Еще повоюем

Еще повоюем

Моим боевым друзьям,

павшим и живым, —

посвящаю

1

Трудно расставаться с боевыми товарищами, если с ними исходил сотни партизанских стежек-дорожек, исползал десятки километров у вражеских гарнизонов, у «железки», у тех объектов, которые надо было «колошматить» или стереть с нашей земли. Еще тяжелее и до слез обидно провожать их, когда сам не можешь идти вместе с ними. Правда, с километр, сжав зубы от боли, я все же проковылял следом. Неуемно ныли ноги, обмороженные во время блокады.

Назад шел медленно, неуклюже загребая стопами прошлогоднюю листву, кое-где уже пронзенную зелеными стрелами лесной травы. А они, мои друзья из группы Дмитрия Кистенева, — братья-разведчики Федор, Иван и Сергей Новицкие, Анатолий Медведев, Анна Павлюченко, Валентина Пашковская и еще десять человек, удачно вышедшие из блокады, спешили. Партизанская присяга, долг звали их в свою 3-ю Белорусскую бригаду. Вчера вечером прибыл связной от Аркадия Яковлевича Марченко. Комбриг знал, где расположились переждавшие блокаду партизанские группы, и вот теперь приказал явиться к месту сбора в Россонский район. Это за добрую сотню километров от наших родных мест, где мои друзья-разведчики укрывали меня после жестокой блокады в начале весны 1943 года.

Уходя, друзья махали мне руками, поднимали над головой автоматы и винтовки — прощались… А совсем недавно, когда действовали в составе бригады, такой жест означал: «Кто ты?» И хотелось теперь крикнуть им: «Да что вы, ребята, не узнаете? Я же — ваш, разведчик…»

Эх, ноги, ноги! В те невообразимо тяжелые часы вражеской блокады, когда прятался от карателей под выворотнем, казалось, все делал, чтобы спасти вас. Шевелил пальцами, напрягал мышцы, изо всей силы старался «работать» ими. Особенно, когда ночной ядреный мороз начинал прихватывать мое тело. Но не уберег ноги…

Мои боевые поплечники уже входили в густой перелесок, но все еще оглядывались назад и махали нам. Мы с сестрой Ниной стояли на опушке и тоже напутствовали их взмахами рук, вроде бодрыми взмахами. А на душе кошки скребли. Тот, кто был больным или раненым, поймет меня, мою сестру, которая осталась здесь. Ради меня осталась.

Невыносимо трудными были эти семь дней после ухода моих товарищей! Ковылял по лесу, выглядывал на опушку, откуда виднелась родная хата с забитыми крест-накрест окнами и дырявым фронтоном, — доски пошли на гроб отцу… Тяжелыми были встречи с матерью и младшими братьями. Это из-за меня — сына и брата-партизана — враги убили отца, и теперь родные часто при опасности убегали из дому и ютились в чужих углах. Конечно, люди не обижали их, наоборот, помогали, чем только могли. Но семье сейчас приходилось нелегко.

Ноги по-прежнему сильно болели, а то вдруг ни с того ни с сего деревенели. Никакие мази-снадобья, приготовленные деревенскими врачевателями, пока не помогали. Но вот однажды, сидя у огромного муравейника, ожившего после длиннющей зимы, я случайно сунул в него ногу (примостился на пеньке и грел ее на солнышке). Десятки муравьев тут же набросились на нее, еще отливавшую слабым синюшным оттенком, и начали жалить. Сначала я ничего не почувствовал, потом ощутил тонкое покалывание. Затем, отойдя от муравейника, блаженно растянулся на солнечной полянке, сняв валенки и засучив до колен брюки. Автомат лежал рядом, у правой руки: Нина ушла в деревню, и я нес самоохрану.

Муравьиные укусы или щедрое солнце, а может, какое-либо из очередных «зельев», безапелляционно «приписанных» неугомонной матерью, были тому причиной, что мне стало хорошо, и я уснул. Впервые по-настоящему уснул после ухода моих товарищей в Россонский район. Правда, спал недолго, но проснулся бодрым, вроде вовсе и не больной. Несколько дней кряду приходил к тому муравьиному стожку возле солнечной полянки. Так вот и до сих пор не знаю, почему ко мне вдруг пришла бодрость и начали постепенно «оттаивать» обмороженные ноги. Может, причиной этому явились весна с ее ярким солнцем и многоцветьем или постоянные «ванны» у муравейника, или мази, которыми каждый день натирала мои ноги сестра? А возможно, повлиял на мое выздоровление, как сейчас говорят, психологический фактор: через неделю из наших мест должна была уйти группа Евгения Крахмалова (из Сиротинской бригады, позднее — имени С. М. Коротника), отбившаяся во время блокады от своих отрядов. С ней собирались отправиться и последние знакомые ребята из окрестных деревень. Что тогда делать мне, одному?..

2

Солнечным утром в конце мая 1943 года мы вышли в путь. За плечами вещмешки, под завязочку набитые нехитрой домашней провизией, сменным бельем и прочей мелочью, так необходимой в партизанской жизни. У каждого — винтовка или автомат, тщательно почищенные и смазанные. Правда, с патронами было худо: ушли запасы на последние засады и небольшие операции.

Уходили из родных мест, а настроение у всех бодрое. И если бы в ту минуту кто-либо сказал, что некоторые из нас уже больше никогда не увидят своих отцов и матерей, братьев и сестер или вернутся сюда израненными и калеками, мы поверили бы не сразу, хотя видели уже немало смертей и увечий. Молодость брала свое. Мы были оптимистично настроены, каждый надеялся, что он вернется живым.

