Глава шестая Последние памятные дни служения Отечеству

Глава шестая

Последние памятные дни служения Отечеству

Февраль 1994 года стоял ветреный и морозный. Приближалось празднование Дня защитника Отечества, который мы старались отмечать по традиции встречами с участниками

Великой Отечественной войны, ветеранами органов госбезопасности. В нашем культурном центре (так стал именоваться наш клуб), где выступал перед чекистами Ленин, я произнес краткое приветствие сотрудникам ФСК, собравшимся на торжество.

Накануне мне позвонил Президент Ингушетии Руслан Аушев, боевой генерал, Герой Советского Союза, статный, мужественный горец. С ним мы родились в соседних селах, расположенных в 40 километрах друг от друга. По казахстанским меркам — почти рядом. В последние годы мы встречались на Съездах народных депутатов СССР. В Ингушетии было принято решение всенародно отметить 50-ю годовщину трагических событий: 23 февраля 1944 года ингуши и чеченцы были вывезены с родных кавказских земель в Казахстан и республики Средней Азии. Аушев приглашал приехать на эти дни в республику, где соберутся руководители северокавказских автономных республик, главы администраций сопредельных краев и областей. Было приятно получить такое приглашение, кстати единственному из федеральных министров, и я сразу же дал согласие посетить республику, надеясь получить разрешение Президента Ельцина на отъезд на Кавказ. Ведь мое детство и юность прошли вместе с друзьями из ингушского народа, и мне хотелось быть в эти дни на их родной земле.

Ельцин выслушал меня о намеченных в республике мероприятиях в связи с горестной датой. Некоторое время он находился в глубоком раздумье. Затем стал вспоминать, что по уральскому периоду жизни ему знакома трудная судьба депортируемых в годы войны народов, в частности немецкого населения. Поэтому приближающуюся дату выселения ингушей и чеченцев, считал он, следует признать важным событием в стране, значимость которого необходимо поднять до высокого уровня представительства должностных лиц из Москвы. «Твоей поездки в Ингушетию недостаточно. Я направлю туда также руководителя Администрации Сергея Филатова со специальным моим президентским обращением к народу», — таково было окончательное решение Президента России.

Кратко опишу процесс выселения этих народов. В феврале 1944 года около 480 тысяч чеченцев и ингушей были депортированы из мест постоянного проживания в целях «стабилизации обстановки на Кавказе». Основными мотивами выселения стали, как отмечалось в архивных документах, «случаи сотрудничества коренного населения с немецко-фашистскими захватчиками». Мужчины же в основном находились в действующей армии и определялись на спецпоселение после окончания войны. Судьба ингушского народа мне была близка; они оказались в казахстанской ссылке на моей малой родине. Мы жили в одинаковых материальных условиях, без возможности свободного передвижения, так как колхозники не имели паспортов. Ближайшая железнодорожная станция находилась на расстоянии 200 километров от села. Через тяжелые испытания в годы войны мы с раннего детства постигали узы дружбы между народами, которую в наши дни снова взрывают наши собственные, уже не сталинские «интернационалисты», а доморощенные бандиты.

23 февраля 1944 года в 2 часа ночи войсками НКВД были оцеплены все населенные пункты Чечено-Ингушетии, расставлены засады и дозоры, чтобы воспрепятствовать побегу с территории проживания. В 5 часов утра мужчин созвали на сходы, где им объявили решение правительства СССР о депортации в отдаленные районы страны. В телеграмме Сталину Берия докладывал, что выселение прошло организованно в большинстве районов, за исключением труднодоступных высокогорных населенных пунктов. Было отправлено 177 железнодорожных эшелонов — 478 479 человек, в том числе 91 250 ингушей и 387 229 чеченцев. За время подготовки и проведения операции по выселению было арестовано 2016 человек «враждебных антисоветских элементов» из числа чеченцев и ингушей. Изъято у местного населения огнестрельного оружия 20 072 единицы, в том числе 4868 винтовок, 479 пулеметов и автоматов. Руководители партийных и советских органов Северной Осетии, Дагестана и Грузии уже приступили к работе и освоению отошедших к этим республикам новых районов. Таковы только факты из официальных документов.

