НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ

НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ

По приглашению Хабаровского отделения общества «Знание» я и Михаил Григорьевич Пригожий провели свои очередные отпуска на Дальнем Востоке. Готовиться к этой поездке начали заранее — ведь нас приглашали не просто показать разные технические новинки, а с тем, чтобы помочь ликвидировать некоторые «узкие места» на дальневосточных заводах.

Так, в Комсомольск-на-Амуре вызывали меня для того, чтобы наладить применение метчиков-протяжек, которые там почему-то работали недостаточно хорошо. Судоремонтные заводы в Хабаровске и Советской Гавани просили помочь освоить накатывание внутренней резьбы. Были и другие «заказы».

У Пригожина — бывшего руководителя группы инженеров в Московском совете новаторов — были задания по ряду слесарных работ. Пять лет проработав в Совете новаторов, инженер Пригожий сам стал новатором, накопил большой опыт пропагандистской работы, два раза был участником Выставки достижений народного хозяйства и получил две бронзовые медали за свои творческие разработки.

Прилететь за 10 тысяч километров и не иметь в своих чемоданах чего-нибудь такого, что могло понадобиться на дальневосточных заводах, мы считали недопустимым, а на всю подготовку нам дали два месяца. Мы едва уложились в этот срок. Нам скопировали по нескольку экземпляров чертежей на наши новинки. Взяли по нескольку штук всех наших инструментов.

Затруднение заключалось в том, что вес наших чемоданов не должен был превышать 30 килограммов каждый — таков предел для пассажиров самолета Ту-114. На аэровокзале из большого чемодана Пригожина пришлось вынуть универсальный фрезерный патрон Моисеева и положить его в авоську, которую Михаил Григорьевич взял с собой вместо сумки. А весила эта «сумочка» 12 килограммов. Мой маленький чемодан имел такой скромный вид, что при регистрации билетов служащий аэропорта сказал:

— А этот чемодан можете взять с собой.

— Да нет, я хотел бы его сдать, — настаивал я.

— Ну, как хотите, — сказал принимающий багаж товарищ и… не смог оторвать его от пола. (Как известно, удельный вес твердого сплава равен 15, а у меня было много твердосплавного инструмента.)

— Что у вас там? — удивленно спросил он.

— Золото, — ответил я.

Мой собеседник покачал головой и поставил чемоданчик на весы. Он весил 28 килограммов.

Комфортабельный лайнер Ту-114 домчал нас до Хабаровска за восемь часов. Был август, в Хабаровске стояла 30-градусная жара. Шофер общества «Знание», который нас встречал, сказал:

— Мне поручено отвезти вас сперва на пляж, а потом уже в Общество.

Разница во времени давала себя знать, мы обливались потом и хотели спать. Поэтому мы оценили любезность наших хозяев и с удовольствием окунулись в Амур. Потом приходилось много раз купаться в Амуре, но первое знакомство с этой великой рекой особенно запомнилось.

Великолепный пляж с чистым шелковым песком, прозрачная вода, быстрое течение придали нам бодрости, и мы явились к руководителям Хабаровского общества «Знание» готовыми к выполнению любого задания. Руководители Общества — Александра Ивановна Омельчук и Мария Ивановна Мясковская — предложили нам план: сегодня же вечером выехать в Комсомольск, а оттуда в Советскую Гавань.

— В поезде вы отлично выспитесь и рано утром будете в Комсомольске, — напутствовала нас Мясковская. — Вас там встретят, я сейчас позвоню туда.

Маршрут был такой: один день — в Комсомольске, два дня — в Советской Гавани, один день — в порту Ванино и обратно в Хабаровск.

— Дальше план будет продолжен, смотря по обстоятельствам, — сказали нам руководители Общества.

Я задал только один вопрос:

— У вас был уже кто-нибудь из рабочих-новаторов Москвы, Ленинграда, Киева?

— Из Москвы к нам приезжают только лекторы на антирелигиозные и политические темы; рабочих-новаторов мы у себя не видели, — ответила Мария Ивановна.

Было ясно, что руководители Общества не уверены, хорошо ли нас примут на заводах и будут ли иметь успех такие необычные «лекторы». Поэтому они воздержались от составления плана на все 20 дней, которые были в нашем распоряжении. Мы уже привыкли к подобной осторожности и нисколько не обиделись на наших любезных хозяев.

