МОСКВА. ТРИ ГОДА СПУСТЯ (вместо эпилога)

МОСКВА. ТРИ ГОДА СПУСТЯ

(вместо эпилога)

Интервью иностранным корреспондентам по поводу этой книги

Интервью, с одной стороны, воображаемое: рукопись я им на отзыв не давал. Но, с другой стороны, воображаемое — не значит вымышленное. На протяжении всех трех лет начиная с пресс-конференции 1984 года господа корреспонденты, представляющие самые разные издания, наперебой старались подкинуть мне вопросик «на засыпку», поймать на каком-нибудь противоречии, пусть второстепенном, представить меня человеком крайне неуравновешенным либо не тем, за кого себя выдаю, короче, не заслуживающим доверия.

Преуспеть-то они не преуспели — иначе не понадобилась бы сложная и дорогостоящая затея с «Британией Битова», — но и я ни разу не видел в западной печати своих ответов без искажений и купюр. Есть у господ корреспондентов привычка оставить от развернутого ответа две фразы, а между ними насовать собственных комментариев, да еще и смешать одно с другим погуще, чтоб читатель ни боже мой не разобрался, что я в действительности говорил. Мне такая привычка почему-то не нравится.

О книге, коль скоро я публично обещал написать ее, тоже спрашивали не раз. Может быть, я пристрастен, но каждый раз меня посещало подозрение, что мне в душе желают всяческого провала. Сенсация сенсацией, но уж больно неудобную тему я поднимаю, постыдную для «свободного» и «цивилизованного» Запада, и хорошо бы мне по любым причинам не довести дело до конца.

Итак, интервью воображаемое, а вопросы подлинные. Я даже попытался передать их своеобразный тон, вежливо-недоброжелательный, кисло-уважительный. Что до ответов, они тоже даются не в первый раз, а вот публикуются в полном виде впервые.

— Теперь-то вы наконец рассказали все, что хотели?

— Нет, не все. Год — это долгий срок, а год на чужбине, в принудительной разлуке с родными и близкими, да еще сопряженный с каждодневным мучительным риском, долог тем более. Впечатлений он оставил массу, и не только отрицательных, — я упоминал об этом в книге, нелишне и повторить.

Но есть впечатления и не положительные и не отрицательные, а просто побочные, пришедшие попутно. С ними пришлось подчас поступать сурово, сводить их к минимуму, а то и откладывать до лучших времен. Читатель заметил, что я не стремился укладывать каждую строчку в прокрустово ложе заданной схемы, не трактовал свою задачу прямолинейно, позволял себе и повспоминать и порассуждать. Однако всему надо знать меру, и, если я чувствовал, что какой-то дополнительный сюжет требует отдельной главы, а на меньшее не соглашается, я наказывал его за строптивость и пропускал. Иногда в результате тяжелой борьбы с собой.

Утешаюсь тем, что отложенное — не потерянное. Надеюсь, если буду жив, найду еще повод рассказать подробно и о шекспировском Стрэтфорде, и об экзотическом Маракеше, и о многом другом.

— Что ж, выходит, вы намерены эксплуатировать золотую жилу — свой «кинофестиваль» — до самого смертного часа?

— Еще осенью 1984 года, прочитав газетные репортажи, одна литературная дама напророчила, что это «кинофестиваль» длиною не в год, а в жизнь. Тогда я решил, что дама шутит, причем бестактно. Увы, довольно часто случается, что «плюшевые пророки» оказываются правы. Я и рад бы забыть все, что случилось, порой очень хочется забыть, так ведь вы же, господа, не даете.

— Мы? Как прикажете вас понимать?

— Когда ваш коллега Джон Баррон сформулировал мне в назидание принцип вывернутой перчатки, он знал, что говорил. Принцип этот вошел в вашу профессиональную практику так прочно, что применяется, можно сказать, автоматически.

