Глава первая Моя украинская семья
Глава первая
Моя украинская семья
Исторические корни моей семьи уходят в глубины центральных областей Украины. Дедушка Афанасий и бабушка Ульяна с сыном Иваном во время Столыпинской земельной реформы в 1905–1906 годах выехали из родных мест бывшей Полтавской губернии (ныне Черкасская область, Чернобаевский район) в поисках счастливой доли в далекие, суровые, но благодатные ковыльные степи Северного Казахстана. В конце XIX века украинские крестьяне от безземелья и нищеты отправлялись искать лучшую долю в Канаду, США, Аргентину. Выходцы из восточных областей Украины по той же причине устремлялись в бескрайнюю Россию, заселяя ее от Урала до Дальнего Востока. Правда, не все было так гладко, как представляется сегодня.
Многострадальцам трудно было сразу обустроиться на новом месте, в голой степи. Вот что говорил в то время русский писатель Михаил Пришвин о судьбе переселенцев, о земляках моего деда в очерке «Адам и Ева»: «И вот опять эта вечная пара: украинец и украинка на фоне желтой сибирской степи. Он говорит с товарищами о хуторе на берегу Иртыша. А она грустно смотрит на пустую степь без деревьев, без яблонь и вишен, без мазанок белых с плетнями, на желтую, сухую, дочиста выжженную солнцем землю с сухой низенькой щеткой вместо травы и говорит: «Як бы трошки землицы в Полтаве, так нашоб я в ту бисову землю поехала». Понятно, что великая нужда звала осваивать новые плодородные земли.
Надо отдать должное тому, что царское правительство поддерживало освоение свободных земель Российской империи, создавало для этого крестьянские банки, предоставляло новоселам земельные наделы (хутора) и бесплатно давало лошадь и корову каждой переселенческой семье. Мужественные и сильные физически и духом украинцы ехали в казахские края, поднимали пахотные целинные земли. Местному населению переселенцы несли культуру земледелия, новые традиции и формы дружеского межнационального общения. Как-то в 1970-е годы мне довелось общаться с Зиновией Франко, внучкой известного украинского писателя, и когда я ответил ей на вопрос о своем происхождении, она произнесла: «Как же нас, украинцев, судьба по всему белому свету разбросала».
Мой дедушка, видимо, владел грамотой, так как в семье до последнего поколения сохранились несколько церковных книг на старославянском, сборники произведений на украинском языке, привезенные из родных мест, в том числе томик стихов Тараса Шевченко. Бабушка была совершенно безграмотной, вместо подписи ставила крестик.
Помню, как во время учебы в классе третьем или четвертом я вслух читал маме «тарасову Катерину» медленно, по слогам, произнося украинские слова, такие близкие нашей повседневной речи. В семье не говорили на русском языке, мы «балакали». Мама внимательно слушала и плакала, то ли от переживаний о несладкой судьбе Катерины, то ли от радости, что подрастающий сын уже научился читать.
В семье дедушки выросло четверо сыновей, которые пустили свои родовые корни уже в казахстанские степи. Для Павла, Якова и моего отца Михаила (1916 года рождения) эта просторная земля стала их родиной.
Старшим поколением нашей семьи, их делами, памятью о них я могу гордиться. Все они были тружениками, достойными представителями своего народа, честными коммунистами. Все мужчины воевали, два родных брата отца, Павел и Яков, погибли на фронтах Великой Отечественной войны.
Бабушка Ульяна со времен Гражданской войны одна воспитывала сыновей. Дело в том, что дедушку расстреляли белогвардейцы: колчаковский карательный отряд ворвался в наше большое село и реквизировал у местного населения лошадей. Дедушка активно сопротивлялся, поэтому его и убили.
Одна из моих талантливых землячек, казашка Сапура Эмирекызова, описала в книге воспоминаний, как в 1918 году в соседних селах украинских переселенцев Юдинка и Качиловка ворвавшиеся туда белогвардейцы убили комсомольцев из аула Согрымбет, возле озера Торангул, вонзили копье в грудь комсомольского активиста Мусабаева. А ее родного дядю, казаха Дусейби, расстреляли только за то, что не хотел отдавать колчаковцам свой скот. Так было с местным населением и с украинцами.
