3.14   Строительство на Земле и в космосе

3.14   Строительство на Земле и в космосе

В конце 70–х и в начале 80–х годов я оказался вовлеченным в строительство на Земле. Так вышло, что сначала это было строительство нового корпуса, который мы спроектировали для нашего 6–ти степенного стенда «Конус», а несколько лет спустя мне пришлось проектировать, и даже самому строить, уже свой дачный дом. Потом, в середине 80–х годов, началось строительство в космосе. Техника и технология стыковки привели меня к разработке более универсальных методов сборки больших космических конструкций на орбите.

В целом, архитекторы удачливее нас, конструкторов и инженеров. Их идеи и концепции, формы и стили остаются на века, они — на виду, всегда вокруг нас, архитектура всех веков и народов — это «застывшая музыка». А что останется после нас и нашего космического прорыва второй половины XX столетия? Это музеи с космическими экспонатами и красивыми фотографиями, картина орбитального комплекса «Мир» на фоне голубой Земли и черного космоса — Эйфелева башня советской космонавтики. К сожалению, она не вечна и не может пережить настоящее земное чудо, созданное инженером–конструктором и архитектором Эйфелем. Та — высокая и стройная, устремленная вверх, очень смотрится, только что не летает, но все равно восхищает миллионы людей. Хотя в целом и мы не можем пожаловаться на судьбу. Нам тоже удалось оставить свой след на Земле и высоко над Землей.

К строительству тянулись многие. Большие размеры и изящные формы извечно привлекательны: хорошо, если они еще и отвечают своей цели и содержанию. А это удавалось не всегда и не всем…

Я должен начать со строительства на Земле.

Еще в конце 50–х годов было принято очень важное государственное решение создать совершенно новый комплекс советской микроэлектроники. Постановление ЦК и Совмина, без которого не обходилось ни одно сколько?нибудь значительное государственное дело, в тот раз приобретало настолько глобальный масштаб, что начать решили со строительства целого большого города — так называемого города–спутника. Слово «спутник», естественно, было в то время у всех на устах. Позднее этот город, население которого вскоре превысило 100 тысяч человек, назвали Зеленоградом. Город строили с размахом и большим подъемом, вложив в него огромное количество средств и человеческих сил, творчества и энтузиазма. Целая цепь предприятий самой высокой современной технологии стала сооружаться одновременно со строительством жилых районов. Что, в конце концов, стало со всем этим гигантским советским предприятием, об этом было упомянуто ранее, и я еще коснусь в этом рассказе темы советской микроэлектроники, хотя речь в основном пойдет не о ней.

Вся эта строительная деятельность растянулась на десятилетия. Однако начальные и промежуточные результаты появились гораздо раньше. Многие деревни и дачные поселки, попавшие в черту будущего города Зеленограда, один за другим оказались постепенно раздавленными и исчезли с лица Земли, не оставив после себя даже названий — в отличие от самой Москвы с ее Черемушками, Кузьминками, Бескудниковыми… Тем не менее Зеленоград стал зеленым и красивым, вполне современным городом. Его хорошо спроектировали в современном западном стиле, не забыв о магазинах, в том числе о первых отечественных супермаркетах, и даже о том, чтобы там были продукты и другие товары: город поставили на особое, московское снабжение.

Этими привилегиями стали пользоваться не только граждане нового города, прообраза городов светлого будущего, но и жители нетронутых пока деревень и дачных поселков. Моя семья оказалась в их числе. Поэтому?то я и описываю все эту кампанию. Но не только поэтому.

Дача моего тестя находилась между Зеленоградом и железнодорожной станцией «Крюково». Второй стороны домов на нашей улице не было, там начинался лес. Это позволило поселку продержаться аж до начала 80–х годов, когда, в конце концов, и до нас дошла очередь.

Таково начало этой истории, у которой есть, по крайней мере, две стороны.

Во–первых, благодаря такому стечению обстоятельств, мы получили статус почти беженцев, и мне не оставалось ничего другого, как искать место для новой дачи, а потом стать ее архитектором, прорабом строительства и освоить много других новых для меня специальностей. Пришлось испытать еще многое такое, чего без этой истории не привелось бы коснуться никогда в жизни. Само перебазирование на новое место, в дачный поселок под совсем космическим названием «Орбита», до сих пор кажется мне каким?то чудом.

Во–вторых, еще до того как мы покинули старое место, мы стали живыми свидетелями того, как рос город–спутник и расцветал в начальный период застоя, а затем, разрушив первоначальную идею, гипертрофированно перерос самого себя. Город для микроэлектроники построили, а микроэлектронику для советских людей так и не создали. Похоже, новым правителям России она тоже оказалась не нужна. Зарубежная микроэлектроника заполнила магазины, причем не только для быта.

