Глава вторая ГКЧП

Глава вторая

ГКЧП

ГКЧП разгромлен. Начались бесконечные допросы и весьма настойчивые попытки победившей стороны присоединить руководство МВД теперь уже во главе с первым заместителем министра Борисом Всеволодовичем Громовым к делу ГКЧП. Пришедший к власти Борис Ельцин спешил как можно скорее посадить в руководство силовых структур своих людей.

В трудной ситуации Громов вел себя очень достойно. Он не скрывал, что поддерживал и поддерживает идеи ГКЧП, изложенные в обращении «Слово к народу», что подписал это обращение сознательно, без принуждения. Но он всегда категорически против силовых действий и применения армии внутри страны и согласно этим своим принципам не позволил втянуть МВД в конфронтацию. Эту твердую и человечную позицию прославленного генерала не сумела опровергнуть даже тогдашняя Генеральная прокуратура во главе с преданно служившим Ельцину Степанковым.

Перед Степанковым, видимо, была поставлена задача дискредитировать любым способом тех, кто отказывался осудить позицию ГКЧП, и он, как говорится, землю рыл, чтобы это указание выполнить. Однако с Борисом Всеволодовичем не получилось. И не могло получиться. Генерала Громова знала и уважала страна. Устраивать против него провокации не решился даже Степанков…

После всех этих событий Громов стал искать возможность вернуться на работу в армию.

Тогда министром обороны впервые стал авиатор Е. И. Шапошников, который прекрасно знал Громова по учебе в академии Генерального штаба.

Громов позвонил Шапошникову как старому знакомому, напомнил, что продолжает состоять в штате Министерства обороны, а в МВД был командирован на время, и попросил Евгения Ивановича отозвать его обратно в армию.

Старый знакомый, которого в народе именовали улыбающимся министром, за не сходящую с лица добрую улыбку, ответил как-то непривычно строго: мол, сначала должна стать понятной роль Громова в истории с ГКЧП. «Давайте дождемся окончания следствия, а уж потом…» Вот он, каков оказался — добрый знакомый, улыбающийся министр!

Б. В. Громов:

— Меня через день вызывали на допросы и беседовали по два-три, а то и по шесть часов.

Все выглядело крайне неприятно. Членов ГКЧП арестовали. Ельцин, называя их путчистами и предателями родины, грозил какими-то немыслимыми карами вплоть до повешения.

Следствие закончилось в начале ноября 1991 года. После праздников меня пригласил Степанков и сказал, мол, извините за беспокойство, с вами все в порядке. А ведь еще и жену мою на допросы многократно вызывали. Перед ней никто извиняться не стал.

После этого мне позвонил главком Сухопутных войск Семенов (Шапошников сам со мной разговаривать почему-то не пожелал) и сказал, что министр поручил предложить мне на выбор две должности — начальника высших офицерских курсов «Выстрел» в Солнечногорске и — но тут придется подождать — первого заместителя главкома Сухопутных войск.

Выбор, как говорится, интересный… После 40-й армии и вывода войск из Афганистана, после командования Киевским военным округом — курсы «Выстрел»?! Это больше всего похоже на издевательство.

Громов ответил, что пост заместителя главкома Сухопутных войск, как должность промежуточную и временную, он готов рассмотреть.

Через неделю Семенов снова позвонил и сообщил, что принято положительное решение.

На этой должности Борис Всеволодович находился примерно полгода. Сразу почувствовал себя гораздо лучше. Тут армия, все родное! Он был искренне рад возвращению.

Если говорить о реальных перспективах, в то время это было оптимальное для Громова место. Если бы ему даже предложили стать министром обороны, то при Ельцине он бы на эту должность не пошел.

Кстати, Громов очень удивился тому, что министром обороны согласился стать Родионов. По своему отношению к делу и складу характера он не мог с Ельциным работать. Но у них нормального сотрудничества и не получилось.

