего отряда.

Долго еще пришлось мне бродить по лесу, прежде чем наткнулся на какую-то дорогу. Что это была за дорога, я не знал. В какую сторону идти? Я окончательно потерял всякую ориентировку. Голова кружилась от голода и усталости. Пошел наугад. Вскоре мне показалось, что иду не в ту сторону, и пошел обратно. Но это не рассеяло моих сомнений. Стало совсем темно. Голодный и измученный, я свалился у какого-то пня близ дороги и уснул.

Утром стало припекать солнце, и я проснулся. Со сна не мог понять, где я, но, оглядевшись кругом, вспомнил вчерашний день и понял, что нужно продолжать поиски. Затянув потуже ремень, двинулся лесом, не теряя из виду дороги. Вскоре увидел: по дороге навстречу мне идут три человека. Я спрятался за дерево и стал ждать. Каково же было мое удивление и радость, когда я узнал в них Ершова, Ганю и Петра. Я выскочил из-за дерева и бросился им навстречу.

От них узнал, что вчера вечером в отряде произошел спор: одни говорили, что я удрал с отрядными деньгами, а Ершов и брат Петр доказывали, что этого быть не может. И как только рассвело, они отправились меня разыскивать.

Дорогой я рассказал им о поступке Стрижова, они возмутились не меньше меня.

Неудачи преследовали нас одна за другой. Когда подошли к тому месту, где я оставил накануне отряд, то, к нашему удивлению, никого не обнаружили. Среди трофейного оружия нашли записку, написанную Димитриным, из которой было видно, что Зимин, Димитрин и Маркин, потеряв веру, что я вернусь, отправились на Рассыпуху. Нашему возмущению не было предела.

Я понял, что под влиянием голода и неудач отряд начал разваливаться и потерял боеспособность. Но нужно было спрятать в надежное место оружие и боеприпасы. Поэтому мы решили догнать беглецов, спрятать трофеи и после этого всем вместе пробираться на Рассыпуху.

Выйдя на дорогу, мы встретили попутную подводу и бросились догонять на ней беглецов. Вскоре заметили Зимина, Димитрина и Маркина, спокойно топавших по дороге. Еще издали Ершов стал кричать, чтобы они остановились, сопровождая свое требование довольно крепкими выражениями. Оглянувшись, наши беглецы стали как вкопанные, ожидая, когда мы подъедем. Смущенные, они пытались оправдать свой уход, на что Ершов и Петр отвечали самыми отборными ругательствами. Чтобы положить конец ссоре, я приказал кончить все разговоры и немедленно возвращаться назад.

Вернувшись к тому месту, где лежало трофейное оружие, мы спрятали его вместе с боеприпасами в надежном месте среди скал и в тот же день двинулись на Рассыпуху.

Впоследствии это оружие и боеприпасы были использованы моим братом Петром для вооружения партизанского отряда, который он организовал в 1919 году.

На Рассыпуху пришли в первых числах июля. Здесь от Егорова узнали о падении Златоуста. Кроме того, он высказал предположение, что златоустовские отряды отходят в сторону Уфалея. Мы решили двинуться туда же. Но прежде чем отправиться в дальнейший путь, захотели попариться в бане.

Оставив Ершова часовым, все остальные отправились в баню, которую истопила гостеприимная хозяйка. Мылись долго, каждый старался не только хорошенько попариться, но и выстирать белье. Некоторые уже успели высушить выстиранное и начали одеваться. Одевшись раньше других, я вышел из бани и увидел вооруженного всадника, что-то расспрашивавшего соседку наших хозяев. В этот момент из ворот дома, где мы остановились, вышел Ершов. Увидев всадника, он спросил его:

— Чего тебе?

Тот, не отвечая, быстро повернул коня и пустился наутек. Ершов вскинул винтовку и сделал по нему несколько выстрелов, но промахнулся. Я понял, что это вражеский разведчик, и, крикнув ребятам, которые все еще возились в бане: «В ружье!» — бросился в дом, чтобы захватить винтовки и патроны. Вместе с Ершовым мы забрали оружие и побежали в баню навстречу товарищам. Одни выскакивали из бани уже одетые и брали у нас винтовки, другие же, надевая на ходу недосушенную одежду, бежали вслед за нами на небольшую возвышенность, где мы решили встретить противника. Вбежав на пригорок, мы увидели вдали конный отряд белых, с полсотни всадников, который держал направление к нашей бане. Мы залегли и, выждав, когда он поравняется с нами (мы оказались у него с фланга), дали несколько залпов. Часть отряда спешилась и цепью повела наступление на наш пригорок, а остальная, большая часть, двинулась в обход в конном строю. Мы дали еще несколько залпов и, чтобы не попасть в окружение, прячась за деревьями, стали уходить в глубь леса, держа направление на Куватал.

Дальше наш путь на Уфалей протекал без особых приключений, если не считать встречи в районе Куватала с отрядом Файки Наседкина, с которым мы не стали ввязываться в драку, а прошли тихо, стороной, потому что у него было не меньше 300 человек, как нам сказали углежоги Куватала.

Наконец в первой половине июля мы добрались до Нижнего Уфалея, куда в это время стекались все отряды златоустовского направления.

Здесь мы узнали о трагической гибели Ивана Михайловича Малышева. Скорбь сжала наши сердца. Это он послал нас в тыл к белым, но отчитаться ему о выполнении задания нам уже ее пришлось.