Глава вторая. РОМАН ИМПЕРАТРИЦЫ

Глава вторая.

РОМАН ИМПЕРАТРИЦЫ

Павловск и его окрестности — культурно-историческое достояние России. Дворцовый ансамбль и прилегающий к нему парк традиционно привлекают многочисленных экскурсантов. Своим рождением это уникальное место обязано наследнику российского престола великому князю Павлу Петровичу, а обустройством — супруге Павла, великой княгине Марии Федоровне.

«Собственный садик» — одна из достопримечательностей Павловского музея-заповедника. Посетителям задержаться здесь, как правило, недосуг — не хватает времени. Великолепие дворца и парка целиком поглощает внимание гостей. Небольшой, изрезанный изящными дорожками садовый участок создавался стараниями Марии Федоровны. Наперекор суровому климату здесь высаживались и культивировались свозимые со всего света экзотические для этих мест растения — кедры, кипарисы, апельсины, лимоны, персики, ананасы, лавры. Семена, черенки и саженцы поступали из Сибири, Дальнего Востока, Южной Америки и, разумеется, из Европы. Названия некоторых растений для этих мест и теперь в диковинку. На зиму большую часть из них укрывали в оранжереях, весной вновь выставляли на открытый воздух. Павловск стали называть русской Швейцарией, а сад и оранжереи — ботаническим раем.

Немецко-фашистское нашествие и оккупация подвергли варварскому разрушению всё, что составляло былой Павловск. Сад этот теперь уже не тот, что в прежние времена. Выродились или вымерзли нуждавшиеся в особом уходе растения, утрачены скульптура и некоторые декоративные постройки. Однако и ныне сохраняется регулярная симметричная планировка парка, применяется системный подход к высадке цветов и кустарников. Это делается так и таким образом, что цветение в саду, начинаясь ранней весной, длится до глубокой осени. «Садик Марии Федоровны», как его называют музейные работники, окружен особой заботой. В годы коренной ломки советской системы и позже музей вел трудную борьбу за выживание. Не хватало средств на самое насущное, в том числе и на отопление оранжерей. Однако внимание к сохранению единственного в своем роде архитектурно-художественного наследия не ослабевало. Недавно реставрирован Инвалидный дом с церковью Святой равноапостольной Марии Магдалины. Восстановлен великолепный Розовый павильон, специально воздвигнутый императрицей-матерью для торжественного приема в честь возвратившегося из последнего победного похода против Наполеона I сына — императора Александра I. Есть надежда, что со временем усилиями реставраторов, садовников, цветоводов и «собственный садик» обретет первозданный вид. Садик — далеко не единственное, что в Павловске связано с именем императрицы Марии Федоровны. Дворец, парк с многочисленными постройками, павильонами, прудами, аллеями и сам городок, растущий вокруг императорской резиденции, неповторимостью обликов обязаны своей попечительнице. В противовес Гатчине, любимому прибежищу великого князя Павла Петровича, Павловск был для Марии Федоровны «изящным и полным выражением ее сентиментальных отношений к природе», она стремилась сделать его похожим на Этюп, родовое гнездо Вюртембергских… Годы жизни отдала она этим местам, обживая и обихаживая их при Павле и после его гибели. Нигде так не хранят память о ней, как в Павловске, здесь можно услышать многие подробности жизни выдающейся личности. Ей, слывшей редким сочетанием красоты и ума, «одной из самых трудолюбивых и занятых дам России», досталась судьба необычайная, великая и драматическая.

* * *

София Мария Доротея Августа Луиза Вюртембергская обратила на себя внимание в пору, когда российский императорский двор был озабочен поисками достойной пары для наследника престола, великого князя Павла Петровича. Ей было 13 лет, Павлу — 18. Однако юный возраст оказался препятствием. Выбор был сделан в пользу старшей пятнадцатилетней сестры Вильгельмины. Именно с ней вступил в свой первый брак Павел Петрович. После неудачных родов, приведших к кончине великой княгини Натальи Алексеевны (это имя получено в православном крещении), российский императорский двор снова вспомнил о младшей, к тому времени семнадцатилетней принцессе. Она, правда, была уже помолвлена с принцем Людвигом Гессен-Дармштадтским. Аннулировать помолвку Софии Доротеи помог сам претендент, принц Гессен-Дармштадтский. Он отступился от невесты, польстившись на деньги, которые ему были предложены. «Большой и глупый верзила, — писала Екатерина барону Гримму, — отправился пасти гусей с пенсией в 10 000 руб., но с условием никогда о нем не слышать и не видеть…»{16}