История в целом, включая ее настоящее космическое продолжение, действительно достойна отдельного рассказа. Она отражает многие черты нашей жизни того времени.

Новый дачно–строительный кооператив (ДСК) «Орбита» организовали по инициативе космонавтов, в первую очередь — В. Аксенова, нашего бессменного председателя. Космонавты в те времена получали довольно много разных мелких и крупных благ. Хороший дачный участок был крупным благом.

Первоначально нас было 14: 7 космонавтов и 7 космических инженеров — заслуженных корифеев РКТ, героев труда и лауреатов, плюс несколько хозяйственников, без которых было трудно обойтись при освоении новых земель. Среди них оказался директор завода А. Борисенко, заместитель генерального директора по строительству А. Мартыновский и заместитель министра обороны по строительству Н. Чеков. Последнему пришлось даже руководить возведением дачи М. Горбачева в Форосе. В конце 80–х к нам присоединились еще четверо: последний глава MOM О. Шишкин, последний председатель КГБ В. Бакатин, наш заместитель по режиму Н. Чекин и замминистра по строительству В. Сошин, — хорошая компания. Позднее, с другой стороны, к нам примкнули космонавты Г. Шонин, А. Серебров, И. Волк и В. Поляков, входившие и не входившие в наш ДСК. Их иногда называли «Орбита-2».

Все «спутники» «Орбиты», космонавты и строители космонавтики оказались личностями очень незаурядными, а можно сказать, — самобытными. Эти качества, как в зеркале, отразились прежде всего в архитектуре — «застывшей музыке» домов, планировке участков и многом другом. Каждая личность в какой?то мере раскрылась при организации строительства и в его процессе. Даже то, где и как рубили дом (а все они стали деревянными), характеризовало его хозяина. Как строил сам хозяин, как находил строительную бригаду и руководил ею, как участвовал в общественных мероприятиях, — всё это отражало личные качества наших спутников, членов «Орбиты». Все они были самобытны: рабоче–крестьянский Г. Стрекалов, проектант К. Феоктистов, хозяйственно–дотошный В. Аксенов, могучий В. Рюмин, трибун Г. Гречко, упорный О. Макаров, смекалистый В. Савиных — и все оказались на виду, оставили свой космический след на земной «Орбите», если обходить ее по часовой стрелке.

О нас можно написать хорошую книгу. Может получиться хорошая книга, материал для этого имеется с избытком. Моя книга, интересна или нет, всё?таки не об этом. Однако не могу удержаться, чтобы не рассказать кое?что и о нашей земной «Орбите», ведь за десять лет строительства и обживания земли мы вложили в это дело так много сил души и тела. За годы строительства пришлось действительно стать землемером и садоводом, архитектором и строителем, снабженцем и прорабом.

Кто?то из моих заокеанских коллег говорил мне, показывая свое жилье, что настоящий американец прежде всего — архитектор своего дома. Это правда, в Америке — сколько людей, столько и домов. Мы же строили по–своему. Я начинал так: распланировав участок, собрав все наличные деньги, какие?то 3–4 тысячи рублей и купив почти по блату деревянный приклад для кирпичного дома, начал с малого домика: надо было где?то жить, хранить вещи и инструменты. Этот домик стал хорошей школой. Я его рисовал всю зиму 1981/1982 года, параллельно заготавливая строительные материалы, готовясь к летнему сезону. Конструкция домика, и особенно его внутренняя планировка, получились очень рациональными, там уместилось всё: и кухня со столовой, со встроенным буфетом, печкой, плитой и раковиной, и даже лестница на второй этаж, а спальня с двумя кроватями тоже имела встроенный шкаф, всё это на каких?то 25 квадратных метрах.

Когда нас посетила дочь Королева, Наталья Сергеевна, доктор медицинских наук, она сказала: «Это — космическая компоновка». Почти настоящая космическая конструкция появилась у меня несколько лет спустя, когда я решил соорудить парник. Жена, правда, осталась недовольна, ей моя пирамида, освещаемая с трех сторон солнцем, оказалась всё?таки не по душе, это, наверное, потому, что наши жены не прошли специальной космической школы.

