ГЛАВА 2 «В Ницце арестован чехословак, называющий себя Залевоски, и которого именуют также Абрамович…»

ГЛАВА 2

«В Ницце арестован чехословак, называющий себя Залевоски, и которого именуют также Абрамович…»

Александр Емельянович Абрамович родился 27 марта 1888 года в семье крупного землевладельца еврейской национальности на хуторе Ново-Мацкулы Тираспольского уезда Херсонской губернии, располагавшемся в 100 верстах от Одессы. Окончив в 1904 году одесскую 4-ю гимназию, он поступил на медицинский факультет местного или, как его официально именовали, Новороссийского университета, откуда в январе 1905 года был исключен без права нового поступления в высшие учебные заведения за участие в антиправительственных выступлениях. В связи с исключением из университета Александр был изгнан из родного дома и вынужден был устроиться простым рабочим на завод сельскохозяйственных машин.

В марте 1908 года А. Абрамовича приняли в партию большевиков[35], а летом того же года, желая сократить срок военной службы, он поступил вольноопределяющимся в 60-й Замосцкий полк, расквартированный в пригороде Одессы. Однако солдатская служба А. Е. Абрамовича продолжалась всего 6 недель: вместе с группой солдат он был арестован по обвинению в участии в военной большевистской организации и приговорен судом к 4 годам каторги. Наказание отбывал в Одесской каторжной тюрьме. Благодаря хлопотам отца А. Е. Абрамович был досрочно, в 1911 году освобожден под поручительство, после чего его отправили на вечное поселение в Восточную Сибирь.

По дороге в ссылку, в Иркутске, А. Абрамович при помощи партии бежал за границу. Обосновался в Швейцарии, проживал сначала в Женеве, а с началом мировой войны перебрался в Шо-де-Фон, где долго был единственным эмигрантом-большевиком. Работал на ряде часовых заводов, сочетая работу с учебой на медицинском факультете Женевского университета, который, однако, так и не закончил. Этот факт был засвидетельствован самим А. Е. Абрамовичем в анкете, заполненной 27 апреля 1925 года для руководства Исполкома Коминтерна (ИККИ)[36]. Она противоречит данным более поздних анкет, в которых А.Е. Абрамович уверял, что окончил вышеназванный университет[37].

Важным событием в жизни А. Е. Абрамовича стало знакомство с В. И. Лениным. Они встретились в 1911 году в Берне. Позже стали переписываться[38]. Осенью 1914 года В. И. Ленин из Галиции перебрался в Швейцарию, что, естественно, облегчило ему контакты с местными эмигрантами-большевиками. Именно по совету В. И. Ленина Александр Абрамович в начале 1915 года переехал в Шо-де-Фон и включился в работу Швейцарской социалистической партии и местного Интернационального рабочего союза. Секретарем этого союза был Жюль Эмбер-Дро, впоследствии один из руководителей Коминтерна. В марте 1917 года А.Е. Абрамович организовал приезд В. И. Ленина в Шо-де-Фон для чтения реферата памяти Парижской коммуны. Вместе с Ильичом в знаменитом «пломбированном» вагоне А. Абрамович вернулся 3 апреля 1917 года, после свержения царя, в Россию. Фамилия Абрамович фигурирует наряду с фамилиями Ленин, Зиновьев, Арманд и другими в списке лиц, давших подписку об ознакомлении с условиями проезда через Германию.

Его назначили ответственным организатором Охтинской районной организации РСДРП(б) и избрали членом Петроградского комитета партии, а после июльских беспорядков в Петрограде откомандировали пропагандистом на румынский фронт. Выполняя задание партии, А. Е. Абрамович уехал в Одессу, где записался в августе в 49-й запасной пехотный полк. Вскоре его избирают председателем солдатского комитета маршевого полка, председателем Совета солдатских депутатов гарнизона и членом Президиума Румчерода (Исполкома Совета солдатских и матросских депутатов румынского фронта, Черноморского флота и Одесского военного округа)[39]. Одновременно он был кооптирован в члены одесского комитета РСДРП(б).

В октябре 1917 года А. Абрамович в качестве члена революционного комитета участвовал в вооруженном восстании, установившем в Одессе советскую власть.

В январе 1918 года А. Е. Абрамовича отозвали из Одессы, дав новое задание: формировать части создававшейся тогда Красной армии. В Петроград он возвратился лишь в марте 1918 года делегатом VII съезда РКП(б). На этом чрезвычайном съезде главным рассматривавшимся вопросом было отношение к подписанному 3 марта в Брест-Литовске Советом Народных Комиссаров миру с кайзеровской Германией. «Левые коммунисты» во главе с Н. И. Бухариным были решительными противниками «похабного», по выражению В.И. Ленина, мира, обязавшего Россию выплатить контрибуцию в 6 млрд. золотых марок и отторгавшего от нее часть территорий. С намерением отвергнуть навязанный немцами мир приехал на съезд и А. Е. Абрамович. Но В. И. Ленин сумел убедить его, как и большинство делегатов, в необходимости пойти на это унизительное соглашение с немцами. Противники В.И. Ленина собрали из 46 голосов только 12. Мирный договор был ратифицирован IV Чрезвычайным съездом Советов.

С мая А. Абрамович — разъездной инструктор ЦК РКП(б), а затем начальник отряда особого назначения Московского военного округа. Принимал участие в боях против восставшего чехословацкого корпуса, летом и осенью 1918 года представлявшего главную опасность для советской власти.

Чехословацкий корпус был сформирован из военнопленных и эмигрантов еще в 1917 году по инициативе Союза чехословацких обществ. В январе 1918 года корпус был объявлен автономной частью французской армии, а в марте советское правительство дало согласие на переброску частей корпуса во Францию через Владивосток при условии сдачи оружия и удаления из их личного состава русских офицеров. Командование корпуса нарушило эти условия, а когда правительство РСФСР по инициативе И. В. Сталина начало разоружение чехословаков, оказало сопротивление, вскоре взяв под свой контроль практически все прилегающие к транссибирской железнодорожной магистрали населенные пункты.