Покуда невеста собиралась в дорогу, ее не в шутку стращали, говорили, что в России «в общение ей дадут только русских, казаков, грузин и Бог знает, какое племя». Наделе жизнь оказалась куда более сложной и непредсказуемой. На девочку, которую еще не миновала пора детских радостей, смотрели как на политическую силу, а ее замужество расценивалось не просто как брачный союз, а «союз Пруссии с Россией». Она не знала ни слова по-русски, ей не позволили получить классическое образование, большая часть жизни в России с самого начала была посвящена продлению династии. Здесь, на русской почве, расцвели ее скрытые до поры таланты. Она научилась хорошо рисовать, вышивать, занималась резьбой по кости. Некоторые мастерски исполненные камеи дошли до нас и хранятся в музее Павловского дворца. Мария Федоровна была музыкально одарена, превосходно играла на фортепьяно, устраивала театрализованные представления, инсценировки. В них участвовали все: ее дети, придворные и даже сам великий князь Павел Петрович. Увлечение искусствами она всячески прививала своим детям: Александр играл на скрипке, Елена и Александра — на гитаре, Николай — на флейте… В лучшие для великокняжеской семьи годы в Павловске устраивались концерты, ставились оперы. В окружение Марии Федоровны входили виднейшие музыканты и композиторы того времени: Бортнянский, Паизиелло, Сарти. Выдающиеся художники сотрудничали с ней. Для них она была талантливой ученицей и привлекательной моделью. В Павловске сложился свой круг, который, собственно, и составил «малый двор» великого князя Павла Петровича. В Петербурге же, при «большом дворе» матери Павла, Екатерины, решались государственные дела, проходили переговоры, официальные встречи и церемонии, иностранные послы вручали верительные грамоты… «Большой двор» устраивал праздники и развлечения, среди которых особая роль отводилась «эрмитажным собраниям», в которых участвовали только самые избранные и наиболее известные и приближенные императрице лица. В ту пору в круг общения великой княгини Марии Федоровны попал статный, петровской породы камер-юнкер, молодой граф Николай Румянцев.

И в поведении, и в общении он не был таким, как все остальные. С ним было интересно. Он стал другом семьи, одинаково приятным для обоих супругов. Их знакомство могло произойти и раньше, в те дни, когда в Берлине намечалась церемония помолвки принцессы Вюртембергской с великим князем Павлом Петровичем. Наследника российского престола сопровождал отец Николая — фельдмаршал Петр Александрович Румянцев. Желая повидать родителя, братья, находившиеся в это время в европейском турне, двинулись к нему навстречу. Однако побывать в Берлине и встретиться с отцом им не довелось. Было велено воротиться. Присутствие двух рослых и обаятельных молодцев на фоне уязвимой внешности жениха могло, по мнению умудренного опытом предка, внести диссонанс в важнейшую церемонию.

Великая княгиня Мария Федоровна проявила себя с особенно желанной для свекрови стороны. Она, по словам Екатерины II, оказалась «мастерица детей производить». Сразу после замужества Мария Федоровна родила двух сыновей: Александра (1777) и Константина (1779), что гарантировало дому Романовых прочность в продолжении династической линии. После появления на свет Александра и Константина в недавнем прошлом «нежная, прекрасная, восхитительная игрушечка» родила еще восемь детей: двух мальчиков и шестерых девочек. Заслуга в том, как утверждали злые языки, принадлежала не только супругу Павлу Петровичу. Случалось, он и сам злословил по этому поводу.

Произвести человека на свет во все времена было делом непростым, а тем более при том состоянии акушерской науки и практики. Особенно тяжело Марии Федоровне досталось рождение шестого ребенка, дочери Анны. Только присутствие духа и решительные меры Екатерины II, семь часов неотступно находившейся при роженице, спасли ей жизнь.

Материнская доля Марии Федоровны оказалась и счастливой, и трагической: она мать двух императоров (Александра I, Николая I) и двух королев (Вюртембергской Екатерины, Нидерландов Анны), однако пятеро из десяти детей умерли при ее жизни: Ольга в младенчестве, Александра в 1801 году, Елена в 1803-м, Екатерина в 1819-м, Александр I в 1825-м.