В январе 1957 года президиум Верховного совета СССР постановил восстановить Чечено-Ингушскую автономную республику и разрешить чеченцам и ингушам возвращение на место жительства в пределах прежнего территориального деления, но, к сожалению, этого не случилось. Пригородный район и часть других поселков остались в границах Северной Осетии. В качестве компенсации в хрущевские времена Чечено-Ингушской автономной республике были переданы три района Ставропольского края, населенные терскими казаками. Процессу возвращения к родным очагам не удалось придать плановый и организованный характер.

Массовое возвращение создавало серьезные трудности с обеспечением работой и жильем на новом месте. Эти проблемы надолго, практически до наших дней, стали питательной почвой для межэтнических столкновений, роста экстремистских настроений, призывов к восстановлению территориальной справедливости.

Я помню, как в мое село ингушские семьи были доставлены под конвоем в марте 1944 года. Новоселы были голодными, плохо одетыми для наших суровых ветренных зим. Через сельский совет их определили в дома местных жителей. Я хорошо помню, что в нашем доме стала квартировать ингушская семья — муж и жена по фамилии Льяновы. Мы с сестрой Лидой несколько дней прятались при появлении в доме чужого мужчины. Он нам казался страшным, потому что был в огромной папахе и с бородой. Затем попривыкли и вместе с ингушами жили дружно, одной семьей в двухкомнатных апартаментах деревенской избы с соломенной крышей и земляным полом. Мама показала ингушам запасы картофеля и капусты в погребе: «Вот все, что имеется из продуктов, питаться будем вместе, до лета дотянем». У наших постояльцев не было ни одежды, ни денег. Из всего богатства у них была сумочка с неизвестным для нас с сестрой экзотическим продуктом — кукурузой. Нам, малышам, выдавали по десятку зерен маленькими порциями в качестве подарка вместо конфет, которых мы тоже не видели и не пробовали в годы войны. Среди ингушей были ребята моего возраста, и вскоре у меня появились друзья. В этом же 1944 году мы все вместе: русские, украинцы, немцы, ингуши — пошли в первый класс. Со школьных и до сегодняшних дней я продолжаю дружбу со своим сверстником Бесланом Точиевым. Он был контактным парнем, талантливым: среди школьников считался лучшим математиком, играл на сцене Алеко из пушкинской поэмы «Цыгане».

Итак, по приезде в Назрань мы с Филатовым договорились, что я выступлю на митинге, приуроченном к дате депортации ингушей, а он — на народном собрании, на месте закладки новой столицы Ингушетии Манас. Ночью разыскали в Малгобеке Беслана Точиева, с которым встретились снова после школьных лет. Он окончил Карагандинский медицинский институт, стал известным в республике медиком.

Митинг собрал почти все население Назрани, многих жителей соседних районов Чечни, с которой тогда еще не наблюдалось серьезной конфронтации. Объявили мое выступление. Руслан Аушев произнес, что первое слово он предоставляет руководителю органов госбезопасности страны не потому, что он министр, а потому, что вырос вместе с ингушами. После такого вступления я обратился к участникам митинга со словами, которые понятны и прочувствованы каждым человеком в такую горестную годовщину. От имени современного поколения сотрудников российских органов госбезопасности я заверил присутствующих в том, что мы сделаем все от нас зависящее, чтобы на Кавказе не повторилась трагедия пятидесятилетней давности, не проливалась кровь, всегда были стабильность, мир и согласие среди народов. Мои слова, по сути, были своего рода покаянием перед собравшимися за невзгоды, которые пришлось пережить этому гордому народу, в историческом прошлом добровольно вошедшему в состав Российской империи.

После митинга была организована поездка в горы, к родовым башням, которые я видел впервые, где нас ожидали старейшины. Было трогательно, когда ко мне подошли несколько пожилых ингушей из нашего казахстанского села, которые знали и вспоминали моего отца. Я наблюдал совершенно иных ингушей, не похожих на тех, каких видел в селе в детские годы. В традиционной нарядной кавказской одежде мои земляки выглядели представителями былинных горцев — спокойные, мудрые, мужественные, с исключительным чувством личного достоинства. Мне думалось о том, как мало мы знаем друг о друге, как редко уважаем и чтим национальные традиции, трудную историю жизни и самобытную вековую культуру своего и других народов. Если было бы наоборот, то, возможно, и бед стало бы меньше в нашей общей истории. Много дают для понимания ингушского народа образные слова Идриса Зязикова, руководителя ингушских коммунистов, установивших советскую власть в Ингушетии: «Нас, ингушей, можно уместить в одну папаху, нас мало. Но мы — народ гордый, независимый и свободолюбивый. Ингуши вынесли всю тяжесть Гражданской войны. Ценою больших жертв и крови отстояли советскую власть… Ингуши — люди доверчивые, трудолюбивые. Они, как пчелы: скажете доброе слово — и они откроют вам свои сокровенные ульи, берите мед, сколько хотите. Только не торопитесь с выводами. Если где-то что-то перегнете, поломаете ненароком, уже не поправите. И еще: не вздумайте унижать ингушей, тем более пугать. И последнее: знайте, что нет таких трудностей, которые бы они не преодолели, если сумеете найти с ними общий язык».