Всё это происходило позже, а первые практические шаги были, как всегда, очень трудными, не хватало опыта в подобных делах. Летом в Москву в командировку приехали мои приятели из Башкирии, они оказались более умелыми и решительными. Заехав посмотреть, они сразу засучили рукава и почти играючи вкопали в землю несколько труб, а за два–три вечера и выходные возвели каркас — несущую конструкцию будущего домика. Еще через несколько дней появилась крыша, ее покрыли мягкой кровлей. Этот этап стал большим событием, началом всей кампании, появилась база: можно было готовить пищу, укрыться от дождя, даже ночевать. Мне, наверное, никогда не забыть первые ночи в этом недостроенном доме, у которого стены были зашиты лишь наполовину, а пол — только черный. Стояло лето, и мы, почти еще молодые, засыпали, глядя на яркие звезды, а с утра стены медленно, но неизменно росли в высоту.

Так и стоит до сих пор эта избушка на курьих ножках в углу участка, заброшенная сейчас, почти никому не нужная, со старым холодильником и складом переживших свой век вещей.

Говорят, в жизни желательно построить три дома: первый — врагу, второй — другу, а только третий — для себя.

Много стоит за этими словами. Действительно, второй дом стал у меня почти профессионально выстроенным жилищем. Прежде всего потому, что его спроектировал настоящий архитектор — Л. П. Тарасов, мой двоюродный брат. Пользуясь приобретенным опытом и своим конструкторским подходом, а также неистребимым желанием сделать по–своему, я перекомпоновал всю внутреннюю планировку, начав, как полагается, от печки и не тронув почти ничего снаружи. Получилось совсем неплохо. Не обошлось, конечно, без просчетов, но, думаю, что третий дом мне уже не поднять, да и надеюсь, что этого не потребуется.

Всего не рассказать. Скажу только главное: я люблю свою дачу, потому что в нее вложено так много и в ней действительно очень много хорошего.

Пишу эти строки на даче, ранним летним утром. Светает… Я люблю свою дачу, и эта любовь многогранна: она имеет много истоков, как любовь к матери–земле, как любовь к ребенку, которого зачал, поднял и поставил на ноги.

Я очень люблю свою дачу. Мне здесь многое по душе. Нравится, что почти нет заборов, что всё открыто, что можно не запирать и не запираться. Мне по душе, что здесь хороший и самобытный народ, что можно поговорить, и никто не навязывается. Люблю:

— потому что есть семья и друзья;

— потому что сам построил этот красивый деревянный дом;

— потому что есть камин и печь, а в доме тепло;

— потому что вырыли колодец и провели водопровод;

— потому что туалет на улице, и даже в доме;

— потому что можно скрыться в зелени;

— потому что кругом березы и сосны, цветы и камни, летом ягоды, и даже грибы;

— потому что общий забор, увитый плющом;

— потому что недалеко от города и еще ближе от работы, а дорога хорошая;

— потому что твердые съезды, а гаражи в глубине участков;

— потому что одни собаки встречают и провожают, а другие бегают по ночам;

— потому что есть газон, на котором играем в футбол, есть коса и газонокосилка;

— потому что всегда есть, что делать, о чем заботиться и о чем писать;

— потому что есть, что любить и чем гордиться;

— потому что помог другим, и другие помогли мне;

— потому что у всех нас есть Володя Аксенов, наш настоящий бессменный председатель.

Люблю, потому что всё это и есть наша «Орбита» на этой Земле.

Живем мы через годы и события, через перестройку, грозы, и даже пожары.

Русский дом — традиционно деревянный. Сколько сгорело их на Руси — не счесть, и не только в смуты и войны, но и в мирное время тоже. Коснулась эта беда и нашего небольшого товарищества: 4 пожара на 20 домов в течение 10 лет — тяжелая статистика. Один поджог, хотя и недоказанный, и три возгорания в результате разгильдяйства разных людей. Один из пожаров до сих пор стоит в моей памяти перед глазами.

Теплым сентябрьским вечером я необычно поздно засиделся у телевизора, жена ушла наверх спать, и обаятельная певица С. Ротару скрашивала мое мужское одиночество. Замигал свет… раз, другой. Выйдя на крыльцо и заметив в полумраке дым, побежал к дому Гречко… За застекленной дверью пробивалось пламя… Рванул дверь на себя, сразу полыхнуло в лицо, и тут же загорелось крыльцо… Бросился к водопроводному крану, вспомнил, что воду в тот вечер отключили… Рванулся к колодцу, два–три ведра воды, понял, что это бесполезно… Бросился собирать народ… Вернувшись, побежал к заднему крыльцу, там мог быть Александр, свояк Георгия… Та часть дома была в дыму, но еще не занялась… Решился войти внутрь… Споткнулся и чуть не упал: Сашка лежал на полу без сознания. Я выволок его во двор, он пришел в себя и стал бегать вокруг уже полыхавшего дома с разбитым лицом, в одних трусах. Всё осознав, он пытался снова войти в дом: там осталось всё, и всё погибало. Я оттаскивал его, как мог, мы сцепились, а мужик он здоровый… Черт с тобой, гори ты вместе… Нас растащили.