На все голоса заливались птицы, высоко в небе описывали медленные круги вернувшиеся аисты, пробовала свой голос невидимая кукушка. Партизаны торопливо и беспечно шагали по лесной дороге. Пожалуй, особо спешить и не стоило: всего восемь километров до бочкановского леса — места сбора бригады имени В. И. Ленина. В ее состав к этому времени вошли некоторые отряды Сиротинской бригады. Торопились ребята потому, что соскучились по своим друзьям-товарищам, не терпелось встретиться, узнать новости, слиться в большое формирование и продолжать борьбу с врагом. Ну а беспечность — то, что шагали без всякой разведки и дозора, громко разговаривали и смеялись, — тоже вполне объяснима. Лес, куда мы направлялись, хотя и небольшой, но недоступный для гитлеровцев. Он располагался в треугольнике Ровное — Козьяны — Волотовки. Вражеские танки, машины и даже пехота не могли войти в него, потому что со стороны деревень Ровное, Стариновичи и Волотовки его отрезали непроходимые болота. В этом месте командование бригады собирало свои силы, разрозненные в кровопролитных боях весной 1943 года.

Весело шагали ребята — шутили, смеялись. Нина, сестра моя, шла впереди меня, изредка оглядывалась. Я тут же принимал бодрый вид, улыбался ей: дескать, все в порядке, шагаем, сестричка! Ей-то что: во-он с той, пусть и тощей, санитарной сумкой через плечо с радостью примут в любой отряд. Меня, конечно, тоже примут: все-таки знакомых ребят много. Но я хочу к разведчикам. В своей бригаде меня знали, мне верили — там обязательно опять попал бы к тем, с кем дни и ночи вел нелегкий поиск. Среди «чужих» — я не раз убеждался в этом — попасть в разведчики не просто. Допустим, Евгений Крахмалов упросит бригадное начальство направить меня в разведку. Но ко мне станут долго присматриваться да приглядываться: какой я человек и товарищ, и боец, и каков «нюх» у меня. По себе знаю: пока не определишь, что собой представляет новичок, не возьмешь его в разведку. Это и понятно: рядом должен быть надежный человек, который готов, не жалея собственной жизни, драться за тебя, а ты — за него. Такая «притирочка» длится не один день…

Шумно было в лесу под Бочканами в тот день, да и не тише на следующий. Горели костры, сидели и ходили группами партизаны, здоровались, обнимались, будто не виделись годы. У костров пекли картошку, готовили какое-то варево в еще не закопченных котелках, чистили оружие. У всех одежда и обувь подогнанные, аккуратно залатанные. Хотя ребята и не сидели без дела в эти весенние дни, но каждый, уходя из родных мест, постарался привести себя в порядок.

Нашу группу тоже встретили, как близких, дорогих друзей, оставшихся в живых. Нашлось и немало знакомых. Они интересовались, где был в партизанах, как прошли блокадные дни, чем занимался в начале весны. Я предусмотрительно, да и не хотелось людям портить доброе настроение, умалчивал о том, что впервые за длинные-предлинные дни и ночи смог преодолеть на своих ногах эти восемь километров.

Отвыкшие от такой дороги, нетренированные ноги все же ныли. Но я торопил Евгения Крахмалова: хотелось скорее определиться.

Шалаш комбрига стоял чуть в стороне от других. Возле него не сновали партизаны, не горели костры.

Каждый понимал: командование бригады занято важным делом — собирает в одно целое все свои мелкие группы, разбросанные в период тяжелой блокады в разных местах.

У шалаша на чурбанах сидели двое. Крахмалов по всей форме попросил разрешения обратиться. Поднялся человек в военной гимнастерке, перекрещенной новой портупеей. Стройный, подтянутый, свежий воротничок на уже загорелой шее — по всему видно, кадровый командир. Это был комбриг Николай Александрович Сакмаркин.

Евгений доложил о прибытии группы и добавил, что с ними пришли также двое из бригады Марченко, просят принять в отряд — брат и сестра Федотовы.

Как только Крахмалов назвал нашу фамилию, человек, который до сих пор сидел спиной к нам, вдруг обернулся и тотчас же вскочил с чурбана, шагнул ко мне — среднего роста, плотный, с добродушным лицом.

— Добрый день, Миша! Значится, жив-здоровенек?!

Это был Антон Владимирович Сипко — комиссар бригады, довоенный председатель Сиротинского райисполкома. Будучи подпольщиком, я не раз ходил к нему на связь. И теперь вот встретились!..

— Ноги в блокаду обморозил, да почти что отошли, — ответил я, обрадованный такой встречей.

— Николай Александрович, — по-прежнему не отпускал моей руки комиссар бригады, — принимаем его без всякого-якова! Кем был, Миша?

— В разведке, политруком.

— Совсем отлично! — шумно радовался Антон Владимирович. — Пойдешь в первый отряд, там тебя комиссар Семенов определит.

Поговорили еще минут десять, вспомнили подполье, старых знакомых. Но тут, запыхавшись, прибежал посыльный, бригадный разведчик. Видно, дело было срочным, и Сипко отпустил нас. Он сразу же обратился к Крахмалову:

— Женя, ты знаешь, где Фидусов с ребятами расположился. Отведи Федотовых к нему.

Антон Владимирович, как я понял позже, всех, кто был моложе его, называл только уменьшительно-ласкательным именем. Мы же его считали (вот уж зеленая молодость!) пожилым — это в тридцать-то пять лет…

Пока искали 1-й отряд, Евгений Крахмалов рассказал мне с Ниной кое-что о командире. Перед войной Макар Филимонович Фидусов окончил техникум, затем военное училище. Воевал у западной границы, попал в окружение, добрался до своей родной деревни Стариновичи, что в Сиротинском районе, и сразу же включился в подпольную работу.

— Как и ты, он держал связь с Сакмаркиным и Сипко, — пояснил Крахмалов. — Может, встречались?

Нет, с Фидусовым я никогда не встречался, иначе запомнил бы этого высокого, немного сутулого человека, скорее похожего на сельского учителя, нежели на смелого, волевого (как позже узнал) командира партизанского отряда. Был он в комсоставской форме, хотя по выправке не угадывался в нем кадровый военный.

Комиссара отряда — Андрея Григорьевича Семенова — я узнал сразу. Да и он, увидев меня, воскликнул:

— О-о, избач пришел!

До войны Андрей Григорьевич работал заведующим районо; моя старшая сестра Мария — там же, инспектором, а я, заведующий избой-читальней, тоже был в подчинении районного отдела народного образования.