В годы сталинского тоталитаризма Чечено-Ингушетию не минула волна необоснованных репрессий. Люди обвинялись во вредительстве народному хозяйству, за надуманные попытки «отторжения от СССР и создания Северо-Кавказской федерации под протекторатом иностранного государства».

Во время работы в КГБ мне неоднократно приходилось бывать в служебных командировках в Чечено-Ингушской Республике. Нами проводились рабочие встречи чекистов Северной Осетии и Чечено-Ингушской АССР для выработки совместных мероприятий по нормализации обстановки. Напряжение возникало большей частью на бытовой основе, поводом служили драки между осетинами и ингушами. Гасились локальные вспышки межнациональных пожаров, проводилось примирение враждующих семей при объявлении кровной мести, но кровоточащие территориальные проблемы не решались.

Не единожды ингушское население требовало, чтобы им вернули исконные земли Пригородного района или разрешили в нем прописку, где находятся могилы их предков, дома, в которых они жили до выселения. В 1973 году по этому поводу прошли массовые демонстрации ингушей в Грозном, которые оценивались тогдашними властями как антиобщественные и националистические. Их участники жестоко преследовались. Коммунисты и рядовые труженики подвергались исключению из партии и увольнялись с работы, ограничивалась прописка ингушей в Пригородном районе. В республике процветала безработица, коррупция, создавались преступные группировки, в том числе контролирующие в те годы преступные каналы вывоза золота из Магадана.

Комитет госбезопасности СССР укреплял органы Северной Осетии и Чечено-Ингушетии профессиональными кадрами из других регионов страны. Председатель КГБ Северной Осетии Виталий Пономарев стал заместителем председателя КГБ СССР по кадрам; бывшие председатели КГБ Чечено-Ингушской АССР Петр Архипов возглавлял органы безопасности Туркмении, Игорь Межаков стал заместителем директора ФСБ. Я хорошо знал многих выходцев из КГБ республики: Константина Латышева (он стал заместителем начальника управления кадров КГБ СССР), Степана Лапина (в последующем — начальник Иркутского УКГБ), Петра Романенко, с которым мы работали в 5-м управлении.

В 1976 году мой сослуживец по Кузбассу и добрый семьянин Валентин Тиканов совершил достойный настоящего чекиста и гражданина шаг: ради укрепления местных кадров на Кавказе добровольно согласился покинуть должность начальника Киселевского горотдела и возглавить горотдел КГБ в беспокойной Назрани.

Министрами безопасности Ингушетии мною назначались сотрудники КГБ советского периода — подполковник Башир Котиев и полковник Магомед Аушев. Последнему достался исключительно сложный период вооруженной конфронтации между народами, которая возникла в 1992 году.

В эти тревожные дни я посещал Кавказ вместе с Президентом Ельциным, министром обороны Грачевым и министром внутренних дел Ериным. Мы на вертолетах облетели несколько осетинских и ингушских сел, где встречались со старейшинами, местными авторитетами с целью урегулирования взаимоотношений между осетинами и ингушами. Ельцин буквально уговаривал людей забыть обиды и разногласия и жить в мире друг с другом.

Я вспоминаю, что еще на всесоюзных Съездах народных депутатов СССР возвращались к национальному вопросу в нашем государстве, объединяющем столько народов и народностей, и убеждали, что мы ничего в стране не решим, «если самочувствие и больших, и малых народов будет плохим». В связи с этим Верховный совет СССР в перестроечное время принимал Декларацию о признании незаконными правовых актов против народов, подвергавшихся насильственному переселению, расценивая это как тягчайшее преступление времен сталинизма, попрание прав человека и норм гуманности на государственном уровне. Горбачев говорил тогда правильные слова о том, что на изменения к лучшей жизни можно рассчитывать в том случае, «если каждая нация, каждый народ будет чувствовать себя уверенно в собственном доме, на своей земле».