«Малый двор» великого князя Павла Петровича формировался под неусыпным контролем Екатерины II. Кандидаты на общение с престолонаследником, его семьей подбирались по разным, известным только самой Екатерине соображениям. Императрица стремилась создать вокруг сына особую среду, где каждому отводилась своя роль. Следует сказать — своей цели Екатерина II добивалась. Николай Румянцев — в конечном счете один из немногих, кто стал душевным другом молодой семьи. Именно он вошел в число особо приближенных…

В письмах отцу, где наиболее существенное оставалось между строк, Николай пытается воспроизвести картину жизни, в которой кипели нешуточные страсти. Зависть и клевета, любовь и ненависть опаляли придворную жизнь. Румянцев пишет о коллизиях, сменявших одна другую, в которые его втягивали помимо воли. Знаки то внимания, то отчуждения со стороны влиятельных персон Николай Румянцев воспринимал болезненно.

О том, как непросто отпрыску Румянцева-Задунайского было в царственном сообществе, докладывал отцу его выдвиженец, «алмаз в короне» А.А. Безбородко (фельдмаршал в свое время рекомендовал его личным секретарем Екатерины): «Быть праздным зрителем мелких сцен придворных или хотя бы актером в них с опасностью для себя никогда не было целью намерений. Он имел всегда в виду достигнуть употребление его к делу и преимущественно в дипломатическом корпусе: к сему он всегда приготовлял себя по склонности к чтениям книг и дел и содержанием себя в знании про связь оных»{17}. Безбородко называет одну из причин, из-за чего Николаю было так не сладко при дворе: он пишет о пристрастном отношении к камер-юнкеру Румянцеву влиятельного вельможи Никиты Ивановича Панина. Среди других камер-юнкеров были сын Панина Петр и племянник Александр Куракин. «Граф Николай Петрович имеет для него еще два весьма неприятных свойства, первое: что он сын ваш, человека коего славе, сколько он завистлив и исполнен недоброхотства, я могу сам быть наилучшим свидетелем; второе: что он весь исполнен благородных мыслей и, следственно, никогда с ним несогласных. Невместно здесь изразить все те ухищрения, которые с его стороны употреблены были на внушение подозрений о графе Николае Петровиче…»{18}

У молодого камер-юнкера имелись другие, более серьезные основания тяготиться своим положением, тревожиться за свою будущность. Великая княгиня Мария Федоровна стала оказывать ему особые знаки внимания. Пребывать в этой двусмысленной ситуации, чреватой конфликтом и скандалом, Николаю Румянцеву не хватало сил. Не было возможности и условий сохранять отношения в тайне. Двор на разные лады заговорил об этом, да так, что подробности стали известны в Европе, в доме Вюртембергских. «Мне говорили, — пишет мать дочери, — что Вы вздумали иметь при себе фаворита (ип amant) и что выбор пал на молодого графа Румянцева, но это не беспокоило меня, потому что я уверена была в Вашем образе мыслей и в Ваших нравственных правилах. Пренебрежение к нашим обязанностям есть единственное действительное несчастие, которое может постигнуть нас, и пример, который Вы видите перед своими глазами, может только уверить Вас в этой истине, нет ничего более тяжкого и ужасного, как общественное презрение»{19}. Не приходится долго гадать, что за «тяжкий и ужасный» пример стоял перед глазами великой княгини Марии Федоровны.

Николай Румянцев если и слыл фаворитом, то иного свойства. Он не стремился доминировать, не требовал к себе особых знаков внимания. Как никто другой был наделен благородной сдержанностью, чувством чести. «St. Nicolas» — «Святой Николай» — так его называла Екатерина II. Положение фаворита его, наоборот, тяготило, и неспособность устоять перед чарами властительной дамы угнетала. Как бы там ни было, но молодое время навсегда осталось в их судьбах. Это была странная жизнь, тревожная и счастливая, со своими опасностями и восторгами. Когда все это только начиналось, всем им было в пределах двадцати лет: Павлу Петровичу, Марии Федоровне, Николаю Румянцеву, его брату Сергею, Александру и Алексею Куракиным. Если поставить рядом портреты молодых людей, написанные тогда, примерно в одно и то же время, легко предположить, кому могли принадлежать симпатии молодой восемнадцатилетней иностранной особы…

Беспокойство одолевало и другую женщину. Это была мать Николая Румянцева. Именно ей, гофмейстерине императорского двора, великий князь Павел Петрович доверил роль главной наставницы своей будущей супруги. Имя графини Екатерины Михайловны Румянцевой значилось в инструкции, загодя написанной наследником специально для своей Вюртембергской невесты.