Дом сгорел дотла. До середины ночи мы спасали две соседние дачи — Рюмина и Макарова.

Через год Александр отстроил новую дачу. Гречко почти не принимал в этом участия. Самобытности в новом доме осталось не так много. Наверное, Жора помнит об этом и почти не бывает на «Орбите». И не только поэтому…

После 1991 года многое стало меняться в нашей жизни, в том числе и в строительстве. Вокруг, как грибы, стали расти кирпичные особняки, так называемые коттеджи. Сразу нашлось столько свободной земли, столько материала и столько бешеных денег. Советская власть действительно была слишком строгой, скупой мачехой для простого народа. Но анархия, беспорядок, беспредел еще хуже. Не хватает нам золотой середины, не умеем мы, наверное, жить по–человечески.

Строить на Земле всегда было трудно. Строить в космосе иногда было еще труднее.

Опыт, тот и другой, дополняли друг друга. Люди и тут и там тоже оказывались разными.

Строительство в космосе началось со сборки, со стыковки на орбите, наверное, поэтому я и оказался вовлеченным в этот процесс. Самым большим нашим достижением стала станция «Мир», собранная из нескольких модулей. Эта программа наглядно и красочно показала, что и как можно собирать на орбите. Системы стыковки и манипуляторы, которые придавали гибкость этому методу строительства, стали классическим средством для проектов настоящего времени, ближайшего и отдаленного будущего. Однако наряду со стыковкой требовались и другие методы сборки, другие типы крупногабаритных конструкций (КГК).

Первые КГК появились на заре космической эры. С усложнением задач, с расширением научных экспериментов на орбите, конструктивных элементов становилось всё больше, а размеры их возрастали. Характерным и поучительным в этом плане стал эксперимент с космическим радиотелескопом КРТ-10. Диаметр его зеркала равнялся 10 метрам. Работу провели еще в рамках программы ОС «Салют-6» в 1979 году. Аппаратуру доставил на орбиту КК «Прогресс-7». Когда грузовик разгрузили, космонавты В. Рюмин и В. Ляхов установили сложенную конструкцию в стыковочном тоннеле и, оставив крышку люка открытой, отстыковали грузовик. При развертывании начались колебания многочисленных упругих элементов, в итоге часть секций раскрылась не полностью. Несмотря на это, радиоизмерения проводились по намеченной программе. Не берусь судить о ценности полученных результатов. Ходили слухи о том, что ничего путного не получилось. Старый волк, академик Савин, главный постановщик эксперимента, проводившегося в интересах науки и обороны страны, оставался настойчивым до конца. Коллектив разработчиков получил Государственную премию СССР.

Это было позже и на Земле, а завершающая фаза эксперимента в космосе преподнесла еще один сюрприз и стала испытанием для многих. При отделении антенны снова возникли колебания, и она зацепилась за выступающие элементы конструкции станции. Это грозило потерей всей орбитальной станции, так как задний причал оказался заблокированным. К этому моменту экипаж находился на орбите уже полгода и готовился к возвращению на Землю. Было принято согласованное, но рискованное решение: осуществить внеплановый выход в открытый космос. Выйдя из переднего отсека и перебравшись вдоль всего «Салюта» к заднему отсеку, Рюмин отцепил антенну и освободил причал. Это был настоящий успех и поступок, достойный звания Героя.

Два главных вывода сделали наши руководители после окончания эксперимента КРТ-10. Первый: чем больше размеры изделия, тем больше с ним хлопот и серьезных проблем. Второй: чем габаритнее конструкция, тем заметнее работа, весомее результаты и достижения.

Действительно, развертывать КГК на орбите оказалось совсем не простым делом, это подтвердил весь последующий опыт. Проблема усугублялась тем, что на Земле очень трудно воспроизвести работу механизмов и процесс развертывания в космосе. Коварная невесомость играла с конструкторами злую шутку: она привлекала, манила легкостью, с которой элементы двигались в космосе. На Земле возникали такие же проблемы, как при отработке стыковки, требовалось много выдумки и усилий каждый раз, когда отрабатывалась новая КГК. На практике ничего простого не бывает, а если кажется просто, значит, что?то не так.

