«Бронепоезд»

«Бронепоезд»

Несмотря на то, что Хулио пришлось по поручению Центрального Комитета работать в Крестьянской лиге и часто выезжать из мексиканской столицы, он наладил связь со студентами университета, и они начали выпускать свою газету «Трен блиндадо» («Бронепоезд»). Почему ее так назвали? В те годы повесть советского писателя Всеволода Иванова «Бронепоезд 14–69», переведенная на несколько иностранных языков, обошла много стран. Вполне вероятно, что далеко не все мексиканские рабочие или студенты ее читали, но очень многие читали о ней в газетах и журналах. Образ красногвардейского бронепоезда у революционно настроенных студентов ассоциировался с Октябрьской революцией Для них «Бронепоезд 14–69» символизировал ту революционную силу, которая должна была смести национальную реакцию и иго капитала янки. Газета издавалась Ассоциацией пролетарских студентов. Конечно, среди студентов почти не было выходцев из пролетариата, но идеи пролетарской революции, совершенной в России, целиком захватили умы наиболее прогрессивной части студенчества. Ассоциация не скрывала этого и в одном из номеров заявила, что «является сторонницей идеологии марксистского социализма». А в ее манифесте так и было сказано: «или с трудящимися, или с эксплуататорами». И ассоциация призывала идти к трудящимся.

В ассоциацию было перенесено многое из кубинского опыта, однако в Мексике деятельность революционных организаций и даже коммунистов не преследовалась так тиранически, как на Кубе, поэтому и характер работы был несколько иным.

Например, на страницах своей газеты студенты совершенно открыто призывали к борьбе за социалистические преобразования. В том же манифесте они писали

«Классовая борьба, являющаяся движущей силой истории, вступает в новый и решающий этап, окончательная борьба двух антагонистических классов современности.

Ни люди искусства или науки, ни поборники права или индивидуальной свободы не могут быть в стороне от этой борьбы».

И далее, говоря о студентах, которые «сегодня становятся буржуями по мышлению, а завтра станут ими в делах своих»:

«Мы не можем позволить, чтобы рядом с нами взращивались будущие фашистские вожаки, будущие интеллектуальные дворецкие буржуазии и империализма.

Наши задачи распадаются на три этапа: нынешний — подготовка и организация кадров, ближайший — восстание и будущий — социалистическое строительство».

«Трен блиндадо» отражала на своих страницах все стороны социальной жизни Мексики, но ее главная задача была — борьба за расширение ассоциации, за расширение союза молодой интеллигенции с рабочими и крестьянами, борьба за университетскую реформу.

Идеи университетской реформы захватили умы прогрессивной учащейся молодежи Мексики, но эти идеи были чаще всего плодами той социальной среды, из которой происходили студенты, то есть мелкой буржуазии. И Мелья понимал, что в борьбу за реформу привнесено слишком много наносного, порою просто вредного. Часто поборники реформы не шли дальше болтовни, ибо не знали, как действовать в, самое главное, с чего начать. И разумеется, его опыт студенческого вожака здесь пригодился как нельзя лучше.

В одном из номеров «Трен блиндадо» он писал: «Социалистические идеи борьбы за реформу университета подобны идеям пролетариата в его борьбе за изменение образа жизни.

Мы боремся за университет, более тесно связанный с нуждами угнетенных, за университет, более полезный науке, а не плутократии, за университет, в котором мораль и характер студента не обретут форму «магистэр диксит» или превратят его в индивидуалиста, как происходило в старых республиканских университетах Латинской Америки и Соединенных Штатов».

Хулио и его товарищи из ассоциации внимательно следили за событиями на родине. По конституции этот год должен был стать последним годом правления Мачадо, ибо президент не мог быть избранным на второй срок. Но конституция была «подправлена», и генерал потирал руки, радуясь легкой победе. Как же ему удалось осуществить эту махинацию?

Сразу же после 20 мая 1925 года Херардо Мачадо открыл широкий доступ в страну американскому капиталу. Филиалы американских компаний росли на острове быстрее огурцов. Куски с барского стола доставались и кубинской буржуазии. Ловкий политикан, Мачадо сумел «помирить» либералов с консерваторами и с «народниками» (Народная партия — партия бывшего президента Сайяса). Так с 1926 года началась эпоха «кооперации» политических партий, что дало возможность Мачадо протаскивать через конгресс любые законопроекты, которые также устраивали и «великого северного соседа». «Кооперация» партий помогла ему внести поправку в конституцию 1902 года и тем самым продлить свои полномочия и быть переизбранным на второй срок.