«При принцессе будет состоять супруга фельдмаршала Румянцева, дама известная своими достоинствами и честностью, которая употребит все свое старание, чтобы приобрести доверие принцессы. Принцесса может положиться на то, что она не употребит ее доверия во зло; было бы хорошо, если бы принцесса по пути в Россию посоветовалась с нею о некоторых вещах. Но я должен, вместе с тем, предупредить принцессу, чтобы она не позволяла с собой никакой фамильярности иначе, как в те моменты, когда она сама того пожелает; это будет всегда хорошо, в особенности в том случае, если бы фельдмаршальша Румянцева сделала что-либо, не заслужившее одобрения принцессы, так как это дало бы ей достаточный авторитет и право высказывать, хотя в мягких выражениях, все то, что могло бы ей не понравиться. Я советую принцессе предоставить фельдмаршальше Румянцевой полную свободу относительно прислуги и других мелких домашних распоряжений, даже относительно гардероба, и никогда не допускать, чтобы ей жаловались на фельдмаршальшу Румянцеву. В противном случае я советую ей действовать таким образом: если бы принцесса случилась быть недовольной каким-либо из ее слуг, то было бы лучше всего заявить о том фельдмаршальше Румянцевой, не обращаясь никогда к кому-либо постороннему»{20}.

Графиня Екатерина Михайловна оказалась самым надежным человеком для супруги наследника. Не имея рядом никого из близких, ей, по-видимому, открывала свое сердце наивная немецкая принцесса. С графиней она делилась переполняющими ее чувствами. Не в силах что-либо изменить, видя, в какой водоворот событий вовлекается сын, 45-летняя Румянцева, несмотря на уговоры Екатерины II, принимает решение покинуть службу. В этом поступке были отчаяние, протест и признание собственного бессилия. Она отправилась в добровольную ссылку в подмосковное имение Кайнарджи.

На отношения Николая Румянцева и великой княгини Марии Федоровны Екатерина II какое-то время смотрела сквозь пальцы. Снисходительное отношение императрицы к наметившемуся треугольнику предопределялось тем благотворным влиянием, какое оказывал граф Николай на наследника Павла Петровича. Примером тому может служить одно из писем великого князя к Николаю Румянцеву.

«Санкт-Петербург, 18 сентября 1783 года.

Я искренне страдал, мой дорогой друг, из-за Вашего непонимания меня. Почему оно могло возникнуть? Может быть, оттого, что я Вам его прощаю? Возможно, все это для того, чтобы меня успокоить? И тем не менее это не мешает мне Вас любить. К тому же, излечившись от предположений, я был бы спокоен, если бы Вы написали мне с этой почтой…

…Я Вас очень ценю и чувствую, что Ваше признание происходит от сердца настолько, что никакая осторожность меня не удержит. Недавно я говорил кое с кем и пришел к выводу, что нужна другая эпоха, чтобы хорошо жить такому, как я. Я далек от безразличия, потому что это очень грустное занятие.

Завтра исполняется ровно год с того дня, как мы расстались, но мне кажется, что наша дружба останется такой же крепкой. Мой друг, может, спастись бегством?

Любите немного Вашего друга.

Павел»{21}.

В присутствии Николая Румянцева действительно создавалась атмосфера, в которой вспыльчивый Павел сдерживал себя, умерял свои эмоции. Однако и Екатерине II в конце концов пришлось проявить беспокойство. Для кандидата на удаление от двора в экстренном порядке была создана посольская должность. Получив ранг посланника, камергер Румянцев «подальше от греха» был отправлен за границу на дипломатическую службу.

* * *

Румянцев был аккредитован посланником в район Верхнего Рейна с центром во Франкфурте-на-Майне. Изначально должность, на которую он был назначен, можно было считать бесперспективной, обреченной на неуспех. Территория, поделенная на 14 германских земель, представляла собой конгломерат относительно самостоятельных, по-разному управляемых государств-княжеств. На германском пространстве Россия с некоторых пор была призвана выступать арбитром. Пруссия и Австрия привлекли именно Россию и Францию выступить гарантами послевоенного урегулирования при заключении Тешенского мира в мае 1779 года. Договор предусматривал некий порядок взаимоотношений недавних участников конфликта с немецкими княжествами. На деле этот мир лишь перевел противостояние в дипломатическую плоскость, борьба давних соперников продолжалась. Давило наследие недавних военных конфликтов, территориальных разделов, неразрешенных противоречий, наконец, неутоленные имперские амбиции властителей. Австрия и Пруссия тайными и явными путями стремились распространить свое влияние на лидеров «карликовых государств», сместить шаткое равновесие в свою сторону. Дипломатические ходы, к которым вынужден был прибегать Румянцев, не всегда достигали цели. Этому «помогала» тайная дипломатия Иосифа II и Фридриха Великого.

