Приложение IV

Приложение IV

Письмо Людовика, графа Прованского[61] графу Н.П. Румянцеву

К графу Николаю Петровичу Румянцеву Митава 1/13 февраля 1805 года

Я очень рад, любезный граф, что нашел случай поговорить о дружбе моей к вам, прибегнуть к вашей и выразить вам доверие и уважение, которые услаждают для меня воспоминания о Намюре[62]. Без предисловий приступаю к делу. Среди многих огорчений, испытываемых мною, есть одно, которое тем тяжелее других, что терпением его не одолеешь. Близ меня находятся двое верных слуг, сказал бы я другому, а вам скажу, любезный граф, два друга, которых положение беспокоит и крайне тревожит меня. Один из них Даваре; при имени этом сердце ваше всё уразумеет, но не к одному сердцу обращаюсь я. В нем вы видите друга моей молодости, человека, освободившего меня от заточения, помогавшего мне переносить испытания, бывшего весьма сносным в ту пору, когда я не был наследником престола. Подумайте обо всем, что произошло с того времени, вспомните, как он держал себя посреди политических бурь; находясь постоянно со мною, когда я уже был королем, он при всяком случае высказывал мне правду, какова бы она ни была, давал разумный и честный совет, ободрял меня или даже сам плакал обо мне. Судите, как он должен быть дорог моему сердцу. Другой, архиепископ Реймский, почтенный старец, единственный из друзей моего отца оставшийся в живых… Он служит образцом французскому духовенству, ограждает от позора знатное имя, запятнанное одним из недостойных потомков его рода.

Приятно мне искренно беседовать с моим любезным и уважаемым Николаем Петровичем. Беседа эта перенесет нас в дни молодости. Да будет ему известен главный повод поездки моей в Швецию и сближения с братом моим. С его согласия я решился обнародовать отзыв, составленный мною на пути; в нем я высказываю чувства и правила, которыми я постоянно руководствовался, взывая на суд и обличая тирана. Не медля намеревался я обратиться с этим заявлением к моему народу; но увы, любезный граф, я опасаюсь снова быть всеми покинутым. Без опоры в этом предприятии, не имея денежных средств для обнародования их во Франции, при бдительности тирана, какой же успех может иметь мое заявление и какая участь ожидает его?

Как бы то ни было, архиепископ Реймский и граф Даваре, не страшась ответственности, имели честь подписать вслед за мною этот акт, который неизбежно дошел до сведения Петербургского и Лондонского кабинетов и всех моих приверженцев, побывал в руках у множества лиц и потому, буде даже не удастся его обнародовать (чего не без основания следует ожидать), все же о существовании его и подписях дойдет весть до Корсиканца. Тут ясно для всякого, что друзья мои подвергнутся неистовству человека, который жаждет мести, не разбирая средств для удовлетворения ее.

Однако, скажут мне, разве вы сомневаетесь в их безопасности во владениях Императора? Но дело идет не о настоящей минуте. Даваре постоянно хворает, со времени опасной болезни, от которой он чуть не умер в 1801 году, и, несмотря на необходимость проводить зиму в теплом климате, до сих пор не решается ехать и не решится, пока будет продолжаться настоящее положение дел. Архиепископу почти 70 лет; по слабости сложения ему следовало бы жить в теплой стране, но он не отваживается уехать отсюда. Мне следует предвидеть другие обстоятельства. Есть одно, о котором другому я бы не заикнулся, но для вас я думаю вслух. Настоящий кризис не есть последний. Он может разрешиться миром наподобие предшествующих (ибо есть ли что надежнее вблизи вулкана), хотя вследствие этого мира Европа и будет наслаждаться обманчивым спокойствием в течение нескольких лет. Тогда можно было бы предположить, что Узурпатор, достигнув высоты величия, не стал бы обращать внимания на врагов, не имеющих средств верить ему, и что никому не воспрещалось бы ехать туда, куда призывают его забота о здоровье и собственные дела. Но разве Корсиканец когда-либо теряет из виду месть? Даваре и архиепископ нынешним летом подписали донесение об ужасном деле касательно отравления. Это известно узурпатору. Если мои несчастные друзья, положившись на обманчивую безопасность сносной зимы, не обретаемой в России, и Бонапарт предположит, что они лишены опоры, я уверен, что обоим им, особенно Даваре, будет предстоять участь герцога Энгиенского, ежели ему будет известно, что они находятся под могущественным покровительством императора Александра, он нехотя уважит такую защиту и друзьям моим можно будет жить спокойно. Итак, покровительство для моих друзей составляет предмет самого пламенного моего желания. Перейдем к тому, как устроить это дело.