Одновременно Мачадо превращал свою родину в «загородное местечко» для увеселительных прогулок янки-туристов. Строительство Центрального шоссе протяженностью 1000 километров, от Гаваны до Сантьяго-де-Куба, должно было обеспечить легкий доступ во все уголки страны. Но главной приманкой для гостей из Джексонвиля или Бостона должна была стать Гавана.

Положение трудящихся ухудшалось, недовольна была и националистически настроенная мелкая и средняя буржуазия, которая не выдерживала конкуренции с американскими и крупными кубинскими фирмами.

Заголовок газеты «Куба Либре», органа Ассоциации новых революционных эмигрантов Кубы.

Но самое главное — это то, что Мачадо не выполнил своего обещания бороться за политическую независимость Кубы. Прекратились разговоры об отмене «поправки Платта». Правда, он несколько повысил таможенные тарифы, но это был удар не по американским, а по европейским экспортерам.

В обстановке политической неустойчивости открылась 16 января 1928 года в Гаване VI Панамериканская конференция.

Накануне ее открытия Мелья в «Эль Мачете» иронически подчеркивал бесполезность конференции, которая не будет обсуждать политических вопросов. И это в то время, когда в Никарагуа идет народная борьба, в Гаити — военная диктатура, Пуэрто-Рико превратилось в колонию, а Куба «охраняется» «поправкой Платта».

К этому моменту противоречия между Соединенными Штатами и латиноамериканскими странами обострились. «Великий северный сосед» не скрывал своих намерений расширить политическое проникновение и увеличить капиталовложения в страны к югу от Рио-Браво. Накануне открытия конференции «Нью-Йорк таймc» писала:

«Когда президент Кулидж взойдет завтра на трибуну Панамериканской конференции, он будет представителем нации, более заинтересованной в Латинской Америке, чем какая-либо другая, за исключением Бразилии и Аргентины, и он будет говорить с представителями нации, на чьей территории мы имеем инвестиций более, чем кто-нибудь другой».

Разумеется, в Гаване вновь была извлечена на свет божий доктрина Монро. Однако с первого же дня обстановка начала так накаляться, что делегация Соединенных Штатов даже не заикнулась о доктрине, хотя все действия американцев явно говорили о том, что Вашингтон никогда не откажется от своих притязаний в Латинской Америке. Незримый дух Монро витал в залах гаванской ассамблеи.

К концу 30-х годов морские пехотинцы США безнаказанно разгуливали по территории Никарагуа, Гаити и Доминиканской Республики. Вашингтон не стеснялся в средствах, вмешиваясь во внутренние дела Мексики. Однако Белый дом понимал, что в обращении с латиноамериканцами надо быть осторожным, к тому же его взаимоотношения с правительствами многих латиноамериканских стран оставляли желать лучшего. Поэтому в Гавану были посланы опытнейшие стратеги американской внешней политики. Главой делегации был назначен бывший государственный секретарь Чарльз Эванс Юз, а членами — американские послы в Мексике, Кубе и Италии. На открытие конференции прибыли и сам президент Соединенных Штатов Калвин Кулидж и государственный секретарь Фрэнк Келлог.

Заседания конференции проходили в здании университета, и, что любопытно, через два месяца после того, как была произнесена последняя речь и опустел зал заседания, университет был закрыт. Так были наказаны студенты за свои антиправительственные выступления.

Краеугольным камнем дебатов стал вопрос о вмешательстве одной страны в дела другой: об интервенции. Американская делегация открыто поддерживала право на интервенцию, правда, ее глава Юз выдвинул новый термин — «интерпозиция» вместо ненавистного всем в Латинской Америке «интервенция». По его словам «интерпозиция» — всего лишь временное вмешательство для защиты интересов граждан вмешивающейся страны, которое не наносит ущерба суверенитету «страдающей» стороны. Это заявление Юза удивило видавших виды латиноамериканских дипломатов, но удивление перешло в замешательство, когда выступил Орестес Феррара, представитель Кубы, который сказал.

