Испытание делом

Испытание делом

А дни катились один за другим, разматывалось лето, набирая зрелую силу. Страсти в Журавлях улеглись, да и некогда в страдную пору следить за тем, кто что сказал, кто как посмотрел. Поэтому никаких разговоров и пересудов не вызвал уход Наташи с фермы. Из доярок прямым ходом — в почтальоны. Захар Петрович такое условие поставил: или оставайся дояркой или вовсе долой из животноводства.

— Хорошо, что не размазней себя показала, — успокоил ее Иван Михайлович. — Сказано — сделано! По-нашенски. Сергей вот говорит, что в институт тебе надо, на зоотехника учиться. Поддерживаю, елки зеленые! Дельное Сергей советует.

— Он и мне давно говорит, — ответила Наташа. — Буду готовиться.

Журавлев полагал, что все про своих детей знает. Оказывается, далеко не все. Человек, как изба на семи замках. Один отомкнул, другой отомкнул, а к третьему ключи не подходят.

Как-то вечером в грозу ввалился к Журавлевым Антон. Мокрехонек до нитки, зубами дробь выколачивает.

— Откуда такой хороший? — удивился Иван Михайлович.

— Натаха где? — спросил Антон.

— Спит.

— Так скажите ей, что переплыл я озеро. Туда и обратно. В грозу, как и договаривались.

Иван Михайлович только пожал плечами, а утром стал допытываться у Наташи: что за новости такие?

— Я, может, замуж за Антона собираюсь. Надо же проверить его на храбрость.

Журавлев глазами хлопает, она посмеивается.

В конце июля Иван Михайлович отчитывался на партийном собрании. Сперва стал зачем-то в подробностях перечислять, сколько чего звено посеяло, какой вид на урожай по каждому полю, в каком состоянии техника. Его не перебивали, давая время успокоиться и настроиться.

— Теперь возьмем каждого из ребят в отдельности и посмотрим, с чем он пришел в звено и какую перемену в нем вижу. За полгода совместной работы пришел я к выводу, что много лишнего, елки зеленые, на молодых наговариваем. Обыкновенные они ребята, только страшно не любят, если поучать без нужды. Поэтому зря не лезу, не показываю, куда ногой ступить. Пускай сам идет, а я как бы в стороне.

А насчет того, какую перемену в ребятах вижу, так вот Сашка и Антон раздумали из деревни уезжать. Азартно собирались, а теперь стихли. На главного заводилу Антона я через Сашку пошел. Уговаривать, елки зеленые, не стал, а присоветовал Сашке повременить, так технику освоить, чтобы в любом месте такого механизатора с руками взяли… Механизатором Сашка толковым будет, а поедет или не поедет из деревни, тут посмотреть надо. Загорелось ему осенью выдрать местами кусты и спрямить полосы в Мокром углу. Дельно задумано, елки зеленые!

Теперь Виктора взять. Всем вроде хорош, а с ленцой. К нему я с другого боку подъехал. На перепашке паров дал обогнать себя. Ночью мы с ним работали, вот он и не заметил, как я часть времени его загонку пахал. Утром учетчик замер сделал, а у Виктора моего на целый гектар больше. Нет, говорю, тут дело нечисто! Быть, елки зеленые, такого не может! Это меня, кричу, обогнать! Тут хватает Виктор сажень, меня под руку и айда новый замер делать. Все в точности, на гектар разница. Значит, случайно получилось, говорю ему. Теперь он и старается доказать мне, что никакой тут не случай, а работать умеет не хуже меня… У Валерия и Павла тоже перемену наблюдаю.

Вот так и отчитался Иван Михайлович.

После щедрых июльских гроз над Журавлями и окрестным миром установилось жаркое вёдро, быстро ожелтившее хлеба. После росных ночей в березняках подолгу стали блуждать густые белые туманы.

Деревня готовилась к уборочной. Захар Петрович, чувствуя, что урожай будет хороший, стал, спокойным, даже медлительным и насмешливо следил за возбужденной суетней Сергея. Так опытный обстрелянный солдат относится к новобранцу, охваченному жутью близкой битвы и любопытством к ее исходу.