Проблемы современной Ингушетии серьезны: еще большая, чем в советские годы, безработица, террористическое подполье, связанное с разгулом уголовной преступности, коррупции, убийством должностных лиц, покушением на президента Евкурова, непрекращающиеся стрельба и подрывы.

Сохраняется территориальная напряженность вокруг Пригородного района. При Ельцине так и не удалось применить власть для возвращения ингушей в их дома в нескольких селах этого района. С профессиональной точки зрения я понимаю, что ингуши успокоятся, когда будет решено их давнее желание полной политической и территориальной реабилитации. Самое страшное на Кавказе — это когда молодежь (современные абреки) уходит в леса и начинается бесконечная партизанская война, ничего хорошего не дающая людям. Сегодня с болью я воспринимаю сообщения, что на состоявшемся в феврале 2009 года съезде народа Ингушетии снова прозвучало, что ингушей не устраивают границы республики, они никогда и ни при каких условиях не откажутся от своей земли.

Мои надежды — на мудрость Президента России Дмитрия Медведева: он недавно побывал в республике, определился в стратегических вопросах, обеспечив их решение огромным финансовым вливанием в экономику республики, что создает условия для мирной и благоустроенной жизни ингушского народа.

В Москву мы возвращались на президентском самолете Аушева. Продолжалось наше общение, а в памяти звучали стихи Пушкина и Лермонтова, которые читал нам наизусть прелестный юноша — сын Руслана Султановича.

В ФСК в эти дни завершала работу комиссия по очередной аттестации и переназначению руководящего состава центрального аппарата и территориальных органов. Какая по счету в постсоветский период — даже мне трудно сказать. Комиссия была учреждена Президентом Ельциным и состояла из высших должностных лиц: секретарь Совета безопасности РФ Олег Лобов, помощник Президента по национальной безопасности Юрий Батурин, заместитель секретаря Совета безопасности Владимир Рубанов, уполномоченный по правам человека Сергей Ковалев, от руководства ФСК входили я как заместитель руководителя комиссии Лобова, заместители директора ФСК Степашин и Межаков. Включением в ее состав депутата Государственной думы, бывшего узника ГУЛАГа Сергея Ковалева мы избежали упреков в том, что реформирование органов безопасности проводится без участия общественности.

Комиссия заканчивала организационно-штатные мероприятия по становлению Федеральной службы контрразведки, утверждению руководящего состава. Через рассмотрение прошли 227 руководящих работников ФСК. Практически со всеми я сумел встретиться перед заседаниями комиссии. Все они, патриоты своего Отечества, имели высокую квалификацию, опыт работы в советских органах безопасности, не были причастны к нарушению законов в отношении граждан страны. Комиссия не согласилась с представлениями на 13 руководителей. Но никто не был ущемлен по «идейно-политическим соображениям», большинство из них были отстранены по возрастному признаку.

Я не предполагал, что участие в работе комиссии для меня будет носить как бы прощальный характер с моими многочисленными коллегами и друзьями.

Начинал я службу Отечеству в прокуратуре, завершаю вместе с генпрокурором

На одном из рабочих совещаний в Кремле после октябрьских событий Ельцин делает неожиданное заявление: прокурору Степанкову не доверяю, назначаю генеральным прокурором известного юриста Казанника. Кто из вас его знает? Выяснилось, что из присутствовавших — никто.

Я знал Алексея Казанника, народного депутата СССР, преподававшего в Омском госуниверситете вместе с моим однокурсником Альбертом Петелиным, тогда деканом юридического факультета. Я высказал свое мнение, что на такой государственной должности генеральный прокурор страны должен иметь опыт практической работы в системе прокуратуры, владеть особенностями ее многогранной деятельности. Я считал себя воспитанником прокуратуры, прекрасно понимал ее исключительное значение в государственном механизме управления и власти. В период своей служебной деятельности мне посчастливилось наблюдать нескольких генеральных прокуроров: Р. Руденко, А. Рекункова, В. Степанкова, Ю. Скуратова. Во время работы в центральном аппарате КГБ как-то довелось докладывать материалы на эмиссара зарубежного центра ОУН легендарному Руденко, получить у него санкцию на арест этого иностранца. Немолодой и грузный генеральный прокурор, главный обвинитель от СССР на Нюрнбергском процессе над главарями фашизма, в кратком разговоре поинтересовался моей украинской фамилией. Я рассказал о себе, добавив, что мама имела родовую фамилию Руденко. Он тепло пожелал мне дальнейших успехов в жизни и службе. Два прокурорских звания — юрист III и II классов — мне присваивались приказами за его подписью.