Первое же выступление на заводах в Комсомольске-на-Амуре нарушило все планы Общества. Руководители отдела научно-технической информации, патентного бюро, отдела главного технолога и других служб завода к концу рабочего дня определили, что раньше чем через шесть дней они нас с завода не отпустят. Конечно, это было очень лестно, мы готовы были и дольше остаться в этом чудесном городе и на этом заводе, но надо было сроки согласовать с Обществом. Мы это и высказали принимавшим нас начальнику ОНТИ Борису Федоровичу Севастьяновичу и председателю заводского ВОИР Дмитрию Семеновичу Зацепину. Они заверили:

— Все будет сделано, наш завод пользуется известностью по всему краю, и нам никто не откажет в просьбе задержать вас.

О заводе имени Ленинского комсомола в Комсомольске-на-Амуре и его людях можно написать большую книгу, но я ограничусь несколькими замечаниями о рабочих и инженерах — новаторах этого предприятия.

Нас приятно поразило то, что здесь почти все квалифицированные рабочие были «думающими», у которых нам самим не грех поучиться необычным приемам труда, мастерству и изобретательности.

В то же время большой интерес, который проявляли рабочие и инженеры к нашим инструментам, показывал, что мы приехали сюда не зря. Все, что мы привезли, оказалось новым и нужным почти на всех заводах края.

Огромный завод производил хорошее впечатление. Весь он какой-то праздничный, просторный и нарядный. Все здания в зелени, от цеха до цеха ходят автобусы — так велики здесь расстояния и сами цехи.

Рабочий класс Комсомольска — это дети тех, кто 40 лет назад строил город. В те времена построить город в тайге, пользуясь самой примитивной техникой, было нелегким делом. Туда ехали только самые энергичные, мужественные люди. Моральные и физические качества, видимо, передались по наследству. Сильные, смелые и мужественные люди унаследовали от своих отцов и матерей рабочую сметку, трудолюбие и склонность к новаторству. В общем, мы попали как в родной дом.

Мне пришлось выступать в шести цехах, Пригожину — в семи. С метчиком-протяжкой вопрос был решен в один день. Оказалось, что здесь, на Дальнем Востоке, моим инструментом начали работать раньше, чем в Москве. Еще в 1960 г., как только информация о нем была помещена в «Экономической газете», на заводе сами изготовили метчики-протяжки нескольких размеров и начали ими «тянуть» резьбу. Но ассортимент гаек увеличивался и усложнялся, появились длинные гайки, которые нарезать резцом было просто невозможно, а метчики-протяжки тоже не «тянули» такую резьбу; появились гайки с многозаходной резьбой. У нашего завода был уже порядочный опыт по изготовлению самых разнообразных метчиков-протяжек, а я набил руку на их проектировании и расчетах. Поэтому, когда я показал, как работают метчики-протяжки, изготовленные на нашем заводе, всем стало ясно, чего именно не хватало местным инструментальщикам.

— Вот какие нам нужны метчики-протяжки, — сказал начальник инструментального цеха Поликарп Григорьевич Авилов, обращаясь к конструкторам, стоявшим у станка. — А вы как схватили в шестидесятом году первую конструкцию, так ни разу и не изменяли ее.

На другой день пришлось показать, как делаются мерительные цанги к цанговому нутромеру для измерения глубоких отверстий с точностью до 0,001 мм. Прибор оказался крайне необходим в механических цехах, выпускающих детали очень высокой точности.

Наибольший интерес вызвало накатывание внутренней резьбы. Дальневосточники были поражены простотой решения такой сложной проблемы. Пришлось оставить на заводе по одному накатнику разных размеров. Оборудование и высокая квалификация инструментальщиков позволяли быстро наладить производство этого нового инструмента.

Как-то ночью мне не спалось, и из головы не выходили мысли об этих накатниках. Почему-то все думалось: «Где-то я встречал уже нечто подобное на наших заводах…» И вдруг вспомнил: это было в Ленинграде, на заводе металлоконструкций! Отчетливо всплыла такая история.

Лучший кузнец завода — дядя Яша — сидел в раздумье, а перед ним, в еще большем раздумье, стоял мастер. Потребовалось нарезать много гаек с дюймовой резьбой на готовые болты, а дюймовых метчиков на заводе не было.