Точно так же не смог работать начальником Генштаба старый знакомый Громова Самсонов. Он тоже был несовместим с Ельциным. С «царем Борисом» могли уживаться только такие люди, как Павел Сергеевич Грачев, который был готов без раздумий выполнить любое указание.

Все эти потрясения в жизни страны и собственной судьбе Громова едва не обошлись ему очень дорого. В ночь на 22 июня 1992 года у него случился инфаркт. Причем довольно тяжелый.

В это время Павел Сергеевич Грачев стал министром обороны. Он позвонил Громову в госпиталь и радостно сообщил, что подписал приказ о его назначении своим заместителем. Похоже, он тогда еще не задумывался о том, что они слишком разные люди. Правда, тогда и Громов тоже еще не представлял, как поведет себя в кресле военного министра его бывший подчиненный по 40-й армии, командир воздушно-десантной дивизии.

Громов приступил к работе только через полтора месяца.

Видимо, толком не подумав, П. Грачев поручил ему заниматься выводом советской Западной группы войск из Германии и Польши.

Месяца через два до министра дошло, какой жирный кусок он, не разобравшись, отдал Громову. Борис Всеволодович успел только съездить в Польшу к Виктору Петровичу Дубынину. После этого Западной группой войск занялись именно те люди, которые умели извлекать прибыль из таких дел.

Павел Сергеевич взял это ответственное направление на себя лично. В таких делах он был исключительно талантлив и расторопен.

Б. В. Громов:

— Виктор Петрович Дубынин был удивительным человек и одним из самых близких моих друзей! Тогда в Польше я подумать не мог, что это последняя наша встреча с Петровичем, что через месяц он умрет и на Новодевичьем кладбище я буду провожать его в последний путь.

Такой уж был этот 1992 год. Год тяжелейших потерь и крушения всего, что составляло смысл нашей жизни.

Хочу воспользоваться возможностью и сказать здесь несколько слов об этом замечательном человеке, который навечно останется в моей душе.

Все мы, люди близко знавшие Виктора Петровича Дубынина, называли его по-родственному — Петрович.

Он умер 22 ноября 1992 года. Вот уже сколько лет прошло, а Петровича в военной среде по-прежнему боготворят.

Три года он прослужил в Афганистане — сначала заместителем командующего 40-й армией, затем командармом, причем это был период самых тяжелых боев.

Потом он командовал танковой армией в Белоруссии, был начальником штаба Киевского военного округа, командующим Северной группой войск, а в 49 лет стал начальником Генерального штаба.

Виктор Петрович был настоящей находкой, подарком для наших Вооруженных сил. Он надел военную форму, будучи готовым к этой тяжелой жизни. Он был создан для нее. Его не требовалось настраивать, воспитывать, убеждать. И когда он шел вверх по армейской лестнице, на каждой ее ступени это только подтверждалось.

Некоторые удивлялись, как это человек, родившийся в глухой сибирской деревне, не получивший в юности столичного образования, добился таких высот, стал настоящим военным интеллигентом? Для меня ответ ясен: Дубынин — редкостный самородок. Природа одарила Петровича исключительно щедро. Его действительно можно было назвать настоящим интеллигентом — и по внешнему облику, и по внутреннему душевному содержанию.

Я почувствовал это сразу, когда мы встретились в 1982 году в академии Генерального штаба, куда нас зачислили одновременно. Передо мной был человек, заметно выделяющийся среди очень и очень многих незаурядных военных, а в последующем и военачальников. Неповторимая, яркая личность! Что касается образования, то я видел, как жадно добирает он то, что не успел получить и усвоить прежде.

Академия Генштаба — совершенно новый, качественный этап в жизни каждого военного человека. Дубынин понял это сразу и использовал свой шанс на все сто. Те два года учебы его сильно изменили.

Мы сошлись с ним мгновенно. Не было никаких притирок. Просто посмотрели друг на друга, и всё. Потом дружили и встречались при первой возможности до самых последних дней его жизни.