В феврале 1919 тда по заданию ЦК РКЩб) с целью налаживания связей с революционными элементами в Европе А.Е. Абрамович нелегально перешел границу Германии. Его путь лежал через Берлин в столицу Баварии Мюнхен, где «согласно условию» ему следовало устроиться. С политической точки зрения Бавария в это время отличалась от Пруссии своими либеральными порядками. Коалиционное социал-демократическое правительство, не препятствовало коммунистической пропаганде, в Мюнхен бежали от преследования центральных властей многие немецкие коммунисты, в том числе и состоявший в прошлом в русской партии социалистов-революционеров Эйген Левинэ. После убийства в Москве немецкого посла графа Вильгельма Мирбаха он порвал с эсерами и вступил в Независимую социал-демократическую партию, а сразу после Ноябрьской революции в Германии вошел в «Союз спартаковцев».

В марте 1919 года Э. Левинэ прибыл в Мюнхен, где под псевдонимом Ниссен возглавил баварских коммунистов. Привлечение к работе другого выходца из России — анархиста Аксельрода позволило наладить выпуск ежедневной газеты «Мюнхенское красное знамя», по популярности значительно превосходившей социал-демократические издания. Быстро росли ряды партии: если в начале весны коммунистов в Баварии насчитывалось официально не более 600 человек, то к апрелю их стало в 10 раз больше[40]. Более того, почти завершились переговоры о слиянии с коммунистами местной организации Независимой социал-демократической партии Германии, члены которой были готовы даже предварительно обновить свое руководство в обмен на обязательство не сводить «старых партийных счетов».

Однако ситуация кардинально изменилась, когда «независимцами» 7 апреля была внезапно провозглашена Баварская советская республика и сформировано правительство во главе с поэтом и драматургом Эрнстом Толлером. Советская власть просуществовала всего три, а под руководством коммунистов — лишь две недели. 3 мая в Мюнхене белогвардейцами были подавлены последние очаги сопротивления. В ходе уличных боев были убиты 159 человек и ранены 900. Более 1500 человек подверглись аресту с последующим осуждением.

5 июня по приговору военно-полевого суда казнили Эйгена Левинэ. Позже ИККИ назначил его сыну до достижения совершеннолетия ежемесячную пенсию в размере 40 долларов. Эрнст Толлер оказался за тюремной решеткой, где провел 5 лет. В заключении он вступил в КПГ.

Крушение советской республики в Баварии было предопределено целым рядом факторов: пассивно-оборонительной стратегией ее руководства, внутренними межпартийными трениями, заурядной коррупцией. Разложению подвергались не только местные функционеры, но и агенты Коминтерна. Вот что писал по этому поводу А. Е. Абрамович: «Когда венгры (т. е. КП Венгрии. — М. П.) были у власти, то они такую кутерьму затеяли, что прямо волосы дыбом становятся. Например, в Мюнхен приезжает курьер и передает для мюнхенской партии 30 000 крон. Случайно я являюсь к нему для того, чтобы расспросить о положении дел в Венгрии. Он чуть ли не падает в обморок и дает мне еще 50 000 крон, но потом оказывается, что он получил 150 тысяч и разделил их между своими приятелями. Так же и с нашими курьерами»[41].

А. Е. Абрамович, по собственным словам, входил в рабочее правительство[42], однако документов, подтверждающих это, не обнаружено. После падения советской власти он скрывался 10 дней у местных студентов, а затем выбрался из города и уехал в Лейпциг. Здесь на переговорах с представителем ЦК компартии Германии А. Е. Абрамович условился, что после оказания организационной помощи немецким коммунистам он переедет во Францию.

Во время работы в Германии московскому эмиссару пришлось посетить ряд партийных конференций, в том числе в Магдебурге, Галле, Гамбурге, Бремене. В поездке его сопровождал член ЦК КПГ Пауль Фрёлих. Выводы, к которым пришел А. Е. Абрамович, были малоутешительными. «В партии имеется довольно значительное количество синдикалистов, которые, прикрываясь маской коммунизма, пытаются за спиной организации проделывать сбои делишки. Так, они всеми силами борются против централизованной партии и все время проповедуют федеративное устройство. Они занимаются путчизмом и думают, что это самое лучшее средство завоевать симпатии масс и достигнуть революции. Конечно, этим они достигли как раз обратных результатов. Массы, которые сначала поддавались на эту удочку, до того утомились, что никаких революционных шагов предпринимать нет возможности. Партия, раздираемая внутренней борьбой, очень слаба, и теперь самой важной задачей является внутренняя реорганизация. Преследования, посыпавшиеся на партию вследствие того, что синдикалисты в своей последовательности докатились до испанских методов борьбы (т. е. терроризма, пассивной забастовки и прочих прелестей анархизма), отпугивают массы от партии. Средние слои вследствие полного отсутствия информации о нашей партии считают ее составленной из грабителей и разбойников»[43], — подвел итог А. Е. Абрамович.