«Ну что ты ко мне-то пришел? — баском говорил дядя Яша. — Ты иди к токарям, это их дело».

«Да нет же! — сокрушался мастер. — Не могут токаря резцом резать каждую гайку. Вся надежда на тебя, дядя Яша!»

Дядя Яша встал.

«Ну ладно, давай свои гайки, — сказал он. — Да помоги ребятам перетащить горн к токарному станку».

Он порылся в ящике, где лежали болты, и выбрал экземпляр с самой высокой резьбой. «Давай!» — скомандовал он молотобойцу. Тот раздул горн и бросил в него с десяток гаек. Немного подождав, дядя Яша взял клещами раскаленную докрасна гайку и ловко вставил ее в кулачки токарного патрона. Токарь взял выбранный болт и зажал его в другой патрон, укрепленный в задней бабке. Патрон с раскаленной гайкой медленно вращался. Дядя Яша двинул заднюю бабку — и резьба болта легко вошла в гайку. Когда болт прошел насквозь, токарь дал станку обратный ход — и болт вышел из гайки. Внутри остывающей гайки явственно обозначалась резьбовая канавка.

Нарезав штук пять гаек, дядя Яша отдал клещи молотобойцу: «Теперь валяйте вдвоем, дальше без меня управитесь!» И пошел к себе, вытирая тряпкой руки.

Мастер схватил остывшую гайку и легко навернул ее на болт, взятый из ящика.

Кузнецы и молотобойцы стояли вокруг и улыбались. Эта картина явственно возникла в моей памяти. «Так вот когда я впервые увидел образование внутренней резьбы методом пластической деформации!» Только через 30 лет чешские инженеры развили эту идею и довели ее до совершенства. А тогда замечательный русский умелец кузнец дядя Яша даже и не подозревал о значении своей смелой выдумки.

Я почему-то был уверен, что накатывание внутренней резьбы быстро привьется на дальневосточных заводах: уж очень здесь цепко хватаются за все новое и прогрессивное в технике!

Моему партнеру Михаилу Григорьевичу Пригожину пришлось выступать не только в механических цехах, но и в сборочном. Когда он показал электропаяльник с автоматической подачей припоя, за него прямо-таки ухватились.

— Вот это здорово! — воскликнул один из электриков. — Теперь у меня одна рука будет свободна! Вот бы мне такой паяльник!

— Паяльник я вам оставить не смогу, — сказал Пригожин, — но чертежи на него дам. Он несложен, вы легко его сделаете.

Большой интерес вызвали также бесключевой патрон Антропова, универсальный фрезерный патрон Моисеева. Особенно заинтересовал миниатюрный вибрационный станок для изготовления твердосплавных клейм, созданный Иваном Ивановичем Чикаревым — слесарем московского завода «Фрезер». Этот станок делал любую букву или цифру на твердом сплаве за 40 секунд. А ведь самый лучший гравер не сделает даже обычное стальное клеймо и за 15 минут. Клейму из твердого сплава износа нет, им можно клеймить даже каленые детали. Было чему удивляться! В свою очередь, и мы познакомились с заводскими изобретателями и их изобретениями. Слесарь Кизуба показал свои новые очень удобные, оригинальные полупневматические- полумеханические тиски для слесарей. И самое главное: для того чтобы посмотреть тиски, не надо было идти к автору — такими тисками оснащены все слесарные верстаки во всех механических и ремонтных цехах и на участках.

Старший технолог инструментального цеха Фокин показал нам метод закалки мелких метчиков, при котором на метчиках не оставалось ни малейшей окалины.

В первый же день к нам подошла начальник заводского патентного бюро Юлия Васильевна Удотова и спросила номера авторских свидетельств на наши изобретения.

— Зачем это вам? — спросил я.

— А я уже вижу, что ваши новшества у нас будут внедрены, значит, вы нам очень поможете в выполнении

плана внедрения изобретений, — ответила Юлия Васильевна.

— А какой же у вас план, скажем, на этот год? — заинтересовался я.

— 55 изобретений в год, — ответил стоявший тут же председатель заводского ВОИР Дмитрий Семенович

Зацепин.

