Пятнадцатый день голодовки

Пятнадцатый день голодовки

«Имею честь сообщить Вам, что больной из моей палаты сеньор Хулио Антонио Мелья отказывается внимать моим советам. Он не принимает пищу и выбрасывает все, что ему приносят. Этим самым нарушается статья 23 (пункты 2 и 3) распорядка больницы. Исходя из падающей на меня ответственности и тяжелого состояния больного, срочно сообщаю Вам, чтобы Вы приняли соответствующие меры и информировали бы сеньора президента Благотворительного общества.

С глубоким уважением

Доктор Педро Барильяс».

Это письмо было опубликовано в газетах 20 декабря 1925 года и вызвало новую бурю гнева не только среди рабочих и студентов, но и среди радикально настроенных буржуа.

Все ополчились против президента, который в нарушение существовавшего закона не хотел освободить Мелью под денежный залог.

Когда около полудня в больницу пришел Альдерегиа, Хулио Антонио лежал с закрытыми глазами. Вошедший следом доктор Барильяс прошептал:

— Спит…

Альдерегиа отрицательно покачал головой, он медленно подошел к кровати и взял со столика полоску серой бумаги. Глядя на нее, он одновременно косил глазом на Хулио:

— Пульс… пульс… — пробормотал он и подумал, что еще несколько дней и такого пульса не станет, — «…аритмичный, слабый… температура 37, давление пониженное, тоны сердца приглушенные… Повышенная рефлексивность… Признаки нервозности… 30 фунтов».

Опустил руку с бумажкой и сразу же поднял. На последней строке: «Потеря веса около 30 фунтов».

Доктор Барильяс вышел из комнаты. Альдерегиа продолжал внимательно смотреть на своего друга.

Вдруг легкая, еле заметная улыбка тронула губы Мельи, и медленно поднялись веки.

— Я не сплю..

— Знаю, знаю, — Альдерегиа улыбался как можно непринужденнее.

— Передай всем, кто… кто хочет меня уговорить…

У Альдерегиа мелькнула мысль: «Неужели догадывается?» Мелья смотрел в упор:

— …или хочет облегчить мне жизнь…

«Догадался», — понял Альдерегиа.

— Мне ничего не надо… мне хорошо… — Кожа на скулах, поросшая иссиня-черной бородой, слегка дрогнула. — Я проживу без витаминов и даже без мороженого с кремом…

— Что ты, что ты, зачем тебе твое мороженое, хоть ты его так любишь…

— Мне ничего не нужно, — хриплым, еле слышным голосом перебил Мелья, — даже витаминов, даже витаминов. Понял, Густаво?

Альдерегиа стоял, словно провинившийся ученик. Накануне он решил поддержать организм друга и приказал под видом взятия сока с помощью резинового зонда влить в желудок раствор витаминов. Но Мелья разгадал его хитрость, и теперь он не разрешит даже притронуться к себе.

Как бы отвечая на его мысли, Хулио Антонио вновь заговорил:

— Я предупредил Оливин и этого доктора Барильяса, что никого больше к себе не допущу… ни медиков, ни всяких там лидеров, сам знаешь кого…

Четыре дня назад доктор Оросман Виамонтес согласился быть адвокатом Мельи. И первое, что он сделал, это направил в суд заявление о пересмотре обвинения, основанного на ложных фактах. Ответ не заставил себя долго ждать, и дня через два судебные власти вручили его: Мелью на поруки не отпустят. Все было написано в вежливой форме.

Ответ суда был опубликован в нескольких газетах, что вызвало еще больше негодования. На следующий день у здания Гаванского подготовительного института собралась огромная толпа демонстрантов. Здесь были студенты университета, старшеклассники, рабочие, представители Женского клуба Кубы, члены комитета «За Мелью». Они собрались направиться к президентскому дворцу. Но полиция опередила их. И еще не начавшаяся демонстрация была разогнана.

Но зато в Центральном парке рабочим удалось провести митинг с требованием немедленно освободить Мелью.