Я пришел в академию, уже отслужив два с половиной года в Афганистане. Он прибыл из Белорусского военного округа. Перед выпуском, когда ждали распределения и гадали, куда кого направят, я, помню, шутил: «Ну, держись, Петрович, забросят тебя в Афганистан. Мне это уже не грозит, я свое отвоевал…»

Петрович, похоже, ничего против Афганистана не имел и просил меня рисовать на доске карту и главные города Кабул, Саланг, Кандагар…

Удивительно, но судьба распорядилась так, что раньше всех из моих однокашников по Генштабу «за речкой» снова оказался я. В Кабул меня направили представителем Генерального штаба. Сам накаркал!

Петровича распределили в Семипалатинск, но уже через три месяца он появился в Афганистане, в сентябре 1984-го прибыл на должность первого заместителя командующего 40-й армией.

В Афганистане есть, конечно, свои особенности. Прибывающие командиры — от комдива и выше — довольно трудно и медленно входили в круг своих обязанностей и служебных полномочий. Это легко понять. Служили себе тихо, мирно и вдруг оказывались на войне. Причем не на привычной классической, о которой все расписано в книгах, а на партизанской, да еще горной, где всему нужно обучаться на практике, как говорится, с листа.

Виктор Петрович перестроился поразительно быстро. Помню, где-то спустя месяц после его прибытия обсуждался вопрос, готов ли Дубынин к проведению самостоятельных боевых действий. Причем в самом напряженном районе на юго-востоке, на границе с Пакистаном, в районе Хоста. Ни у кого не возникло сомнений — конечно, готов.

С первых же дней за ним было замечено: Дубынин очень тщательно готовится к любой операции, прорабатывает не только военные вопросы, но и те, что относились больше к сфере дипломатии и разведки, к политике. Он скрупулезно изучал обстановку, встречался с племенными вождями, местной властью, представителями ГРУ, агентурой. Тщательно изучал данные космической и авиационной разведки, сравнивал и сопоставлял информацию из разных источников.

Когда на должность командующего прибыл Родионов, мы находились в Пандшере, там шла крупная операция. Новый командарм прилетел на КП. Петрович ему представился и начал докладывать, причем дал исчерпывающую информацию по всем направлениям.

Обычно ведь как? Начальник артиллерии докладывает свое, заместитель по тылу свое и так далее. Дубынин владел всей полнотой информации, детально знал обстановку.

Если речь шла о принципах, о судьбе порученного дела, о жизнях людей, Петрович был непреклонен. Тогда для него не существовало авторитетов. Матом он не ругался и тон не повышал, но свою позицию отстаивал твердо. Не всем начальникам это нравилось. Вот удивляются: отчего он, три года провоевавший, признанный боевой генерал, имеет немного, по сравнению с другими, наград? Или еще вопрос: отчего после Афганистана его направили служить на равнозначную должность командующего армией в Белоруссию, хотя других переводили с повышением? Ответ прост. Петрович был одним из немногих, кто на всех уровнях власти говорил людям правду, какой бы горькой она ни была. Никогда не юлил и не старался угодить начальству. Поэтому «в верхах» недоброжелателей у него хватало…

Когда меня назначили командовать Киевским военным округом, Дубынин полгода служил там начальником штаба. К тому времени мы уже давно относились друг к другу не по субординации. Для нас не существовало понятия «старший — младший», мы были настоящими единомышленниками и друзьями. Петрович с членами военного совета встретил меня на аэродроме, мы сели в «чайку» и поехали в штаб. А вечером я был уже у него дома. Меня встретили жена Людмила Васильевна, дочь Танюшка и он сам. Замечательно посидели, я сразу оказался в Киеве, как у себя дома.

Кстати, эти посиделки вспоминаются с особенной теплотой. Вскоре он стал командовать Северной группой войск в Польше. Приезжая в Москву на совещания, останавливался у своих старых друзей на Садовом кольце. Всегда после этих совещаний мы ехали на Садовое кольцо и душевно, с долгими разговорами, ужинали. Вспоминали Афганистан, говорили о том, что волнует… А что тогда волновало всякого порядочного человека? Страна катилась в пропасть. Все разворовывалось, разрушалось. Всюду правили проходимцы и откровенные жулики. Он это остро переживал.