Примеров столько, что не сразу и выберешь. В Москве задерживают американского журналиста, подрабатывающего на досуге сбором шпионской информации для ЦРУ, — в Нью-Йорке тут же «организуют» провокацию против советского дипломата, обвиняя его в том самом, в чем уличили американца. В новом здании советского посольства в Вашингтоне обнаруживают вмонтированную в стены и потолки подслушивающую и записывающую аппаратуру, приглашают прессу и телевидение, показывают все в натуре — американская пресса открывает кампанию обвинений, но в адрес советских организаций, якобы установивших такую же аппаратуру в новом здании американского посольства в Москве. Плевать, что голословно, что вместо документальных фотографий — рисуночки, так как снимать нечего, зато ложь размножена миллионными тиражами и заслонила правду. Именно такими средствами создавался и поддерживался образ Советской страны как «империи зла». Именно так сегодня отвлекается внимание от принципиальных советских мирных инициатив, жизненно важных для всего человечества. Именно под таким углом, по накатанной колее, рассматриваются самые разные события на планете и внутренние процессы в нашей стране.

Та же самая технология коснулась и меня лично. На пресс-конференции кто-то спросил, рассчитываю ли я на объективное изложение своего выступления. Помнится, я сказал, что буржуазная пресса и объективность — вещи несовместимые, и призвал присутствующих переубедить меня, если они смогут. Не переубедили — не смогли или, скорее, не захотели. А может, издатели с редакторами не позволили. На слово правды пришлось пять, а то и десять слов полуправды и прямой лжи. Спецслужбы Запада похитили Битова в Италии — значит, будем утверждать, что мифические советские агенты похитили его через год из Англии. Мир узнал о грубейшем нарушении прав человека, о том, что секретные службы надругались над международными соглашениями и законами собственных стран, — значит, возобновим истошную кампанию о нарушениях прав человека в социалистических странах. Все в точности по правилу вывернутой перчатки.

Как же я могу оставить подобную свистопляску без ответа?

— А провозглашенное в вашей стране новое мышление? Ваши руководители призывают искать пути не к конфронтации, а к сотрудничеству. Разве отсюда не вытекает необходимость простить друг другу былые недоразумения и ошибки? Как же совместить с этим новым мышлением вашу книгу?

— Серьезный вопрос, но поставленный предвзято, а поэтому очень неточно. Действительно, то, что довелось пережить и о чем рассказывается в книге — государственный терроризм вообще и психотропное насилие в частности, — несовместимы не только с новым мышлением, но и с самым что ни на есть традиционным представлением о цивилизованных отношениях между людьми и народами. Пережитое можно и нужно рассматривать как крайнее проявление старого, конфронтационного взгляда на мир — но с чьей стороны? Ведь не с моей же!

С древности известно, что даже боги не в силах сделать бывшее не бывшим. По-моему — и не только по-моему, — новое мышление должно опираться не на прекраснодушное игнорирование фактов и тем более не на злостное их замалчивание, а на точное знание и анализ. То, что было, — было. Теперь надо разобраться почему. Тогда и только тогда можно будет осознанно двигаться дальше. И во внутренних делах и в международных.

Кое-кто на Западе в последнее время склонен восклицать: ах, если в советской печати продолжают нас критиковать, стало быть, разговоры о новом мышлении — всего-навсего приманка, пропагандистский трюк, предназначенный на экспорт. При этом свое право порицать наши порядки, поучать нас, как жить, такие восклицатели сомнению не подвергают. Откажитесь от социализма, требуют они, капитулируйте, пойдите к нам на поклон— вот в этом случае мы, так и быть, признаем, что вы мыслите по-новому…

Нет, не откажемся. И сводить новое мышление к проповеди смирения и всепрощения, к всеобщему отпущению грехов тоже не согласимся. Христианская мораль — замечательная штука, но ею одной в ядерно-космический век не обойдешься. В наши дни — еще более чем прежде — мораль без точного знания чревата заблуждениями и тупиками, как и знание без морали — амбициями и преступлениями.

