5.

— Товарищ сержант, вас вызывают в штаб на одиннадцать ноль-ноль!

Посыльный вытянулся передо мной, словно я генерал.

— Чего вы тянетесь, — недовольно пробормотала я. — И больше ничего не передали?

Значит, что-то случилось. Тогда почему не пришел Прищуренный? Разведчика зовут в штаб в чрезвычайном случае.

До штаба — на окраине села — почти бежала. Но у входа остановилась — на крыльце стоял часовой. Не для необходимости, а по привычке все запоминать, припомнила — здесь прежде не было часового.

Я сказала — меня вызывают, не знает ли он, куда пройти. Часовой молча выслушал, молча пожал плечами — ничего, мол, не знаю.

Я разозлилась:

— Чего тогда здесь стоишь?

Солдат равнодушно сказал:

— Шпиона, что ли, привели.

Я побежала по коридору и постучалась в первую дверь. Никто не ответил. Снова постучала — сильнее. Дверь приоткрылась.

— Тебе чего? — спросил солдат с автоматом на груди.

— Меня вызыв…

Я осеклась. В двух шагах от двери, на стуле, сидел Василий. Наши взгляды встретились на один миг, и Василий отвернулся. Опустил голову.

Страх — это все, что я увидела в его взгляде. Животный страх, страх загнанной собаки. Да и вид у него был нашкодившей собаки — ободранный, грязный, ссутуленный.

Гнев ударил в голову. Все вспомнилось за один миг. Хотелось задушить его своими руками. Задушить за подлость, чтобы не оскверняла такая мразь землю.

— Пройдите, товарищ сержант! — негромко, но настойчиво сказал солдат. — Не полагается.

Если бы он знал, этот солдат, кого сторожит, забыл бы про магическое солдатское слово — полагается, не полагается.

Я прошла через комнату в соседнюю дверь. Увидела за столом Прищуренного и только почувствовала, как глубоко врезались ногти в ладони. Едва расправились пальцы.

— Ну вот, Маленькая, — сказал незнакомый голос, — узнали, небось, напарника?

За столом у окна сидел пожилой полковник. Перед ним лежали какие-то бумаги.

— Еще бы не узнать, товарищ полковник! Задушить хотела…

— Ишь вы какая! Сердитая… А вот он тут плакался, чуть чернильницы через верх не пролились. Ошибся, говорит.

— Ошибся?! Это он-то ошибся?!

Я оглянулась — руки Василия, вылезающие из короткого немецкого кителя, мелко дрожали.

— Он что, товарищ полковник, перебежал от немцев?

— Где там, — махнул рукой полковник. — В плен попал.

Полковник задал несколько вопросов, видимо, он готовил документы для трибунала. Ответы мои записал. Потом спросил:

— Вы хотите ему что-нибудь сказать?

— Да.

Мы трое прошли в первую комнату. Руки Василия запрыгали. Он втянул голову в плечи, кажется, ждал удара. Больших усилий стоило мне, чтобы не дать ему по щеке.

— Так кто оказался прав? — спросила я тихо. Василий молчал.

— Если мое слово что-нибудь значит, — сказала я громко, — я буду просить, чтобы тебя расстреляли. Не место тебе среди людей.

Василия едва поставили на ноги, чтобы вывести. Шел он шаркающей, немощной походкой. Трус есть трус. Он и умереть не сумеет по-человечески.

Забегая вперед, скажу — Василия приговорили к расстрелу, но заменили штрафным батальоном. Там он и погиб, не знаю, со славой или бесславно. Скорее последнее. Такие не способны совершить подвиг, они убивают себя трусостью. Но и та уже польза была, что его смерть оставила другому жизнь.

Когда Василия увели, полковник сказал:

— Есть для вас и повеселее новость, Маленькая.

Я замерла — вдруг в отпуск, в Москву, хоть на один день.

Полковник сказал:

— Вам присвоено внеочередное звание — старшина. Это раз. А второе — вы представлены к награждению орденом Красная Звезда.

— Служу Советскому Союзу!

Подумать только, у меня будет орден, Красная Звезда. Не маленькая звездочка на пилотке, а большая красная пятиконечная звезда на груди.

Возвращалась из штаба вместе с Прищуренным. Он не поспевал за мной — так меня несли ноги от радости. Хотелось скорей к девочкам, поделиться, выговориться. Прищуренный то и дело окликал меня:

— Я ведь старик, Оленька, пожалей!

Я смеялась, ну, какой же он старик! Совсем молодой, свой парень, только вот годы… И мне было жаль, что Прищуренному уже тридцать пять. Молодым быть лучше.

Он догнал меня и взял под руку. Я опять смеялась — трудно мне приноровиться к его длинным ногам. Был весенний полдень, солнце слепило и ласково грело. И хотелось беспричинно смеяться. Собственно, когда у тебя хорошее настроение, для смеха всегда найдутся причины. Я уже придумывала, что бы это такое выкинуть сегодня с Максимом — мы опять измываемся над ним, — что-нибудь такое, чего еще не было.

— Послушай, Оленька…

Подполковник замедлил шаг, посмотрел на меня сверху вниз своим прищуром. Казалось, он колеблется. И это было странным потому, что подполковник Киселев никогда не колебался: если надо — надо.

— Дело такое… У тебя еще полтора месяца отдыха. Если ты не захочешь, тебя не пошлют. Но майор Воронов…

— Какое отношение имеет ко мне майор Воронов?

— Ты же разведчик, Оленька, — упрекнул Прищуренный, — вырабатывай в себе терпение. Так вот, майор Воронов просил поговорить с тобой. Его квадрат — белое пятно. Сведений оттуда не поступает…

— Я пойду с Таней и Максимом?

— Нет. Ты пойдешь с другим разведчиком. Опытным.

Я нахмурилась, мне так хотелось идти с моими друзьями. Я их знала, могла на них положиться во всем. А новый… Кто его знает, какой он, не окажется ли Василием? Я понимала, что Василий — редкий выродок. Но достался же он мне!

— Прежде чем согласиться, подумай хорошо. Задание трудное. Всего две недели назад там арестована группа.

«Оля, подумай — будет очень тяжело, могут арестовать так же, как и тех, что были перед вами. Земля чужая — это тебе не Украина, где свои люди кругом. Арестуют, будут бить и пытать, мучить… И никто не сможет помочь… а тебе всего восемнадцать лет, жить-то хочется?..

А разве им не хотелось жить — тому пленному молоденькому офицеру, которому тоже не больше восемнадцати, помнишь, Оля, его — босого на снегу, в одних брюках и рваной майке, протягивающего консервную банку, помнишь его синие чистые глаза, как синее свободное небо, и совсем мальчишеский вьющийся чуб?

Его убили потому, что он хотел жить. Жить стоя, а не ползком. И тем четверым мальчишкам-москвичам, убежавшим из десятого класса на фронт, куролесившим на аэродроме перед вылетом, — один из них тогда порвал брюки, и вы смеялись до коликов — мальчишкам, которых ты увидела через несколько дней висевшими один возле другого на свежевыструганной виселице, — им разве не хотелось жить?»

— Я согласна, товарищ подполковник. Но почему майор Воронов просит именно меня?

— В этом квадрате сейчас находится какая-то немецкая разведывательная часть. Надо установить — не та ли, из Тирасполя? И потом, он знает, как ты справилась с заданием одна. Нужны проверенные в деле разведчики.

— Я согласна.

— Не торопись. Вечером я познакомлю тебя с майором Вороновым. Поговоришь с ним. Обдумаешь. Решишь. Поняла?

Я кивнула, хотя все уже решила.