Уже через несколько минут комиссар старался «преподнести» меня командиру отряда с наилучшей стороны. Впрочем, такая у него была привычка — говорить о людях, подчеркивая самое лучшее в них.

— Так что нашего полку прибыло! Ну а Нину — медсестрой во взвод Смольникова. Согласна? — не приказывал, а спрашивал Андрей Григорьевич.

Предстояла и еще одна встреча, на мой взгляд, самая главная — с командиром разведки и с теми, с кем должен буду жить и сражаться плечом к плечу. Но я уже немного успокоился, встретив старых знакомых, и теперь не было того хмурого настроения, с каким добирался сюда, в бочкановский лес.

Очень понравился мне Иван Митрофанович Попов. Выше среднего роста, стройный, волосы вроде выгорели на солнце, овсяного цвета, прямые. Лицо круглое, с виду красноватое. Темно-серая рубашка, сшитая местным умельцем по образцу гимнастерки, была подогнана так, что лежала на его плечах и груди аккуратно, даже франтовато, хотя комсоставский обшарпанный ремень обвисал под тяжестью ТТ, запрятанного в полевую — из кирзы — кобуру. Брюки суконные, но главное — с леями из плащ-палатки. В таких ползай смело: не протрешь на коленях. Сапоги с порыжелыми союзками, значит, повидали не одну сотню партизанских, никем не хоженных троп. Образным был его разговор, хлесткой — манера держаться. По всему видно: хлопец — что надо, свой парень-разведчик. Позже узнал, что он, кадровый военный, принял бой на западной границе, отступал, попал в окружение, затем приютился в Старине. По подпольной работе его знали Сакмаркин и Семенов, а когда образовался отряд, Ивану Попову доверили разведку.

Порасспросив меня, командир разведки сказал:

— Ну, добро, теперь давай к хлопцам, устраивайся. Женя, — обратился он к Крахмалову, — отведи-ка ты Федотова к моему помощнику Грише Гусакову. А я тут помозгую маленько. — Он снова склонился над картой: за этим занятием мы застали Попова десяток минут назад.

Заместитель командира разведки Григорий Харапонович Гусаков родился в Бывалино, неподалеку от Старого Сиротина. Это был плотный, среднего роста, рыжеватый мужчина лет сорока, на полном лице которого резко выделялись белесые брови, тонкие, вроде всегда поджатые губы и волевой подбородок.

Гусаков подвел меня к ребятам, тесной группой сидевшим у догоравшего костра.

— Вот вам пополнение, — сказал он, кивнув в мою сторону.

Ребята обернулись, и каждый моментально, пристальным, насквозь пронизывающим взглядом «срисовал» меня.

— Что ж, — ответил один из них, — мы всегда рады пополнению.

Я стоял с подветренной стороны костра, тоже «срисовывал» каждого. Ноги побаливали и от дороги, и от «визитов» по начальству, но я крепился, хотел и себе и им показать, что и я не лыком шит.

— Ну, чего стоишь? — промолвил все тот же разведчик, как позже я узнал, Иван Киреев. — Присаживайся. Вот и бульбочка наша дошла.

Обгоревшим прутиком лещины он сноровисто выкатывал из горячего пепла картофелины, пробовал — испеклись ли? — прямо пальцами, хукая на них. Некоторые откладывал в сторону, другие опять зарывал в горячую золу, чтобы «дошли» у полыхавших жаром углей.

Я развязал вещмешок, достал ладный кусок сала, что дала на дорогу соседка, две луковицы, головку чеснока, тряпицу с солью и, расстелив чистое полотенце возле горки печеной картошки, положил на него всю эту домашнюю снедь.

— Угощаешь? — хитровато спросил Киреев.

— Нет, — ответил я. — У разведчиков так положено. Что в печи, ну, в вещмешке, — все на стол мечи.

— Откуда тебе знать: положено, не положено? — отозвался вдруг Григорий Гусаков, и все сидевшие у костра внимательно поглядели на меня.

— Почти год был в разведке — как не знать? В бригаде Марченко…

Вот тут-то ледок недоверия и начал постепенно плавиться. Ребята расспрашивали меня, как воевалось, я интересовался их делами.

3

Еще задолго до вечера последовала команда быть готовыми в дорогу. Обычно перед тем как покинуть бивак, даже небольшой по времени привал, каждый был озабочен: все ли взято с собой, хорошо ли подогнаны лямки вещмешка, как прилегает он к спине, не бренчит ли, не стучит ли в нем содержимое, не жмет ли обувь, удобен ли ремень оружия, под рукой ли патроны, гранаты, а может, надо что-то заштопать, зашить. Вроде мелочи, однако и от них зависит дальнейший путь-дорога. Этим мы, разведчики, да и другие партизаны занимались до самых сумерек, а некоторые хлопотали даже при тусклых бликах костров, теперь дымившихся под густыми кронами елей. Наших же командиров то вызывали в штаб, то они, уединившись, о чем-то тихо разговаривали, негромко спорили. По всему чувствовалось, что отправляемся на необычное и важное боевое задание. Боеприпасов, как узнал я, не хватало не только в нашей, сегодня пришедшей группе Крахмалова, но и у разведчиков. Во время блокады связь по воздуху с Большой землей прервалась, самолеты не сбросили ни одного мешка с оружием и боеприпасами.

За час до заката последовал приказ: оставить пять патронов на винтовку, остальные сдать представителю штаба бригады. Новички недоумевали: почему? Бывалые бойцы объяснили просто: патроны нужны разведчикам и штурмовой группе.

Прорываться больше некуда — только в сторону Ушачского района, за Двину. Действовать в прифронтовом «треугольнике» партизаны уже не могли, так как здесь скопились вражеские воинские части. В каждом населенном пункте, на каждой высотке, на берегах больших и малых рек и озер гитлеровцы поставили гарнизоны, опорные пункты, приступили к строительству линий обороны.

