День Советской Армии

День Советской Армии

Враг по-прежнему угрожал взятием Ленинграда. Но защитники города-героя были непоколебимы. Сила их заключалась не только в том, сколько было отремонтировано танков, пушек, построено дзотов, сколько километров вырыто рвов или хитро сплетенных траншей. Сила защитников Ленинграда была и в звоне наковальни, и в стрекотании швейной машины, и в новых заплатах на фасадах и крышах домов, и в том, что называется мужеством на поле боя.

На зимний период курсы снайперов прекращали свои занятия. Мы уходили в подразделения на передовую, где и совершенствовали свое мастерство в стрельбе по живым целям.

Осторожно ступая по узенькой ледяной дорожке на дне траншеи, я подошел к пулеметному доту и остановился, чтобы прислушаться, с какого места ведет огонь вражеский станковый пулемет. Прежде немцы для ночной стрельбы ставили в ленту трассирующие пули для контроля точности обстрела. Это облегчало нам возможность заметить, с какого места ведется огонь, и без особого риска посылать пулю в амбразуру вражеского дота. Гитлеровцы учли тактику советских стрелков и перестали ставить в ленту трассирующие пули. Это до крайности усложнило ночную охоту за немецкими пулеметчиками. Теперь их можно было обнаружить лишь по вспышкам выстрелов, а человек, увидя перед глазами такую вспышку, не в силах сдержать себя, чтобы не ткнуться лицом в землю. И в этом вопросе на помощь нам пришли друзья-ленинградцы. Они изготовили для нас специальные бронированные щитки с узкой щелью. Ночная борьба с вражескими пулеметчиками возобновилась. Но немцы учли и этот наш прием, они повели ночную перестрелку из ручных пулеметов, при этом часто меняли свои позиции. Вот тут-то и сыграли решающую роль ружейные гранаты. Многие из моих товарищей мастерски забрасывали их в траншею к гитлеровцам.

Близился рассвет… Мороз крепчал. Я по-прежнему стоял у бронированного щитка, не отрывая глаз от рубежа противника. Вдруг слух уловил тихий напев; кто-то недалеко пел, повторяя один и тот же куплет песни: «Темная ночь, ты, любимая, знаю, не спишь… И у детской кроватки тайком… ты слезу утираешь». Эта песня, тогда широко распространенная, волновала душу каждого фронтовика.

Вдруг песня оборвалась. Через некоторое время я услышал быстрые шаги, приближавшиеся по траншее. Это был Найденов. Увидев меня, он, улыбаясь, сказал:

— Осип, из города пришла Зина, говорит, что твоего сына навестила. Иди, я за тебя покараулю.

Из кармана ватной куртки Найденова торчал краешек голубого конверта.

— Из дому письмо?

— Нет, от Светланы.

— Где она?

— На фронте. Хотя и не пишет, в каком госпитале, но из слов видно — в полевом.

Найденов, переминаясь с ноги на ногу, взглянул на меня, досадливо махнул рукой и отвернулся.

В этот момент к нам подбежал запыхавшийся связной из штаба полка. С лица его градом катился пот. Он спросил:

— Ребята, кто из вас знает, где найти снайпера Пилюшина?

— Я Пилюшин, а что?

Связной вытер рукавом стеганки дышащее жаром лицо и сказал:

— А я все траншеи первого батальона облазал, вас ищу, идем быстрее к командиру полка.

— А что случилось?

— Откуда мне знать, приказано вас найти, и все тут.

Три километра связной и я бежали без передышки.

Часовой, стоявший у штабной землянки, еще издали увидел нас и крикнул:

— Опоздали! Гусь-то улетел, не стал вас ждать.

— Какой гусь? — спросил я, оторопев.

— Натуральный гусь, какой же еще, только дикий. Повредил себе летом крыло, вот и остался у нас зимовать. Пролетит метров двадцать — тридцать, присядет на снег передохнуть и опять летит подальше от человеческого глаза. — Часовой понизил голос: — Понимаешь, у самого носа полковника пролетел. Вот тут-то ему гусятинки и захотелось. «Кто здесь известный снайпер?» — спрашивает. «Пилюшин», — говорят. Вот он и послал за тобой. Ну а гусь-то не стал тебя дожидаться, потихоньку да полегоньку улетел. Вон туда к шоссейке.

— Какой полковник? Какой гусь? Ты что мелешь?

— Откуда мне знать, сам увидишь.

Я зашел в землянку командира полка Путятина. Меня встретил незнакомый мне полковник, которого, впрочем, я где-то встречал.