И, как сказали бы англичане, последнее по счету, но не по важности. Новое мышление — инструмент построения нового мира, мира всеобщей безопасности и сотрудничества. И инструмент этот покажет, на что он способен, только если за него возьмутся с обеих сторон. Нужны взаимные усилия, и не в последнюю очередь — прекращение провокаций, направленных против нашей Родины и ее граждан. В новом мире, безъядерном и ненасильственном, нет места террору, а в будущем не останется места и для секретных служб как таковых.

— А не преследует ли ваша книга цель просто-напросто свести счеты?

— Пожалуй. Только не в том примитивном смысле, чтобы кого-то сместили с должности или понизили в чине. Это как раз произошло давным-давно. По служебной линии бывшие мои «опекуны» наказаны, по-видимому, строжайшим образом. Не за то, что держали в неволе, а за то, что упустили.

Однако формулировки взысканий, вынесенных им при закрытых дверях, меня как-то не очень волнуют. Волнует другое: государственный терроризм, похищение иностранных граждан, захват заложников, система психотропного плена должны быть вычеркнуты из практики международных отношений, объявлены вне закона. Да, я хотел бы свести счеты, но не с отдельными лицами, а с системой, хотел бы способствовать ее скорейшей кончине. Убежден, что в этом «кровожадном» пожелании ко мне присоединятся все мои соотечественники, все честные люди Земли.

— Но что дает вам основания говорить о системе? Случаев, сколько-нибудь подобных вашему, известно совсем немного…

— А что такое, по-вашему, много? Десять? Сто? Тысяча?

Даже если бы речь шла об одном-двух случаях, от них никак нельзя было бы отмахнуться под предлогом «единичности» и «нетипичности». Слишком чудовищна угроза, какую несут психотропные препараты, применяемые не для исцеления страждущих, а для достижения нечистых уголовно-политических целей. Слишком бесчеловечны попытки спецслужб создать «предателей по заказу», надругаться над волей и памятью людей, навсегда оторвать их от Родины. Повторяю, простить такое невозможно, даже если бы речь шла об одном человеке.

Но обратимся к фактам.

Весной 1985 года в Маниле из номера гостиницы был похищен сотрудник Министерства внешней торговли СССР В. И. Иванов. В бессознательном состоянии его перебросили через полмира, с Филиппин в ФРГ. Агенты ЦРУ держали его под круглосуточной охраной, пичкали наркотическими и психотропными снадобьями, все как полагается. Однако удачное стечение обстоятельств плюс хорошее знание условий страны, куда он попал, помогли ему освободиться относительно скоро — через три недели.

Осенью того же года весь мир был потрясен историей советского дипломата В. С. Юрченко. Похищенный в Риме, он был доставлен прямо в Соединенные Штаты, в городок Фредриксберг в получасе езды от Лэнгли. Я был в этом городке с Кэтрин Блэкенси, не подозревая, что через год здесь будет бедовать мой товарищ по несчастью. Эпопея Юрченко длилась три месяца. Выручили его опять-таки превосходное знание условий страны пребывания и, конечно, незаурядное личное мужество.

Не успела завершиться эта история, как началась новая. В Западной Германии похищению и психотропному плену подвергся коммерческий директор совместной внешнеторговой фирмы «Неотайп» В. Н. Шувалов. Освобождения, ценой огромного риска, он добился только через полгода.

И не прикажете ли забыть о трагической судьбе крупного ученого, одного из авторов теории «ядерной зимы», В. В. Александрова? Он был похищен в Мадриде в апреле 1985 года и бесследно исчез. Правда, некоторое время спустя ЦРУ и «Интеллидженс сервис» переругались, взваливая друг на друга ответственность за его похищение, но родным и близким Александрова от такой перепалки не легче.

Простая логика требовала допустить, что список на том не кончается, что спецслужбы затевают сходные «операции» не для того, чтобы проваливать их раз за разом. И действительно, недавно достоянием гласности стали фамилии еще нескольких советских людей, пропавших за границей при странных, мягко говоря, обстоятельствах. В 1982 году в Марокко — Анатолий Богатый, в Иране — Владимир Кузичкин. В 1984 году в Вене— заведующий отделением ТАСС Вадим Иванов, в 1985-м в Афинах — первый секретарь посольства Сергей Бохан. Уместно напомнить, что «Программа организации побегов на Запад», принятая ЦРУ, действует именно с 1982 года.

