3. Гордиев узел

3. Гордиев узел

Уж три дня стояли бок о бок советские и махновские полки.

Люди рвались вперед, к югу, нервничали. Нервничал и Якир. То он выслушивал сообщение начальника штаба Гарькавого, которому беспрестанно звонили из бригад, то отлучался к прямому проводу для разговора с командармом.

Командарм Уборевич и член Реввоенсовета Орджоникидзе давно уже обещали выслать боевое распоряжение для армии Махно, но приказа, который должен рассечь этот гордиев узел и во все внести ясность, все еще не было. В штабе армии, вероятно, ожидали, что Махно сам приедет в Полтаву за получением директив.

Между тем главарь анархо-кулацкого движения рассчитывал установить отношения с командованием Красной Армии не на началах субординации, безоговорочного подчинения, а на равных правах. Он ждал приезда Уборевича.

Озадаченный продолжавшимся молчанием красных, Махно, что называется, зондировал почву и в низах и в верхах. Хорошо зная гуманизм большевиков, он предъявил советскому командованию внушительную заявку на медицинский персонал, медикаменты, походные госпитали, лазареты, банно-прачечное оборудование, «вошебойки». Как и деникинскую армию, махновское войско одолевала тифозная вошь.

Якир, через штаб которого шли эти заявки, ознакомившись с ними, сказал:

— Хитер, бестия! Пускает пробные шары. Раз дадут шприцы и камфару, значит, признают!

— А если признают, — продолжал Гарькавый, — давай подсуну требование на пулеметы и патроны, на орудия и снаряды. Потом нашим же ножом да нам в спину.

Якир свернул толстую самокрутку. После освобождения Кременчуга с его знаменитыми табачными фабриками махорки было вдоволь. Пустив к потолку густой клуб дыма, начдив сказал:

— Это верно, Илья Иванович. Давно уже читал я книжку путешественника Ливингстона. Он описывает любопытную африканскую рыбку коно-коно, что в переводе значит «локоть». Рыбка эта имеет плавники-ножи, которые напоминают расставленные локти. Коно-коно не прячется, не убегает даже от самого страшного хищника. Проглоченная более крупной рыбой, она изнутри рассекает ей бока своими плавниками-ножами и выходит на волю. Вот и батько Махно стремится сыграть ту же роль.

— Мы можем предоставить ему такую возможность, — сказал, дописывая политдонесение в армию, комиссар Клименко. — Пусть идет под нашим знаменем и рассекает брюхо Деникину.

— Такой вариант исключается. У него другое на уме, — заметил по этому поводу Якир. — Ссылаясь на тиф, Махно пытается остаться в нашем брюхе, в нашем тылу. А отсюда следует — надо обломать ему плавники-ножи.

— Чего с ним цацкаться, — развел руками Охотников. — Я один берусь покончить с Махно. Поеду в Александровск, прихлопну гада. Конечно, и меня там пристукнут, но раз это нужно для дела, я…

— Я, я, я… — возразил Якир. — Один герой вызвал махновскую бучу, а другой герой ее прихлопнуть собирается. Забыл, что мы не террористы.

— Не хватало еще сделать из Махно великомученика, — сердито добавил Клименко. — Мало того, сразу же вооружить против себя часть селянства Херсонщины, Екатеринославщины, Таврии. Что ни говори, а многие недовольные Деникиным шли не только в наши партизанские отряды, но и к Махно. Это тоже надо учитывать. И ляпнул же ты, товарищ Охотников! Тут ситуация тонкая. Для ее разрешения надо не одного, а десять Чичериных. Махно надо перехитрить. И хитрость эта должна заключаться в нашей большевистской прямоте. Надо сорвать с головы авантюриста венок героя, тогда не так трудно будет сорвать ему и голову.

— Ты пойми, Яков, такую вещь, — продолжал Якир. — В настоящее время махновское воинство — это пирамида из спичек. Махно только хорохорится. Знает, что, кроме его старых головорезов, никто не подымет руку против Красной Армии. Вот это самое и толкнуло его на расправу с Полонским. Махно не доверяет даже «стальному полку», лучшему в его так называемой повстанческой армии.

— Из всей махновской армии только эта бывшая федьковская пехота и воевала до сих пор по-настоящему против Деникина, — вставил Гарькавый. — Махновские полки горазды лишь грабежом заниматься.