— Ты снайпер? — спросил он меня.

— Так точно.

— А сколько у тебя на счету убитых немцев?

— В обороне шестьдесят два. При отступлении не считал.

— Значит, не знаешь, сколько убил немцев?

— Нет, знаю, товарищ полковник.

— Я вызвал тебя, чтобы проверить, действительно ли ты такой меткий, как мне докладывали, — бьешь немца в глаз. Полковник снял с руки часы и повертел ими у моего носа: — Вот мишень, понимаешь?

— Понятно, товарищ командир.

— Я поставлю эту мишень на двести метров, попадешь — твое счастье, не попадешь — отниму снайперскую винтовку! Понимаешь?

— Ясно, товарищ полковник.

Тут только я увидел, что он не особенно твердо держится на ногах.

Полковник накинул на плечи дубленый белый овчинный полушубок, взял шапку-ушанку. Выйдя из землянки, отшагал вдоль насыпи железной дороги двести пятьдесят шагов, положил на снег шапку. На нее часы.

— Разрешаю стрелять с любого положения. Понятно?

— Понятно, товарищ полковник.

— Ну, стреляй!..

Из блиндажей автоматчиков, разведчиков, штабных сотрудников повысовывались головы, стали выходить любопытствующие люди. Послышались приглушенный смех, голоса:

— Неужели Пилюшин станет стрелять в часы?

— Станет. Для него часы — большая мишень.

— Часов жалко. Глянь, никак, золотые, да еще и светящийся циферблат.

В другое время я не стал бы стрелять в часы. Но полковник, глядя на меня исподлобья, продолжал твердить:

— Стреляй, стреляй, тебе говорят!..

Я выстрелил. Связной бросился к шапке. Он взял ее, как тарелку с супом, и осторожно понес на вытянутых руках к полковнику.

— А где часы? — спросил полковник.

— Все тут, товарищ командир, вот ремешок, ушки и кусочки стекла…

— Вот те раз! — полковник развел руками в стороны и с силой хлопнул себя по ляжкам. — И гусятины не отведал, и часов лишился! Ну, спасибо, снайпер!..

В передовой траншее меня поджидал все тот же неутомимый и верный друг Найденов.

Я знал, что Сергей не любил, когда его жалели. Случалось, кто-нибудь из товарищей говорил: «Сережа, прилег бы ты на минуту, глаза у тебя стали как у мышонка». — «Вот еще, нашел чем укорять, — отвечал он, — когда к матери солдата в окошко фашист стучится, до сна ли солдату?»

Он был смел и неутомим. Днем, притаясь у ледяной глыбы, подстерегал вражеского офицера или наблюдателя, а ночью мастерски обстреливал траншею немцев ружейными гранатами. За годы войны я многое научился понимать и твердо усвоил, что храбрый человек не рассуждает и не кричит об опасности он молча ищет встречи с врагом и бьет его. Именно таким был Сергей.

Утро вставало спокойное и такое тихое, словно оно затаило дыхание. Фронт еще спал. Солнечные лучи пробирались во все траншейные закоулки, прогоняя мрак и растворяя тени, а над нейтральной зоной висела прозрачная дымка тумана. Весна шла мерным, но уверенным шагом, как землепашец обходя свои поля…

Войдя в блиндаж, я остановился у порога, чтобы присмотреться к полумраку. Зина бросилась ко мне. Не помню, что со мной случилось, но, прежде чем поздороваться, пришлось глотнуть воздуха и опереться плечом о стойку нар. Встреча с Зиной меня как-то по-особому взволновала.

— Иосиф, что с тобой? — с тревогой спросила Зина. — Ты ранен? На тебе лица нет.

— Нет, нет, Зиночка, я совершенно здоров… Как поживает Володя?

— За сына не волнуйся, он чудесный крепыш. Строева хотела еще что-то сказать, но не успела.

В землянку вбежал Найденов и закричал:

— Ребята! Немцы что-то затевают. — Отдышавшись, он объявил: — Они поставили на бруствер кусок фанеры, на котором большими черными буквами что-то написано. Я не успел прочитать, как кто-то из немцев столкнул фанеру в нейтралку. В их траншее поднялись шум, крик. Кто-то из немцев даже по-русски ругнулся. Вдруг один из фрицев приподнялся над бруствером и ну махать руками. Сам что-то громко кричит. Я крикнул: «Эй! Иди к нам, стрелять не стану!» Немец помахал рукой — не могу, значит, — и скрылся.

