«РАЗВЕ ЭТО КОМЕДИЯ?»
«РАЗВЕ ЭТО КОМЕДИЯ?»
Что побудило доброжелателей Гоголя представить «Ревизора» царю и надеяться на успех? Они брали в расчет и характер Николая, и благоприятность момента.
Про Николая рассказывали, что однажды, когда царь гулял, бросился ему в ноги какой-то человек и просил правосудия. Богатый помещик взял у просителя взаймы восемь тысяч рублей — все его достояние — и не хочет отдавать. Управы не найти, а он, проситель, в крайности.
— Есть у тебя нужные документы? — осведомился царь.
— Есть, ваше величество, вексель.
Царь удостоверился, что вексель исправен.
— Ступай к маклеру и пусть перепишет вексель на имя Николая Павловича Романова.
Обрадованный проситель побежал к маклеру, но тот принял его за сумасшедшего и отправил к петербургскому генерал-губернатору. А у того уже имелось распоряжение царя выдать заимодавцу всю сумму с процентами. Что и было исполнено. Полученный вексель царь опротестовал, взыскал с должника что следует, да еще сделал ему внушение. А властям — строгий выговор, чтобы блюли интересы подданных, как самого государя.
История эта тотчас же разнеслась по всему Петербургу, на что Николай и рассчитывал. Время от времени он любил показать себя с лучшей стороны и старался поразить воображение подданных своей неутомимостью, простотой своей жизни (спал на солдатской койке под солдатским одеялом) и особенно тем, что он враг злоупотреблений.
А злоупотребления в России были чудовищные. Ничего не делалось без взятки. Дошло до того, что сам министр юстиции давал чиновникам взятки, когда у него были тяжбы. В отчете за 1835 год, представленном царю Третьим отделением, указывалось, что среди высшего общества, дворян, купцов возросло недовольство на произвол чиновников, судейских, полиции. Даже эти роптали. Крапивное семя зарвалось. Полезно дать ему острастку. И пусть это будет с соизволения царя.
Друзья поздравляли Гоголя — «Ревизор» разрешен! Гоголь понес пьесу в Александринский театр.
Новый каменный Александринский театр, возведенный архитектором Росси близ Невского проспекта, был торжественно открыт в августе 1832 года и с тех пор счастливо соперничал со старым Большим театром. Он привлекал публику своим местоположением, красотой отделки и удобствами. Места за креслами — партер — здесь были не стоячие, а сидячие.
Инспектор русской труппы, Храповицкий, некогда столь нелестно отозвавшийся о сценических дарованиях Гоголя, на сей раз был куда как любезен. Расписали роли: городничий — Сосницкий, Анна Андреевна — Сосницкая, Мария Антоновна — Асенкова, Хлестаков — Дюр, Осип — Афанасьев… Попросили Гоголя прочесть «Ревизора».
Собрались не в театре, а на квартире у Сосницкого, жившего на Крюковом канале против церкви Николы Морского. Умный, талантливый Сосницкий был в восторге от «Ревизора» и рассказывал товарищам, что пьеса Гоголя — чудо.
И вот чтение началось. Актеры слушали, и их лица вытягивались. «Что же это такое? — шептали они друг другу. — Разве это комедия? Читает-то он хорошо, но что же это за язык? Лакей так-таки и говорит лакейским языком, а слесарша Пошлепкина — как есть простая баба, взятая с Сенной площади. Чем же тут наш Сосницкий-то восхищается? Что тут хорошего находят Жуковский и Пушкин?»
От Гоголя не ускользнуло недоумение слушателей. Он не удивился. Другого не ждал. И чему было удивляться, когда слушавшие его актеры привыкли к затверженным амплуа в водевилях, мелодрамах, надутых трагедиях, а тут сама жизнь…
Гоголь хорошо знал репертуар столичных театров.
Бесчисленные водевили, переделанные с французского и собственного изготовления, буквально заполонили петербургскую сцену. Гоголь сравнил их с бородатым русским купцом, привыкшим к тяжелым сапогам и вдруг вздумавшим натянуть на одну ногу узенький башмачок и ажурный чулок, а другую оставить в сапоге и в таком виде пуститься отплясывать французскую кадриль.
«Русский водевиль». Карикатура.