Мы были удивлены. Дело в том, что обычно заводы внедряли в год семь-восемь изобретений, и это считалось большим достижением, об этом везде трубили, как о большой победе на поприще изобретательства. А тут скромно, без шума внедряют в год 55 изобретений!

— Да как же это вам удается? — спросил я. — Вы не шутите?

— Да нет, все правильно, какие же шутки! — сказал Зацепин. И он раскрыл мне свой «секрет».

ВОИР пользуется на заводе большим уважением как руководителей, так и изобретателей и рационализаторов.

— Два года назад, — рассказал Зацепин, — мы посоветовались с главным инженером и решили один раз в квартал объявлять конкурс на изобретения, нужные заводу. Каждый работник, представивший материал об изобретении, применение которого будет полезно заводу, получает премию 40 рублей. Будет ли это изобретение его личное, найдет ли его на других заводах или в литературе, — все равно, важно только, чтобы оно было полезно для завода.

За два года у нас образовался большой коллектив изобретателей и патентоведов, которые систематически занимаются поисками полезных изобретений. Сейчас у нас большой запас изобретений, так что мы даже можем выбирать, что внедрять в этом году, а что в следующем. План в 55 изобретений выполняем уже третий год, — закончил свои пояснения председатель ВОИР.

Но и это еще не все. Нам довелось присутствовать на очередном вечере новаторов, которые на этом удивительном заводе устраиваются каждый квартал. На вечер приглашаются все новаторы завода, человек этак 400. В торжественной обстановке главный инженер и председатель ВОИР вручали ценные подарки рационализаторам, внесшим в этом квартале наиболее ценные предложения. Подарки были со спортивно-охотничьим уклоном: резиновые лодки, охотничьи ружья, подвесные лодочные моторы, спиннинги и тому подобные вещи. Все это, конечно, сверх обычного авторского вознаграждения за предложение.

Стоимость подарков была достаточно велика, но самым ценным было внимание руководителей завода, главного инженера к своим новаторам.

Теперь нам стало ясно, почему наш завод в Москве внедряет в год от силы восемь изобретений, а такой же по профилю, но меньший завод в Комсомольске-на-Амуре — 55.

Кроме того, нас пригласили выступить и на заводе «Амурсталь». Узнали там о нас очень просто: после первых же наших выступлений в газете «Дальневосточный Комсомольск» была помещена статья «Новаторы из Москвы», где хорошо отзывались о наших скромных достижениях.

Из Комсомольска мы должны были поездом выехать в Советскую Гавань на берег Тихого океана, где несколько заводов интересовались новыми инструментами. Было воскресенье, проводить нас собралось много новых друзей и… на поезд мы опоздали.

— Не унывайте, — успокоили нас, — в поезд вы все равно сядете.

Дело в том, что в Комсомольске не было моста через Амур и поезд на ту сторону перевозился на специальном пароме, для чего разбирался на три части и вагоны рядами устанавливались на палубе. На другом берегу поезд снова собирался и шел дальше обычным порядком. Процедура эта занимала часа два с половиной.

На машине общества «Знание» нас довезли до берега, посадили на катер, и мы обогнали паром с нашим поездом на середине Амура. На другом берегу мы заняли свои места в вагоне и завалились спать.

Утром поднялись рано, чтобы посмотреть на природу. Мы проезжали по хребту Сихотэ-Алинь. Дорога шла вдоль знаменитой целебной реки Тумнин. Пейзаж поражал своей первозданной красотой. Здесь все было почти так же, как описано у Арсеньева в его книге «Дерсу Узала». В реку Тумнин впадает множество горных источников, по своим целебным свойствам превосходящих, как уверяют, все известные воды Кавказа. Уже тогда, в 1966 г., здесь лечилось много больных, приехавших из разных городов страны и из стран социалистического лагеря. Лечатся здесь от гипертонии, от язвы желудка, от туберкулеза, от астмы, от кожных болезней и еще от многих недугов. Как нам рассказывали, лечение здесь было организовано очень примитивно, но все уезжали отсюда здоровыми.

Дело было «поставлено» так: на станции с названием Тумнин больных встречают на телегах местные жители — орочи. Умудренный долголетним опытом и чуть-чуть освоивший разные языки, старик возница расспрашивает по дороге о болезнях своего пассажира. По окончании пути «врач-извозчик» сообщает больному свое заключение: «Тебе надо будет три раза в день пить вот из такого-то источника, а утром и вечером купаться минут по десять в другом источнике. Через месяц твоей болезни не будет».