Позже, уже в другом письме, он развил свои соображения относительно принципов строительства коммунистических партий:«…Мы в Западной Европе имеем дело не с восставшими массами, которые только не сумели еще захватить власть, а с одураченными своими вождями и под влиянием экономических условий только начинающими приходить в себя пролетариями. Следовательно, к этим массам нужно подходить с совершенно другой меркой и поступью, нежели в России. Положение теперь в Западной Европе приблизительно такое, какое было в России после провала революции 1905 года. Необходимо упорным трудом стараться, чтобы массы, а не группки сорганизовались вокруг действительно действующей партии, вооруженной марксистским пониманием истории и не боящейся никаких неудач. Везде, не исключая Германии и Австрии, дело обстоит несколько иначе…

В революционное время партия должна быть централизована. ЦК должен иметь диктаторские полномочия и всякий, не подчиняющийся дисциплине, должен быть удален… Я был бы счастлив, если бы левые независимцы, наконец, слилися с коммунистами, тогда у нас будет жизнеспособная и борьбеспособная массовая партия в Германии…»[44]

Как мы видим, эта концепция партии прямо противоположна социал-демократической и анархистской. Вот почему А. Е. Абрамович с таким упорством боролся против анархо-синдикалистского течения в компартии Германии, требуя изгнания его «вожаков» из партийных рядов. В частности, он в июле 1919 года предложил ЦК КПГ исключить из партии бременских синдикалистов и журналиста Фрица Вольфгейма, так как они «открыто агитировали против партии и ее органов». Осенью группа Вольфгейма — Лауфенберга действительно была выведена из КПГ, вскоре она трансформировалась в движение национал-большевиков.

Вышеприведенная цитата свидетельствует также о том, что он не питал особых иллюзий относительно сроков пролетарской революции на Западе.

Не менее критичным было отношение московского эмиссара к Швейцарской компартии. В этом же письме он сообщал, что побывал в Швейцарии, где общался с рабочими Базеля, Шафгаузена, Женевы. «…О ней (партии. — М. П.) все они заявляют следущее: это группа мальчишек, играющая судьбами пролетариата. Всеобщие забастовки — вот единственная панацея от всех зол. Но ведь нельзя же ежедневно устраивать всеобщие забастовки, в особенности в Швейцарии, где и настоящего-то пролетариата нет. Все более или менее серьезные товарищи стоят в стороне от нее. Герцог[45] и пара-другая товарищей очень энергичные люди, но остальные набраны прямо сброд какой-то, обиженные и неудачники объединились. Политика больше личная, и главным нервом движения являются, конечно, русские деньги. Дайте им денег, и они вам сделают революцию».

В Париж Абрамович прибыл в августе 1919 года[46]. Поселившись на Монмартре, он установил контакты с образовавшимся в мае Комитетом III Интернационала и левыми кругами в профсоюзах, достал для него очень скромные денежные средства и обеспечил литературой. И хотя в это время Комитет объединял примерно сотню человек, первые впечатления Абрамовича от увиденного были близки к эйфории. «Я работаю сейчас во Франции. Там положение очень хорошее, имеются прекрасные (революционные. — М. П.) меньшинства как в партии, так и в синдикалистском движении. Этой зимой, вероятно, будет формально образована коммунистическая партия… Имеются еще некоторые трения в рядах Комитета III Интернационала, но все это объясняется тем, что до сих пор наша деятельность была до того мизерной, что широкие массы абсолютно не имеют понятия. Францию мы до сих пор неглижировали, несмотря на всю важность, какую представляет эта страна для революционного движения. Возможность работы, как легальная, так и нелегальная, очень хорошая»[47], — утверждал Абрамович в письме от 29 сентября. В соответствии со сделанными выводами он сконцентрировал усилия на организации Западноевропейского секретариата (бюро) Коминтерна, который должен был разместиться в Германии. Предполагалось, что секретариат будет координировать и оперативно руководить работой Коминтерна в Западной и Центральной Европе. Лишь в ноябре во Франкфурте удалось созвать конференцию Западноевропейского секретариата, на которой, кроме нашего героя, присутствовали немцы Клара Цеткин, Август Тальгеймер, австриец Карл Франк, англичанка Сильвия Панкхерст. К последней, как вчерашней суфражистке, Абрамович относился с явным недоверием. Недоброжелателей, впрочем, у С. Панкхерст было достаточно и на родине; она была исключена из компартии Великобритании уже в 1921 году.

После конференции вместе с болгарином Иваном Петровичем Степановым Абрамович, взявший псевдоним Альбрехт, попытался активизировать контакты с французскими революционными элементами. Оптимизм оказался ложным: до марта 1920 года дело не пошло дальше бесед о необходимости усиления пропаганды и установления более тесных связей с коммунистами других стран и Западноевропейским секретариатом ИККИ. В то же время, как явствует из телеграммы Максима Литвинова наркому иностранных дел РСФСР Георгию Васильевичу Чичерину от 14 декабря 1919 года, Александр Абрамович выступил против принятия в Коминтерн Французской коммунистической партии Раймона Перика, созданной в июне того же года и объединявшей анархо-синдикалистов, склонных к индивидуальному террору[48]. Этьен Лякост, член Центрального комитета этой партии, сумел, наладив контакты с Москвой, создать рекламу сторонникам Перика как людям, свободным от пут оппортунизма и влиятельным в рабочей среде.

Отсутствие необходимых материальных средств обрекло на провал все первоначальные попытки создать печатный орган или хотя бы выпустить серию брошюр. Вплоть до съезда Социалистической партии (официально именовалась SFIO — СФИО) в Страсбурге, прошедшего в конце февраля, представителям Коминтерна не удавалось реально влиять на ход событий в рабочем движении Франции: желание активно участвовать в политической борьбе воспринималось холодно, а о принимаемых решениях их информировали уже после свершившегося.

