Море, грезы и «проза жизни»

Море, грезы и «проза жизни»

Странное ощущение испытал я в этом полете. Виною тому — утро и море.

Солнце высекало из неподвижной водяной глади мириады огненных брызг. Золотистый туман над берегом таял, уползал в белые приодесские лиманы, и над всей степью — от края и до края — стояла звенящая, непостижимая тишина.

И даже рев стартующих истребителей не ассоциировался с войной: словно где-то в 39-м или 40-м на зеленом поле Тушина уходили в высоту спортивные скоростные машины.

Что-то сдвинулось в душе. Сказалось все: и выход к государственным границам, и удивление — прошел через такие адовы круги, а остался жив, — и радость победных сводок с фронтов, и ощущение счастья, что победа — не за горами.

Нет, мы не обольщали себя. Знали: впереди еще — и кровь, и утраты. И не все из нас вернутся домой.

Но на войне нельзя жить одними горестными раздумьями. Жизнь — она везде жизнь. А мы были молоды. Поэтому и в оптимизме нам нельзя было отказать. И это, несмотря на то, что мы давали себе ясный отчет в том, что те из фашистских летчиков, кто уцелел в Севастополе или над Кубанью, так, за «здорово живешь», не сдадутся в конце пути.

А цель близка, и рассвет близок, и долгожданный мир, где не бьют орудия и не рвутся ежеминутно тяжелые бомбы…

Я даже размечтался об этой другой, пока нереальной своей жизни, когда аэродром остался уже позади и наши машины легли на боевой курс к берегам Румынии.

«Пойду учиться, — думал я… — Вначале, конечно, отдохну. Хорошо отдохну. Махну куда-нибудь на Волгу, Или на Черное море. Конечно же, на Черное море…»

Я не представлял его спокойным, с золотыми бухтами пляжей, с рокотом волн, а не авиационных моторов. Без черного дыма горящей севастопольской панорамы, без грохота боев над Туапсе. «Придется привыкать», — усмехнулся я. Впрочем, разве трудно привыкать к прекрасному?..

— «Ястреб»! Я — «Волна»! Как меня слышите?

— Я — «Ястреб». Слышу отлично.

— Приближаемся к цели. Может быть, разделимся? — в наушниках голос Локинского.

Оглядываю горизонт.

Пожалуй, Локинский прав. Первая волна самолетов ударит по пирсам из-за холмов. На всякий случай следует прикрыть ее со стороны города. Серьезных атак «мессеров» мы не ожидали. Но внезапный удар даже двух-трех опытных асов может стоить дорого.

— Прикрой от города.

— Есть!

Вижу, как Локинский и его ведомый отваливают от армады машин и берут мористее. Они подойдут к цели слева.

— Приготовиться.

Бросаю самолет вперед.

Проплывают под крыльями пляжи, какие-то постройки. Но вот — длинные ленты причалов. Лес мачт.

Видим, как моряки явно суетятся. Маленький буксир тянет к выходу из ковша порта транспорт.

Сейнеры, как жуки, расползаются в разные стороны. Все ясно — рассредоточиваются.

«Як» резко встряхивает, и сразу сотни разноцветных тюльпанов расцвели по синеве неба: зенитчики открыли по нашим самолетам огонь. К нам тянутся белые, зеленые, красные трассы.

— Атака!..

«Роли» у нас распределены заранее, и только непосвященному кажется, что армада машин разваливается хаотично и бессистемно. Гриб обрушивается на батареи. Я беру на себя корабли.

Не проходит и минуты — внизу море огня. Из черных клубов дыма летят к небу какие-то бесформенные куски железа, искореженные пароходные трубы, разбитые мачты. Второй заход. Третий…

Целей уже не разобрать. В глазах — одно ревущее и все пожирающее пламя.

— Ложиться на обратный курс!..

Команду приходится повторять несколько раз. Увлеченные боем летчики не сразу понимают, что от них хотят.

Неожиданно из рваных облаков гари появляется «як» Локинского. В наушниках гремит его голос:

— Почему домой? Боеприпасов еще много!..

— Обратно пойдем над дорогами.

— Ясно…

Оглядываю строй машин. Пытаюсь их сосчитать. Вроде бы потерь нет. Отлично! Научились ребята воевать! Пригодилась им и севастопольская «арифметика» и многочисленные «синяки и шишки», полученные молодыми по неопытности.

Степь кажется безлюдной. Внизу — как лоскутное одеяло — узкие клочки крестьянской земли. Так непохожие на наши бескрайние колхозные поля.

«Утюжим» воздух десять минут.

Поиск, кажется, безрезультатен. Ничего — «достойного» нашего внимания.

Но что это? На дороге, извиваясь, ползет гигантская гусеница.

Снижаюсь.

Видны повозки, цистерны, автомашины с солдатами.

Видимо, заметили нас: грузовики мчат в степь. Солдаты выпрыгивают на землю, ищут рытвины и овраги. Встают на дыбы лошади.

Проходим над землей почти на бреющем. В прицеле — машина. Нажимаю гашетку, сноп огня, клубы иссиня-черного дыма.

Вырываюсь из этого хаоса, повторяю заход, и только сейчас замечаю орудия. Их успели оттянуть к кустарнику. Сейчас нужна особо точная работа. Сжимаю ручку: так, что дрожь мотора передается, кажется, в самое сердце. Словно я и машина — одно целое.

Бью из пушки. Ребята поддерживают эрэсами…

На вираже оглядываюсь: разбитые лафеты, искореженные стволы. Колеса, раскиданные по земле.

Когда мы взяли курс на восток и в бензобаках горючего осталось, что называется, в обрез, только чтобы дотянуть до аэродрома, я заметил в крыле пробоину. Значит, не миновал меня все-таки шальной осколок…

Но на войне не считаются осколки, прошедшие мимо самого летчика. Раз машина послушна, поет мотор — значит все в порядке. Значит, мы еще повоюем!