Политика Екатерины II заключалась в поддержании некоего баланса внутри германского сообщества, как это виделось из Петербурга. Австрия и Пруссия считали себя союзниками России, а императрицу гарантом в защите своих интересов. Но основные приоритеты российской внешней политики распространялись на северо-запад и на юг от Петербурга. Первоочередные заботы — война со Швецией (1788—1790), недовершенные дела с Турцией в отношении Крыма и Причерноморья отодвигали на дальний план и ослабляли внимание к событиям, происходившим в Европе. Румянцеву предписывалось сохранять стабильность в центре Европы, препятствуя устремлению мелких властителей к смене покровителей. Австрийская концепция «обмена земель», как и прусская «союза князей», на словах призванные к укреплению взаимопонимания, на деле служили средством достижения преимуществ и подчинения под свое влияние колеблющихся. Всякая попытка внести ясность, разоблачить подлинные замыслы главных участников противостояния воспринималась в штыки. Усердие Румянцева, его попытки воспрепятствовать планам Фридриха II вызывали раздражение последнего, служили поводом для весьма резких высказываний в адрес российского посланника. Великогерманское объединение, как под эгидой Пруссии, так и Австрии, не входило в планы Екатерины II. О том, какой политической философии придерживался Фридрих II, поклонник французского языка и Вольтера, властитель «армии со страной в придачу» (так говорили о Пруссии), красноречиво свидетельствуют высказывания: «Если Вам нравится чужая провинция, занимайте ее немедленно… Вы всегда найдете потом юристов, которые докажут, что Вы имели все права на занятую территорию»{22}. История умалчивает, при каких именно обстоятельствах произошел конфликт Румянцева с самим Фридрихом Великим.

Продвигать установки Екатерины II в реальных условиях тех дней посланнику Румянцеву было нелегко. Субсидии, поступающие к мелким властителям извне, были главным источником для поддержания местного госбюджета и более или менее сносного уровня жизни каждого из них. Этим и определялось их политическое самочувствие. Поскольку государств-доноров было немного, а обращаться приходилось, становясь в очередь, внутри этого сообщества царила довольно тягостная атмосфера. Многое проясняет фраза из донесения Румянцева о положении дел в Цвейбрюкене: «Герцог в сущей нищете, в совершенном недостатке денег находится… Вскоре минует два года, что никому из служителей не плачено жалованья». Жажда жить, подражая крупным европейским дворам, не имея на это средств, зависть взаимная, подозрительность и мелкие раздоры — та среда, которая окружала посланника Румянцева. Каждый фюрст, сам по себе не представлявший особого политического веса, силился доказать обратное, подпитывая окружение домыслами, пересудами, сплетнями. С первых лет пребывания в немецких княжествах Румянцев стал тяготиться своим положением, обнаружив бесполезность и тщетность своих дипломатический усилий. При этом он старался усердно относиться к своим обязанностям. Объем его дипломатической почты удивлял канцелярию в Петербурге, однако поступающие сведения не имели особой ценности. Главные европейские события, политические интересы России находились в другой части Европы. Сам Румянцев, понимая это, в своих обращениях к отцу давал понять, насколько его посольское место не отвечает ни его запросам, ни его способностям. Однако Николаю Румянцеву предстояло послужить там немало лет. Именно в ту пору, не желая тратить времени зря, Николай Румянцев углубленно занялся самообразованием. Библиотека Франкфурта-на-Майне, города, где размещалась его посольская резиденция, была им подробно изучена. Помимо книг по истории, что составляло главное увлечение его жизни, посланник изучал экономическую теорию, историю торговли. Тогда он в совершенстве освоил французский, немецкий, английский языки, приобрел широкие познания в области искусства и литературы.

Что касается ситуации в немецких княжествах, он все более и более убеждался в бесперспективности и шаткости их государственности. Короли и князья, фюрсты и курфюрсты, на словах изъявляя почтительное отношение к той, кто является «первейшей сего века Особой», наделе исходили из соображений практического свойства. Тайные замыслы, уловки и ложь обертывались всевозможными обещаниями, клятвенными заверениями в преданности России и ее императрице.