Потом, став первым заместителем главкома Сухопутных войск, я сам приезжал к нему в Польшу. Там Петрович руководил колоссальным хозяйством. Особенно много было частей и баз тылового назначения, ведь Польша рассматривалась на европейском театре военных действий как второй оперативный эшелон тыла. К тому же через Польшу шли колонны и поезда с выводимыми частями из Германии. Их надо было сопровождать, обеспечивать. Эта обязанность тоже лежала на Северной группе. Ну, и саму эту Северную группу следовало выводить.

Должен сказать, что Виктор Петрович Дубынин справился с этой задачей успешно. Его штаб был на голову выше других с точки зрения организации, порядка и ответственности. Да чего тут удивляться — Петрович в любой ситуации не мог допустить иного, он был рожден для того, чтобы все делать хорошо.

Удивительно, что в той обстановке полного развала и торжества непрофессионалов Виктора Петровича назначили начальником Генерального штаба. Это был один из немногих здравых шагов российского руководства. Жаль вот только времени Дубынину было отпущено совсем мало. Поживи он дольше… Или не допустил бы такого развала армии, или ушел бы сам.

У меня как-то спросили: а как бы Дубынин отнесся к войне в Чечне? На все сто процентов убежден: он был бы категорически против.

Мы, прошедшие Афганистан, прекрасно сознавали, к каким тяжелым последствиям может привести такая война. Он был бы против и не побоялся бы громко и честно заявить о своей позиции.

Не знаю, есть ли сегодня такие генералы в российской армии, но без таких генералов и самой армии не будет.

— Борис Громов прошел все ступеньки воинской службы, начиная от суворовца, — вспоминает Б. Н. Пастухов, — ни одну не перескочил. Вовсе не потому, что не мог. Просто ему нужно было знать все. В этом его дополнительная сила. Согласно всей логике жизни он должен был стать министром обороны, и это был бы действительно один из лучших министров обороны всех времен. А кто такой Павел Грачев… Пока он был комбатом, командиром полка и даже командиром дивизии, его недостаточность была почти незаметна. Даже афганские частушки о нем по делу: «Пашка наш построил полк, он в Афгане старый волк».

Но ведь куда залетел бравый комдив?! В министры обороны!

Развал армии и мясорубка в Чечне не только на совести Ельцина, но и на совести Грачева не в меньшей мере. Ведь это он поддакивал Ельцину и обещал усмирение Чечни за два часа одним воздушно-десантным полком.

Вот он под Новый год и послал в Грозный собранные с миру по нитке полки и получил несколько сотен погибших и десятилетнюю бездарную войну, где по сей день гибнут тысячи ни в чем не повинных людей…

Афганская война, несмотря на все ошибки, велась продуманно. Хотя поначалу это действительно была неизвестная война. Комсомол тогда многое сделал, чтобы погибшие и особенно раненые в Афганистане перестали быть неизвестными ранеными и убитыми.

Постепенно комсомол добился того, чтобы на этих ребят, когда они возвращались в Союз, распространялось положение особого благоприятствования во всех сферах жизни и деятельности. Удалось даже договориться с ректорами престижных вузов, чтобы «афганцев» принимали вне конкурса. Это помогло очень многим войти в нормальную жизнь.

Большое дело! С нынешними временами и сравнивать нечего…

Прошел первый невнятный суд над членами ГКЧП, и совершенно неожиданно объявили амнистию. «Государственные преступники» были как бы прощены.

Нашелся только один человек, который не пожелал принять милость от победителей и потребовал открытого суда над собой. Видимо, он был уверен в том, что самый изощренный прокурор не сможет доказать его вину. Этим человеком оказался ветеран Афганской войны и товарищ Громова, Герой Советского Союза генерал армии Валентин Иванович Варенников.