Мы побежали втроем в снайперский окоп.

— Немец тебя не видел? — спросила Строева.

— Нет, я крикнул через амбразуру.

— А по таким мишеням все-таки надо стрелять, Сережа.

— А политрук роты что недавно говорил? Что среди немецких солдат есть разные люди, вот тут и разберись…

Случай, рассказанный Найденовым, сильно заинтересовал нас. Что могло стрястись там, у немцев? Что за щит лежит в нейтралке?

Строева приоткрыла бойницу и взглянула в перископ на то место, где валялась фанера.

До наступления темноты мы не сводили глаз с траншеи противника. Несмотря на усиленное наблюдение, не обнаружили ничего серьезного: в траншее врага — обычная картина, а лист фанеры так и остался лежать на снегу в нейтральной зоне. Загадка со щитом прояснилась несколько дней спустя, когда мы взяли пленного. Но об этом будет рассказано ниже.

В тот день, когда немцы выбросили щит, — это был День Советской Армии нас накормили хорошим праздничным обедом. К нам в блиндаж зашел какой-то незнакомый сержант в артиллерийских погонах. Он был до того белобрысый, что казалось, нет у него ни бровей, ни ресниц. Его большие голубые глаза дерзко оглядывали нас из-под крутого лба. Присмотревшись ко всему в полумраке землянки, он заявил:

— Хе-хе! Братки, да у вас тут словно на курорте!

— А ты, дружище, по какой путевке к нам на «курорт» прибыл? — тонким голосом спросила Строева.

— По волжской, барышня, по волжской. Там мы хорошего перцу фашистам дали. Ну а теперь к вам, конечно, на помощь пришли.

— За помощь спасибо, а с «курортом» неладно получилось: опоздал немного, мы его, понимаешь, прикрыли на ремонт…

— Дорога дальняя, сами знаете; где шли, где ехали — вот малость и задержались.

— Ишь ты, сержант, какой занозистый! Тебе палец в рот не клади, вмешался Найденов, усаживаясь рядом с артиллеристом. — На, закуривай, да толком расскажи, как вы там отличились. Может, пообедаешь с нами?

— За обед спасибо. Но я больше насчет водочки… За «курорт», дружище, не серчай, знаем, как вы тут жили и живете. Но почему никакого фронтового говора не слышу? Да и часовые в траншее через версту стоят вроде телеграфных столбов.

— Столб столбу рознь, — прищурясь, сказала Строева, — гнилых и сотню поставь, не выдержат, повалятся, а здоровый один держит!

Зина, убирая со столика посуду, испытующе следила за артиллеристом, словно на весы ставила и смотрела, сколько же он потянет. Я тоже с большим интересом наблюдал за каждым его движением, за каждым словом, ибо от этого человека пахло порохом. Сержант встал и, как хозяин в своем доме, стал мерить блиндаж шагами, держась за лямку вещевого мешка широченной пятерней.

— Ты, никак, один пришел к нам на помощь? — спросил Найденов.

— Нет, не один, а со своей батареей. Корректировщик я, Семен Корчнов, а ребята попросту зовут — Сибиряк. — Корчнов сдернул с головы ушанку, копна белых волос опрокинулась на его крутой лоб. — Жарко у вас, ребята.

— А ты разденься, — предложила Строева.

— Некогда, я к вам на минуту забежал поспрашивать, где и какие огневые точки расположены у немцев. Скоро мы начнем их гасить. Да вот еще от наших батарейцев гостинца вам принес.

Сибиряк снял с плеч тяжелый вещевой мешок и тронул за плечо Найденова:

— Все это для вас припасено, в пути приберегли.

Корчнов стал доставать из мешка, из карманов полушубка пачки махорки, сухари, сахар, плитки горохового и гречневого концентрата, пайки шпика, приговаривая:

— Знаем, все знаем, как вы тут дистрофиками стали…

— За гостинцы спасибо, но мы сейчас не голодные, — сказал Найденов, усиленно протирая затвор винтовки.

— Вижу вашу сытость: кожа да кости… Вот и надо поправляться сейчас.

— Нам жир не нужен, были бы сильные мышцы, — ответила Зина.

— Ох! И колючая же ты, барышня, — процедил сквозь зубы артиллерист. Увидеть бы, какая ты в бою.

— В армии барышень нет, товарищ сержант, есть храбрые бойцы. К сожалению, встречаются и трусишки.

Корчнов не ответил. Он, как боевая лошадь, насторожился, прислушиваясь к далеким орудийным выстрелам.