Днем Сергей мотается по бригадам и полям, на ночь превращается в писаря, готовит документальное обеспечение страды. Как агроному, ему надо выдать развернутый план уборки, расписать последовательность, объемы и предполагаемые сроки косовицы, обмолота, очистки зерна, вывозки его, засыпки семян, сбора половы, сволакивания и скирдования соломы, вспашки зяби и еще множества другого, что надо делать обязательно, быстро, хорошо, малой силой, без лишних затрат. Не меньше забот у него как у секретаря партийной организации. Вдобавок ко всему в районе посоветовали торжественно проводить механизаторов на жатву.

Такой праздник провели. За околицей выстроили комбайны, перед механизаторами, смущенными всеобщим вниманием, Захар Петрович сказал речь с азартным призывом работать так, чтобы земля дрожала и звезды с небес сыпались. Потом Андрей Журавлев, гордый доверием, повел свой комбайн к ближнему полю. Там показала свою сноровку Марфа Егоровна. Быстро и ловко она связала из скошенной пшеницы тугой сноп. Школьники с барабаном и горном пронесли этот сноп по деревне и выставили его у колхозной конторы.

Это было утром, а к вечеру у себя на таборе в Мокром углу Иван Михайлович выложил ребятам свою программу уборки.

— Значит, елки зеленые, так… От самой весны, а вернее сказать, еще от зимы болела у нас душа об этом хлебе. Потому что настоящий хлебопашец тогда спокой имеет, когда все до колоска прибрано и приготовлена земля к новой посевной. Теперь нам, елки зеленые, надо как следует поднатужиться и сделать все другим на загляденье, а себе в удовольствие. Прошу головами не вертеть и не ухмыляться. Как говорю, так должно быть и так будет. Иначе позор нам на все Журавли и даже дальше. Работать станем таким манером. Антон, Александр и Андрей на комбайнах. Им косить и подбирать. Чтоб качество было, елки зеленые, и все другое. Если по ходу дела будут передвижки из бригады в бригаду, то носами не дергать и не говорить, что своя полоса ближе и роднее. Федору, Валерию, Павлу и Виктору зябь пахать и прочие работы. Значит, комбайн с поля, солому тоже с поля долой, а плуг сразу в борозду. Сам я на время от техники освобожусь и буду на подхвате…

Ребята разъехались. Уже затихло торканье мотоциклов, а Иван Михайлович все сидел на жухлой траве и сосал потухшую папиросу. Над хлебной желтизной дрожит и переливается знойное марево, резкие тени тихих облаков неслышно скользят по земле. Воздух сух и дурманно-горек от горячей пыли и спелых запахов поля, лесных прогалин и луговин. Сощурившись, Журавлев любовался, как качается волнами рослая пшеница. Казалось, еще миг и все: лес, почерневшая на дождях будка, темно-красные комбайны и сам он — стронутся с места и уплывут неведомо куда.

«Вот же зараза!» — думал он в волнении и нетерпении, которые наваливаются на него в канун большой работы. Уже завтра, едва комбайны обойдут пару кругов, выстригут просеки в большой рослой пшенице и расстелют пухлые валки, — уже завтра все пройдет, останется один азарт…

А вечером уезжала Наташа. Когда чемодан был уложен и поставлен у порога, Мария Павловна не удержалась, заревела.

— Ничего! — бодрился Иван Михайлович. — Не на край земли едет. Никому от учебы худа не было.

Он сам донес чемодан до остановки. Когда автобус укатил, Журавлев постоял в одиночестве и побрел домой. Попавшийся дорогой Сергей о чем-то заговорил с ним, но Иван Михайлович сумрачно отмахнулся…

Через два дня, когда колхозные комбайны пошли в ход, Журавлев бегал по полю, где работали Андрей, Сашка и Антон. То одного, то другого остановит, чуть ли не носом тычет в стерню.

— Кто так косит, елки зеленые! Куда мчишь? Ах, не заметил? Башкой крути на все стороны.

Оседлав мотоцикл, летел на пахоту.

— Почему плуг пляшет? Земля твердая, говоришь? Дай, попробую.

Лез в кабину, брался за рычаги, потом хитро щурил глаза и спрашивал:

— Видел? Вот тебе и елки зеленые!

Меж делом, по дороге в мастерскую, заскочил в контору, насел на Кузина.

— Давай горячий обед в поле!

Захар Петрович обещал продумать этот вопрос.

— Ага, продумаешь! До конца уборки! Ты сейчас давай!