«Мы не можем присоединиться к общему хору противников интервенции, потому что слово «интервенция» в моей стране стало словом, выражающим доблесть, свободу и независимость».

Конференция вызвала на Кубе волну недовольства. Там еще не забыли, что не так давно Мачадо и его приспешникам удалось «подправить» конституцию. К тому же экономическое положение страны было на грани катастрофы. Около 60 процентов трудоспособных кубинцев ходили в поисках работы. 1928 год нес в себе симптомы экономической катастрофы, которая обрушилась на капиталистический мир в следующем году. Перепроизводство сахара в мире чувствительно фиксировалось кубинской экономикой. Цены на мировом рынке падали, и, кажется, не было сил, способных удержать их. Разумеется, угрожающее положение экономики Кубы меньше всего трогало Белый дом, в той мере, если оно не затрагивало интересы американских промышленников.

На конференции не было сказано ни слова о Никарагуа, где народно-освободительная армия генерала Аугусто Сандино вела героическую борьбу против интервенции и внутренней реакции.

Известный американский актер Билл Реджерс, которому случилось быть в то время в Гаване, заметил в беседе с американским журналистом Беверли Смитом-младшим, что «дядя Сэм протягивает правую руку для рукопожатия, а левой — стреляет».

По предложению Мельи Антиимпериалистическая лига Мексики послала в адрес гаванской конференции письмо с требованием включить в повестку дня вопрос об интервенции в Никарагуа. А сам генерал Сандино телеграфировал в Гавану:

«Я протестую против участия в конференции незаконных делегатов так называемого президента Адольфа Диаса. Я протестую против лицемерия Кулиджа, который говорит о доброжелательности и в то же время посылает войска, которые убивают жителей Никарагуа. Я протестую против равнодушия и раболепия делегатов Латинской Америки в отношении правонарушений Соединенных Штатов».

Коммунистическая партия Кубы, во главе которой стоял Рубен Мартинес Вильена, распространяла по Кубе воззвание:

«Только рабочие массы смогут установить в Америке, как это было сделано в Советском Союзе, мир среди народов, при котором не будет ни угнетаемых, ни угнетателей».

Сразу же после первого мая Хулио получил с Кубы письмо, в котором друзья писали о первомайских событиях в Гаване.

Правительство Мачадо не гнушалось никакими средствами в своей борьбе против народа. Для подрыва революционного движения изнутри полиция привлекала бывших преступников, сброд, готовый за гроши на все. Зная, что трудно будет открыто подавить первомайские выступления гаванского пролетариата, полиция решила провести свой «первомайский митинг» в спортивном зале для игры в хай-алай (игра басков в мяч), Здание, выбранное для этой цели, вмещало более 1000 человек «Об этом разузнали студенты университета и, объединившись с рабочими, направились в спортзал, где, к неописуемому удивлению устроителей акта, вмешались в его ход. На трибуну поднимались «незапланированные» ораторы, и все кончилось призывами «Долой Мачадо!», поддержанными большинством присутствующих. «Митинг» был сорван, полиция схватила «смутьянов», среди них оказался студент Габриэль Барсело, имя которого через несколько лет прославило кубинское революционное движение.

Мелью очень обрадовали вести с родины. Ничто не смогло запугать народ, в особенности студенческую молодежь. Радостный, полный энтузиазма, Хулио Антонио поделился своими мыслями с товарищами из АНЕРКа и впервые завел разговор о высадке на Кубе. Он решил наладить связь с буржуазными националистами и их вождем полковником Мендиэтой, который находился на Кубе. Для этого по его просьбе на Кубу уехал Леонардо Фернандес Санчес. Мысль о высадке уже так захватила Хулио, что в августе этого года он выезжает в порт Вера-Крус, на берегу Мексиканского залива, чтобы разведать возможности для нелегального отплытия на Кубу.

До тех пор, пока Мачадо не заявил о своем переизбрании, у многих эмигрантов теплилась надежда, что с приходом нового президента им удастся вернуться на родину, хотя они понимали, что новый глава государства также будет избран только после согласования его кандидатуры с Вашингтоном. Но при сложившейся обстановке пришлось переориентироваться, и Хулио считал, что единственный выход — в военной экспедиции.