Поужинали плотно: кто знает, когда придется перекусить. Да и в походе, в бою полный вещмешок, если в нем не боеприпасы, а что-то из съестного, больно уж давит на плечи. Правда, мой теперь был полупустой. Это заметил Григорий Гусаков и сунул мне горбушку хлеба, шматок сала, полдесятка печеных картошек. Кто-либо из партизан-«пехотинцев», может, не понял бы подобного жеста заместителя командира разведки. Но у нас, разведчиков, так уж заведено: у всех в вещмешках должно быть всего поровну — и патронов, и гранат, и продуктов. А если вещмешки пусты — а случалось это часто, — то, как говорится, «зубы на палицу»…

Неспокойной была ночь, и почти никто не спал. Слышимость в безветрие отличная. То справа, то слева, то позади вдруг раздавалась пулеметно-автоматная трескотня, невидимые для нас ракеты подсвечивали небо. Вероятно, гитлеровцы, пронюхав, что под Бочканами находится партизанская бригада, выставили заслоны, и на них натыкались группы, разыскивавшие свои подразделения.

И действительно, вскоре в наш отряд принесли двух тяжело раненных, и Нина, пришедшая было натереть мои ноги, быстро убежала с сумкой к шалашу Фидусова.

Когда хорошо стемнело, посыльный вызвал Попова и Алексеева, политрука нашей разведки, в штаб бригады. Долго там они не побыли. Возвратились вместе с тем же посыльным. За плечами у каждого — туго набитые, тяжелые вещмешки.

— Ну вот и все! — весело сказал Попов, снимая с плеч увесистую поклажу.

Как только он поставил на землю вещмешок, по специфическому звуку мы определили — патроны.

— Хлопцы, давай поближе, — приказал командир и, когда мы обступили его, начал тихим голосом: — О том, что скажу, не знают даже командиры стрелковых взводов. Куда мы поведем, туда они и пойдут. Так что никому — ни-ни, — он приложил палец к полным губам. — Сегодня идем на Ушаччину. Думаю, для каждого из вас знаком этот путь.

Ребята согласно кивнули, а Попов взглянул на меня. Я тоже кивнул, дескать, это недалеко от моих родных мест, был там не раз.

— Наша задача, — продолжал командир, — подойти к насыпи железной дороги со стороны Оболи, заминировать и не допустить подкрепления — и тем самым обеспечить безопасность перехода бригадной колонны. Разведка отряда Константинова будет выполнять такую же задачу слева от нас, со стороны Шумилино. Мы затем соединяемся с ней и прикрываем бригаду — идем за обозом с больными и ранеными, хозяйственниками. Вопросы есть?

Все было понятно: не раз мы применяли такую тактику для перехода железнодорожных магистралей, и она почти никогда не подводила, хотя разведке иногда бывало очень жарко.

Ближе к полуночи тронулись в путь. Впереди шла штурмовая группа, наша разведка справа, разведка отряда Константинова — на другом фланге. Она должна была стать заслоном левее станции Ловша. Пока подтягивалась основная часть бригады к штурмовой группе, разведка справа и слева ушла вперед. До «железки» добрались незамеченными. Затем охрана, увидев такую колонну у самого семафора, растерялась и не открыла огня. Однако она, видно, вызвала помощь из Оболи. Мы к этому времени заминировали колею и сидели в засаде у самого полотна. Справа послышался металлический равномерный перестук, и не трудно было определить, что шел не тяжеловесный состав и даже не порожняк, а обычная автодрезина, на прицепе которой могла быть лишь платформа, по бокам защищенная от пуль мешками с песком, — нечто вроде гнезда с двумя-тремя пулеметами. Она шла медленно, с включенными фарами, и яркие полосы света тщательно прощупывали насыпь. Наша мина стояла «на удочке». Подрывник, однако, поторопился дернуть за шнур — темно-оранжевый столб взрыва взметнулся преждевременно, перед самой дрезиной. Водитель, видно, был опытный — не растерялся, тут же дал задний ход. На платформе бешено заработали пулеметы, а мы ударили по дрезине. Но тут же замолчали: экономили патроны. Замолчали и вражеские пулеметы, и дрезина медленно задним ходом попятилась к Оболи. Ее не стали преследовать, так как личный состав бригады уже перевалил через полотно. Теперь шли повозки с больными и ранеными, ждал своей очереди замыкавший колонну партизанский хозвзвод.

Первую часть плана мы уже выполнили. Предстояло идти по полотну на встречу с разведкой Константинова, чтобы вместе с ней прикрыть с тыла и флангов нашу бригаду.

Метрах в ста от железнодорожного полотна шла шоссейная дорога Витебск — Полоцк. Было уже около двух часов ночи — самое глухое время в майскую пору, — когда наши разведки встретились. Бригада подходила к следующей дороге — Ловша — Улла. Мы пошли следом за всеми, каждую минуту ожидая, что вот-вот от дорог застрочат пулеметы. Ведь шоссе тоже стратегического назначения, как и железнодорожная магистраль. Однако станционный гарнизон, пропустив колонну, по-прежнему молчал.

Позже наши разведчики установили, что гитлеровцев шокировало появление буквально под самыми стенами гарнизона большого партизанского формирования. Потому-то они и не осмелились привлечь к себе внимание, чтобы партизаны не обрушили огонь на железнодорожную охрану и станционный гарнизон. Если бы они знали, что боеприпасов у нас кот наплакал!..

Когда бригада перевалила через железную дорогу, мы, сомкнувшись с разведкой Константинова, пошли за обозом, прикрывая колонну с тыла. Но как только перебежали через шоссе, резанули пулеметы из Латково, слева — со стороны Мясоедово — тоже отозвались. Огонь, правда, был не прицельный: «светлячки» трассирующих пуль шли в сторону и вскоре гасли.

Гитлеровцы с тыла — те, что молчали во время перехода, — тоже стали преследовать нас, однако близко подходить не решались. Как-то подошли, но мы ударили короткими очередями, и они отстали.

Вдруг по цепи раздалось:

— Разведка первого — в голову колонны.