Все понимали, что дело Мельи давно находится не в компетенции суда и что все зависит от президента-диктатора. Поэтому на родине Мачадо, в Санта-Кларе, манифестанты обратились к его матери, чтобы она замолвила словечко за Мелью.

В городке Сагуа-ла-Гранде в митинге протеста участвовала почти вся молодежь, и пришел даже сам городской голова.

А в Сан-Антонио-де-лос-Баньос, центре табачников, где была создана одна из самых первых коммунистических групп и были сильны традиции пролетарской солидарности, рабочие организовали забастовку протеста.

В газетах публиковались письма, требующие освобождения Мельи, которые шли из самых неожиданных адресов. Писали офицер Леопольдо Кеса и священник Диас Волерго, который предлагал свои услуги в оказании помощи «моему замечательному Мелье».

Доктор Густаво Альдерегиа опубликовал обращение к народу Кубы:

«Народ Кубы! Поднимись!

Народ моей родины! Ориенте, провинция моя! Отбрось свои политические лозунги, которые привели тебя к рабству. Поднимись и протестуй, стисни зубы и воскликни: «Я обвиняю!» Пришел твой час, достойный гнева и подвигов».

Воззвание доктора разошлось чуть ли не по всей стране, а в городе Колоне ето перепечатали и стали распространять по всей округе.

Друзья и товарищи по партии, зная характер Мельи, предпринимали отчаянные усилия, чтобы спасти его. И в один из дней они решили: надо встретиться с самим Мачадо.

Рубен Мартннес Вильена работал тогда в адвокатской конторе Фернандо Ортиса. В эти декабрьские дни никак не хотелось сидеть в конторе, голова была занята делом Мельи, которое стало для Рубена делом его совести и чести. Поэтому он решил через своего приятеля капитана Муньиса Вергару, который хорошо знал Мачадо, встретиться с президентом. Рассудительный капитан решил вначале нанести визит своему старинному приятелю министру юстиции Хесусу Мариа Барраке. Он надеялся уговорить министра, чтобы тот, в свою очередь, уговорил президента.

Так и сделали. Отправились к Барраке. Тот слегка занемог, но встретил их радушно. Завязался разговор, и не успел капитан Вергара объяснять суть дела, как послышался рокот моторов и у дома остановились несколько машин. В сопровождении многочисленной охраны и свиты в дом вошел Мачадо. Приезд его был неожиданным: президент пожелал вручить подарок дочери министра, у которой в тот вечер должна была состояться свадьба.

Увидев капитана Вергару, он подошел к нему и обнял его. После короткого разговора Мачадо собрался уезжать, но капитан Вергара, воспользовавшись его хорошим расположением духа, представил ему Рубена Мартинеса Вильену и объяснил суть его просьбы:

— Генерал, Мелья хороший парень. Не пьет, не играет… Он увлекающийся юноша, но парень он хороший… Почему бы не отпустить его под залог, как любого другого подсудимого? К тому же если он умрет от голода, то обвинят вас и правительство в его смерти… И все только из-за того, что его не отпустили под залог…

Ко всеобщему удивлению, Мачадо не вспылил и довольно спокойно возразил:

— Капитан, вы же порядочный человек, но из-за вашей доверчивости вас всякий обведет вокруг пальца. Ведь Мелья коммунист! Коммунист!.. Он публично, в листовках назвал меня убийцей! А я, по-вашему, должен все это терпеть!

Бледный, с устремленными на Мачадо глазами к нему приблизился Рубен. И вдруг звонкий, полный презрения голос его прорезал наступившую тишину:

— А что вы знаете о коммунистах? Нечего говорить о том, чего не знаешь!

Все окружение Мачадо замерло в немом испуге. Адъютанты и агенты тайной полиции в штатском смотрели только на Мачадо. А тот, словно зверь, почуявший легкость добычи, заговорил вкрадчивым голосом:

— Юноша, вы правы. Я не разбираюсь ни в коммунистах, ни в анархистах, ни в социалистах, для меня они все на одно лицо… — И вдруг Мачадо дико закричал: — Все они плохие патриоты!.. Все эти студенты, рабочие, и всякие там лжепатриоты, и этот ваш Мелья не проведут меня как дурачка. Я прикончу его! Прикончу, и все!