Я с четырехлетнего возраста помню начало Великой Отечественной войны. Словно в документальном кино, вижу, как провожали на фронт братьев отца — Ивана, председателя колхоза, и Якова, районного прокурора. По старинной традиции они уходили из дома своей матери — моей бабушки Ульяны, которая жила вместе с нами с семьей своего младшего сына Михаила, служившего уже два года в армии. Не знаю, сколько веков этой доброй традиции и была ли она привезена с украинской земли, но в нашем селе считалось, что материнские слезы уберегут на поле битвы сыновей от вражеской пули. Помню и снова вижу, как дядя Яков, держа меня на руках и прощаясь с родными, сильно плакал. Брат Иван его успокаивал: «Не реви, Яков, нас не успеют довести до Кокчетава (областной центр, около 200 км от нашего села), как немцы будут разгромлены». Бабушка просила Якова о другом: «Сынок, не признавайся, что ты коммунист, ведь партийных посылают вперед».
В начале 1944 года вернулся с войны на костылях дядя Иван и на пятый день уже руководил местным колхозом, в котором оставались работать одни старики, женщины и подростки. Мне, уже школьнику, он рассказал о гибели дяди Якова, политрука батальона. Это произошло при освобождении Орловщины: с командиром батальона и ездовым он проезжал через мостик небольшой речушки, недалеко от передовой. В их телегу была брошена граната или немецким диверсантом, или кем-то из предателей. Все погибли. Иван похоронил младшего брата, а через три дня после боев посетил его могилу и, возвращаясь назад, сам подорвался на вражеской мине. Кстати, каждый третий, призванный из нашего украинского села, не вернулся живым. А вот что вспоминает Сапура о казахском селении: «Пятьдесят парней из нашего аула по первому призыву ушли на войну… Многие из них пали смертью храбрых, защищая свою Родину».
В 1938 году моего отца призвали в Красную армию. К этому времени (ему было 22 года) он «выбился» в начальники тракторной бригады, когда появились в селе трактора. Какая это была «почетная» должность, можно судить по тому, что он в одном лице являлся и трактористом, и механиком, и агрономом. Возвращения отца домой ждали в конце 1940 года. В то предгрозовое время опытных солдат не торопились увольнять из действующей армии. Вскоре после финской кампании началась Великая Отечественная война, которую мой отец, как и миллионы советских солдат и тружеников тыла, вынес на своих плечах. Все мое раннее детство прошло в томительном ожидании возвращения отца с фронта.
Моя мама, Мария, была сиротой. Ее родители (отец Ефим Руденко) погибли в годы великого голодомора, бушевавшего в 1930-е годы как на Украине, так и в Северном Казахстане. В 1931 году была настолько сильная засуха в степи, что, спасаясь от голодной смерти, тысячи казахов уехали в Россию. В моей памяти мать осталась великой труженицей, колхозной дояркой. Она делала невозможное: ежедневно обеспечивала уход за двумя десятками коров — кормила, поила, убирала за ними. И, конечно, доила натруженными руками. Помимо общественного у мамы было свое домашнее хозяйство, да надо было следить и ухаживать за бабушкой и двумя малолетними детьми: мной и сестренкой Лидой, которая родилась вскоре после ухода отца на службу в армию. Такова была нелегкая судьба многих советских женщин в то суровое лихолетье.
Детей сызмала приучали к труду. Надо было помогать матери в колхозной работе, за которую начислялись «палочки» — трудодни. Сегодня, когда сам стал отцом и дедом, понимаю, как тяжко приходилось тогда нашим матерям: не до особой любви и ласки к маленьким детям, главное было их прокормить в трудные военные годы.
Восемь лет моя бабушка, горюючи, ежедневно ждала своего младшего сына с этой проклятой войны, а не дождалась всего лишь два месяца. Бабушка заставляла меня молиться, читать вслух молитву строго по утрам и перед сном. «Молись, молись, — приговаривала она, — иначе отец с войны не вернется…» И я молился, всем своим детским сердцем желая возвращения с этой непонятной войны родителя, которого я еще не видел наяву, рассматривая только немногочисленные фотографии… А когда распахнулись двери и на пороге нашего дома появился демобилизованный отец, моя нетвердая вера в Бога исчезла, растворилась в том безграничном море сыновней любви и счастья, которые может испытывать только ребенок.