Команда касалась нас, и мы бросились вперед, обходя справа обоз и основную группу. Ребята бежали легко, будто и не преодолели столько километров, будто и не сидели в засаде. А мне было тяжело, даже подкашивались ноги. Идти-то шел, а бежать уже мог с большим трудом. Был я весь мокрый, истекал потом…

Наконец обогнали колонну. Впереди, как всегда, выносливый Попов. Издали при вспышке очередной ракеты вижу: он докладывает командиру бригадной разведки.

И вот получен новый приказ: идти впереди, вести разведку справа и слева — уточнять, нет ли противника в деревнях, расположенных на нашем пути.

Пока бригада отдыхала, мы вели разведку проходов. Мне стало немного лучше, теперь не бежали, а шли размеренным шагом, время от времени высылали дозоры.

Попов, зная мое состояние, держал меня в центре группы. Впереди, как и положено в походе, на небольшом расстоянии, шел головной дозор, в двухстах — трехстах метрах от него следовали боковые охранения. Время приближалось к рассвету, и за нами по обильной росе потянулся зеленый, вытоптанный десятком ног широкий след. Попов то и дело оглядывался, приказывал идти плотнее, хотя знал, что эту ярко-зеленую полосу, оставленную нами, уже ничем не замаскировать, да и она послужит для бригады своеобразным указателем пути.

Обольский торфозавод остался справа, потом — Кральки. Когда подходили к Федьково, увидели лошадей, пасшихся на лугу неподалеку от деревни. Ясно, что гитлеровские, у местных не было таких огромных битюгов. Бросились к ним, чтобы забрать с собой. Увы! На ногах тяжелые железные путы. Без ключей не откроешь, а разрезать на звенья нет времени, да и опасно: в деревне, безусловно, гарнизон или какое-то воинское подразделение. Жалко оставлять врагу лошадей, но ничего не поделаешь.

Потом на нашем пути встретились деревни Кардон, ее обошли правее — там стоял крупный вражеский гарнизон, затем — Тарасенки. Куда ни сунемся — везде гитлеровцы. Это и понятно: они прикрывали подходы к Западной Двине и Улле с ее крупным аэродромом. Пришлось петлять между этими осиными гнездами, чтобы не подставить под удар бригаду.

Наконец-то мы, говоря языком разведчиков, вырезались на Черчицы — огромную деревню, раскинувшуюся на высоком правом берегу Западной Двины. Противоположный берег был пологим, заросшим кустами лозняка, разбросанными редкими островками по полузалитому вешним половодьем лугу. Река еще не вошла в свои берега. Широкая и быстрая, она пенилась у обрыва, крутила в водоворотах разную мелочь, смытую паводком.

В Черчицах гитлеровцев не оказалось, но в свое время они конфисковали у жителей лодки, чтобы отрезать сюда путь партизанам. Левобережье считалось партизанской зоной. Местное население все же припрятало часть лодок, и теперь они как нельзя лучше пригодились нашей бригаде. Переправить личный состав через реку особого труда не составляло. Лошадей — проще простого: отлично держатся на воде. Но как переправить повозки, на которых больные и раненые, станковые пулеметы, минометы, хозяйственное имущество? Только на плотах. Пригодились бревна старых колхозных построек. Опытным партизанам не раз уже приходилось вязать плоты, и дело пошло споро.

На противоположном берегу нас ждал посланный заранее отряд имени К. Е. Ворошилова. Его командир Василий Нестеров и комиссар Борис Маркиянов бросили нам на помощь более десятка лодок. Жители Придвинья мастерски управляли утлыми плоскодонками, сновали с левого берега на правый, точно учитывая скорость течения и угол сноса. Лодочники были людьми строгими. Коль приказали сидеть смирно, сиди — не дыши, не шелохнись, иначе получишь веслом по спине. Это и понятно: течение здесь коварное, стремительное. Очутись любой из нас в такой воде, судорогами сведет тело и — поминай как звали. Однако на лодках переправились без всяких приключений. Плоты перегнали тоже удачно, правда, с большим сносом по течению.

Как только началась переправа, наша разведка отошла назад, километра на два, в засаду прикрытия — на случай, если начнется преследование. А что гитлеровцы не оставят нас в покое, сомнений не было. Они и шли все время по пятам, но напасть не осмеливались.

Первой показалась их разведка на мотоциклах. Солдаты мчались нахально, на высокой скорости. Как мы ругали себя за то, что не взяли моток тонкой проволоки! Натянутая на уровне сидящего человека, она срезала бы им головы! Пришлось ударить изо всего автоматического оружия, которое имелось у нас. Мы отлично понимали, кто пойдет за разведкой. Те силы сомнут нашу засаду в два счета, поэтому вынуждены были отойти. Торопились и оттого, что надо переправиться на противоположный берег Западной Двины, — это же не считанные секунды!

Любая разведка всегда держала самую тесную связь с командованием бригады. Но в этот раз в самые последние минуты она прервалась. К реке мы отходили обеспокоенные, не зная, как преодолеть ее. Перебегая от одной купки кустов к другой, каждый из нас ощущал щемящий холодок за спиной: а что же дальше?

Тут к месту сказать еще об одном неписаном законе партизанской борьбы. Он заключается вот в чем. Разведка — глаза и уши отряда. Бойцы этого подразделения пользовались большим уважением и любовью среди партизан, за них всегда вставали горой, не давали в обиду. Так вот, когда мы отходили к берегу и перед нами открылась широкая река, тогда вдруг поняли: придется стать плечом к плечу и дать последний бой. Оно чуть так и не произошло: уже первые цепи гитлеровцев показались метрах в ста — ста двадцати от нас.

Иван Попов, наш командир, отходил последним. Троих раненых он отправил чуть раньше, и, когда мы приблизились к обрыву, они ручным пулеметом из-за реки прикрыли нас. Своевременная помощь. Считанные секунды — и мы у кромки Западной Двины. Снова застрочили наши пулеметы и автоматы. Огонь был плотным, и гитлеровцы прижались к земле. Но положение по-прежнему оставалось безвыходным: не на чем переправиться — на этой стороне ни одной лодки.

