4. Уход

4. Уход

Алексей Иванович любил поездки на речных трамвайчиках.

Пристань была рядом с Киевским вокзалом, буквально в нескольких метрах от дома на Бородинской. Он с детьми катался на трамвайчиках по Москва-реке. И один, бывало, садился на палубную скамью, сидел, смотрел на воду и ехал до Парка культуры. В Парке культуры на то время открылся павильон чешского пива. Обыкновенно он доезжал до парка, заходил в павильон, выпивал кружку пива и возвращался домой…

Близился день рождения Галины Николаевны.

Загодя, за полмесяца, она с домработницей готовились к приему гостей. Алексей Иванович пошел прогуляться. Как всегда, он доехал на трамвайчике до павильона, а на обратном пути внезапно почувствовал себя плохо. На палубе он потерял сознание, очнулся на последней станции оттого, что его приводят в чувство, трясут. Встал и едва добрел до дома.

Он вошел бледный, растерянный.

— Алеша, что с тобой? — Испуганно спросила Галина Николаевна.

Он еще пошутил:

— На палубу вышел, а палубы — нет…

— Что с тобой? Расскажи! — Настаивала она.

— Мне плохо, Пусик. У меня все кружится перед глазами…

Его спешно уложили в постель.

…С позволения читателя, эту часть повествования мы приведем полностью в документальном материале. Это — расшифровка аудиозаписи. Так Галина Николаевна рассказывала о последних днях мужа. Алексей Иванович пришел с пристани…

«— Мне плохо. У меня все кружится…

Я у него спрашиваю:

— Как плохо? Что болит?

Он говорит:

— У меня болит голова… Дай мне таблетки.

Мне было тридцать три года. Я плохо понимала, что нужно делать.

— Ну, какие? От головной боли?

— Да.

Я дала ему какие-то таблетки от боли.

— Ты кушать хочешь?

— Нет, я лягу.

Он лег. Потом опять встал. Мучился, мучился. Я говорю:

— Давай, вызовем скорую…

— Нет, не надо скорую. Лечи сама.

— Ну я же не врач, что я могу тебе сказать… Ну, выпей еще одну таблетку.

До половины второго ночи он промучился, потом уснул. Утром просыпается, пытается встать, а с него — холодный пот. Я говорю:

— Алеша, давай вызовем врача.

А тогда в Литфонде приняли постановление, что писателям выплачивали до двух тысяч по бюллетеню. А он мне еще говорит с подозрением:

— А-а, бюллетень тебе нужен…

— Я даю тебе честное слово, что я не возьму бюллетень. Но давай все-таки выясним, что с тобой.

Все-таки мы вызвали врача, он пришел, послушал, постучал и пишет мне рецепт: «Срочно. Нитроглицерин, капли». Врач ему сказал:

— Лежать. Завтра к вам приедут делать кардиограмму.

Мы сходили в аптеку, купили все лекарства, стали давать ему. На следующий день приехали, сделали электрокардиограмму. Я спрашиваю, когда она будет готова. А тогда, в пятьдесят девятом году, показания прибора расшифровывали до недели. Не то, что теперь — тут же.

— Через недельку к вам приедет врач с уже готовым описанием. Лежать, не вставать.

Через неделю приезжает врач, другой. Алеша лежал. Как только встает — холодный пот градом. Я открываю дверь, сразу спрашиваю:

— Инфаркт?

— Нет, инфаркта нет. Где он?

— Вот, лежит у себя в комнате.

Посмотрел, сказал: «лежите», и все. Фатьянов ему книжку подписал пятьдесят пятого года, маленькую… Смотрю — врач выходит из его комнаты, и он выходит за ним. А ко мне приехала мама из Ростова-на-Дону, и Сережа здесь Никитин был, и мы готовили обед.

Обращаясь к врачу, он и говорит:

— Можно выпить сто грамм?

Тот отвечает:

— Пять капель из пипетки, — Отшутился.

Алеша сел все-таки за стол, на столе, конечно, появилась бутылка. Чувствую, что он бледный такой, ему нехорошо. Сели. Сережа, мама, я, он — налили по рюмочке. Он так сидит, смотрит на меня.

— Плохо? — Спрашиваю.

— Да, плохо, — пить не стал.

С него опять этот холодный пот. Ну и пошел, лег. Это было все в начале ноября. Ну, потом, успокоившись, что инфаркта нет, он стал потихоньку вставать. Но из дома уже не выходил.