— Может, на сегодня хватит? Уже полночь, — поднялся Клименко. — Иди, молодожен, домой. Небось заждались тебя…

Клименко имел в виду жену Якира, недавно возвратившуюся в дивизию. Из Одессы она выехала три месяца назад, побывала в Киеве и других городах Украины. Встретилась же с мужем после восьмимесячной разлуки лишь здесь, в Екатеринославе.

«Махновская проблема» волновала в те дни не только командование 45-й дивизии. Она задевала в какой-то мере и всех красноармейцев. Махно, подтянув к Александровску два вернейших полка атамана Фомы, решил захлестнуть ими «забитых советской муштрой красноармейцев». На всех площадях и улицах Александровска, как в семнадцатом году, вспыхивали митинги, происходили горячие дебаты. Махновцы хвалились своими боевыми успехами, богатыми трофеями. Красноармейцы же корили их за летнюю измену, за все муки тяжелого Южного похода. Махновцы щедро угощали бойцов 45-й английским табаком, пытались спаивать самогоном. Красноармейцы отвергали угощение, резонно заявляя, что для них Советская власть, за которую они пролили немало крови, дороже самогона и английского табака. Даже и тогда, когда боец дивизии сталкивался один на один с махновцем, он не раскисал от сладких посулов, не отбивался, а сам переходил в наступление. Каждый красноармеец, как умел, выполнял роль агитатора.

6 января в городе появились тысячи листовок, прямо противоположных по своему содержанию. Советские и махновские воззвания печатались в одной и той же типографии, на одной и той же машине, одними и теми же печатниками. Идеологическая война между красными и махновскими силами не прекращалась ни на один день. Однако никаких видимых результатов она пока не приносила ни той, ни другой стороне.

По-иному обстояло дело в районе Ново-Покровка — Чумаки. Там бригада Голубенко вошла в контакт с Черноморско-Азовским корпусом махновцев. На шумных митингах многие рядовые бойцы заявили: если батько не подчинится Советской власти, они сами перейдут в Красную Армию. А тут еще пошло гулять по рукам воззвание, написанное коммунистами, входившими в состав «черного реввоенсовета» повстанческой армии. Воззвание убедительно разоблачало авантюристический, антисоветский характер махновщины и заканчивалось призывом:

«Все в ряды Красной Армии! На последний решительный бой за Советскую власть — власть рабочих и крестьян!»

Раздосадованный недавней манифестацией в Александровске, Махно приказал Каретнику, своему начальнику гарнизона, провести в городе 7 января военный парад. Узнав об этом, Якир дал Левензону распоряжение вывести в тот день все наличные советские силы, находившиеся в Александровске и его окрестностях.

Сам Махно на парад не явился. То ли потому, что прихворнул, то ли по какой другой причине. Ходили, между прочим, слухи, что, лично расправившись с атаманом Григорьевым, он в последнее время опасался, что кто-нибудь может учинить такой же самосуд и над ним. От внезапной пули не могли его обезопасить ни контрразведчик Воробьев, ни кровавый телохранитель Левка Задов.

На трибуне рядом с Левензоном стоял Попов, член «черного реввоенсовета», организатор левоэсеровского восстания в Москве. Каретник провел через площадь колонну махновской конницы. Вид у кавалеристов был бравый. На тачанках, проследовавших за конницей, блестели сталью новенькие станковые пулеметы, в большинстве своем английские. Махновцы заметно отличались от красноармейцев и добротностью зимней экипировки: не один деникинский обоз попал в их руки!

Однако, как ни внушительно выглядела конница Махно, она не производила впечатления грозной организованной силы. Зато красноармейцы в своих шапках-богатырках и одинаковых шинелях, пройдя мимо трибуны четким строевым шагом, поразили зрителей хорошей выправкой, дисциплинированностью. Сразу чувствовалась настоящая регулярная армия.

После парада состоялся митинг. Махновцы окружили трибуну. Попов, горячий оратор, показывая рукой на застланные дорогими коврами тачанки с пулеметами, принялся расписывать достоинства анархии. Он призывал красноармейцев «порвать путы большевистско-комиссарской дисциплины и переходить под черные знамена великого махновского движения». Закончил он свою речь так: «Наша мечта — абсолютная всеобщая свобода! Наша сила — пулеметы! Видали, сколько их у нас?!»

Тут Гайдук, находившийся недалеко от трибуны, громко крикнул:

— Не могу я что-то определить, чего на ваших тачанках больше — пулеметов или самоваров?

Несколько мгновений Попов смотрел на Гайдука выпученными глазами. Затем схватился обеими руками за портупеи своего офицерского снаряжения, презрительно бросил:

— Чего ждать от наемника Кремля?!