В этот момент я оглянулся. Пересекая широкую, поблескивающую под майским солнцем водную гладь, к нам спешили лодки. Они натужно тянули за собой громоздкий плот.

— Ребята, — крикнул разведчикам, — оглянись!

Надежда придала нам силы. Можно представить, как берегли мы последние патроны. Три-четыре пули прицельно посылал каждый по залегшей цепи, чтобы хоть одного фашиста сразила эта коротышка-очередь. Отстреливаясь, все же отползали от куста к кусту. Ни до этого боя, ни позже никто из нас так скрупулезно не экономил патроны…

Видно, неплохо отстреливались, потому что гитлеровцы не рванулись за нами. Да и с левого берега Двины их прижали партизанские пулеметы и минометы. Но враг вскоре оправился и открыл бешеный огонь с правого берега, опрокидывая наши лодки. Поздно, мы уже бежали по затопленному лугу, благо вода всего по пояс.

Партизаны левобережья отвели нас в ближайшую деревню Заговалино, чтобы обсушились, набрались сил. Правда, отдыхать долго не пришлось. Наша бригада получила приказ занять оборону на левом берегу Западной Двины по линии деревень Городище, Островляны, Усвица, Аделино, Коренево, Капустино, Тенюги, Козьи Горбы, Стаи, Шарки, Слобода, Малые Бортники. Протяженность линии обороны составляла пятнадцать километров.

Обстановка на новом месте также оказалась не из простых. Враг стремился прорваться в партизанскую зону через Западную Двину, и левый наш сосед — бригада В. В. Мельникова — непрерывно вела бои.

Основным объектом как разведки, так и стрелковых взводов стала Улла, где размещался большой вражеский гарнизон и аэродром. До нас здесь не было сплошной обороны. Этот участок контролировали местные бригады. Так получилось, что и точных данных об этом гарнизоне не имелось.

Разведка сразу же включилась в работу. Мы изучали подходы к Улле, определяли точки, откуда удобнее вести наблюдение за гарнизоном. Дело осложнялось тем, что сам поселок и аэродром располагались в треугольнике, который образовался при слиянии Уллы с Западной Двиной. На Улле, также широкой и глубокой в устье, предстояло разведать броды, через которые можно было бы проникать в гарнизон для связи с подпольщиками или для нанесения ударов.

Прошло несколько дней, и об этом осином гнезде мы узнали многое. Например, то, что постоянной численности гарнизон не имел. Иногда в нем насчитывалось до полутора тысяч солдат. Это когда прибывали фронтовые части на отдых или переформирование. Порой оставалось около трехсот — только для охраны гарнизонных объектов. Они всегда занимали укрепленные точки: дзоты, бункера, пулеметные и минометные гнезда, ходы сообщения. Их было настроено вокруг Уллы великое множество. Все укрепления делались с запасом, примерно на 5–6 тысяч солдат. Аэродром охранялся специальным батальоном. В его состав входили подразделения по обслуживанию летных частей, а также по охране техники, складов с боеприпасами, горючим и различным оборудованием.

На аэродроме базировались главным образом бомбардировщики. Иногда появлялось до эскадрильи истребителей. Имелись здесь и учебные самолеты. Тут обучалась полетам группа витебского летного училища. Правда, сами курсанты размещались в Улле. Кроме немцев в гарнизоне постоянно находилось до пятидесяти полицейских.

Станция Ловша, из которой аэродром и гарнизон обеспечивались всем необходимым по булыжному шоссе, располагалась в восемнадцати километрах. Перед самой Уллой шоссе выходило с правого берега Западной Двины на железобетонный мост, капитально стоявший на двух гранитных быках. Между ними могли проходить речные суда. Мост возводился еще задолго до войны. При отступлении наши части подорвали один пролет моста со стороны поселка, но гитлеровцы его быстро восстановили, по берегам реки поставили по зенитной батарее и крупнокалиберные пулеметы. По правому берегу — от деревни Николаево — большую территорию, примыкавшую к мосту, огородили колючей проволокой в четыре ряда, построили бункера, дзоты, пулеметные гнезда, вырыли окопы и щели. Все это соединялось ходами сообщения. Казарма для личного состава охраны моста была опущена в землю, имела бойницы с круговым сектором обстрела. Рядом в хорошо оборудованных гнездах установили около десятка пулеметов и минометов. Вся территория освещалась сильными прожекторами. И днем, и ночью по мосту ходили патрули. Одним словом, мост охранялся надежно. Более того, зенитные орудия, пулеметы и минометы могли поддержать огнем и сам гарнизон, с какой бы стороны ему ни угрожала опасность.

В двух километрах от Уллы, на шоссе Витебск — Лепель, в деревне Фролковичи, стоял еще один гарнизон. Он круглосуточно охранял деревянный мост через Уллу. Здесь также было построено много различного рода укреплений. Оккупанты установили тут контрольно-пропускной пункт, проверяли документы у шедших и ехавших в поселок. На этот гарнизон часто нападали местные партизаны. Несколько раз им удавалось подрывать мост, но гитлеровцы сгоняли население и восстанавливали его.

Такая обстановка складывалась вокруг гарнизона в Улле. Обо всем этом мы доложили командованию отряда в разведдонесении, к которому приложили необходимые чертежи и схемы.

Разведка установила постоянное наблюдение за гарнизоном. С этой целью наш взвод разместился в деревне Козьи Горбы — в пяти километрах от Уллы.

Тем временем наши стрелковые подразделения начали активно осваивать свою территорию. Прежде всего они запаслись боеприпасами и взрывчаткой у местных партизанских бригад, имевших регулярную связь с Большой землей. Теперь группы, а то и целые взводы ежедневно выходили на задания за Западную Двину, под Лепель, Бешенковичи — во все направления.

Партизаны часто беспокоили противника в самой Улле. Они проникали в поселок, устраивали засады, обстреливали казармы. Даже несколько раз пытались напасть на аэродром, уничтожить железобетонный мост через Западную Двину. Но все эти попытки не достигали в полной мере поставленных целей.