Съезд в Страсбурге принял решение о выходе из II (Бёрнского) Интернационала. Однако резолюция левых о вступлении в III Коммунистический интернационал не нашла поддержки большинства делегатов. В то же время съезд направил двух своих представителей — Марселя Кашена и Людовика-Оскара Фроссара — в Советскую Россию для изучения возможностей сближения с Коминтерном. Вот как оценил ситуацию некоторое время спустя Абрамович в своем письме в Москву: «Во Франции работа двинулась с мертвой точки. Комитет III Интерн[ационала], если еще не является в самом деле партией… лишь принадлежит к конгломерату партий, которой является Французская социалистическая партия. Но сожительство становится все более и более невозможным. Массы не доверяют центристам, и приходится все больше думать, что раскол в партии неминуем. Мы не форсируем событий, а для того, чтобы не быть застигнутыми врасплох, образуем нами организации, сплачиваем нами силы и стараемся в случае, если нам придется подвергнуться ампутации, чтобы мы вышли из этого положения более сильными»[49].

Действительно, со времени Страсбургского съезда влияние Альбрехта на формирование коммунистического движения во Франции усиливается, однако обозначилась новая проблема: он безнадежно испортил отношения с остальными четырьмя эмиссарами Коминтерна, вместе составлявшими так называемую «Французскую делегацию Западноевропейского секретариата Коминтерна». Первоначально в этот организм, помимо Альбрехта, входили И. П. Степанов и некто Пьери — под этим псевдонимом, возможно, скрывался кассир делегации по фамилии Стон. А. Е. Абрамович упоминает его в одном из своих заявлений в Исполком Коминтерна[50]. О встрече в Париже в конце июля 1920 года с представителем ИККИ по фамилии Стон по вопросам финансирования пропагандистской деятельности французского комсомола вспоминал восемь лет спустя в своей книге порвавший с коммунизмом Морис Ляпорт. Переговоры, проходившие в одной из квартир на верхнем этаже старого дома на улице Сен-Жак, закончились полным согласием. Стон, которого М. Ляпорт описывает как «бритого наголо человека, с лицом, совершенно изъеденным перенесенной когда-то оспой»[51], уведомил последнего, что будет лично заниматься финансовой отчетностью руководства Коммунистического союза молодежи Франции.

Не исключено, что фамилию Стон использовал прибывший в 1919 году во Францию сотрудник Российского телеграфного агентства (РОСТА) Владимир Иванович Федоров (псевдоним Забрежнев). В прошлом видный анархист и масон, он длительное время проживал в эмиграции, в основном в Париже. Вступив в 1919 году в РКП(б), Владимир Забрежнев стал доверенным лицом самого В. И. Ленина. В чемодане с двойным дном В. И. Забрежнев привез 9 бриллиантов, в том числе два по 12,17 карата каждый. Обладая такими драгоценностями, он автоматически становился главным финансистом французских единомышленников Москвы. В 1921–1922 годах В. И. Забрежнев заведовал отделом печати НКИД, а в 1922–1923 годах являлся начальником Научно-технического отдела ОГПУ — и это говорит о многом. В 1926–1927 годах он находился в составе советской торгово-дипломатической миссии в китайском городе Урумчи, в конце 1920-х годов умудрился стать заместителем директора Эрмитажа по научной части и даже временно исполняющим обязанности директора Эрмитажа. С 1930 по 1932 год был заместителем директора Института мозга и Института имени Лесгафта в Ленинграде, а с 1932 года вплоть до ареста в августе 1938 года работал цензором в Леноблглавлите.

Во второй половине марта 1920 года состав делегации пополнился еще двумя коминтерновцами, Владимиром Деготем и Софьей Соколовской. О Владимире Александровиче Деготе речь пойдет в четвертой главе, а о Софье Ивановне Соколовской скажем несколько слов здесь. Она родилась 29 марта 1894 года в Одессе в семье адвоката и служащей городской бактериологической станции. Родители Сони в молодости принимали участие в народническом движении. Мать — Людмила Ивановна (в девичестве Лисенко) даже подверглась административной ссылке по делу ученика Н.Г. Чернышевского Германа Александровича Лопатина. Поэтому нет ничего удивительного в том, что до 18-летнего возраста Софья Соколовская сочувствовала партии социалистов-революционеров (эсеров), считавших себя наследниками народнической идеи. Однако постепенно в ее мировоззрении наступает перелом, и в 1915 году слушательницей юридического факультета Высших женских Бестужевских курсов она вступает в большевистскую фракцию РСДРП. С мая 1917 года С.И. Соколовская — член Черниговского губкома партии, а с захватом власти большевиками становится председателем Черниговского Совета рабочих депутатов. Она избиралась делегатом I, а затем и II съездов компартии Украины, по окончании которого была направлена не без ведома И.В. Сталина на нелегальную работу в Одессу (ноябрь 1918 года). Здесь С.И. Соколовская под псевдонимом Елены Кирилловны Светловой вошла в состав местного обкома и самым активным образом занялась организацией коммунистической пропаганды среди солдат и матросов экспедиционного корпуса стран Антанты, оккупировавшего город. Одесский коммунист-подпольщик Филипп Ефимович Балкун впоследствии вспоминал: «…Елена Соколовская. Всегда спокойная, бесстрашная. Она, бывало, сидит на «явке», держа возле себя пачку папирос и печать областкома. Она деловито инструктировала товарищей из провинции. Давала им деньги, мандат и прощалась с ними, а если с ней случалось какое-нибудь приключение, то она это рассказывала не иначе как со смехом, и прекрасные глаза блестели от радости и смеха, и не раз нам, мужчинам, приходилось краснеть, когда мы не решались ходить так поздно ночью, а Елена ходила»[52].

Когда установилась советская власть, распространился слух, в том числе и в партийных кругах, что С. И. Соколовская порой лично наблюдала за казнью видных контрреволюционеров. Позже его добросовестно воспроизвел в своей книге свидетель революционных событий в России француз Марсель Боди[53]. С этой информацией перекликается замечание коминтерновца Виктора Сержа (наст. фам. Кибальчич). В «Воспоминаниях революционера» среди лиц, запомнившихся ему в период работы III Конгресса Коминтерна, он отметил «маленькую белокурую чекистку из Одессы, о кровавой жестокости которой ходили слухи»[54]. Имелась в виду, конечно же, Софья Соколовская, которая, как документально установлено, работала на Конгрессе переводчицей в редакционной комиссии французской делегации.