О дальнейшей судьбе этих людей известно немного. Богатый и Бохан оказались в Америке, Кузичкин — в Англии. По крайней мере двоих — Кузичкина и Бохана — пытались вслед за мной готовить на роль лжесвидетелей на римском процессе. Успеха не добились — но и вернуться домой ни одному из четверых не удалось.

Сколько еще людей, исчезнувших, сломленных или ошельмованных, прошли через застенки ЦРУ и его младших партнеров? Сколько из них погибли, не выдержав современных «гуманных» методов обращения с пленниками? Точный ответ могут дать разве что компьютеры в подвальных этажах Лэнгли — при условии, что получат определенную кодовую команду. «Программу организации побегов» никто не отменял. И «Джеймстаун фаундейшн» — контора по обработке лжеперебежчиков, о которой я также рассказывал, — действует по-прежнему и даже наращивает бюджет.

— Но это же явное противоречие! Если программа действует, то где результаты? Во всяком случае, в 1987 году ни о каких новых похищениях не объявлялось…

— Верно. Но что отсюда следует? Только одно: в условиях, когда на смену застою и косности былых десятилетий пришла политика динамичная, реалистическая, когда международный авторитет нашей Родины крепнет с каждым днем, для секретных служб наступили не лучшие времена. Терроризм и тайные махинации гласности не выносят. Очередной однотипный провал мог бы стать для «джентльменов плаща и кинжала» без преувеличения роковым.

Но, наверное, неспроста — и как раз в 1987 году — западные информационные агентства распустили жуткий слух, что В. С. Юрченко расстрелян, а на его семью возложены расходы по приведению приговора в исполнение. Я читал эти, с позволения сказать, сообщения своими глазами, называлась даже цифра расходов, невеликая, но впечатляюще «точная», — 14 рублей. Меня, между прочим, всякие «голоса» тоже многократно расстреливали, ссылали, увольняли с работы, заточали в «желтый дом» и в тюрьму. Видно, как ни яростны были потуги приуменьшить силу разоблачений, сделанных нами коллективно, поставить их под сомнение, затуманить «версиями» и фальшивками, все это уже не срабатывает, и решили припугнуть. Спрашивается: кого?

Думаю, что в настоящий момент террористическая система, о которой шла речь, приторможена, и это уже неплохо, но отнюдь не ликвидирована. Новые позитивные тенденции мирового развития вызывают в реакционных кругах откровенную ярость и злобу. Увы, не исключаю, что против советских граждан, выезжающих за границу, готовятся новые провокации.

— Можно ли считать, что ваша книга призвана сыграть для них роль инструкции?

— Нет, нельзя. Потому что прямого повторения пережитых мной ситуаций не будет. Прежние свои ошибки спецслужбы проанализировали дотошно, в этом можно не сомневаться. Да и римский процесс, сыгравший в моем «кинофестивале» немаловажную роль, закончился для его организаторов полным провалом. Может, кто-нибудь и мечтал бы повторить провокационное судилище сызнова, «с поправками», да поздно — ничего не получится.

А инструкция — какая тут мыслима инструкция? Оставаться советским человеком? Для людей достойных такая «инструкция» была бы бессмысленной и оскорбительной, для хлипких, неустойчивых, подгнивших изнутри — бесполезной.

Похитить, коль очень захочется, можно почти кого угодно: к каждому находящемуся за рубежом взвод автоматчиков для охраны не приставишь. Но устраивать похищение только ради того, чтобы лишить человека жизни или свести с ума, не получив от него никаких выгод, — полная чепуха, нонсенс. А раз так, в любых непредсказуемых испытаниях сохраняется возможность и долг выстроить линию своего поведения с пользой для Родины. Власть изуверских «лекарств» велика, да не безгранична. Способ вернуться, пусть с опозданием, найдется.