Он прекрасно понимал, что союз с националистами не только не прочен с политической точки зрения, но и в какой-то степени противоречит принципам компартии. Однако другого выхода не было, тем более денежные средства националистов намного превышали финансовые возможности коммунистов и у «союзников» было оружие.

Жизнь Хулио наполнилась новым содержанием, появилась новая цель, к которой стремился не только он, но и все его товарищи из ассоциации. Частенько он поторапливал их, говоря:

— Мы, кубинцы, должны спешить, ибо независимость пришла к нам с опозданием на целое столетие.

Был еще один повод, который толкал его на быстрые и решительные действия: гнетущая тоска по родине. Его друзья не догадывались об этом. Внешне он, как всегда, оставался веселым и приветливым. Его большие черные глаза и энергичная походка не выдавали в нем человека тоскующего. Однажды он заметил в зеркале, что его черную шевелюру прорезали несколько седых волосков. А в другой раз кто-то при нем воскликнул, что, оказывается, у него появилась седина (в двадцать пять лет). А он подумал про себя: «Эх, вернуться бы в Гавану, что мне седина!»

В конце года он будет писать на Кубу Саре Паскуаль, товарищу по Народному университету имени Хосе Марти:

«С каждым разом все сильнее меня охватывает страстное желание возвратиться на родную землю, вновь жить в моей стране, по которой я так скучаю. Я приложу все возможные усилия, только чтобы вернуться».

В 1928 году весной на VI съезде коммунистов Мексики Хулио избирают в состав Центрального Комитета МКП. Ему поручили пропагандистскую работу, а также руководство всеми партийными школами. Рабочий день его был уплотнен до предела. Конечно, нечего было и думать о давно задуманной работе: написать книгу о Хосе Марти. Даже не было времени на сбор материалов. А пока суд да дело, он принялся за брошюру «Куда идет Куба», которую решил закончить к следующей весне.

Год выдался трудным, заполненным множеством событий. День ото дня становилось труднее работать, но, казалось, трудности только подхлестывали Мелью, и он брался за любое дело с еще большим энтузиазмом. Любимый парк Чапультепек был почти забыт — не было времени для прогулок. Пожалуй, не было в те дни мероприятий, проводимых Мексиканской компартией, в которых не принял бы участие и Мелья.

В конце октября митинги и собрания следовали один за другим. То ему приходилось выступать на митинге Международной антифашистской лиги, то на собрании комитета «Руки прочь от Никарагуа», то мчаться в МОПР или АНЕРК или выезжать из столицы в другие штаты.

7 ноября компартия провела мероприятие большого политического звучания: митинг, посвященный Октябрьской революции. Зал, в котором проводился митинг, был битком набит. Пришли рабочие, работницы-текстильщицы, интеллигенты, студенты и даже крестьяне из окрестностей столицы.

В тот вечер митинг затянулся далеко за полночь. Выступало много ораторов, среди них были руководитель компартии Эрнан Лаборде, президент Национальной крестьянской лиги Урсуло Гальван, художник Диего Ривера. С большой речью выступил и Хулио Антонио, он говорил о значении Октябрьской революции для современного рабочего движения После всех выступлений был показан советский фильм «Крест и маузер».

Ассоциация новых революционных эмигрантов Кубы действовала довольно активно, все ее члены были «заражены» идеей о высадке, и, разумеется, постепенно об этом узнал довольно широкий круг людей. Деятельность ассоциации не на шутку встревожила кубинские власти, поэтому посольство Кубы исправно посылало в Гавану сведения, которые добывало в Мексике об АНЕРКе, к тому же в ряды эмиграции (это узнали позже) просочились провокаторы и просто полицейские шпики, засланные по указанию Мачадо.

Анерковцы, не имея собственного помещения, обычно собирались в мексиканском отделении МОПРа. Там всегда было людно и оживленно и царил дух подлинного интернационализма. В послереволюционной Мексике жило довольно много политических эмигрантов не только из стран Латинской Америки, но и из Европы. В частности, было много итальянцев. Почти все знали друг друга. Там Хулио Антонио познакомился с Тиной Модотти. Это произошло в середине года, хотя они и до этого видели друг друга в помещении МОПРа.