И генерал разразился грязными ругательствами. Он трясся от негодования, из-за больших очков злобой сверкали глаза, и руки с силой резали воздух.

Рубен нервно курил, выпуская дым из ноздрей, — это было признаком сильнейшего раздражения.

Барраке обнял Maчадо за плечи, вокруг них сгрудилась президентская свита, и они буквально потащили Мачадо к автомашине: не дай бог, случится истерика, тогда генерал мог уничтожить всех и вся.

Расстроенный и злой ушел Вильена от Барраке. Когда он, хлопнув дверью, вошел в контору, его коллеги с беспокойством посмотрели на его расстроенное лицо. Он смог только выдавить.

— Это настоящий дикарь, животное! Осел с когтями! Осел с когтями, вот кто он!..

Не думал тогда Рубен, что это прозвище прочно пристанет к Мачадо и что в народе отныне его будут звать только этой презрительной кличкой.

«Глубоко тронутые просьбой студентов, а также жителей Санта-Клары, умоляем тебя освободить Хулио Антонио Мелью. Просим тебя как родители, которые любят детей своих. Прикажи освободить несчастного юношу. Мы благословим тебя, и господь воздаст тебе с лихвой».

Так писали престарелые родители «осла с когтями». Они еще не знали, что их сына наделили такой презрительной кличкой. Старый лис, папаша Мачадо, про которого рассказывали, что в молодости он не брезговал угоном скота с чужих пастбищ и вообще был не чист на руку, по-видимому, почуял, что история эта слишком далеко зашла и надо бы сыночку кончать с ней.

Но его чадо и впрямь было ослом, что подтвердила газета «Эль Диа», опубликовав 20 декабря его ответ:

«Если бы меня просили только мои родители, я бы не смог отказать им, но они просят меня под давлением других людей. Поэтому я не уважу их просьбу и решительно отказываюсь вмешаться в это дело».

Все, кто хорошо знал Мачадо, не очень удивились его словам, а все, кто еще верил в его доброту, продолжали атаковать президентский дворец посланиями.

Шли телеграммы из Калабасара и Хатибонико. Приходили письма из Мансанильо и Виктории-де-лас-Тунас.

Поддерживали Мелью табачники из Матансаса, рабочие сахарных заводов из Камагуэя. Батраки Сан-Кристобаля пытались доказать диктатору незаконность ареста коммунистического вожака.

Шла упорная борьба не только за жизнь Мельи. Победа означала бы победу рабочего класса и его партии. Политическая обстановка в стране складывалась не в пользу Мачадо. С каждым днем кампания «За Мелью» расширялась. Правда, не все верили в победу этого «вчерашнего студента». Например, его бывшие коллеги — студенты из Матансаса — публично, через газету попросили, «чтобы останки Хулио Антонио Мельи были захоронены в Гаване на кладбище имени Колумба в пантеоне студентов, расстрелянных 27 ноября 1871 года».

Нашлись также и такие «друзья», которые умоляли сохранять порядок и спокойствие, так как «Мелья отходит в вечность».

Буржуазная газета «Эль Диа», которую нельзя было обвинить в приверженности к коммунистам, опубликовала 16 и 17 декабря две статьи, написанные в ироническом и довольно резком тоне.

В первой — «Умирающие от голода», она писала, что если Мелья умрет, то общество не будет иметь права заявить, что он «умер от голода», ибо ни одна личность до него не достигла такой человеческой цельности и мужественности. В другой статье, «Мелья и Арройито» [Арройито — это бандит, о котором в те дни взахлеб писали газеты], «Эль Диа» сетовала, что никто не вспоминает о героизме человека, «представителя современной молодежи, отказавшегося от материальных благ и почестей и вписавшего кровью свое имя в историю Кубы». Газета жаловалась, что «Арройито живет себе поживает в своей камере в Национальной тюрьме, что он такой же толстый, как и раньше, и пышет здоровьем, в то время как Мелья умирает от голода по своей собственной воле».