C известным генеральным прокурором СССР А. Рекунковым сидел рядом на заседаниях Верховного совета СССР: мы были депутатами от Ворошиловградской области Украины. О судьбе Рекункова в постсоветский период я узнал из книги заместителя генпрокурора Олега Гайданова, который на улице случайно встретил старика, тихо бредущего с двумя пакетами молока в авоське советского образца. «Вот, — показывает авоську, — за молоком ходил. Понимаешь, в свой магазин зашел, так у нас там молоко дорогое. Тут рядом, на Бронной, гораздо дешевле». Государственный человек Рекунков, боевой участник войны, яркая личность, который воспитал не одно поколение прокурорских работников страны, в возрасте семидесяти лет ищет пакет молока подешевле. «Что же у нас за страна? Что за люди?» — с горечью разделяю возмущение Гайданова.

Возвращаясь к разговору у Ельцина, я высказал мнение, что Казанник может быть успешным министром юстиции, эта должность в те дни оставалась вакантной. Хочу быть правильно понятым: я не был против него — порядочного, честного, открытого, смелого. Просто я всегда высоко ценил значимость статуса генпрокурора государства.

Казанник был назначен Президентом на должность генерального прокурора России. Я не мог предугадать, что в тяжелый период истории страны я разделю с ним одинаковую судьбу.

Казанник, независимый, не погрязший в коррупции и сомнительных связях, полагал, что Ельцин действительно стоит на позициях закона и болеет за государственные интересы. Но реальность резко разошлась с его предположениями. «Я понял, что ошибался, но прозрение далось тяжело. Как только я стал генеральным прокурором, начались попытки вмешательства в деятельность прокуратуры. Президент лично присылал резолюции, где было написано: такого-то прокурора немедленно убрать и срочно доложить. Ни одну из них я не исполнил. Служить надо было закону, а не Ельцину, а это большая разница».

На самом деле Ельцин возвратил старый долг Казаннику. Когда на Съезде народных депутатов шло формирование постоянно действующего Верховного совета СССР, то Ельцин, гонимый в то время, не был избран в его состав. Тогда Казанник совершает непредсказуемый для депутата поступок: он демонстративно передает свое место и мандат члена Верховного совета в пользу Ельцина. Страна в прямой телепередаче со съезда увидела этот необычный шаг Казанника. Кто-то воспринял его с восхищением, кто-то с осуждением. Но страна запомнила неординарного депутата, уступившего свое место другому.

25 февраля 1994 года Государственная дума объявила амнистию участникам событий августа 1991 и октября 1993 годов в целях «национального примирения, достижения гражданского мира и согласия». Все обвиняемые подпадали под действие принятого закона об амнистии. На применение акта амнистии требовалось личное согласие подследственных лиц. Амнистия — это не оправдание от предъявляемых обвинений в совершении уголовно-наказуемых действий. Акт амнистии арестованных государственных деятелей — членов ГКЧП и «защитников» Белого дома — можно расценивать по-разному: соглашаться, возмущаться, критиковать как с политической, так и правовой стороны. Но важно то, что в тех исключительно сложных условиях милосердие закона касалось судеб конкретных лиц и сочеталось с меморандумом о согласии, приоткрывавшим путь к национальному примирению правых и левых сил, всего общества.