Суд состоялся. На него были вызваны многие десятки свидетелей как со стороны обвинения, так и защиты.

Выступил на суде и Громов.

Сам Варенников просил его отказаться от выступления, так как это означало бы конец его военной карьеры. Громов в то время работал заместителем министра обороны. Но разве мог Громов молча смотреть на чудовищный фарс, который разыгрывался на глазах у всей страны!

На просьбу старого товарища Громов ответил, что обязательно будет выступать. «Даже если вы не заявите меня, как свидетеля со своей стороны, — сказал Громов, — я напишу письмо в Верховный суд и все равно выступлю».

Он получил повестку, пришел в суд и сказал все, что думал.

Стенограммы всего выступления разыскать не удалось, сохранились лишь краткие записи, сделанные от руки А. Б. Пантелеевым по ходу суда. Приводим одну из них, достаточно точно выражающую суть и эмоциональную окраску выступления:

«Хочется спросить у людей, организовавших нынешний судебный процесс: за что они собираются лишить свободы генерала Варенникова? За то, что он, не щадя жизни, защищал Родину в Великой Отечественной войне и заслужил право участвовать в историческом Параде Победы на Красной площади? За то, что более полувека отдал развитию и укреплению армии, за что был удостоен высокого воинского звания генерала армии и «Золотой Звезды» Героя Советского Союза? За то, что не мог спокойно смотреть, как разрушается Великая страна и Великая армия — дело всей его жизни, и восстал против этого?

Я слышал, что генерала Варенникова называли тут инициатором антигосударственного переворота. Такое могут сказать люди, имеющие цель разрушить Советский Союз.

Валентин Иванович не мог молчать. Если бы он остался в стороне, понимая неоспоримое преимущество разрушительных сил, пришедших сегодня к власти, то не был бы генералом Варенниковым.

На мой взгляд, сейчас в этом зале делается чудовищная попытка осудить за антигосударственную деятельность и лишить свободы достойнейшего человека, для которого именно крепкое государство и сильная армия всегда были целью его деятельности и смыслом жизни».

— Хотел бы сказать о морально-политической (если так можно выразиться) линии, — это говорит сам Валентин Иванович Варенников, — которая отличает все дела Бориса Всеволодовича Громова.

Возьмем тот процесс, который команда Ельцина затеяла против членов ГКЧП.

Нас было двенадцать человек. Первый суд длился долго, но успел пропустить только Крючкова, Язова, Шейнина и меня… Потом объявили, как о великой милости, что принято решение об амнистии.

Сделали перерыв. Нужно было опросить всех подследственных, согласны ли они принять амнистию (и тем самым, косвенно, признать свою вину).

Я не мог пойти на такой шаг, как размен свободы, даже на косвенное признание своей вины. Ведь было два постановления Думы: одно — объявить амнистию, второе — ликвидировать в связи с амнистией парламентскую группу, учрежденную для расследования событий, связанных с ГКЧП, и тем самым закрыть дело.

Все помнят, как вначале Ельцин требовал осудить членов ГКЧП и приговорить к расстрелу. Ему видно хотелось, чтобы осужденные писали потом челобитные «царю Борису» с просьбой о помиловании, а он уж посмотрит, кого пожалеть, а кого нет. Но когда Дума создала эту комиссию, он понял, что публичное судебное разбирательство поднимет столько грязи, что он сам может угодить в яму, которую вырыл для нас.

Я убеждал всех, что нельзя нам соглашаться на амнистию. Мы ни в чем не виноваты. Наше дело правое, мы выступили за сохранение Советского Союза. И, наконец, мы должны защитить свою честь и человеческое достоинство, а заодно показать всю двуличность ельцинской власти.

Конечно, я понимал моих коллег, которые не хотели продолжать борьбу. Они устали. К тому же статья была не какая-то, а «за измену Родине» и действительно предусматривала самые большие сроки заключения или даже расстрел с конфискацией имущества. То есть пострадаешь не только ты, но и твоя семья. Все понимали, что если Ельцин не остановился перед тем, чтобы расстрелять Верховный Совет из танков, то что для него какие-то двенадцать человек. Решили принять амнистию. Я не согласился и потребовал, чтобы меня судили.