Дипломатия Екатерины II в германском вопросе, проводить которую поручалось Румянцеву, выглядит не столь безупречно, как впоследствии в благожелательном духе писали исследователи эпохи Е.С. Шумигорский, Н.К. Шильдер, А.С. Трачевский и др. На самом деле это была политика «с двойным дном», далекая от объективности. Роль России как гаранта стабильности или арбитра в германских землях весьма сомнительна. Румянцеву предписывалось в спорных ситуациях быть на стороне Австрии, что требовало от него не столько дипломатического искусства, сколько прямого давления на тех князей, кто не желал прислушиваться к мнению из Петербурга. От этого его дипломатические усилия выглядели в ряде случаев двусмысленно. Но свою миссию посланник Румянцев выполнил: Россия получила авторитет и влияние, сохранив позиции «гаранта» и принцип «свободных рук». Главное, что следует отметить, — несмотря на рискованные политические маневры сторон, поддерживался шаткий, но мир. Крупной континентальной войны не произошло, а ее начиная с 1780-х годов прогнозировали многие европейские политики.

* * *

Известно, что служение дипломатов сопряжено с долгой и порой бесполезной рутинной работой, смысл и значение которой сметает череда непредвиденных событий. Дипломат Румянцев за годы службы за границей извлек для себя и для Отечества гораздо больше пользы, изучая практический опыт хозяйствования, способы решения прикладных инженерно-технических задач, в чем европейцы существенно опережали Россию. Он внимательно следил за новациями и открытиями, достижениями в профессиях, изучал методы организации и управления. Ему поручалось находить и отправлять в Россию нужных специалистов, определять дворянских недорослей на учебу, опекать высокопоставленных земляков, не владевших языком, часто приезжавших за границу только ради проведения времени.

Гидрологи, гидростроители, архитекторы, литейщики, оружейники, специалисты в области солеварения, овцеводства, ученые, учителя и волонтеры, готовые служить в армии императрицы, многочисленные эмигранты, искавшие убежища в России, — все, так или иначе, имели дело с посланником Румянцевым. Помимо всего, он оставался преданным своему увлечению, своей страсти. Слыл книжником, собирал первоисточники, редкие издания. Стремился к знаниям и утолял потребность в их получении при первой же возможности. Устанавливал связи с людьми, стоявшими в стороне от политики и дипломатии, — учеными, библиофилами, писателями и поэтами. Был в курсе просветительских идей, течений, общественных настроений. Результаты своей миссии в немецких княжествах Румянцев подытожил, составив аналитическую записку «Картина франкфуртской миссии». Этот любопытный документ, — своеобразная инструкция. В ней обзор опыта, наблюдений традиций и политических тенденций, свойственных местной среде. Сведения эти, по мнению посланника, были бы полезны и для истории, и тем, кто придет ему на смену{23}.

Теперь нет необходимости детально реконструировать обстановку, коллизии, в разрешение которых был вовлечен дипломат Румянцев. Их роль, как и место в истории, оказалась в конечном счете не столь значительной. Депеши, которые отправлялись Румянцевым, внимательно прочитывались императрицей Екатериной. Ему лично она направляла подробные указания, определяющие линию его поведения.

Особый след в судьбе оставило путешествие великокняжеской четы в 1781 — 1782 годах по Европе, продлившееся 14 месяцев. Павел Петрович и Мария Федоровна под псевдонимами графа и графини Северных объехали многие города и страны. Сопровождал молодую чету посланник при немецких княжествах Николай Петрович Румянцев[4]. Посещение королевских семейств, осмотр владений, оказываемый гостям царственный прием создавали праздничную, незабываемую атмосферу. Всё, что встречалось на пути и привлекало внимание, — стиль жизни, традиции, организация быта, архитектура, ремесла, — вызывало интерес, питало идеями, желанием перенести их на русскую почву… Опыт жизни российского посланника за границей оказался немало полезен. Путешествие проходило гладко, но ненужных осложнений не удалось избежать. Виной тому был цесаревич, допускавший неуместную несдержанность, которая впоследствии ему серьезно навредила. В атмосфере длительных застолий, разогреваемых южным солнцем и вином, он позволял себе высказывания, острие которых направлялось против матери, Екатерины II. В одном из разговоров о российских реальностях Павел в запальчивости воскликнул: «Законы в России?! В стране, где та, которая царствует, остается на троне лишь потому, что попирает их все!»{24} Было и другое. Он жаловался на дерзость фаворитов, на стеснения и преследования, которым подвергался. Таким образом, конфликт сына-наследника с матерью-императрицей получил европейскую огласку.