Вряд ли, однако, эти пересуды соответствовали действительности — в годы Гражданской войны почти в каждом губернском городе находилась «красная ведьма», за спиной которой шептали, что она участвует в расстрелах арестованных в подвалах ЧК[55]. Вероятно, мы имеем дело с образчиком народной мифологии, активно использующей контрасты. Кровь «вопиет» сильней, когда к ней причастны хрупкие женские руки!

В декабре 1919 года, следуя полученной директиве, С. И. Соколовская вместе с В. А. Деготем выехала в Италию, а потом и Францию, где ей поручили наладить связь французских сторонников Коминтерна из провинции с Парижем, а также подготовку пропагандистских материалов о Советской России.

После возвращения из-за границы и участия по поручению ЦК РКП(б) в работе III Конгресса Коминтерна С. Соколовская получила должность заместителя заведующего Мосгубполитпросветом. К этому времени часть ее подпольного псевдонима — Елена Кирилловна — стала официальным именем и отчеством (кстати, это отразилось уже в воспоминаниях Филиппа Балкуна). С 1925 года она работала инструктором Сокольнического райкома МГК РКП(б), а затем — в Московском областном комитете партии. В 1930 году перешла в аппарат Центральной контрольной комиссии — Рабоче-крестьянской инспекции (ЦКК-РКИ). На XVI съезде избиралась членом ЦКК ВКП(б). В 1935 году С. И. Соколовскую назначили директором студии «Мосфильм». Как оказалось, это была ее последняя должность: в 1937 году С. И. Соколовскую арестовали, а 26 августа 1938 года — расстреляли. «Французская шпионка» — так отозвался о ней И. В. Сталин в беседе с Георгием Димитровым 7 ноября 1937 года[56].

По согласованию с остальными членами делегации Альбрехт должен был отвечать за связи с руководством французских рабочих организаций, включая СФИО, а также за переписку с инстанциями Коминтерна. Однако быстро нашедшие общий язык В. Деготь, С. Соколовская и И. П. Степанов тут же стали использовать любой удобный случай для отправки в Москву и Берлин, где находился Западноевропейский секретариат ИККИ, собственных корреспонденций.

Неясно, что явилось первопричиной конфликта в группе коминтерновцев: соперничество или же реальные просчеты в работе. Сам Альбрехт утверждал, что расхождения выявились прежде всего относительно принципа взаимоотношений с французами. Если он придерживался метода максимальной интеграции с Комитетом III Интернационала, то В. Деготь и остальные настаивали на организационной самостоятельности лосланцев Коминтерна. В то же время Альбрехт не упустил случая передать в Москву сплетню о финансовой нечистоплотности В. Деготя в период его работы в Одессе[57].

В середине апреля Абрамович покинул Францию, отправившись в Милан. Там он встретился с коминтерновцами Николаем Марковичем Любарским и Даниилом Семеновичем Риделем, занимавшимися налаживанием связей с итальянскими крайне левыми элементами. «В Италии я видел революционные массы и оппортунистических вождей, — писал в отчете А. Абрамович. — Массы хотят действовать и освобождаться, но партия (т. е. Итальянская социалистическая партия. — М. П.) держит их крепко в руках и ни за что не желает двигаться. Так, например, за неделю до 1-го (первого) мая в Турине разгорелась генеральная забастовка, партия приняла отрицательное отношение по отношению к ней, и ни слова не сказала в своей печати. Парламент ничего не дал массам. Они всем разочарованы»[58].

Из Италии А. Е. Абрамович поехал в Вену, потом в Чехословакию, а затем через Берлин, где он посетил Западноевропейский секретариат, выехал в Россию. 30 июня 1920 года он был на приеме у В. И. Ленина, а через две недели перебрался в Петроград, чтобы в качестве делегата от французского Комитета III Интернационала принять участие с совещательным голосом в работе II Конгресса Коминтерна.

8 августа 1920 года Малое бюро ИККИ назначило А. Е. Абрамовича наряду с Н. М. Любарским и Антоном Михайловичем Геллером представителями ИККИ в романских странах: Франции, Бельгии, Люксембурге, Италии, Испании и Португалии[59].

Произошло это несмотря на энергичное противодействие И. П. Степанова, также находившегося в тот момент в России. В специальном заявлении, сделанном Исполкому Коминтерна 30 июля, И.П. Степанов писал: «…Чтобы избежать печальные последствия странных недоразумений и помешать, чтобы злоупотребляли авторитетом Исполкома 3-го Ин[тернацио]нала, я считаю своим партийным долгом предупредить Вас насчет тов[арища] Абрамовича и настоятельно просить Вас никуда его не посылать до тех пор, пока не будет Вам возможно серьезно и детально обсудить вопрос о посылке делегатов вообще и о посылке делегатов во Францию в частности. Ибо, по моему глубокому убеждению и на основании личных наблюдений во время почти 8 месяч[ной] совместной работы с тов[арищем] Абрамов[и чем], этот последний, вопреки всех усилий и хороших намерений, не в состоянии сделать то, что необходимо»[60].

9 августа И. П. Степанов отправил еще одно заявление, в котором, настаивая на личной встрече с руководителями Коминтерна, среди прочего, мотивировал свою просьбу желанием «самым серьезным образом привлечь Ваше внимание к тов. Абрамовичу и его деятельности, польза от которой — более чем сомнительна»[61]. Г.Е. Зиновьев, ознакомившись с заявлением, решил вызвать 11 августа И. П. Степанова на заседание Малого бюро ИККИ, однако сведений, явился ли тот на заседание в назначенный день для разбора дела, обнаружить не удалось.