Суд состоялся. Рассчитывать на оправдательный приговор не приходилось. Мне просто необходимо было сказать на этом суде все, что я думаю о происшедшем, и назвать по именам истинных разрушителей СССР. Я своей цели добился. И вдруг меня оправдали!

Это было не только для меня, но и для всей страны как гром среди ясного неба!

Ельцин просто взбесился! Для него лично этот оправдательный приговор прозвучал как публичная пощечина. Он потребовал, чтобы прокуратура внесла протест. Прокуратура приказ выполнила, и меня через несколько месяцев третий раз судили. Теперь уже Президиум Верховного суда. Верховный судья Лебедев был председателем. И этот суд меня тоже оправдал!

Но случилось это позже. На том суде, когда меня одного судили, я дал список людей, которых хотел бы видеть на процессе в качестве свидетелей, в том числе Горбачева. Горбачев вынужден был явиться на суд. Два дня его допрашивали. Один день полностью я задавал ему вопросы. Думаю, день этот останется у него в памяти до самой смерти. Кроме того, судьи самостоятельно вызвали свидетелей. В свой список они включили и Громова. Я протестовал. Борис Всеволодович тогда занимал пост заместителя министра обороны. Было понятно, что ответить так, как того желают Ельцин и Грачев, он не сможет, ведь Громов исключительно порядочный человек, а если скажет правду, то это самым печальным образом отразится на его карьере.

Однако Громова все-таки вызвали.

В своем выступлении на суде Борис Всеволодович проявил себя очень достойно, как никто из свидетелей, которых я слышал.

Перед его выступлением я во всеуслышание предупредил его: «Борис Всеволодович, прежде чем давать показания, попрошу вас принять во внимание, что я обвиняюсь в измене Родине и организации мятежа с целью захвата власти, а также в нанесении ущерба обороноспособности страны. Поэтому подумайте о том, что будете говорить и о последствиях, которые могут быть для вас лично. Мне будет очень неприятно, если в результате своих ответов вы пострадаете».

Он выступил. Ну… ничуть не мягче, чем я сам.

Главное, что было сказано, — это то, что выступление Комитета по чрезвычайному положению было правильным и своевременным. Он назвал оправданными и разумными все опубликованные программы ГКЧП. Вина же этих людей, сказал он, состоит в том, что они оказались несостоятельны и не смогли провести свои правильные планы и предложения в жизнь и тем самым открыли дорогу для сил, которые в результате привели к разрушению страны.

Исключительно мужественное выступление цельного и честного человека.

Б. В. Громов:

— Я, конечно, понимал, что выступление на суде станет концом моей военной карьеры, и был к этому готов. Служить в таком Министерстве обороны, которое создали Ельцин и Грачев, я не мог и не хотел.

Все, что тогда творилось, иначе как преступлением назвать нельзя. И не только суд над членами ГКЧП, настоящую тревогу и возмущение вызывало то, что творилось в Чечне.

1993 год. Штурм Белого дома! Мы и тут отличились. Даже поджог рейхстага не идет в сравнение.

В эти дни мне было поручено встретить министра обороны Норвегии. Позже он стал министром иностранных дел этой страны. Ехали мы из Министерства обороны за город, в отведенную ему резиденцию, и как раз по Кутузовскому. Здание Верховного Совета было оцеплено и окружено по периметру колючей проволокой.

Я просто об этом забыл. Если бы помнил, то повез бы гостя по другой дороге.

Проезжаем, смотрю, у министра вытянулось лицо, спрашивает, что это такое, и показывает на заграждения из колючей проволоки. В центре Москвы, прямо на асфальте, эти мотки колючей проволоки, то, что называется спираль Бруно, мешки с песком, за которыми вооруженные люди.