— Пе драку! — Гайдук выхватил наган, хотя справа и слева от трибуны выстроились махновские головорезы. — А ну, повтори!.. Какой я наемник! И наш Кремль я тебе не позволю марать. Знаешь, гадина, бог дал тебе пять дыр, я добавлю еще десять!..

Однако Попов больше ничего не смог сказать. Макар Заноза, а за ним все бойцы его взвода, спешившись с коней, стащили демагога с трибуны. На помощь махновскому лидеру поспешил Каретник во главе шумной банды головорезов. Но начавшаяся было потасовка быстро прекратилась.

Тут на трибуну поднялся одноглазый Халупа.

— Товарищи, — начал он свою нескладную речь. — Я, понятно, не такой оратор, как товарищ Попов. Только вот считаю — он шибко загнул. Доказывай свою правоту по-своему, как можешь, а зачем марать человека? Какой Гайдук наемник? Я знаю товарища Гайдука. Это наш коренной труженик. Правда, он всю жизнь, аж до самой военной службы, нанимался в батраки к нашим бессарабским кулакам. Но если есть на свете настоящий борец за свободу, то вот это он — товарищ Гайдук.

Парад закончился. Ожидания Махно не оправдались: на красноармейцев не произвели никакого впечатления ни броские слова, ни пулеметные тачанки черных атаманов.

Утром 8 января командир батальона Покровский из полка Ивана Колесникова вручил Махно доставленный из Полтавы, из штаба Уборевича, пакет. В нем было распоряжение Главного командования Красной Армии о переброске махновских полков и дивизий в район Мозыря и Гомеля для боевых действий против легионов Пилсудского. Тем самым махновскому войску предоставлялась возможность оправдать себя перед народом и органически слиться с Красной Армией.

Главное командование не случайно решило перебросить силы махновцев на запад. Пока шла ожесточенная борьба между Красной Армией и Деникиным, белополяки почти не проявляли активности. Они ненавидели большевиков, но в то же время боялись победы Деникина с его монархическим лозунгом «За единую, неделимую Россию!». Но когда деникинцы оказались на краю пропасти, армия пана Пилсудского закопошилась, нацеливаясь на Советское Заднепровье.

Ставя боевую задачу махновцам, Главное командование Красной Армии одновременно потребовало заявки на подвижной состав, на боепитание, на пайки. Махно не послал в Москву заявок ни на пайки, ни на вагоны. Политотдел 45-й дивизии немедленно оповестил об этом местное население, рядовых махновцев и красноармейцев. В листовках, изданных политотделом, говорилось, что настоящий боец Красной Армии защищает не только свою хату, свои волость и уезд, но и всю республику, что неисполнением приказа Главного командования Красной Армии Махно сам отбрасывает себя в стан врагов Советской власти, чего, разумеется, не сделают его бойцы.

Якира все больше беспокоило положение на фронте. В то время когда части дивизии, так неожиданно завязшие в махновском болоте, оказались, по сути дела, обреченными на бездействие, группы Шиллинга и Бредова, сбитые с киевского направления, продолжали беспрепятственно отходить на юг. Вот кому сослужили добрую службу махновские «борцы за свободу»! Однако срок ультиматума, предъявленного главарю черной армии, кончался лишь 10 января. Поэтому 45-я дивизия пока должна была оставаться на месте. Нет, не лютые морозы сказывались на темпах наступления. Много времени и сил отбирала борьба с махновщиной. Да и сыпняк по-прежнему косил бойцов.

В ночь перед решающим днем черный стан зашевелился. На площадях группировались боевые тачанки. Всадники закрепляли вьюки. К окраинам города двинулись обозы. По встревоженным улицам носились голосистые ординарцы.

В лучшем номере гостиницы «Люкс» рядом со штабной канцелярией пировал Каретник. Его адъютант вызвал помощника коменданта города.

— Садись! — тряхнув чубом, пригласил атаман Халупу.

— Ничего, я постою! — ответил одноглазый помощник коменданта, снимая с головы кудлатую папаху.

Свириду было не до пьянки. Встреча с земляком, другом детства, выбила его из колеи. Находясь в самой гуще черной армии, при ее штабе, он уже многое понял, убедился, что ему вовсе не по пути с разгульной кулацко-махновской вольницей. Взбудоражил также его да и многих других неожиданный переход к красным видных членов махновского «реввоенсовета». Здравый крестьянский инстинкт подсказывал Халупе верное решение. Но каждый раз в ту самую минуту, когда он собирался сделать разумный шаг, всплывала в памяти станция Помошиая, встреча с молодым бородатым командиром. И не то пугало Халупу, что он несколько раз ударил Анулова, а то, что решительно сказал ему: «Не дождешься!» Выходит, бородатый тогда будто в воду смотрел.