Не позже ноября с паспортом на имя чеха Франтишека Залевского А. Абрамович приехал во Францию и присутствовал на заседаниях съезда СФИО в городе Туре, где решался вопрос о присоединении к III Интернационалу.

Противники Коминтерна пытались использовать присланную на съезд телеграмму за подписью Г. Зиновьева, В. Ленина, Н. Бухарина, Л. Троцкого, напичканную грубыми обвинениями против занимавших в партии центристские позиции Жана Лонге и Поля Фора: «Проект резолюции, подписанный Лонге и Полем Фором, свидетельствует о том, что Лонге и его группа не испытывают никакого желания размежеваться с реформизмом. Они были и остаются убежденными проводниками буржуазного влияния на пролетариат»[62]. Полю Вайян-Кутюрье пришлось от имени левых заявить, что телеграмма ИККИ принимается как осуждение политики правых и центра и что исключения за прошлые ошибки из партии не предусматриваются.

Хотя подавляющим большинством (3208 мандатов против 1022) все же было принято решение о вхождении в III Интернационал, у многих его сторонников закралась мысль, что бестактность письма объясняется неспособностью эмиссаров Москвы объективно освещать ситуацию во французском рабочем движении. Побывавшая на съезде немецкая коммунистка Клара Цеткин писала по этому поводу В. И. Ленину из Берлина 25 января 1921 года: «Старые и новые коммунисты просили меня передать Вам и другую жалобу. И те, и другие возлагают вину за неудачное вмешательство Исполк[ома] на счет плохо ориентирующих отчетов. Они считают, что если Вы не можете послать во Францию людей, которые могли бы занять объективную позицию, давать всему правильную историческую и политическую оценку, верно характеризовать события и оценивать людей, то лучше было бы не посылать туда товарищей. Я взяла Абрам[овича] под защиту от повторяющихся упреков. По моему мнению, в ситуации перед объединением в п[артию] он вел себя совершенно корректно. Но здесь не верят в его способность давать верную информацию.

Все же надо признать, что он добросовестно выполняет Ваши указания, работает мужественно и самоотверженно»[63].

Итоги съезда в Туре были большой победой сторонников Москвы: из 178 372 членов СФИО в образовавшуюся коммунистическую партию перешли свыше 130 тысяч, тогда как решили сохранить «старый дом», то есть социалистическую партию, лишь около 30 тысяч.

В воскресенье, 30 января 1921 года, А. Абрамович вместе с женой Зельмой Бертынь и семимесячным сыном Александром были арестованы в Ницце[64] по обвинению во въезде в страну по подложным документам. За А. Е. Абрамовичем усиленно следили еще со времени окончания съезда в Туре. Ему удалось пробраться незамеченным в Италию, где он посетил съезд социалистов в Ливорно, однако по возвращении во Францию угодил прямо в руки полиции. Неосторожные откровения Альбрехта своему сокамернику — бывшему директору пацифистской газеты «Ля Веритэ» Пьеру Менье — стали поводом для развертывания французскими правыми пропагандистской кампании о «золоте Москвы»[65]. Писали о 14 миллионах франков. Морис Ляпорт в своей книге назвал сумму 945 тысяч[66]. На самом деле в распоряженииА. Е. Абрамовича было не более 600 тысяч, две трети из которых следовало передать в другие страны.

Около двух недель А. Е. Абрамович содержался в тюрьме города Ниццы, затем его перевели в парижскую тюрьму «Сантэ». Зельму Бертынь с ребенком поместили в другую столичную тюрьму — «Сен-Лазер».

По делу Залевского были арестованы 18 французских граждан, в том числе два члена руководства ФКП: Амедей Дюнуа и Антуан Кер, пытавшиеся получить в «Америкен Экспресс Бэнк» по подписанным А. Абрамовичем чекам деньги. Полицией были задержаны также И. П. Степанов (под фамилией Лебедев), вскоре отпущенный, и коминтерновец сербского происхождения Радомир Вуйович[67], высланный из Франции после трехмесячного заключения. Однако А.Е. Абрамович сумел вывернуться, заявив следователю Жуслену, что выявленная сумма предназначалась для издания большого популярного журнала.

В начале мая Абрамовича выпустили из тюрьмы, чтобы депортировать в Швейцарию. 17 июля 1921 года он прибыл в Россию, а уже 24 июля 1921 года Малое бюро ИККИ назначило его заместителем управляющего делами ИККИ. Вскоре он, однако, был направлен представителем в Эстонию. Затем решением ГТсезидиума ИККИ от 16 декабря 1922 года А. Абрамовича перебросили в распоряжение Балканской коммунистической федерации в Вену[68], где он пробыл до сентября 1924 года и несколько раз выезжал в Болгарию. В частности, 22–24 августа 1923 года он присутствовал на созванном в Софии заседании Исполкома БКФ, на котором было принято решение оказать помощь балканским компартиям в выработке конкретных директив по реализации политики единого фронта и лозунга рабоче-крестьянского правительства. Именно в это время у него появился новый псевдоним — Четуев[69].

В сентябре 1924 года по собственной просьбе (это было вполне в духе времени), считая, что «оторвался от масс»[70], Абрамович уволился из аппарата ИККИ и по направлению ЦК РКП(б) проработал полгода инструктором Екатеринославского губернского комитета партии. 4 апреля 1925 года А. Абрамович возвратился на работу в Коминтерн, где его определили в Организационный отдел, а после смерти в ночь на 2 августа 1925 года Павла Александровича Вомпе доверили руководство Отделом международной связи (ОМС) ИККИ. Особого рвения А. Е. Абрамович на этом посту не проявлял, и фактически всю работу за него вел секретарь ОМС Грегор Вуйович, родной брат уже упоминавшегося Радомира Вуйовича. Делу это, разумеется, не способствовало.