Больной благодарит старика, сует ему деньги, но он денег не берет: «Вот когда вылечишься и поедешь обратно, тогда — другое дело, можешь меня благодарить, а сейчас вот тебе палатка, источники тебе мой внук покажет, дрова рядом, живи, поправляйся, на нашей реке умирают редко».

О племени орочей и о целебных свойствах реки Тумнин нам рассказал уже в Совгавани начальник отдела новой техники судоремонтного завода Михаил Михайлович Пирко. Бывший секретарь Совгаванского горкома партии, много повидавший на своем веку, Михаил Михайлович долгое время страдал гипертонией, не дававшей ему работать. А человек он необычайно деятельный и деловой.

— Куда только не посылали меня лечиться! — рассказывал он нам. — И в Крым, и на Кавказ, и в Прибалтику, и в Закарпатье — ничего не помогало! А потом попал я на Тумнин к орочам, только один месяц там пожил, по

пил водички, покупался, и вот уже третий год работаю — и никаких давлений!

Его рассказ о Тумнине был похож на легенду, но потом то же самое нам рассказали другие работники горкома партии Советской Гавани.

Советская Гавань лежит на берегу большой естественной бухты, глубоко врезавшейся в сушу. В настоящее время это быстро растущий город со своей промышленностью, с большим судоремонтным заводом.

Нас принял секретарь горкома по промышленности. Он вызвал секретарей парткомов двух местных заводов, чтобы наметить с ними план нашей работы в Советской Гавани. Поджидая их, секретарь познакомил с историей города, рассказал про орочей, про Тумнин и про другие дальневосточные достопримечательности. Он расспрашивал о Москве, о наших заводах. Тут же звонил по телефону на рыбные промыслы, на заводы по обработке рыбы (начинался ход кеты), давал кому-то советы, указания. Это был очень деятельный человек, могучего телосложения, быстрый в движениях, который не походил на кабинетного работника.

Нас удивил водопровод в Советской Гавани. Из крана текла какая-то необыкновенно чистая, холодная и чуть газированная вода. Она была такой вкусной, что ее хотелось не пить, а жевать.

— Почему у вас такая вкусная вода? — спросил Пригожин у администратора гостиницы, веселой черноволосой женщины. — А у нас водопровод из Тумнина, — ответила она.

Так мы целую неделю с удовольствием «лечились» целебной водой из знаменитой реки.

…Выступления и работа на заводах прошли успешно. И здесь появились новые друзья среди рабочих и инженеров. В механическом цехе судоремонтного завода большой успех имела прорезная фреза Чернова, поработать которой я предложил фрезеровщику, а сам занялся показом токарного инструмента. Большая часть рабочих и инженеров пошла за мной к токарному станку, но многие остались и около фрезеровщика. Через час от фрезерного станка донесся невероятный шум. Все кричали и поздравляли молодого фрезеровщика.

Что случилось? — спросил я.

— Да вот наш Коля выполнил за час двухдневное задание вашей фрезой, — сказал пожилой фрезеровщик.

Сам Коля стоял рядом и смущенно и радостно улыбался.

— Ну как, хорошая фреза? — спросил я.

— Очень хорошая, — ответил Коля, явно не собираясь снимать ее со станка.

— Ну, тогда возьми ее себе в подарок, — сказал я.

Подошел мастер и предложил Коле снять фрезу: — Давай ее мне, я закажу по ней в инструментальном цехе штук двадцать таких же.

— Не дам фрезу, — твердо заявил фрезеровщик.

Назревал конфликт.

— Я вам оставлю чертежи, и по ним вы сможете сделать такие же фрезы! — разрядил я накалявшуюся атмосферу.

— А фрезу оставьте Коле, он первый здесь ее освоил, пусть он и работает.

Не меньший успех имели накатники и метчик-протяжка.

На другом заводе мы подружились с рабочими экспериментального цеха. Здесь не было ни одного «просто рабочего» — каждый был или рационализатор, или изобретатель. Так уж, видимо, подбирались кадры в этом цехе.