Пришлось на ходу что-то придумывать. Сказал, что проводятся военные учения в условиях города.

Расстрел Белого дома был в понедельник, а в воскресенье мы с женой были в гостях на даче в Баковке. На этой встрече были актриса Наташа Селезнева, режиссер Галина Волчек и еще кое-кто из интересных и приятных людей. За разговором время бежало незаметно. Часов в пять мы с женой стали собираться домой. Весь вечер нас не покидало неприятное предчувствие. Что-то должно случиться очень нехорошее. Приезжаем домой, нас встречает перепуганная теща, жалуется: «Стоит только вам уехать, как все телефоны начинают разрываться, а я не знаю, что отвечать!!»

Позвонил в секретариат, и мне сказали, что министр собирает срочное совещание, всем нужно быстрее приехать на свои рабочие места.

Я работал в старом здании Генштаба. Получилось так, что мне достался кабинет, который занимал Георгий Константинович Жуков в то время, когда был министром обороны. Приехал, звоню Грачеву, он недовольно мне выговаривает:

— Вы, конечно, опоздали. Я уже провел совещание. (Его, оказывается, устроили в новом комплексе, там, где располагаются нынешний Генштаб и основные службы министерства.) Положение в Москве, как вы знаете, очень напряженное. Поручаю вам заняться обороной здания, в котором вы находитесь.

— Обороной от кого? — спрашиваю.

— Ну что, вы не понимаете? Сами же видите, что творится!

Ну ладно, чего попусту разговаривать. Пригласил к себе начальника охраны, передал ему ценное указание министра. Вот и все. На мой взгляд, ничего больше делать и не следовало. Никто нас штурмовать явно не собирался.

Часов в восемь вечера опять звонит Грачев и сообщает, что принято решение — завтра штурмом будут брать Белый дом (Верховный Совет).

Я был этим сообщением совершенно ошеломлен. Спрашиваю:

— Как вы представляете себе такой штурм?!

— Надо посещать совещания, которые проводит министр. Вам тогда было бы все понятно.

— Все равно не представляю себе, как можно в мирное время штурмовать правительственное здание в центре Москвы. Это же не штурм рейхстага.

Что мог объяснить Грачев?! В последнее время нам стало очень трудно разговаривать. В Афганистане он был моим подчиненным, и я прекрасно знал ему цену. Любая должность выше командира дивизии была для него непомерной. А тут вдруг министр! И все же со мной он чувствовал себя неуверенно и неловко.

— Сегодня будет проводиться коллегия министерства с участием президента Российской Федерации (подчеркнул). Ваше присутствие обязательно. Будет приниматься окончательное решение. Но нам всем нужно готовиться к штурму.

— А коллегия тогда зачем? — спрашиваю.

— Чтобы обсудить план предстоящей операции.

— Вспомни, — говорю, — какое было положение в 1991 году. Тогда тоже собирались штурмовать Белый дом. И как нам всем повезло, что армия и МВД отказались участвовать в этой авантюре. Для меня уже тогда вопрос был решен раз и навсегда. Я сделал все, чтобы внутренние войска и милиция не участвовали ни в каких усмирительных и карательных операциях. И сейчас заявляю с полной ответственностью, что никогда не приму участия в военных действиях в своей стране против своего народа. Ни в каких совещаниях по поводу штурма участвовать не собираюсь и не буду! — На этом наш разговор закончился.

Ночью действительно собрали коллегию. Сначала там был Черномырдин. Долго совещались, наконец и Ельцин подъехал. А войска в это время уже выдвигались. Часть из Таманской дивизии, часть из Кантемировской. Танки в основном, экипажи только офицерские.

Грачев потом говорил, будто он потребовал у Ельцина какой-то письменный приказ. Все это, я думаю, он уже позже придумал. Вообще он боялся Ельцина как огня.

Это были дни позора. Танки стреляли по Белому дому!

В результате все получили то, что «заслуживали»: кто власть, кто звезды героев России, а кто братскую могилу на неведомом кладбище…