В самой Улле гитлеровцы, зарывшись в землю, сидели тихо. Только изредка, когда прибывали на переформирование крупные воинские части, вели разведку, прощупывали партизанские силы. Но, получив отпор, быстро уходили, и опять наступало затишье. Однако мы не обольщались этим спокойствием и пристально следили за всеми изменениями в гарнизоне, отчетливо понимая, что такое затишье до поры до времени.

Больших успехов партизаны достигали в других местах, где не было таких укреплений. Действовали небольшими маневренными группами. Как правило, им придавали одного-двух разведчиков.

В начале июня группа Павла Гаврилова вышла на задание, чтобы подорвать эшелон на железной дороге Полоцк — Витебск. Подрывников повел наш разведчик Кирилл Гусаков, молодой, бедовый парень, в любую минуту готовый хоть в огонь, хоть в воду. С ним любили ходить на задания и подрывники, и стрелковые подразделения. Группа благополучно переправилась через Западную Двину, обошла многочисленные гарнизоны, расположенные в деревнях вдоль железной дороги, и приблизилась к полотну возле станции Глушанино. Подрывники пропустили две пары патрулей, выбежали на насыпь и поставили мину натяжного действия. Не успели как следует замаскировать ее, а охрана возвращается. Пришлось быстро уходить с полотна. Но свежий балласт предательски выдавал мину. Патруль остановился, вскоре сюда подошла и вторая пара. Однако, обнаружив мину, солдаты растерялись, не знали, что делать. Долго о чем-то говорили, не отходя от заминированного места, и Павел, видя, что эшелон подорвать не удастся, решил дернуть за шнур — уничтожить хотя бы патрулей. Так и сделал. Поднялся огненный столб — и гитлеровцев как не бывало. А в это время со стороны Полоцка показался поезд. Машинист, увидев впереди взрыв, принял меры к экстренному торможению. Но состав, груженный тяжелой техникой, остановить не так-то просто, и паровоз ввалился в воронку от мины. С лязгом, треском и скрипом вагоны напирали друг на друга. Медлить было нельзя, и подрывники открыли огонь по вагонам с живой силой. Послышались крики и стоны. Через полдесятка минут партизаны рванулись прочь от насыпи и к утру возвратились в отряд.

Через день на задание в сторону Ветрино отправился полный взвод Василия Орлова. Хорошо вооруженный, он подошел к деревне Колпинка и остановился на отдых. И надо же было такому случиться, что здесь партизаны встретились с группой гитлеровцев, направлявшейся на засаду. Вспыхнула короткая, но яростная схватка. Командир взвода и наши разведчики Алексей Денисов и Иван Киреев в упор расстреливали фашистов. Затем отошли, не потеряв ни одного человека.

Такие операции проводились почти ежедневно и сильно беспокоили оккупантов.

24 июня 1943 года подрывная группа в составе Павла Гаврилова, Владимира Сидорова, Сергея Багрецова, Степана Козлова, Татьяны Гавриловой с проводником-разведчиком Кириллом Гусаковым отправилась на диверсию к железной дороге Полоцк — Витебск. К полотну подошли благополучно и между Глушанино и Оболью заминировали пути. На мине подорвался паровоз, под откос свалилось 6 вагонов с военной техникой и вооружением.

У всех отрядов нашей бригады кроме железной дороги был еще один важный объект — шоссе Ловша — Улла. Этот 18-километровый отрезок подвергался систематическим ударам партизан. Сюда выходили целыми взводами и даже отрядами. Минировали небольшие мосты и само полотно, делали засады, обстреливали и жгли автомашины. Не помогло и то, что оккупанты заставили местное население вырубить лес по обе стороны шоссе на 150–200 метров.

Уже позже, когда я находился в «треугольнике», на этой дороге провел крупную операцию Михаил Егорович Смольников со своим взводом. Выйдя с боем к шоссе, партизаны штурмом овладели им, разгромили колонну автомашин и уничтожили при этом большое количество живой силы и техники врага. И проводник-разведчик Кирилл Гусаков тоже отличился в этой операции.

Сложнее приходилось бригаде В. В. Мельникова и трем нашим отрядам, которые занимали оборону по левобережью Западной Двины. Здесь гитлеровцы почти ежедневно вели разведку партизанской обороны, пытаясь вклиниться в зону. Особенно яростными были такие набеги из Полоцка.

Помнится, в конце июня гитлеровцы бросили большие силы на бригаду В. В. Мельникова, но форсировать реку под партизанским огнем не смогли. Мы в тот день только что возвратились с задания — подрывали рельсы на дороге Полоцк — Молодечно. Только сели есть, как отряд подняли по тревоге. Пришлось и нам выступать вместе со всеми. В штабе объяснили: надо помочь бригаде В. В. Мельникова в Туровле. Это в 15 километрах от Ратьково, где располагался наш отряд. Нужно было торопиться, поэтому тотчас же снарядили подводы, и первая группа, в том числе и разведка, понеслась вперед. Остальные подразделения двинулись пешью форсированным маршем через Осиновку, Рукшеницы, Глубочку и Антуново.

Подъезжая к Пискунам, услышали сильную перестрелку, разрывы снарядов и мин в направлении Пукановки и Туровли. Послали связных. Они вскоре возвратились и доложили, что на рассвете большие силы гитлеровцев сбили партизанские секреты и засады в Бецком, Заозерье, Межно и вышли к речке Туровлянке. С ходу заняв Пукановку и Туровлю, противник сейчас ведет ожесточенный бой с бригадой В. В. Мельникова, которая пытается выбить его из этих деревень.

Посовещавшись с местными командирами, приняли решение: нашей группе взять вправо к Западной Двине, незаметно переправиться через Туровлянку и внезапно нанести гитлеровцам удар во фланг. Так и сделали. Группа партизан под командованием Василия Орлова взяла правее Пукановки и Туровли — ближе к деревне Городище, у самой Двины переправилась через не широкую, но глубокую озерную Туровлянку и ударила с фланга по Туровле. На некоторое время наше неожиданное наступление парализовало противника. Мы воспользовались замешательством, усилили огонь и ползком стали приближаться к деревне.