Накатники разных типов для образования внутренней резьбы

После демонстрации новшеств на станках мы посвятили еще целый день ознакомлению с изобретениями рабочих экспериментального цеха. В цехе чувствовался размах. Поскольку приказом директора здесь было запрещено выполнять какие бы то ни было производственные задания, кроме экспериментальных, в цехе делали не только новые инструменты и приспособления, но зачастую и очень сложные машины, созданные самими рабочими цеха. Запомнилась машина-«краб» слесаря Лапина. Ее появление было вызвано острой необходимостью в судоремонтном деле.

Проплавав несколько лет в океанской воде, корпусы кораблей покрываются толстым слоем коррозии и наростами из разных ракушек. Это снижает скорость корабля, а в дальнейшем ржавчина вообще может проесть корпус. Поэтому через каждые четыре-пять лет корабли становятся в док и с них счищают ржавчину. Делают это пневматической бормашинкой, в которую зажата металлическая круглая щетка.

Я видел уже, как это делается на соседнем заводе. Рабочий в противогазе и специальном пыленепроницаемом костюме висит в люльке, подтянутой к днищу судна, поднятого в сухом доке, и держит в руках пронзительно жужжащую пневматическую машинку с проволочной щеткой, вокруг него вьются красноватые клубы ржавой пыли. Работа настолько тяжелая и неприятная, что найти охотников на нее с каждым годом становится все труднее, несмотря на высокую оплату. Кроме того, очистка идет очень медленно, ведь поверхность бортов и днища океанского судна, находящаяся в воде, очень велика.

И вот слесарь Александр Лапин создал машину, которая освободила рабочих от тяжелого, изнурительного труда и раз в 15 ускорила этот трудоемкий процесс. Нам показали эту машину в действии.

Представьте себе квадратную раму со стороной в 2 метра. Под рамой расположено много быстро вращающихся проволочных щеток. Рама укреплена на особом металлическом тросе, по которому она ползает как живая. Машина сама, без участия рабочего, прижимается к корпусу судна, а управление ее движением происходит по кабелю, подвешенному к тросу. Рабочий теперь находится на расстоянии 30 метров от участка работы и оттуда управляет движением машины. Работать он может в чистой одежде, без противогаза, на него не попадает пыль, ржавчина, вьющаяся вокруг машины.

— Послушай, Александр Михайлович! — сказал я Лапину. — Да ведь это же чистое изобретение, насколько я понимаю. Ты подал заявку в Комитет изобретений?

Лапин, человек лет 35, добродушно улыбнулся и ответил:

— У нас уже подавали заявки некоторые товарищи, так через год получали отказ и больше не совались в этот

комитет. Так что, думаю, и у меня ничего не выйдет.

Я как мог старался внушить Лапину веру в его детище и посоветовал начальнику отдела новой техники завода помочь составить заявку и послать в комитет.

В сравнительно небольшом городе Советская Гавань почти все жители знали друг друга. Через три дня после нашего приезда и выступлений на двух судоремонтных заводах с нами стали здороваться прохожие на улицах. Это объяснялось просто: почти все население города работало на этих двух заводах, а наши выступления в цехах не прошли незамеченными. В чужом городе, на другом конце земли, мы чувствовали себя как в родном доме. Хоть он и стоит за 10 тысяч километров от Москвы, там живут и работают наши замечательные советские люди, такие же, как в столице!

Наш отпуск кончался, а дальневосточники просили выступить еще на 10 или 12 заводах. Председатель Хабаровского отделения общества «Знание» Анна Александровна Омельчук, женщина очень энергичная и быстрая в делах, как, впрочем, и все на Дальнем Востоке, спросила у нас телефоны наших директоров и заявила, что она договорится с ними о продлении отпуска.

…И вот мы снова в Хабаровске. Анна Александровна Омельчук разговаривала по телефону с директорами наших заводов, и те согласились увеличить срок нашего отпуска еще на 10 дней. За это время надо было поработать на заводах «Дальдизель», «Энергомаш», заводе станков-автоматов и некоторых других. Оказалось, что наши новшества нужны каждому заводу и всюду просили оставить наши новые инструменты.

— Вам же легче будет добираться домой!

В конце концов мы решили оставить все инструменты в обществе «Знание» с письменным указанием, какому заводу, по нашему мнению, целесообразнее передать ту или иную новинку.