Этот отдел был создан в 1920 году по решению II Конгресса Коммунистического интернационала. С помощью курьеров и агентов на местах он обеспечивал оперативный обмен информацией между ИККИ и компартиями, а также отвечал за переправку финансовых средств. Кроме того, ОМС занимался технической подготовкой вояжей московских эмиссаров и посланцев компартий, разрабатывая для них маршруты путей и обеспечивая явками и фальшивыми документами.

25 августа 1925 года секретарь Исполкома Коммунистического интернационала молодежи (КИМ) Виссарион Ломинадзе обратился к секретарю ИККИ Отто Куусинену и Председателю ИККИ Г.Е. Зиновьеву с заявлением, в котором подверг резкой критике деятельность как московского аппарата ОМС, так и его берлинского и венского пунктов. Каплей, переполнившей, чашу негодования В. Ломинадзе, стали злоключения сотрудника ИККИМ Иосифа Давыдовича Мазута (1899–1937), который был задержан на пароходе германской полицией и провел восемь дней в гамбургской кутузке, поскольку не получил от представителя ОМС в Берлине Александра Лазаревича Абрамова (псевдоним Миров) нужных документов.

«Т[оваршц] Иоганн, — писал В. Ломинадзе о другом агенте ИККИМ, — арестованный сейчас в Голландии… получил какую-то дрянную бумажонку, которая осложнит его положение, тогда как все это можно было устроить вполне легально.

Со своей стороны я добавлю еще несколько фактов, — продолжал секретарь ИККИМ. — Я, уезжая из Берлина в Прагу, получил две явки в Прагу от того же т. Мирова. Обе оказались совершенно фантастическими, и я, конечно, позорно провалился бы в Праге, не возьми я случайно одного частного адреса у частного знакомого.

Я уже не говорю о том, какое, простите за выражение, б… творилось в Вене до назначения туда вместо знаменитой Нины т[овари]ща Луфта, принимающего теперь очень энергичные меры к исправлению всех гадостей, оставленных в наследство этой самой Ниной. Нина же поехала отдыхать на лучший австрийский курорт, вместо того, чтоб быть преданной немедленно партийному суду»[71].

В объяснительной записке Абрамович вяло оправдывался, утверждая, что он не в состоянии оказывать сотрудникам ИККИМ такую же помощь, как их «старшим» коллегам из ИККИ.

В процитированном выше заявлении В. Ломинадзе упоминается Луфт (он же Яков Матвеевич Март, Нуланс). Настоящая фамилия этого человека была Рудник (1894–1963). Он родился в Киеве. В 1919 году бежал от деникинцев из Крыма во Францию. Там вступил в Комитет III Интернационала, а затем во Французскую коммунистическую партию члена этого комитета Раймона Перика. За активное участие в забастовочном движении отсидел 3 месяца в парижской тюрьме «Сантэ» и 15 октября 1920 года был выслан из страны. Некоторое время работал в Статистическом отделе ИККИ. В феврале 1921 года он вновь оказался во Франции, но уже в качестве нелегального резидента ВЧК. Создал сеть по сбору информации о французской армии и флоте и «окно» на франко-итальянской границе, сумел организовать изготовление паспортов, проник в белоэмигрантские организации. В 1922 году был арестован и после тюремного заключения в январе 1924 года выслан из Франции. Прикомандированный в 1925 году к советскому посольству в Вене Луфт занимался как сотрудник ОМС не только подготовкой явок, но и изготовлением фальшивых паспортов «нуждающимся» коммунистам. Работавшая вместе с мужем в Вене Элизабет Порецки так охарактеризовала Луфта: «Ему было около тридцати пяти лет. Всегда опрятный, подтянутый, он, однако, производил при первом знакомстве странное впечатление: Люфт (так в тексте. — М. П.) находился в состоянии постоянного напряжения — не переставая двигался, когда говорил, в разговоре часто перескакивал с одного языка на другой, не замечая этого, темпераментно жестикулировал, глядя на собеседника глазами, полными огня и страсти. Хотя Люфт и не принадлежал к оппозиции, он часто слишком открыто высказывался о партийном руководстве СССР и разрушительных для партий методах его работы. Кроме того, у него были дружеские отношения с послом Иоффе…»[72]

14 апреля 1926 года А. Е. Абрамович обратился в Секретариат Исполкома Коминтерна с заявлением, в котором попросил освободить его «от обязанностей заведующего ОМС». Довольно путано он объяснял, что используется в Коминтерне неправильно, сидит зачастую без дела, а «добавочная работа в Орготделе, которая… до сих пор представлялась, носит больше номинальный характер…» В заключение он «категорически» требовал «откомандирования в распоряжение ВКП(б)»[73].

В сентябре Абрамович действительно ушел с поста заведующего ОМС, перейдя снова в Орготдел референтом, а 7 января следующего года постановлением Секретариата ИККИ его командировали в Китай в качестве члена Дальневосточного бюро (Дальбюро) ИККИ. В связи с новым назначением А. Е. Абрамович сменил старый псевдоним на Арно.