Даваре достоин милостей Императора: он командор ордена Св. Иоанна Иерусалимского в Русском приорстве. Будучи моим гвардии капитаном, он в течение трех лет находился во главе ста дворян, моих лейб-гвардейцев, преданных воинов Императора; все офицеры этого полка были генерал-майорами. Наконец, у него хранится письмо от императора Павла, самое лестное, какое когда-либо получал дворянин от великого государя. Вследствие этих данных, а равно и исключительного положения, в котором он находится, я не без основания могу рассчитывать на великодушие Императора в отношении к нему, прося назначить его генерал-лейтенантом своей армии. Чин этот он получил бы во Франции, благодаря своему положению, летам и заслугам; скоро 23 года как он был произведен в полковники на поле брани. В то же время, благодаря счастливому обстоятельству, я надеюсь легко выхлопотать эту милость, прося ее также для одного из моих приближенных, которому я очень рад бы был выхлопотать отличие и оказать услугу и благодеяние, которое он вполне достоин. Герцог Граммон, как и Даваре, командор и т. д., капитан моей гвардии, так как он исправлял эту должность при короле, брате моем, быв начальником ста дворян, любивших Россию не менее Франции. Выражаясь по-военному, несправедливо бы было одного наградить, а другому не оказать заслуженной милости. В отношении политики труднее было бы оказать милость лишь одному лицу, именно такому, к которому Узурпатор питает особенную ненависть, между тем как Император весьма легко может облагодетельствовать двух лиц, одинаково достойных награды. Вы понимаете, что ни тот, ни другой не станут злоупотреблять полученной милостью и не загородят дорог воспитанникам и преемникам Задунайского[63].

Но это еще не всё. Даваре отказался от прекрасного состояния во Франции, часть которого он мог бы получить и в настоящее время. Я не в силах и, может быть, никогда не буду иметь возможность вознаградить его. Не могу ли я обратиться к Государю, на дружбу которого имею право рассчитывать, и просить его обеспечить нуждающегося и больного друга моего? Приверженцы брата моего обеспечены Английским королем; неужели я не в состоянии буду оказать помощи моим приближенным лишь потому, что нахожусь в России? Я попросил бы Императора дать графу Даваре небольшую аренду. Много было таких примеров.

Коль скоро Его Императорское Величество исполнит мою просьбу, вы согласитесь, любезный граф, что, если и забыть просто заслуги и нужды, мое собственное достоинство требует, чтобы с другом моим не обращались как с обыкновенным эмигрантом.

В настоящую минуту я не боюсь показаться нескромным, распространяясь о герцоге Граммоне; достаточно того, что я высказал выше. Ему предстояло получить большое состояние по наследству, и он всего лишился, служа моему несчастному брату и мне. Авось когда-нибудь вознагражу я его.

Что касается архиепископа Реймского, его нельзя вознаградить повышением звания, но, согласно с благим законом Петра Великого, состоящие на пенсии у Императора имеют право на его покровительство. Я попросил бы пожаловать достоуважаемому прелату пенсию, подобную той, которую император Павел назначил архиепископу Альбийскому, обеспечив его старость. Император успокоил бы меня насчет его будущности.

Прошу Вас, любезный граф, ежели вы можете оказать эту услугу, то, прочитав приложенную при сем копию, подайте Императрице письмо мое, равно и копию письма императора Павла Даваре, которую передаст вам граф Блака. Если представить это лестное письмо Ее Императорскому Величеству, оно непременно возбудит в ней участие к другу моему. Наконец, излишним считаю сказать вам, сколько благодарен я вам за участие, которое вы принимаете в храбром и преданном Мутье. Мне тем дороже будет успех в настоящем деле, ежели я добуду его через ваше посредничество.

Прощайте, любезный граф, вам известна дружба моя к вам.

Людовик