В 80–е годы в создание КГК постепенно оказались вовлеченными довольно много организаций в стране — и в России, и в других союзных республиках. Наряду с москвичами особенно активны стали украинцы и узбеки, грузины и армяне.

В Москве наряду с институтом, который возглавлял Савин, еще несколько организаций занималось проектированием и строительством больших радиотелескопов. Они решали как научные, астрономические задачи для радионаблюдения вселенной, так и с целью разведки потенциального противника. Космос, спутники сулили в этой области большие возможности. Появилось множество проектов, связанных с развертыванием на орбите больших антенн.

Мое руководство понимало, что эти потенциально мощные, но разрозненные силы требуют координации. Руководители нашего ведомства также поддерживали эти работы. Несмотря на то что моя должность оставалась сравнительно небольшой, все министры, начиная с С. А. Афанасьева, не обходили меня своим вниманием. Мой авторитет еще более укрепился после трудной, но успешной стыковки модуля «Квант» в апреле 1987 года. В 1988 году эти тенденции реализовались организацией в НПО «Энергия» специального научно–технического направления по электромеханике и космическим КГК, а через некоторое время вышел специальный приказ, подписанный новым министром О. Баклановым, об усилении этого направления за счет набора дополнительных специалистов и других мероприятий. Практика организации работ того времени требовала высокого решения. Помню, как мне пришлось много побегать по коридорам министерства, согласовывая этот приказ у многочисленных чиновников.

Ко мне перевели отдел В. Бержатого, который тоже занимался экспериментами и разработкой элементов космических КГК. Они были связаны с киевлянами и ташкентцами, а также сотрудничали с французами. После реорганизации я вместе со своей старой гвардией старался сочетать собственные разработки и совместную работу с другими организациями, в первую очередь с киевлянами. О главной нашей российско–украинской разработке тех лет подробно рассказано в следующем рассказе «Гораздо больше, чем доступно глазу».

Среди пришедших ко мне людей было много высококвалифицированных специалистов, преданных делу, но, к сожалению, среди них оказались карьеристы. Это противоречило моей натуре и всей моей деятельности. В конце концов, эти люди ушли, организовав так называемый НИЦ (научно–исследовательский центр). Научного там оказалось немного с самого начала, а постепенно оно выветрилось совсем. Центр оказался нацеленным больше на прием зарубежных гостей, что становилось всё более актуальным по мере расширения международного сотрудничества.

В те же годы, в конце 80–х, НПО «Энергия» начало подготовку к разработке ОС «Мир-2». Общей концепцией наша новая станция в какой?то мере напоминала американскую станцию «Фридом»: та же протяженная главная ферма, с размещаемыми на ее концах панелями солнечных батарей, те же герметичные жилые модули, расположенные в центральной части. Специалисты НАСА и его главного подрядчика фирмы «Мак Дональд Дуглас» сначала предусматривали ручную сборку фермы, которую должны были выполнить астронавты в открытом космосе. Эта фаза проекта отняла у американцев огромное количество средств и усилий. В конце концов, они от нее отказались, однако это произошло позже, когда мы стали работать вместе над международной станцией «Альфа».

Рассмотрев несколько концепций развертывания фермы на орбите, я пришел к выводу, что целесообразно применить комбинированный подход: сначала развертывать собранную и сложенную на Земле вспомогательную ферму, а затем космонавтам достраивать ее вручную. Чтобы облегчить сборочные операции, предусматривалась механизация при помощи манипулятора. Я до сих пор убежден, что этот подход был самым удачным компромиссом между крайними вариантами: автоматическим развертыванием, ручной сборкой и сборкой при помощи робота.

В середине 1988 года, используя подобный комбинированный подход, удалось разработать общую концепцию развертывания станции на орбите на основе РН «Энергия», которая могла выводить в космос около 100 тонн полезного груза. В качестве жилого отсека предлагалось использовать фюзеляж КС «Буран». Проект позволял существенно упростить сборочные операции, сократить средства и сроки создания ОС «Мир-2». Я написал докладную записку В. Глушко, тот переправил все материалы Ю. Семёнову, который дал указание своим нукерам подобрать весомые аргументы и дать отрицательное заключение. Проект с резолюцией и этим заключением до сих пор хранится в моем архиве.