Кроме А. Е. Абрамовича, представлявшего в Китае ОМС, в Дальбюро в это время входили Г.Н. Войтинский (председатель и представитель ИККИ в Китае), Моисей Григорьевич Рафес (секретарь), Татес Мандалян (представитель Профинтерна), Николай Михайлович Насонов и Николай Алексеевич Фокин, представлявшие в Китае ИККИМ. Моисея Рафеса (1883–1942) нам еще придется упоминать, поэтому воспроизведем здесь характеристику, данную ему Л. Троцким в работе «Кто руководит ныне Коминтерном?», написанной в ссылке в сентябре 1928 года. «Рафес… оказался одинаково способен стать министром Петлюры, как и советником китайской революции. В какой мере он содействовал своей поддержкой гибели петлюровщины, судить не берусь. Но что он сделал все, что мог, для того, чтоб погубить китайскую революцию, об этом свидетельствует каждая строка его отчетов и статей»[74]. Действительно, М. Г. Рафес входил от еврейской социал-демократической партии Бунд в украинскую Директорию, возглавлявшуюся с 11 февраля 1919 года Симоном Петлюрой. В партию большевиков М. Рафес вступил лишь в конце 1919 года. Мы не беремся, в свою очередь, судить о том, насколько способствовал М. Г. Рафес разгрому китайской революции. Заметим лишь, что, как и Лев Троцкий, он стал жертвой сталинского террора: 2 июня 1940 года Моисея Рафеса, уже два года томившегося под следствием, приговорили к 10 годам лишения свободы. Умер он в лагере.

Ознакомившись с ситуацией, Абрамович пришел к выводу, ранее уже озвученному М. Г. Рафесом и H. М. Насоновым: Григорий Наумович Войтинский не обеспечивает интересы Коминтерна в Китае. В письме от 25 февраля 1927 года из Шанхая, где находилась штаб-квартира Дальбюро, Арно, отмечая высокий революционный дух китайских рабочих и ослабление позиций главнокомандующего войсками Гоминьдана Чан Кайши, в то же время упрекал китайское коммунистическое руководство в отсутствии четкой политической линии и сдаче позиций буржуазии. В самом деле, ЦК KIT Китая вместе с его генеральным секретарем Чэнь Дусю (1880–1942) с полного согласия Г. Н. Войтинского стратегически ориентировался на члена ЦИК Гоминьдана, в недавнем прошлом председателя Национального правительства в Кантоне Ван Цзинвэя (1884–1944). Прозванный «джентльменом китайской революции» и «самым красивым китайцем» Ван Цзинвэй почти год находился «в отпуске по болезни» за границей и вернулся в страну лишь в начале апреля. Лидеры КП Китая надеялись, что Ван Цзинвэй сможет противостоять Чан Кайши, уже успевшему продемонстрировать диктаторские замашки и приверженность антикоммунизму[75]. «Вместо того, чтобы дать партии ясную директиву, он (т. е. Войтинский. — М. П.) их запутывает самым пошлым дипломатничаньем. Авторитет русских товарищей, по заявлению членов ЦК партии, весьма пал. Так как, во-первых, представитель ИККИ интригует, а в Китае это худшее, что можно сделать; 2) у представителя ИККИ нет линии, и он вполне разделяет вину за ту неясность резолюций и работы ЦК до сих пор; 3) он работает под впечатлением и дезорганизует работу ЦК партии»[76], — подчеркивал Арно.

В этом же письме он сообщал о разразившейся 19 февраля в Шанхае в связи со слухами о победах приближающихся гоминьдановских войск всеобщей забастовке. С досадой он констатировал, что компартия не пожелала возглавить стихийно перераставшее в «вооруженное восстание» движение масс, и «забастовка прекратилась по точному указанию ЦК».

Реакция Москвы на полученную информацию свидетельствовала о том, что в обозначившемся противостоянии она была склонна доверять скорее Г. Н. Войтинскому. Последнему 7 марта ИККИ адресовал телеграмму, в которой «категорически» возражал «против всеобщей стачки до прибытия в Шанхай кантонских войск». Телеграмма завершалась следующим пассажем: «…нельзя давать бить себя по частям. Настаиваем на выполнении этой директивы».

Все же, несмотря на предостережения Москвы, Шанхай был освобожден жителями города до прихода гоминьдановских войск.

17 марта вместе с Н. Насоновым и Н. Фокиным Александр Абрамович направил в Москву новое послание, выдержанное в еще более резкой тонально сти. «События последних месяцев… — писали эмиссары Коминтерна, — окончательно убедили нас, что теперешнее руководство Китайской коммунистической партии неспособно вести твердую коммунистическую политику, столь необходимую в крайне осложнившихся политических условиях. В руководстве партии имеется группа, которая определенно тянет партию вправо, на путь ликвидаторства, и эту группу и ее линию поддерживает представитель ИККИ. Кризис, возникший в партии, будет чем дальше, тем больше углубляться и, если ИККИ не вмешается немедленно, может иметь тяжелые последствия как для партии, так и для китайской революции. Причину кризиса надо искать в том, что верхи китайской партии рассматривали до сих пор и рассматривают еще китайскую революцию как революцию буржуазную, от которой, кроме свобод и небольшого улучшения экономического положения, нечего ожидать, они не верят в социалистический путь развития китайской революции, так как не верят в китайский пролетариат и крестьянство, не верят в массы и массовое действие». Авторы послания критиковали не только, Г. Войтинского, но и работавшего главным политическим советником ЦИК Гоминьдана Михаила Марковича Бородина (наст, фам. Грузенберг). Кстати, его переводчиком в Кантоне был будущий вождь вьетнамских коммунистов Хо Ши Мин, работавший под фамилией Ниловский. М. М. Бородина характеризовали «как коммуниста, очень похожего на левого гоминьдановца; и, как всякий мелкобуржуазный революционер, он подвержен колебаниям большой амплитуды». Правда, тут же указывалось и обстоятельство, требовавшее более осторожного подхода к М. Бородину: «При всех своих недостатках, при всей своей убогости и беспринципности, Бородин все же олицетворяет сегодня левое крыло Гоминьдана, с одной стороны, и СССР — с другой». А. Абрамович и его единомышленники считали необходимым «не только снять т. В[ойтинского], но и послать сюда работника более крупного, который мог бы быть одновременно и представителем ИККИ, и руководить Бородиным»[77].