Он вернулся домой осенью 1946 года, высокий, красивый, сильный, в ладно сидящей на нем армейской форме, пограничной фуражке. Я особенно гордился этим военным головным убором, изредка прося у отца надеть его и похвалиться перед друзьями. Кстати, зеленая фуражка, буквально говоря, несколько лет продолжала нести почетную и ответственную службу. Лучший друг отца, участковый уполномоченный капитан Мусин, один милиционер на несколько окрестных сел и аулов (а каждое селение расположено в 30–40 километрах друг от друга), в случае серьезного уголовного происшествия приезжал к отцу: «Михаил, надевай свою зеленую фуражку и поедем вместе разбираться». Они были не просто хорошими друзьями, а по-казахски тамырами — названными братьями. Общались между собой часто на казахском языке, которым мой отец неплохо владел (и я тоже, подчеркну без лишней скромности). Когда случалось опасное преступление, мама, переживая за отца, не разрешала ему уезжать вместе с Мусиным, грозила не пускать милиционера даже на порог дома и «выбросить» знаменитую отцовскую фуражку.
В послевоенное время к нам часто приходили друзья отца. Он всегда пользовался авторитетом и уважением односельчан. Сидели вечерами, выпивали рюмку-другую домашней самогонки (хотя водка была недорогой, но денег у колхозников было негусто), печально вспоминали войну. А я, десятилетний сорванец, лежал на теплой печке, уши «топориком» и, затаив дыхание, слушал рассказы фронтовиков.
Однажды наш сосед рассказал историю, которая поразила меня до глубины души. В первую военную зиму красноармейцы (человек двадцать) после жестокого боя оказались в лесу. Где свои, где немцы — неизвестно. Надвигается ночь, а вместе с ней и страшный на тот момент враг — сильный и безжалостный мороз. Решили обустраиваться на ночлег. А как быть? Костер развести нельзя — немцы обнаружат. Офицер приказал наломать елового лапника, уложить его на снег, а солдатам — снять шинели и ложиться на ветки, тесно прижавшись друг к другу. Бойцы запротестовали. Что за ерунда: в мороз и без шинели? С трудом командир уговорил их выполнить задуманное. Когда солдаты улеглись, он заботливо укрыл их шинелями, подоткнул края, а сам как старший по званию остался в карауле. Ночь прошла спокойно. Бойцы отдохнули, согрелись. А когда проснулись, увидели своего командира, привалившегося спиной к дереву, сжимавшего в правой руке пистолет. На оклик не отозвался, а когда подошли ближе, поняли, что их командир замерз.
Отец, как и до войны, возглавил тракторную бригаду и больше пропадал в поле, чем мы видели его дома. Родилась сестренка Валя, но счастье в семье оказалось недолгим. Не прошло и пяти лет после возвращения отца, как мы осиротели: умерла мама, надорвалась от непосильных трудов. Ей было всего тридцать три года. Трехлетняя Валя во время похорон матери вдруг запела песню, которой научила ее мать:
На Украине черный ворон кряче,
А на чужбине дивчинонька плаче…
Через два года у нас появилась мачеха, Мария Бондаренко, которую мы признали как родную. Вместе с отцом в тяжелые колхозные годы они совершили почти подвиг: двоим своим детям дали средне-специальное, а троим — высшее образование. Позже мачеха мне рассказывала, что до самого почтенного возраста отец внимательно следил за международной обстановкой. Он ежедневно собирал вокруг себя соседей-стариков, читал соседям вслух газеты, возмущался, если кто-либо из них во время такого «политпросвещения» дремал.
Живя в Казахстане, отец был убежденным сторонником Бориса Ельцина, мачеха же ценила Владимира Жириновского за знание иностранных языков, говорила: значит, он умный.
В целинных казахстанских краях остались святые для меня места — родные могилы моих дедушки и бабушки, отца и мамы. Я горжусь, что во время похорон отца из администрации президента Казахстана поступила правительственная телеграмма: районным властям надлежало отдать почести простому солдату, труженику, 45 лет выращивавшему целинный хлеб. Такое не забывается! Суровые условия, в которых жило мое поколение, воспитывали наш характер: не бояться трудностей, голода и холода, любить и великую Родину, и малую, ту самую, где осталась средняя школа, где течет речка моего детства под названием Шарык. Поистине, родной край — золотая колыбель, как говорит народная казахская мудрость.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.