Через несколько лет началась перестройка МКС «Фридом». Каково было мое удивление, когда в 1993 году на первой странице еженедельника «Спейс Ньюс» опубликовали эскиз космической станции, который в принципе основывался на той же самой идее: использовать фюзеляж Орбитера «Спейс Шаттл» в качестве начального центрального модуля. При первой возможности я позвонил К. Джонсону, потому что именно от него и от М. Фаже исходило новое предложение. По–видимому, в тот сложный период, под давлением Конгресса и общественности, НАСА вспомнило о своих ветеранах. Однако эта кампания вскоре окончилась и предложение отклонили, политики сами возглавили дальнейшее проектирование. В телефонном разговоре с К. Джонсоном мы были единодушны: конструкторская философия интернациональна.

Работа по поиску концепций для основной фермы продолжалась еще несколько лет — до тех пор пока для российского сегмента МКС «Альфа» не остановились на более простом варианте. Решили собрать ферму из двух секций, выводя их на орбиту на модернизированных ГК «Прогресс» и стыкуя между собой при помощи гибридных агрегатов. Еще через пару лет удалось встроить ферму в конструкцию модуля. Хочу также упомянуть еще об одной разработке, которая в те же годы очень увлекла меня. Начальный импульс я получил от профессиональных строителей, прочитав предложения одной немецкой фирмы. Они прислали нам буклеты, в которых описывались принципы и технология сборки современных строительных сооружений в виде ферм и куполов, собиравшихся из отдельных стержней и узловых деталей. Такой метод сборки очень смотрелся для космических задач. Подобные методы разрабатывались также у нас в Московском архитектурном институте. Немецкие специалисты предлагали помощь в строительстве на орбите. Доложив об этом предложении В. Глушко и даже министру О. Бакланову, я направил немцам согласие о сотрудничестве, но ответа от них почему?то не получил. Что произошло за два–три месяца, мне до сих пор неизвестно.

Работа над проблемой сборки на орбите стержневых конструкций привела меня также к разработке другой концепции. Речь идет об автоматической сборке протяженных двумерных ферм типа плоских платформ или криволинейных отражателей при помощи роботов. Оригинальная концепция до сих пор представляется мне очень эффективной и вполне реальной, хотя и требует высоких технологий и больших усилий. С другой стороны, овладев такой техникой, можно создавать очень крупные конструкции и решать грандиозные задачи, например, сооружать на орбите большие космические антенны и телескопы или энергетические платформы для передачи энергии из космоса на Землю.

Великая энергия рождается только для великих целей.

Надо вернуться к совместной разработке КГК со специалистами из Киева, Ташкента и Тбилиси.

Киевским институтом электросварки (ИЭС) в течение многих лет бессменно руководил академик Б. Е. Патон, сын основателя этого института Е. О. Патона. Отец и сын являлись выдающимися учеными и организаторами советской науки и техники. Б. Патон не только возглавлял ИЭС, он был его головой, душой, являлся одновременно президентом Академии наук Украины. Несмотря на все высокие звания и должности, он оставался доступным и демократичным человеком, его искренне уважали и любили. Борис Евгеньевич жив, здоров, а пишу я в прошедшем времени только потому, что наша совместная работа выполнялась в СССР и сейчас почти вся в прошлом. Почти, потому что от модуля «Кристалл» осталась запасная солнечная батарея, МСБ, которую мы вместе готовили для полета, а «Спейс Шаттл» «Атлантис» доставил ее в качестве ЗИПа на ОК «Мир» в ноябре 1995 года. Эта работа будет описана в следующей главе.

С. Королев и Б. Патон были близкими коллегами и товарищами. Начиная с того далекого времени, последний всю жизнь искренне поддерживал работы для космоса и в космосе. В конце 60–х, после смерти Королева, на КК «Союз» был подготовлен и осуществлен первый эксперимент по сварке в открытом космосе. С этой целью в ИЭС разработали специальную установку, для которой мы поставили электропривод, использовавшийся на КК «Восток». Установку поместили в бытовой отсек (БО) КК «Союз». Когда БО разгерметизировали и включили сварку, космонавты Г. Шонин и В. Кубасов находились в спускаемом аппарате. К сожалению, эксперимент закончился неудачно, произошло несколько накладок: наш привод оказался слишком слабым и вместо сварки образец прогорел. К счастью, всё кончилось благополучно. Советская пресса, естественно, этих подробностей не сообщала.

Несмотря на неудачу, сварочные работы продолжались. Специальная лаборатория ИЭС выполняла исследования и разработки по космическому материаловедению, по сварке элементов конструкций. К середине 80–х киевляне подготовили универсальный инструмент, с помощью которого можно было осуществлять несколько технологических операций за бортом орбитальной станции. Этот эксперимент выполнили космонавты В. Джанибеков и С. Савицкая, вышедшие в открытый космос на ОК «Мир» в 1988 году.