Выполнение требований закона об амнистии встретило жесткое сопровождение со стороны президентских структур власти. Уголовное производство в отношении членов ГКЧП и арестованных после октябрьских событий 1993 года должностных лиц велось специальной группой Генпрокуратуры. В расследовании дела участвовало до 30 наших оперативных работников. Из ближайшего окружения Ельцина, Администрации Президента (Филатов) и даже Службы охраны (Коржаков) исходило недовольство думским решением, предпринимались попытки повлиять на руководство прокуратуры и силовых ведомств. Со ссылками на указания Президента они требовали любыми путями не выпускать из следственных изоляторов содержащихся под арестом узников событий августа 1991 и октября 1993 годов. От некоторых шли интеллигентные советы на время потерять ключи от тюремных камер, ибо Президент готовится снова разогнать прокоммунистическую Думу. Мой ответ был таков: «Следственный изолятор «Лефортово» не колхозный амбар, где можно потерять ключи. В него входят и выходят с печатью прокурора или суда, а не руководства спецслужбы». Я объяснил высокопоставленному чиновнику из Администрации Президента, что «Лефортово» передан из ФСК в подчинение другому правоохранительному органу, пусть туда и обращается. Последовала быстрая необычная реакция. Спустя несколько часов из Администрации поступил срочный пакет, в котором, к удивлению, я обнаружил президентское решение об обратном возврате «Лефортово» в подчинение ФСК. Но ведь это не соответствовало принятому Положению о ФСК! Службе контрразведки запрещалось проводить процессуальное расследование и, соответственно, иметь следственные изоляторы!

Такие манипуляции наглядно продемонстрировали то, как в политическую баталию пытаются втянуть ФСК, недавно созданную спецслужбу, которая имела иной правовой статус: у нее было отнято право на ведение следствия и владение следственными изоляторами. В этом же секретном пакете оказалась служебная записка, в которой принятый Государственной думой закон об амнистии трактовался как не имеющий юридической силы. Разъяснялось, что депутатский корпус вторгался в полномочия Президента и этот закон можно было не выполнять. Более того, к указанной записке прилагалась резолюция Ельцина: «Казаннику, Голушко, Ерину: руководствоваться данными разъяснениями». Генпрокурору и министрам давались странные, с точки зрения административно-правового понимания, обязательные к исполнению «разъяснения» по применению закона. В данном случае можно согласиться с консультантом ЦРУ Д. Саймсом, который подметил, что в России процесс принятия чиновниками решения — это нечто среднее между президентской республикой и императорским двором. И очень часто безответственные люди, не несущие личной ответственности, имеют не только доступ к Президенту, но и становятся его доверенными.

А. Казанник, как никто другой, давал справедливую оценку таким людям, которые от имени Президента правили бал и вымучивали «разъяснения», запрещающие выпускать людей на свободу по закону об амнистии, принятому Госдумой. «…Вся команда Президента, как я убедился, формировалась не по профессиональным и личностным качествам, а только на принципах личной преданности. Поэтому эти люди, по существу, находятся в состоянии сговора, а если хотите, даже заговора. Поскольку эти люди подбирались на таких принципах, то, разумеется, сложилась определенная устойчивая группировка. И они тесно спаяны, я бы даже сказал, слиты кровью событий октября 1993 года. Этих людей уже поистине водой не разольешь… Поэтому они держатся за Президента, как пассажиры в автобусе держатся за поручни, чтобы не упасть».

Мне звонил начальник следственного изолятора «Лефортово» с просьбой разъяснить, как ему действовать, так как с разных сторон следуют категорические указания: из прокуратуры приказывалось немедленно, как предписывалось думскими документами, выпускать арестованных; из президентской Администрации — не исполнять закон об амнистии, не выпускать. Я решил посоветоваться с заместителем генерального прокурора Гайдановым, руководившим следственной частью прокуратуры. Вот как он передает состоявшийся между нами разговор:

— Олег Иванович! Что делать? У меня указание Президента!

Я понимаю, Николаю Михайловичу несладко. Всего четыре месяца назад за неповиновение Президенту и участие в октябрьских событиях арестован его предшественник Баранников. Положение министра, как говорится, хуже губернаторского.

— Сочувствую, Николай Михайлович, но ничем помочь не могу. Каждый должен исполнять свой долг. Мы свое отыграли, СИЗО у Вас, документы тоже. Мне бы не хотелось составлять акт об отказе принять к исполнению документы об освобождении из-под стражи.

— А как в изоляторах МВД, — вдруг меняет тему министр, — исполняют?

— Пока проблем нет, — отвечаю. — Начали исполнять. (А сам думаю: в МВД на тебя будут оглядываться…)

Совместно с работниками Генеральной прокуратуры была исполнена процедура амнистии, выполнены требования закона. Освобождались на свободу арестованные высшие должностные лица. Вместе с ними (трагедия и фарс наших дней, вошедшие в новейшую историю) на следующий день освобождены от занимаемых должностей генеральный прокурор и директор службы контрразведки России.