На судостроительном заводе мне поставили конкретную задачу: нарезать резьбу в деталях из антимагнитной стали. Меня подвели к токарному станку, на котором в поковках сверлили отверстия диаметром миллиметров двенадцать. Сверлили с перебором, на малых оборотах. Стружка тянулась толстая и вязкая, как свинцовая.

— Неужели нельзя увеличить скорость? — спросил я.

— Попробуйте, — усмехнулся мастер.

Я поставил рычаги на станке на 600 оборотов в минуту и попробовал сам просверлить гайку. Сверло сразу  посинело и затупилось. Материал детали был какой-то вязкий и в то же время очень крепкий, съедающий режущие грани сверла моментально.

— Это еще полдела, — сказал мастер, — просверлить-то мы его как-нибудь просверлим, а вот как в нем резьбу нарезать — это уже проблема!

И действительно: когда токарь стал на самых малых оборотах нарезать резьбу, метчик заскрипел и его заело так, что все попытки вывернуть инструмент из детали кончились тем, что метчик сломался.

— Вот что, — сказал я мастеру, — сверлите гайки сверлом на полмиллиметра больше, чем сверлили до сих

пор, а я сделаю вам резьбу накатником.

Я почему-то чувствовал, что этот материал словно специально создан для накатывания, а не для нарезания.

И в самом деле, накатник вошел в деталь легко и так же легко вывернулся из нее, резьба получилась чистая и блестящая. Мастер недоверчиво повертел в руках готовую деталь и сказал:

— А ну-ка, нарежьте еще!

Я повторил операцию. После третьей гайки токарь попросил:

— Дайте, я сам.

У него получилось так же хорошо. Рабочие и инженеры, окружавшие станок, стояли молча, разглядывали резьбу, словно впервые ее видели. Наконец начальник технического отдела цеха сказал:

— Замечательно! У вас есть чертежи на этот инструмент?

Я ответил, что есть и что могу их оставить. Так была решена «гиблая» проблема, портившая кровь работникам завода.

На другом предприятии мне показали латунную гайку длиной 250 мм, с двухзаходной резьбой 40?2?8, внутренний диаметр гайки — 32 мм, глубокая трапецеидальная резьба — все это делало работу крайне трудоемкой.

— Как ускорить эту операцию? — спросили заводские специалисты.

— А какая норма на эту деталь?

— Норма — семь часов.

— Устроит вас, если будете делать ее за семь минут? — спросил я.

Кругом недоверчиво засмеялись. Тут же в цехе я начертил эскиз метчика-протяжки длиной 600 мм, с тремя узкими секциями, с заборными конусами на каждой секции. Я знал, что три-четыре зуба на каждой секции легко пройдут сквозь латунную деталь даже такой длины. На заводе был сильный инструментальный цех, и изготовление инструмента не было для него затруднительным делом. Впоследствии мне написали, что метчик-протяжка была изготовлена и что сквозь деталь она проходит не за семь минут, а за пять. Качество резьбы — отличное.

* * *

Хабаровск — столица Дальнего Востока — необыкновенно чистый и красивый город, весь засаженный цветами, по вечерам воздух напоен их ароматом. Гранитная набережная Амура, со специальным спуском для рыболовов, очень красива. Хабаровский стадион мало чем уступает московским Лужникам, но гораздо красивее, так как весь утопает в цветах.

Об удивительной чистоте города говорит, по-моему, и такой факт. Во время нашего пребывания в Хабаровске туда приехала делегация муниципалитетов ряда японских городов. Приехала учиться чистоте. Известно, что японские города славятся своей чистотой. И все-таки повидать настоящую чистоту японцы приехали в наш Хабаровск.

До сих пор я не теряю связи с моими новыми друзьями с Дальнего Востока. Ко мне приезжали уже Дмитрий Семенович Зацепин из Комсомольска-на-Амуре, Александр Михайлович Лапин — слесарь-изобретатель с судоремонтного завода из Советской Гавани. Мы переписываемся с работниками Хабаровского отделения общества «Знание» и со многими специалистами хабаровских заводов.

…Вылетели мы из Хабаровска в пять часов вечера, а в шесть часов вечера… были уже в Москве! Время летело вместе с нами по нашей необъятной Родине.