Родина не устанет ждать. Родина примет и выслушает. Это уже доказано, и этого теперь не изменить.

С высшей партийной трибуны, на XXVII съезде КПСС, М. С. Горбачев заявил под продолжительные аплодисменты зала: «СССР отвергает терроризм в принципе и готов деятельно сотрудничать с другими государствами, чтобы выкорчевать его. Советский Союз будет решительно ограждать своих граждан от актов насилия, делать все для защиты их жизни, чести и достоинства».

В этих словах — главное. В какую бы беду ни попал советский человек, он может быть впредь уверен, что его не поторопятся «списать» с тупым чиновничьим безразличием, что за него будут бороться. Партия обещает гражданам страны надежную политическую защиту на всех меридианах. В условиях обновления нашего общества, в условиях все возрастающей гласности цена подобному обещанию безоговорочно высока.

Кстати, повторю еще раз мысль, которую я высказал в одной из глав как парадокс, теперь хочу утвердить ее окончательно. С потеплением международного климата, расширением всевозможных обменов и контактов, ростом числа советских людей, выезжающих за рубеж, вероятность нацеленных против них провокаций будет не увеличиваться, а сокращаться. Спецслужбы ведь возникли не в вакууме, а в определенной мировой политической обстановке. Конфронтация для них — питательная среда, и, напротив, в атмосфере международного доверия и сотрудничества им неуютно, а в перспективе станет еще неуютнее. Если наша страна не свернет с избранного ныне пути, вздохнет полной грудью, будет жить полной чашей, свободно и доброжелательно общаясь со всем миром, кто тогда поверит в каких бы то ни было перебежчиков и невозвращенцев? Кто поверит в «империю зла», если она приветлива и открыта как на ладони? Деготь — он не ко всяким воротам липнет…

— Отдаете ли вы себе отчет, что ваша книга уже не вызовет в мире того резонанса, на какой вы могли бы рассчитывать в 1984 или 1985 году? Тогда западные издатели несомненно проявили бы к ней интерес, а теперь сенсация отгорела и момент упущен…

— Теоретически было бы, наверное, хорошо выпустить книгу сразу по горячим следам событий. Но это была бы совсем другая книга — короче и мельче, вряд ли поднимающаяся над внешней канвой «фестиваля», почти не ведающая ни отступлений, ни хотя бы раздумий по поводу, — не публицистический отчет, а остросюжетный репортаж. Любителям детективов такая книга, возможно, понравилась бы больше, и не исключаю, что нашелся бы лихой западный издатель, который вознамерился бы ее перевести. До книжных прилавков она, полагаю, все равно не дошла бы: в «Интеллидженс сервис» уже задумали и заказали «Британию Битова», а одно с другим явно не сочетается.

Так или иначе, ни на какую наипростейшую по жанру книгу сил у меня тогда не хватило. И нет худа без добра: истекшие три года многое прояснили и высветили — и для общества в целом, и для редакции «Литгазеты», и для меня самого.

Сенсация отгорела, говорите? И бог с ней, с сенсацией. Для меня единственно важно, чтобы книга была издана здесь, дома. Чтобы мои соотечественники, те, кого я люблю, лучше понимали, кто есть кто и что есть что в непростом современном мире. Чтобы быстрее отрешались от предрассудков и заблуждений, мешающих жить. И чтобы вместе со мной подивились истинной, на все времена, прозорливости строк, которыми я начал свое повествование и которыми его и закончу.