Василий Орлов показал здесь пример мужества и отваги. Он с ручным пулеметом, стреляя на ходу, упорно продвигался вперед, хотя враг открыл бешеный огонь. Силы были явно не равны, и нам пришлось залечь.

В это время бригада В. В. Мельникова ударила с фронта, и с новой силой разгорелся бой. Вскоре к нам на помощь пришли остальные партизаны, и мы образовали линию обороны с левого фланга противника. Руководил здесь начальник штаба отряда Иван Парфенович Щукин.

Весь день продолжался бой за Пукановку и Туровлю. Только к вечеру он стал ослабевать, а с наступлением темноты и вовсе утих. Враг спешно укреплял занятые позиции, строил новые. Партизаны также улучшали свою оборону и вели разведку. На рассвете предстоял новый ожесточенный бой.

Григорий Харапонович Гусаков, заместитель командира разведки нашего отряда, с Кириллом Гусаковым, Никифором Адаменко и Тамербеком Аминовым, взяв с собой пулеметчика Павла Тарбеева, повели разведку к Полоцку — в тыл прорвавшимся гитлеровцам. Вскоре в той стороне вспыхнула яростная перестрелка, отчетливо послышался тупой перестук пулемета, который когда-то сам Павел Тарбеев снял с подбитого танка. Потом глухо разорвались гранаты. И вдруг все затихло.

Такие схватки возникали и в других местах. Создавалось впечатление, что противник взят в кольцо. Видимо, поэтому он заметно нервничал: беспрерывно пускал ракеты, вел бесприцельный пулеметный огонь.

Прошла ночь, напряженная и душная. На рассвете на нашем участке появилась группа партизан из бригады В. В. Мельникова и стала занимать оборону справа от нас. Слышу:

— Константинов, иди сюда, здесь ставь пулемет!

Мне сразу вспомнился давний друг, секретарь Погорелицкого сельского Совета Григорий Ефремович Константинов, с которым вместе начинали борьбу с оккупантами в июне 1941 года. После того как расстались, я о нем ничего не знал. Где он сейчас, хороший веселый парень и музыкант? Где его жена, учительница Мария Станиславовна? Перед самой войной они только сыграли свадьбу, и пришлось расстаться… И вот сейчас кто-то назвал фамилию — Константинов. Не Григорий ли это? Вот бы здорово!

За собой я услышал тяжелое дыхание бегущего человека. Обернулся и увидел партизана с пулеметом. Запыхавшись, он упал недалеко от меня и стал прилаживать пулемет. Что-то знакомое показалось мне в этом парне. Лежим молчком, смотрим в сторону противника. Пулеметчик сосредоточен, готов немедленно открыть огонь. Я тоже лежу с автоматом, палец на крючке…

Вдруг впереди нас закипел бой. Кто прошел войну на фронте или в тылу оккупантов, участвовал в боях с большими силами гитлеровцев, вооруженных до зубов автоматическим оружием, тот помнит и никогда не забудет адский смерч вражеского огня. Такая же картина предстала и сейчас. Партизаны, вооруженные также автоматами и пулеметами, открыли встречный огонь. Трудно стало различить отдельные выстрелы. Слышался такой гул, будто ураган несся по лесу.

Наш участок пока в дело не вступал. Молчат гитлеровцы, молчим и мы, ждем своей очереди. Повернул голову направо, в сторону пулеметчика, смотрю на него, а он недоуменно уставился на меня. Так это же Григорий Константинов, мой друг! Он тоже узнал меня, что-то кричит. Но шум выстрелов глушит нас обоих, и мы не слышим один одного. По жестам и мимике я понимаю, что Григорий несказанно рад нашей встрече. Но — подниматься нельзя. В любую минуту здесь может начаться то, что вот уже полчаса происходит на Туровлянке.

Ко мне подполз командир взвода Василий Иванович Орлов. Весь в пыли, грязный. Бессонная ночь и предыдущий день, прошедшие в боях, изрядно вымотали его. Но не подает виду, старается быть бодрым, веселым, даже нас подбадривает. Теперь у Василия Ивановича уже нет пулемета. А вчера был. Знаю, отдал его Владимиру Иванову, пулеметчику своего же взвода. Сейчас Василий Иванович с автоматом. Здоровье у него неважное, постоянно мучает язва желудка, но держится, не обращает внимания на болезнь. Во взводе находится его младший брат Алексей. Тот высокого роста, здоровый парень и тоже смелый. Оба из деревни Мишневичи, первыми ушли в партизаны, а Василий Иванович — всей семьей. Хорошим он оказался командиром — спокойным, рассудительным, а главное — храбрым.

Огненный смерч на Туровлянке стал ослабевать. Уже можно различить и винтовочные выстрелы, и пулеметные очереди.

— Теперь подходит наш черед! — крикнул Орлов и пополз вдоль линии обороны.

Лежим, ждем. Григорий посматривает на меня, я — на него. Улыбаемся друг другу, но разговаривать мешает расстояние. Вдоль залегшей цепи ползет связной из бригады В. В. Мельникова, передает приказ: всем продвигаться вперед, на деревню Шостово, чтобы отрезать гитлеровцам путь отступления. Они все же не выдержали партизанского натиска и в беспорядке побежали в сторону Полоцка.

И соседи-партизаны, и взвод Орлова как были вместе, так и рванулись по лесу наперехват. По пути Григорий рассказал мне вот о чем. Когда в Ужлятино пришли оккупанты, ему оставаться там нельзя было. Он — советский работник, коммунист. С женой выехали на ее родину в Ветринский район, затем вместе ушли в партизанский отряд. И он, и Мария Станиславовна — политруки.

— Она тут со своими, с разведчиками. Но где она? — беспокоился Константинов.

Я немало удивился тому, что скромная, симпатичная, молодая женщина возглавила разведку. Значит, заслужила.