Посланник Румянцев принимал участие в решении весьма важной династической проблемы — поиске невесты для наследника престола Александра Павловича. Во времена Екатерины II выбор пары для великокняжеского потомства приобрел для государства программный характер. Подбор требуемой кандидатуры за пределами национальных границ стал традицией. Этому научил горький опыт предшествующих царствований. Когда приходило время наследнику престола вступать в брак, соперничество в кланах российской знати вносило в государственную жизнь серьезные, порой непредсказуемые перекосы. Преимущества, приобретаемые одними, и притеснение других неизменно становились причиной непримиримых конфликтов, куда втягивались многочисленные сторонники. Трагические события вокруг наследника Петра Алексеевича, не менее драматичная обстановка вокруг престолонаследия после его смерти окончательно склонили чашу весов в пользу невест и женихов иностранного происхождения. Правда, и на этом пути не всегда всё складывалось гладко, возникало немало непредвиденных обстоятельств. Даже в редких случаях, когда вопреки династическим расчетам возникало подлинное взаимное чувство, сохранить его, а тем более пронести сквозь годы удавалось не каждому из властителей.

С целью недопущения ошибки в выборе невесты для любимого внука Екатерина II решила запросить ко двору сразу двух юных принцесс Баденских — Луизу и Фредерику. Заочно выбор был сделан в пользу старшей, однако Екатерина просила Румянцева получить согласие на приезд обеих сестер. О том, как ей это представлялось и что для этого требуется, Екатерина II доверительно пишет 4 июня 1792 года своему посланнику, на долю которого выпала ключевая роль в проведении переговоров и обеспечении переезда кандидаток к российскому двору

«Господин граф Румянцев!

С последним курьером я получила письмо Ваше из Кобленца от 1-го мая, касательно Ваших поездок в Карлсруэ. С удовольствием усмотрела я, что, согласно с последними моими приказаниями, Вы приняли меры, какие нашли нужными для того, чтобы дать ход делу, которое близко моему сердцу; что приказания сии дошли до нас вовремя и что мы могли по этому устранить всякий иной способ действия, который послужил бы помехою моим намерениям.

Сообщаемые Вами подробности, относящиеся до двух баденских княжон Луизы и Фридерики, необыкновенно как занимательны и вполне удовлетворительны. Вы не сказали лишнего наследственной княгине баденской от моего имени. Я всегда особенно любила ее и знаю, что она постоянно оказывала приверженность к России и ко мне. Я восхищена ее готовностью помогать Вам и уладить затруднения, относительно перемены религии. Жду с нетерпением обещаемых Вами портретов двоих княжон. Вы предугадали, что найдено будет неловким самой наследственной княгине покинуть супруга и везти мне дочерей своих, но это затруднение не важно, и ему легко пособить. Правда, я лишаюсь удовольствия еще раз увидеть любимую и уважаемую мной наследственную княгиню, но положение ее для меня вполне понятно, и я разделяю ее доводы. В лишении моем я некоторым образом вознаграждена тем доверием, которое она мне оказывает, отдавая мне двух своих дочерей. И так я нахожу приличным не замедлять дела с Вашей стороны и, хотя, конечно, судя по возрасту княжон, можно бы отложить их прибытие в Россию еще на год или года на два, но мне кажется, что если они прибудут теперь же, то самый этот возраст скорее поможет им привыкнуть к той стране, в которой одной из них суждено остаться навсегда. (Судьба сестры ее будет устроена и не в ущерб ее происхождению.) На основании этих доводов я решилась предписать Вам, чтобы Вы просили у наследственной княгини баденской дочерей ее, княжон Луизу и Фридерику, елико возможно скорее. Скажите ей, что я охотно берусь довершить их воспитание и устроить их обеих. Внук мой Александр выберет ту, которая ему больше понравится, сестру ее, когда придет время, я устрою. Чтобы упростить дело, на днях отправится отсюда вдовствующая графиня Шувалова, под предлогом поездки на ахенские воды; ее сопровождает старинный друг дома, тайный советник Стрекалов. Если наследственная княгиня согласна ее собственному предписанию, ее муж и свекровь согласны будут отпустить ко мне молодых княжон, то Вы с вышеупомянутой графинею и с тайным советником Стрекаловым договоритесь, где будет приличней принять молодых княжон. Графиня Шувалова путешествует под собственным именем, а княжон сохранять инкогнито до пределов России. По прибытии в Петербург обе княжны поселятся в моем дворце, в котором одна из них, как надеюсь, будет жить всегда, а другая выйдет из этого дворца для приличного замужества. Остается прибавить, что все содержание их будет на мой счет; это само собою разумеется, и Вы в этом не сомневайтесь. Лучше подождать, когда закончится коронация императора и Франкфурт поуспокоится. Это нужно для того, чтобы не произошло лишней огласки в путешествии княжон. И дорога будет гораздо спокойнее для ф. Шуваловой и ее семейства при соблюдении тайны.