Я по-прежнему стою на том, что по большому счету строки эти обращены к Родине, оттого и бессмертны:

Жди меня, и я вернусь

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: «Повезло»…

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой, —

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

1986–1987

Дополнение 1988 года

Но не всем помогло симоновское стихотворение-заклинание, как не всем помогало оно во время войны. Мне трудно поверить, что из русских советских людей кто-нибудь не читал его, не воспринял, не запомнил. Зато я очень легко представляю себе, что в условиях чрезвычайных, быть может, еще более тяжких, чем выпали на мою долю, одними заклинаниями не обойдешься. А если индивидуальная восприимчивость к психотропному воздействию оказалась еще выше, контроль еще жестче, одиночество и отчаяние еще глубже? Если связь с Родиной была оборвана еще резче и не восстановлена, если человек пробовал освободиться и не сумел — что тогда?

Чуть выше, в интервью-эпилоге, я привел фамилии людей, которые в 1982–1985 годах пропали без вести при обстоятельствах, заставляющих предполагать похищение. Об одном из этих людей я знаю больше, чем об остальных.

Его звали Владимир Кузичкин. Он был лет на двадцать моложе меня. Сотрудник «Литературной газеты», учившийся с ним на одном курсе, рассказывал, что Кузичкин выделялся в любой толпе, девушки были от него без ума: почти двухметрового роста, атлетического сложения, он шутя добивался спортивных разрядов, хорошо танцевал, да к тому же был красив грубоватой, так называемой мужественной, красотой.

Он исчез в конце 1982 года в Тегеране. Внезапно и бесследно. Учитывая обстановку в стране, происшествие сперва причисляли к уголовным случайностям, затем списывали на происки соперничающих экстремистских группировок. Однако некоторое время спустя было объявлено, что Кузичкин в Англии. Якобы попросил политического убежища. Мотивы его решения излагались совершенно невразумительно, во встрече с ним советским представителям было отказано наотрез. Знакомая картина, не правда ли?

Только мне эту картину показывали в перевернутый бинокль. Подполковник (тогда еще подполковник) Джеймс Уэстолл не постеснялся объявить, что лично «опекал» Кузичкина непосредственно передо мной. Хвалил его за «правильное» поведение, ставил мне в пример. Расписывал блага, какими-де осыпали Кузичкина, поскольку «умная готовность к сотрудничеству оценивается по достоинству». Но едва я предложил: «Ну так устройте нам с ним встречу, чего же проще!..» — Уэстолл сразу поскучнел и принялся мямлить, что это вовсе не просто, что надо посоветоваться и получить разрешение, короче, подождать. Само собой разумеется, встреча не состоялась.

Что из этого следует? Во всяком случае, не то, в чем меня пытались убедить. Добровольных перебежчиков, если уж говорить об этой малоинтересной породе, нет никакого смысла прятать ни от прессы, ни друг от друга. А Кузичкина прятали — еще последовательнее, тщательнее и дольше, чем меня.

Нет, не верю в точность перевернутых биноклей, которые держат чужие руки. Не верю, не вижу оснований подозревать, что он вел себя недостойно. И представьте, могу опереться на косвенное, но весомое свидетельство того же Уэстолла. Однажды в Африке мы с подполковником опять заговорили о перебежчиках, я спросил о Кузичкине, и Уэстолл вдруг обмолвился не то раздраженно, не то уважительно: «Смелый человек. Очень-очень смелый и упорный». От каких бы то ни было подробностей уклонился, переведя разговор на окрестный пейзаж, но обмолвка наводила на размышления.

Потом я долго не слышал о Кузичкине ничего, совсем ничего. Конкретнее — до 1986 года, когда лондонская «Санди таймс» напечатала о нем неожиданную и невнятную статейку. Пересказать ее не составляет труда, поскольку она сводилась к констатации: Кузичкину, мол, на римском процессе прочили роль важнейшего свидетеля, жаль, что он там не выступил. И все. В чем заключалась эта роль, почему не выступил, кто такой Кузичкин, — ни на один из напрашивающихся вопросов статья-шарада не отвечала. Сам процесс к тому времени давно завершился, и я решил, что «Санди таймс» всплакнула по своим несбывшимся надеждам на антисоветский его исход, а Кузичкина приплела сенсации ради. Можно было как-то допустить, что его действительно пытались «привлечь», когда расчет на меня рассыпался прахом, — и все равно оставалось начисто непонятным, каким же образом он мог меня заменить.