«И Голушко Николай Михайлович со своими чекистами — молодцы. Потом узнаем, какую цену он заплатил за приверженность закону. Но это — завтра. А сегодня телефонное право посрамлено, и закон торжествует», — подводил итоги нашему профессиональному разговору прокурор Гайданов, кстати, работавший в казахстанских краях. Я, правда, узнал об этом недавно.

Уходили мы с Казанником с занимаемых должностей по-разному. Он смело бросился на амбразуру, сделал ряд публичных заявлений в средствах массовой информации об оказываемом на него давлении президентских структур не освобождать из следственных изоляторов лиц, подпадающих под акт амнистии. Он выстоял и исполнил закон. Его поддержали заместители генерального прокурора, подавшие в отставку. Коллектив прокуратуры проводил отправленного Президентом в отставку Казанника стоя.

Я уходил по-другому. Вот некоторые детали, которые стали достоянием средств массовой информации.

«Состоялся разговор по прямой связи с Президентом. Я пытался объяснить, что прокуратура и органы безопасности действовали по всем правилам, что решение Думы можно обжаловать, но не подчиняться ему нельзя. В ответ на упреки я ответил Борису Николаевичу, что он недоволен мною за то, что я выполнил и не нарушил закон. И попросил назначить нового директора Федеральной службы контрразведки».

К этому разговору можно добавить такую подробность: я не стал ждать реакции Президента на мои слова и бросил телефонную трубку. Считаю, что поступил по отношению к самому Президенту не совсем тактично, но нервы были на исходе… «ФСК в очередной раз разгонят, а Вас арестуют», — заметил мой заместитель Анатолий Сафонов, присутствовавший при телефонном объяснении с Президентом, когда я заявил Ельцину: «Ищите себе нового руководителя госбезопасности».

Я уходил молча, понимая, что любые мои публичные заявления об обстоятельствах отставки не дадут мне славы, а только навлекут месть на «всю контору» и сотрудников. Считал, что мои объяснения о незаконности действий президентского окружения останутся воплем в пустыне, последствия в очередной раз придется, как это было в период газетных публикаций Баранникова, пожинать сотрудникам ФСК.

Демократическая пресса не обратила внимания на то, что руководители Генпрокуратуры и спецслужбы были отправлены в отставку за исполнение закона об амнистии. Наказание за выполнение требований закона — такое случалось только в тогдашних России и Украине. Молчал недавно избранный демократический корпус законодателей: депутаты, видимо, не избавились от страха после октябрьских событий, им было не до защиты государственных ведомств, исполнивших принятый ими Федеральный закон. Утешало одно: определенные круги общественности, как я знал, видели в решении Государственной думы торжество гуманности и справедливости, прежде всего, к членам ГКЧП.

И опять хочу вернуться к первому Президенту России Ельцину. Я отдаю ему должное: после освобождения Руцкого, Хасбулатова, членов ГКЧП из-под стражи он не поддался чувству мести, не ограничивал их в дальнейшем в личной жизни и профессиональной деятельности. Все амнистированные комфортно обжились и обустроились, некоторые члены ГКЧП даже получили от Президента Путина ордена.

Не ошибся в своем предположении Евгений Савостьянов: «Думаю, что Николай Михайлович сам хотел уйти. Ему это место со сложными политическими институтами самому надоело».

Я пригласил в кабинет руководящий состав ФСК (своих заместителей и начальников главных управлений), рассказал содержание разговора с Президентом. Заявил, что «режиму Ельцина» служить не буду, передал некоторые бумаги и ключи от директорского сейфа Степашину. Таково было мое прощание с товарищами по работе, которые продолжили службу и кого я до сих пор ценю и уважаю. Ни один мой заместитель не был уволен или понижен в должности. В знак солидарности со мной ни один не сделал публичного заявления о поддержке поступка своего руководителя.

Сегодня я пришел к обдуманному убеждению, что, завершая службу в органах безопасности, должен благодарить Бориса Николаевича Ельцина за освобождение меня от должности. Это позволило мне избежать участия в начавшейся в конце 1994 года грязной войне на территории собственной страны против своего народа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.