Шел, например, в Александрийском театре водевиль под названием «Жених-лунатик»: отставной поручик, вдовец Заржавин хочет жениться на дочке помещицы Ласточкиной — Наденьке. В Наденьку влюблен уланский корнет Волин. Узнав, что Ласточкина смертельно боится лунатиков, он обманом заставляет ее принять Заржавина за лунатика. Ласточкина отказывает Заржавину и выдает дочь за ловкого корнета. В заключение водевиля горничная Лиза поет куплеты:
Чтоб рецензенту заключенье
Об этой пьесе написать,
Наш автор собственное мненье
Желает публике подать.
Он сознается — и без спору
Все подтвердят слова его:
Сей водевиль собранье вздору,
И больше, право, ничего!
Другие водевили недалеко ушли от этого. «Секретарь в сундуке, или Ошибся в расчетах», «Прежде скончались, потом повенчались», «Дядюшка на трех ногах»… И так далее в таком же духе.
«Посмотрите, какое странное чудовище под видом мелодрамы забралось между нас! — писал Гоголь о мелодрамах. — Где же жизнь наша? где мы со всеми современными страстями и странностями? Хотя бы какое-нибудь отражение ее видели мы в нашей мелодраме! Но лжет самым бессовестным образом наша мелодрама… Странное сделалось сюжетом нынешней драмы. Все дело в том, чтобы рассказать какое-нибудь происшествие, непременно новое, непременно странное, дотоле неслыханное и невиданное: убийство, пожары, самые дикие страсти, которых нет и в помине в теперешних обществах!.. Палачи, яды — эффект, вечный эффект, и ни одно лицо не возбуждает никакого участия!.. Я воображаю, в каком странном недоумении будет потомок наш, вздумающий искать нашего общества в наших мелодрамах».
Николай, шутя, спрашивал своего любимца трагика Василия Каратыгина:
— Сколько раз зарезал ты в нынешнем году и удушил жену свою на сцене?
Мелодрамы по количеству уступали только водевилям.
И еще на Александрийской сцене с успехом шли «патриотические драмы» — «рабские писания», как называл их Никитенко.
Здесь пальма первенства принадлежала Кукольнику. «Кукольник навалял дюжину дюженных трагедий», — писал Гоголь одному из товарищей. В 1834 году Возвышенный принес в репертуарную часть императорских театров свою новую драму в стихах «Рука всевышнего отечество спасла». Смутное время, Минин и Пожарский, восшествие на престол династии Романовых… Драма была длинная, нудная, безо всякого действия, с аршинными монологами. Начальник репертуара отказался ее взять, говоря, что она не выдержит больше одного представления. Тогда Кукольник обратился к Василию Каратыгину. Каратыгина соблазнил верноподданнический дух и роль князя Пожарского. Он взял «Руку всевышнего» для своего бенефиса. На спектакле присутствовал Николай. Не одобрил, что восшествие Романовых на престол происходит так убого, со сборными декорациями. Велел пьесу приостановить, изготовить новые декорации, новые костюмы и тогда уж играть. Отпустили сорок тысяч, и все было исполнено. Роскошные декорации, роскошные костюмы. «Рука всевышнего» гремела. Кукольник приглашен был в Зимний дворец. После он бегал по Петербургу и с умилением рассказывал, как принял его царь.
— Здравствуй, Кукольник, — сказал Николай. — Благодарю тебя за прекрасную пьесу и поздравляю с успехом. Предлагаю сделать некоторые изменения. Мое мнение отнюдь не обязательно, можешь его не принять. Я не литератор, но полагаю, что сочинение бы выиграло, если бы сделать то-то и то-то.
— Ваше императорское величество! — воскликнул Кукольник. — Вы так беспредельно осчастливили меня! Я много раз читал мою пьесу опытным литераторам, и, клянусь богом, никто не сделал мне таких верных замечаний, как ваше величество!
Кукольник прославился. Сенковский произвел его в Гете. В театре репетировали его новые драмы.
И как было актерам, привыкшим к бесцветности и бездумности водевилей, дешевым эффектам мелодрам, трескучести и выспренности «патриотических» драм, понять и оценить «Ревизора»…
«Положение русских актеров жалко, — сокрушался Гоголь. — Перед нами трепещет и кипит свежее народонаселение, а им дают лица, которых они и в глаза не видали… На чем развиться таланту? Ради бога, дайте нам русских характеров, нас самих дайте нам, наших плутов, наших чудаков! на сцену их, на смех всем! Смех — великое дело: он не отнимает ни жизни, ни имения, но перед ним виновный, как связанный заяц…»
И он постарался восполнить пробел.