Эти разработки курировал отдел В. Бержатого, когда мы некоторое время работали вместе и в содружестве с киевлянами. Разработки КГК продвигались не очень эффективно, пока в 1989 году не началась эпопея с многоразовой солнечной батареей (МСБ). Только тогда, как это часто бывает, в трудный период стало ясно, кто чего стоит, на кого из киевлян и москвичей можно положиться.

Тогда же, в те осенние месяцы 1989 года, я убедился, что какими бы способными и преданными делу ни были энтузиасты–исследователи, для создания бортовых систем требовался профессиональный подход, настоящая производственно–испытательная база, специалисты–профессионалы, их последовательность и стойкость.

В том же 1988 году вместе с ИЭС Патона мы активно работали над другими вариантами большой фермы для ОС «Мир-2». Для серьезного подхода к такому большому проекту требовалась хорошо оснащенная база, и мы поддерживали реконструкцию киевской лаборатории: стали серьезно рассматривать планы строительства нового лабораторно–производственного корпуса с привлечением финских специалистов, а такая кооперация требовала валютного финансирования. Помню, как мне приходилось участвовать в поездках в Совмин, в ВПК, в наше министерство, обращаться к министру О. Бакланову и другим высоким чиновникам, стараясь выбить эти средства. Валюту в эти годы расходовали очень осторожно: проект так и остался на бумаге. Может быть, кто?то уже предвидел крутой поворот событий, раздел между Россией и Украиной? Но того, что произошло на самом деле, думаю, никто не ожидал.

После событий 1991 года многие специалисты из космической лаборатории ИЭС Патона стали уходить. Лишь А. Загребельный вместе с некоторыми товарищами готовил зиповскую МСБ к полету на Спейс Шаттле.

Ташкентское КБ входило в наше ведомство, в MOM, оно занималось разработками ряда механизмов по исследованию лунного грунта, другими проектами. Там работали узбеки и русские, в большинстве пришедшие с ташкентского самолетного завода и имевшие опыт авиационных разработок. При КБ организовали неплохое опытное производство. После полета КРТ-10 ташкентцам поручили создать 30 метровое зеркало — радиотелескоп КРТ-30. Мне не пришлось по–настоящему участвовать в этом проекте, но привелось увидеть, как выглядит его наземный прототип, спроектированный на основе концепции, схожей с концепцией КРТ-10. За городом, в предгорье Тянь–Шаня, построили гигантское сооружение со зданиями, лабораторией и самой космической конструкцией, развернутой на открытом воздухе. Сколько было затрачено усилий и средств, чтобы воздвигнуть это поистине космическое сооружение, знает, наверное, только Аллах.

Директор КБ А. Вахидов рассказывал мне, как он, выполняя планы министерства, мобилизовал рабочих Ташкента и помогавших им сотрудников КБ на заключительных этапах строительства. Чтобы поднять моральный дух своих бригад, вдохнуть в них энтузиазм, он сам лично ежедневно готовил большой котел знаменитого узбекского плова и к обеду привозил его на стройку. Планы выполнялись, а МОМ выплачивал большие премии за операции, проводившиеся под кодовым названием «плов Вахидова».

Мы встретились с А. Вахидовым летом 1994 года на Байконуре при запуске КК «Союз Т-26» с казахским космонавтом. Он рассказал, что в Ташкенте продолжают что?то делать в космическом направлении, и приглашал приехать к нему. Интересно бы посмотреть на все эти сооружения еще раз.

Грузия… Ее способный, эмоциональный и гостеприимный народ, давший миру Сталина и образцы великого искусства, чем?то похож на американцев, может быть, театром гостеприимства. Грузинам не хватало, казалось, малого: деловитости и последовательности, а размах был, он проявился, в частности, при разработке космических КГК.

При Тбилисском политехническом институте организовали КБ, в котором трудились энтузиасты больших космических проектов, они разрабатывали ряд больших развертываемых антенн. Их основная разработка — 30–метровая антенна создавалась по заданию Савина. Это была талантливо спроектированная конструкция и крупномасштабная во многих отношениях работа. На окраине Тбилиси заложили и соорудили экспериментальную базу, не уступавшую ташкентской. На стендах, размещенных в специальных зданиях и на открытом воздухе, испытывались будущие космические КГК. Инженерный прототип 30–метровой антенны разворачивался на стенде с точно выверенным горизонтальным полом. Всё это производило хорошее впечатление. В целом, этот проект, который поддерживал ЦК КП Грузии, заражал энтузиазмом его создателей и внушал оптимизм.