— Пей, Свирид! — Каретник наполнил самогоном стакан, подал его Халупе.

— За ваше здоровье, товарищ корпусной! — Свирид выпил, понюхал обшлаг шинели.

— Так что же это выходит? — атаман пронизал помощника коменданта подозрительным взглядом. — Старая гвардия батька и та стала хитаться? Перед всем народом ты, Халупа, смарал нашего боевика товарища Попова.

— Что думаю, то говорю, — ответил Свирид. — Я не раз слышал от самого батька: свободно то общество, где свободен человек.

— Ты как попка-дурак! — вскипел махновский комкор. — У людей ум в башке, а у тебя он в черной твоей бороде. Забил тебе мозги патлатый апостол Семка Барон. А того не понимаешь, что зараз решается вопрос — жить нам или не жить.

— Мой друг Гайдук хоть и красный, а честный человек, не чей-то там наймит. Я сказал голую правду. А нам, если жить, товарищ Каретник, то надо жить с правдой. За это подставлял я башку под пули.

— Что? Обратно захотелось тебе чрезвычайки, реквизиций, продразверстки, большевистских комиссаров? За что боролись два года? За что кровь проливали?

— За свободу! — ответил Свирид. — Царь — это я!

— Дерьмо ты, а не царь, хоть и моряцкого племени. Каретник зло плеснул в лицо Халупе полный стакан самогона.

Свирид от неожиданности прикусил язык. Потом, сжав кулаки, сделал шаг вперед. Однако вовремя одумался, окинув затуманенным взглядом свирепые лица атамановских собутыльников. Стиснул в руке папаху, вытер ею лицо, бороду. Нахлобучил шапку до самых ушей. При этом сдвинулась черная повязка, обнажив пустую глазницу. Гневно посмотрев единственным глазом на атамана, помощник коменданта с укором процедил сквозь зубы:

— Пьяные боцмана и мичмана не жалели для нашего брата кулаков. Но чтобы плюхать в морду самогон, этого не было. Вот оно твое, Каретник, царство свободы. Собачья свобода.

Дружки атамана ринулись с пьяным ревом на вольнодумца. Халупа сорвал со своей головы папаху, швырнул ее в лампу. Свет погас. В темноте загремели выстрелы. Свирид могучим плечом высадил оконную раму и прыгнул вниз со второго этажа…

10 января Махно со всей своей «гвардией» покинул Александровск. Кичкасская переправа, которую охраняли красноармейцы, ему не понадобилась. Он ушел из города на восток, в сторону Гуляй-Поля. 11 января. 45-я дивизия приступила к операции против махновцев. Третья бригада Голубенко разоружила первый махновский корпус в районе Варваровка — Чумаки. Двести пятьдесят махновских кавалеристов при этом вступили в бригаду.

В районе Шолохова бригада Каменского 13 января разоружила четвертый корпус Махно. Добровольно перешли на сторону Красной Армии тринадцатый стрелковый махновский полк, Екатеринославский, Верхне-Днепровский, Весело-Терновский отряды и полк сечевых стрельцов.

В тот же день в Никополе в полном составе, с оружием и конями, но без черного махновского знамени, влился в состав 45-й дивизии «стальной полк» имени батьки Махно. Его командиру Берковскому Якир доверил конную разведку 403-го полка. За счет перехода махновцев пополнились все полки дивизии. Кроме того, в Александровск и Никополь было эвакуировано несколько тысяч тифозных чернознаменников.

Махно в течение нескольких дней потерял большую часть своих вооруженных сил. Одна треть ее влилась в состав 45-й дивизии. Многие махновцы разбрелись по домам. Гордиев узел был разрублен. Эта победа досталась большевикам без крови, чему особенно радовался Якир. Приехав в Александровск, он отдал бригадам приказ двигаться на запад. Иона Эммануилович понимал, что теперь Махно вряд ли осмелится открыто выступить против Красной Армии.

И в самом деле, ряды махновцев здорово поредели. Однако их главарь и его приближенные — Каретник, Петренко, Федорченко и Чирва, ускользнувшие с небольшими отрядами своих приверженцев от удара еще до истечения срока ультиматума, вскоре снова бросили вызов Советам.

Для борьбы с махновскими бандами на юге Украины была оставлена дивизия латышских стрелков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.