И лишь недавно — оттого и датирую эти строки 1988 годом — я догадался заглянуть в итальянские газеты 1984 года, не осенние, а летние, не после моей пресс-конференции в Москве, а до нее. А когда заглянул, ахнул: оказывается, фамилию Кузичкина успели передать в тюрьму Асколи-Пичено и довести до сведения Агджи. И на очередном допросе тот «припомнил» ее и продиктовал следователю. Дескать, они встречались в Иране, где Агджа отсиживался в течение нескольких месяцев после побега из турецкой тюрьмы, и Кузичкин… обучал убийцу приемам, потребным для покушения в Риме.

Вот какую представительную команду «свидетелей обвинения» сколачивали в подкрепление наветов «серого волка». На первом месте, конечно же, не я, а «советский инструктор». Примите во внимание рост Кузичкина и его комплекцию, — о да, он смотрелся бы в этой роли вполне впечатляюще. Плюс советский дипломат, который по служебному своему положению мог быть осведомлен о «тайных акциях Москвы» на Балканах и Ближнем Востоке. Плюс сотрудник «Литгазеты», который поведал бы о «политической подоплеке» покушения на папу и о последующем расследовании с целью «замести следы». В статье «ЦРУ в Италии», опубликованной в конце 1987 года, итальянский еженедельник «Панорама» высказал мнение, что закулисной «подготовкой к процессу» руководил даже не Пол Хенци, а персонально директор Центрального разведывательного управления Уильям Кейси.

Что ж, теоретически, учитывая, какие силы и средства были на это брошены, могло бы выйти убедительно. Если бы вышло. Если бы вся схема не начала рассыпаться, как карточный домик, едва из старательно подобранной колоды выпала одна карта.

Что стало с Кузичкиным дальше? Ответить с гарантией за точность, к сожалению, не могу. В комфортабельных застенках современной инквизиции каждый сдается или борется, принимает или не принимает свою судьбу в одиночку. От зарубежных собкоров «ЛГ» доводилось слышать, что его уже нет в живых: был переброшен в Америку и выпал там из окна небоскреба, с какого-то двузначного этажа. То ли, отчаявшись найти иной выход, покончил с собой, то ли стал настолько «неудобен» и «неуправляем», что от него предпочли избавиться. Если так, воздадим ему должное хотя бы посмертно.

Ведь я рассказал о Владимире Кузичкине не затем, чтобы на прощание еще более усложнить интригу. И не только для того, чтобы замысел грандиозной провокации против социализма, начатой выстрелами на площади Святого Петра, раскрылся еще яснее. Разоблачить заговор до деталей — это важно, но это еще не все. Не менее важно осознать, однозначно и навсегда, великую пользу гласности. Если бы к «делу Кузичкина» своевременно, по свежим следам, привлекли внимание советской печати и всей мировой общественности, — как разыгрывались бы тогда последующие события и разыгрались ли бы они вообще?

Почему же мы молчали? Это как раз не загадка: мы о многом прежде молчали. И, в частности, осложняли участь советских граждан, пропавших без вести, тем, что не решались говорить о них вслух, публично. Читателю теперь известно, что выпавший на мою долю «кинофестиваль» не уникален. Так не пора ли назвать поименно всех, кто встретил за границей сходные испытания, — и не просто назвать, а гласно проследить судьбу каждого?

Отдаю себе полный отчет, что подобная задача— не из легких. Спецслужбы, в чьей власти оказались эти люди, сделали и сделают все возможное, чтобы затемнить картину. Но если мы, как общество, созрели для того, чтобы принять принцип презумпции невиновности не на словах, а на деле, святой этот принцип надо обратить и в прошлое, давнее и недавнее. Злонамеренным домыслам, сфабрикованным клеветниками, можно и нужно противопоставить правду характеров и обстоятельств, серьезные объективные свидетельства.