К тому времени (1990 год) я уже приобрел большой опыт по созданию космических КГК и хорошо понимал, какой путь надо пройти, чтобы довести эту конструкцию до летной кондиции, квалифицировать ее для полета в космос, но всё?таки стал поддерживать этот проект. Конструкцию зачали талантливо, а большое — всегда привлекало. Требовалось найти хорошее применение для такой антенны. Мы обратились к связным делам.

Через 20 с лишним лет, после того как практически прекратились наши работы по спутнику связи «Молния», а все дела были переданы в Красноярск, на новом витке спирали мы решили вернуться к этому направлению космической техники, принесшему человечеству самые ощутимые плоды. Сначала это была инициативная работа: я возглавил бригаду энтузиастов, которая подготовила технические предложения по большой связной платформе, которую предполагалось выводить на орбиту при помощи РН «Энергия», центральное место в этом проекте занимала 30–метровая тбилисская антенна. Рассматривалось несколько вариантов использования этой антенны в различном диапазоне частот. Тогда мне пришлось погрузиться в технику космической связи. Мы даже начали рекламировать свой проект и искать поддержку в стране и за рубежом. К этому времени в Америке и Европе большие связные платформы рассматривались как дополнение, а в будущем и как альтернатива менее эффективных малых спутников связи, летавших на перегруженной геостационарной орбите. Со своим проектом мне пришлось несколько раз участвовать в совещаниях, организованных Инмарсатом в Москве в Министерстве морского флота СССР. Эта международная организация обеспечивала глобальную связь с морскими судами и другими подвижными объектами во всём мире. Большая космическая платформа даже рассматривалась на конкурсе 3–го поколения спутников Инмарсата.

Почувствовав перспективу, большое руководство решило перевести этот проект на накатанные рельсы организации работ в НПО «Энергия». Нас, кто зачинал эту тему, безжалостно оттеснили на второй, а позднее — на третий план. Было обидно, но другие работы не давали скучать. В течение нескольких лет работа над большой связной платформой продолжалась. В кабинете генерального конструктора еще долго стояли солидные модели большой платформы, пока новое время и новые более модные песни не потеснили их. Среди них появились малые спутники связи. Их корни уходили в разработки КА с солнечными парусами. Об этом проекте еще предстоит рассказать.

Тенденция к увеличению размеров космических конструкций прослеживалась в целом ряде направлений. Наряду со связными спутниками, энергетическими платформами, полетом на Марс, освоением Луны, другие задачи требовали строительства на орбите. Многие космические державы также проводили исследования и выполняли разработки. Большая их часть не продвинулась дальше начальных стадий проектирования, для этого не требовалось очень больших усилий и средств. Несколько проектов всё же были доведены до металла и до полета. Например, американцы подготовили и провели несколько экспериментов по программе Спейс Шаттла. В частности, была развернута модель многоразовой солнечной батареи, в чем?то напоминавшей нашу МСБ.

Под эгидой агентства КНЕС в рамках советско–французского проекта «Антарес» была разработана полномасштабная модель развертываемой фермы. Эту работу курировал отдел В. Бержатого. Какое?то время мне приходилось участвовать в этом проекте. Когда наступил завершающий этап, эти люди перешли в НИЦ. Модель доставили на ОК «Мир» в 1989 году, а космонавты вынесли модель в открытый космос, чтобы испытать ее там.

Что?то произошло с механизмом раскрытия. Открытый космос оказался коварным и враждебным не только человеку, но и железу, и в очередной раз проявил свой крутой нрав. Все мы, находившиеся в ЦУПе, болели одновременно и за своих, и за французов. Хорошо помню критический момент этого эксперимента. На этот раз я выступал, так сказать, уже в качестве независимого эксперта и чувствовал себя более уверенно. Несколько раз ко мне обращались французы и русские, а главный наш куратор из НИЦ как бы между прочим напомнил мне о том, что они начинали работать под моим руководством, и если конструкция не раскроется, то придется отвечать моим конструкторам. У меня не нашлось ответных слов на такую супердипломатическую изощренность.

В тот раз всё обошлось, космонавт В. Титов, приложив ручную, и даже ножную силу, вместе с Ж. Л. Кретьеном смогли успешно завершить операцию. Как пошутил В. Благов, заместитель руководителя полета, французская ферма и русский сапог оказались очень удачным сочетанием.

Все мы, русские и французы, извлекли хороший урок из эксперимента в открытом космосе.

Этот рассказ получился, наверное, слишком длинным. Видимо, потому, что конструкции были большими, а стройки — всегда долгими. Строительство в космосе продолжалось.