За короткие мгновения этой встречи я успел полюбить артиллериста. Меня привлекали его душевная прямота, неподдельное мужество, сочный солдатский юмор.

— Что это за стрельба? — быстро спросил Сибиряк.

— Фрицы из дальнобойных Ленинград обстреливают. А ты разве в городе не был? — спросил Найденов.

— Нет, не довелось, мы ночью пригородами прошли.

Артиллерист задумчиво уставился на Сергея, который по-прежнему протирал винтовку. Не обмолвившись ни словом, Сибиряк заторопился в траншею.

— Не спеши, сержант! Позиции немцев отсюда не увидишь, это они из Красного Села стреляют. Ты лучше расскажи, что на Волге видел, — попросила артиллериста Строева.

— В другой раз поговорим об этом, а теперь покажите вражеские доты на передовой.

Найденов, Корчнов и я взяли бронированные щитки и отправились в траншею. Строева осталась в блиндаже.

Проходя по нашей обороне, мы знакомили артиллерийского корректировщика с расположением огневых точек и жилых блиндажей немцев.

— На память трудно все запомнить, хорошо бы схему посмотреть, — сказал Корчнов, заходя в снайперское гнездо.

Найденов зажег свечу, я указал Сибиряку на лист бумаги, приколотый к стенке окопа:

— Смотрите, такая схема вам не подойдет?

— Вот это толково. Кто из вас додумался?

— Наша Зина.

— Хорошая девушка, да уж больно остра.

— А у тебя, Сеня, губа не дура: ведь это же лучший снайпер нашей дивизии, — сказал Сергей, вороша золотистые угольки в печурке.

Артиллерист пропустил эти слова мимо ушей, не сводя глаз со схемы.

— А это что? — Корчнов указал на свежий набросок.

— Немцы днем выбросили в нейтралку лист фанеры. — Найденов подробно рассказал историю со щитом.

— Вот как! — оживленно ответил корректировщик. — Знакомый трюк! Мне, ребята, довелось наблюдать эту хитрость еще раньше на Волге. Это же всего-навсего маскировка. Они прикрыли фанерой то место своего дота, где прорезали в стенке амбразуру. За этим листом фанеры дуло пулемета укрыто или другое что-нибудь. Будьте осторожны, товарищи.

Слова сержанта заставили нас насторожиться. Мы решили сообщить о них командиру взвода и усилить наблюдение за противником.

Вскоре к нам в гнездо пришла Зина. Она остановилась у входа и, улыбаясь, сказала:

— Ну, ребята, у меня все готово, прошу к столу. Никто из нас не знал, что она затевает. Мы молча ждали объяснения, но Зина не сказала больше ничего, а, увидев в руках артиллериста свою схему, спросила:

— Пригодится схема?

— Еще как! Разреши воспользоваться! Я верну ее через несколько дней, попросил Корчнов.

— Возьми, только обязательно верни.

— Будьте уверены.

Корректировщик, получивший столь важный для него план участка обороны немцев, заторопился к себе на батарею, но Зина преградила ему путь:

— Нет, дорогой товарищ, в такой день ни один добрый хозяин не отпустит гостя из дому, не угостив чем бог послал. Изволь вместе с нами отпраздновать День Советской Армии.

— Фу ты, дьявол! Совсем забыл. — Корчнов лукаво подмигнул девушке, хлопая широченной ладонью по висевшей на ремне фляге. — По такому случаю и по чарке не грех пропустить.

В блиндаже мы увидели празднично накрытый стол. На нем стоял дымящийся алюминиевый чайник, в крышке солдатского котелка — ломтики колбасы, на большущей чугунной сковородке — поджаренный шпик, в каске — куски хлеба. Возле каждой из стоявших на столе шести кружек на листке бумаги лежало по два кусочка сахару и по дольке шоколаду.

Зина широким жестом пригласила нас к столу.

— Только чур, пока ничего не трогать, — улыбаясь, сказала она. — Сейчас придут еще два товарища, а Корчнов вам расскажет, как они перцу давали фашистам на Волге.

— Зиночка, разреши хоть один глоток пропустить. Язык помягче будет! попросил Сибиряк.

— Нет! Выпившие мужчины больше нахвастают, чем правды скажут.

Вскоре пришли Романов и Андреев. Мы шумно уселись за праздничный стол. Зина села со мной рядом. Улучив момент, когда на нас никто не смотрел, она крепко-крепко пожала мне руку.

— Володя просил… — Она опустила голову.