Но где искать такие свидетельства, могут ли они быть? Да, могут. Должны быть. Пусть вдохновители и исполнители провокационных террористических акций считали и считают, что все шито-крыто и свидетелей нет. Они есть: родственники, друзья, товарищи по работе. Кроме того, есть — теперь есть — четкое представление о том, чего можно добиться с помощью психотропного и психологического давления и чего нельзя. Есть, наконец, бесценный опыт гласности и опыт политических расследований, проведенных «Литературной газетой» и другими изданиями, освобожденными от ветхих запретов, в самых разных исходных условиях и в разных уголках Земли.

От имени моей редакции заявляю, что «ЛГ» готова и впредь расследовать тщательно и беспристрастно, независимо от срока давности, любое событие, любое чрезвычайное происшествие, если они представляют общественный интерес. Адрес редакции указан в каждом вышедшем номере.

И еще одно дополнение,

последнее

6 декабря 1988 года, согласно издательскому графику, я должен был подписать эту книгу, уже набранную и сверстанную, в печать.

По стечению обстоятельств этого не случилось.

А на следующий день, 7-го, мир всколыхнули два события, не связанных между собой, но, возможно, давших человечеству новый ориентир, новую точку отсчета.

Глава Советского государства, выступая в Нью-Йорке с трибуны ООН, предложил народам и правительствам перестроить международные отношения на основе новых, истинно современных представлений о характере и критериях прогресса. «Наш идеал, — заявил он, — мировое сообщество правовых государств, которые и свою внешнеполитическую деятельность подчиняют праву». Выдвинутая М. С. Горбачевым программа демократизации и гуманизации международных отношений, подкрепленная глубокими предложениями по многим «болевым» проблемам и добровольным односторонним сокращением наших вооруженных сил, вызвала в мире реакцию доброжелательную и заинтересованную.

Особый резонанс, мне кажется, получил прозвучавший 7 декабря с трибуны ООН призыв к самоограничению сильного, к полному исключению применения силы в мировых делах.

Мир устал от насилия. От разнообразных дамокловых мечей, занесенных над каждой головой. Мир, все пять с лишним миллиардов людей хотят жить иначе. Свободнее и достойнее. Еще не очень верится, что этого удастся достичь, не до конца ясно, как этого достичь, но осознанное стремление к цели — это уже движение к ней. Как сказал еще в середине прошлого века американский поэт и философ Ралф Эмерсон: «Могут те, которые думают, что могут».

Судьбе было угодно, чтобы в тот же день, 7 декабря, в Армении разразилось чудовищное землетрясение, обрушившее целые города, оборвавшее десятки тысяч жизней.

А дальше — дальше вы, хвала гласности, все видели сами. Видели руины, трупы и кровь. Но видели и небывалую волну сочувствия, поднявшуюся на всех континентах. Очереди у донорских пунктов. Детей, отсылающих в район бедствия свои любимые игрушки. Самолеты десятков стран, доставляющих туда срочные грузы и отряды спасателей. Включая британские грузы и британских спасателей, которые теперь через вызволенных ими людей породнились не только с ними, чьих имен и не спрашивали, а со всем многострадальным и чутким на добро советским народом.

«Империи зла» так помогать не стали бы.

И сейчас, перед лицом катастрофы и всемирного отклика на нее, я вновь и даже резче, спрашиваю себя: не устарела ли эта книга? Не отказаться ли от ее издания, не разорвать ли договор?

Нет. Все-таки и решительно — нет.

Погибших не вернешь. Природные катаклизмы, по крайней мере пока, не остановишь. Катаклизмы рукотворные, поиски все новых видов оружия; все новых угроз роду людскому — можно и нужно остановить.

Я подписываю книгу в печать с надеждой, что могущество науки, уже сегодня огромное, а в скором будущем беспредельное, будет направлено только на то, чтобы предсказывать и предотвращать катаклизмы, но не вызывать их. Что как политики, так и ученые осознают наконец необходимость самоограничения: не все, что можно сделать, следует делать. И что пережитое мной не повторится.

Ни с кем. Нигде. Никогда.