— Сам организуй, — посоветовал Кузин.

— И организую! Человека давай.

— А где его взять? — Захар Петрович развел руками.

Человек нашелся. Марфа Егоровна, прослышав про Иванову нужду, сама назвалась в поварихи. Не мешкая, Иван Михайлович усадил старуху в коляску мотоцикла и помчал на склад за провизией и посудой. Доставил повариху на табор, еще раз сгонял в деревню, привез десятка четыре кирпичей и глины на раствор. К вечеру того же дня рядом с будкой была выстроена печка.

Покончив с этим делом, Журавлев опять ударился в обход своих владений, а когда вернулся, на плите булькало в чугунах душистое варево. Сама же повариха, поджидая едоков, сидела в тенечке и напевала, как по Дону гуляет казак молодой.

Журавлев тоже нырнул в тень, снял фуражку, стер рукавом пот с лица.

— Веселый ты человек, Егоровна, — сказал он.

— Я свое отплакала, — ответила Марфа. — Живу долго, вот и вышла нехватка в слезах… Что в поле-то деется?

— Да деется… Местами лег хлеб… Ничего, елки зеленые! Сейчас нам норму одолеть, а потом пойдет. — Журавлев глянул на часы. — Скоро ужинать прибегут, готовься, Егоровна.

— Сготовлюсь. Не на такую артель бывалочи варивала. Мне это дело не в тягость, ей-бо! Серчай, говорю, Захар, не серчай, а контору твою убирать не буду. Обозвал вредной старухой.

— За что? — голос у Журавлева серьезен, а глаза смеются.

— За просто так. Взял и облаял. Ей-бо!

— И ты стерпела?

— Как же!. Речи, грю, мои не по нутру? За избу сердишься? Возьму вот и расскажу всем про твой с Гришкой тайный совет. — Марфа Егоровна понизила голос и оглянулась по сторонам. — Как есть тайный! Гришка-то что? Не глянется Гришке на свинарнике свинячий дух нюхать, вот и ходит, должность просит. Не могу, грит, на простой работе находиться. А Захарка остерегается. Через тебя, грит, неприятности имею. Но все ж посулил к зиме бригадиром Гришку поставить. Ей-бо!

— Бригадиром? — изумился Журавлев. — Но это мы еще посмотрим!

— Знамо, посмотрим, — подтвердила Марфа Егоровна и приступила к исполнению своих непосредственных обязанностей. Раскинула под березами клеенку, поставила в центр тарелку с ворохом крупно нарезанного хлеба, разложила ложки по числу ожидаемых едоков. И как раз ко времени управилась. Из-за леса, приминая таловый молодняк, выскочил старенький ДТ-54 и замер в некотором отдалении. Из кабины выбрались Валерка и Пашка.

— Это что за новости? — протяжно спросил себя Журавлев.

Рывком поднявшись, он метнулся к трактору, и тут же Марфа Егоровна услышала его заполошный крик:

— Сила есть — ума не надо? Круши подряд! Сколь говорить вам, елки зеленые, чтоб одну дорогу к табору знали? Ну, благодетели! Ну, работнички!

— Прямиком быстрее, — оправдывается Валерка.

— Думать надо! — посоветовал Журавлев. Еще бы покричал, но тут подъехали Сашка и Антон.

— Что долго? — спросил их Журавлев.

— Да вот он все, — Сашка указал на друга. — Захватил половину полосы и не пускает. За выработкой парень гонится. А мы тихонько, зато не валки, а стрелки!

Последним к табору лихо подкатил Андрюшка, бойко слетел с комбайна.

— Уже рубают! — возмутился он. — Работать их нету, а к столу первыми лезут… Пропустите, граждане, пропустите на почетное место.

— Рожу умыл бы, — сказала ему Марфа Егоровна. — Срамота глядеть.

— Я на работе, — ответил Андрюшка и подвинул к себе объемистую миску с борщом. — Всякими умываниями можно уборку сорвать.

Поглядывает Журавлев на ребят, и все ему понятно, все приметно. Куражатся, храбрятся, а вон как набило их по бороздам, вон как подрагивают руки…

День кончается, а работа не кончена. Такой распорядок у страды — удлинять день и ужимать до предела ночь, откладывая на потом сон, личные и всякие прочие дела, не имеющие отношения к обмолоту, сдаче хлеба, пахоте.