Прощайте, будьте здоровы. Екатерина»{25}.

Юные принцессы прибыли в Петербург в октябре 1792 года, и менее чем через год состоялось бракосочетание шестнадцатилетнего наследника престола великого князя Александра Петровича с четырнадцатилетней принцессой Луизой, которая, приняв православие, стала величаться великой княгиней Елизаветой Алексеевной. Меньшая, Фредерика, впоследствии вышла замуж в Швеции, стала королевой. Подобное поручение Екатерины своему посланнику состояло в том, чтобы подыскать невесту другому внуку — великому князю Константину. И это задание Румянцев исправно выполнил. Кандидатка — четырнадцатилетняя герцогиня Саксенкобургская Юлия осенью 1795 года прибыла в Петербург, где вскоре состоялось венчание. Династические хлопоты, связанные с устройством семейной жизни престолонаследника и его брата Константина, для посланника составляли важное, но далеко не единственное поручение Екатерины II. Дело в том, что начиная с 1790-х годов его политико-дипломатические обязанности существенно расширились. Румянцев был аккредитован при оказавшихся в изгнании членах французского королевского дома — братьях короля Людовика XVI. Дипломат был вынужден переместиться в Кобленц, получивший статус резиденции Бурбонов. Этот город стал местом сосредоточения политиков и дипломатов. Их цель состояла в координации международных усилий для поиска путей и способов реставрации во Франции монархии. Румянцеву поручалось неотступно находиться на месте событий, регулярно информировать Екатерину II о происходящем. Тогда многим казалось, что больших усилий для «восстановления законной власти и надлежащего порядка» не потребуется. В формировании коалиции приняли участие Австрия, Пруссия, Сардинское королевство, Англия, Голландия, Испания. Эти страны выделили деньги на нужды изгнанных и на финансирование военных операций. Основу соединенных войск для ведения боевых действий составили 150-тысячная армия Пруссии, Австрии и 35-тысячный отрад ополчения французских роялистов. Решающее сражение произошло 20 сентября 1792 года при Вальми, в ходе которого антифранцузская коалиция потерпела поражение. Дальнейшее развитие событий относило участников коалиции все дальше от намеченной цели. Смыть позор провала первой коалиции устроителям не удалось. По мнению Екатерины, европейских монархов поразил «приступ всеобщего оглупления». Им не хватало «смелости ума, смелости души, смелости сердца» — главных достоинств, в которых нуждалась Европа. Екатерина II выделила два миллиона рублей «на помощь дворянам, которые пожертвовали собой ради своего государя». Такой по тем временам весьма значительной суммой Россия поддержала не только короля и принцев, но и беженцев. «Господин тайный советник и чрезвычайный посланник граф Румянцев. Я получила депеши, адресованные Вами ко мне из Кобленца в разное время и доставленные мне подполковником де Бобеллем, — пишет Екатерина II. — Я очень довольна исполнением Вами моих приказаний относительно принцев, братьев французского короля, и всеми мероприятиями, принятыми Вами по этому случаю, и так как они совершенно согласуются с моими намерениями, то я вполне их одобряю»{26}. Высказываясь по поводу «ничтожества, к которому приведена теперь Франция», Екатерина была лишена возможности предпринимать что-либо реальное, в частности, направить свои войска, о чем ее настоятельно просили наследные принцы. Этому мешали события в Польше. На юге России продолжалось противостояние с турками из-за окончательно не урегулированных территориальных вопросов Крыма и Причерноморья. Разгоревшееся в Варшаве восстание под предводительством Костюшко оказалось весьма болезненной проблемой, на решение которой потребовались войска. Румянцев исправно доносил императрице обстановку. Между тем положение дел в стане монархической коалиции приобретало все более бесперспективный характер. Франция в ультимативной форме потребовала упразднения штаб-квартиры Бурбонов в Кобленце. Ни у кого из сильных мира сего не нашлось возможности изменить ход событий, не говоря уже о том, чтобы предвидеть последствия, какие повлекла за собой революция, спустя десятилетия получившая международное признание и названная «Великой». Ресурсы европейских монархий, брошенные на то, чтобы вернуть Бурбонов на французский престол, иссякли. Одна за другой терпели крушение коалиции, а с ними рушились иллюзии наследников французской монархии. Румянцев не сразу, но в конце концов это понял и пришел к мысли о бесполезности своего пребывания в Кобленце. На этом его дипломатическая миссия, как этому ни противилась Екатерина, закончилась.

* * *

В годы заграничной службы Румянцев, по существу, был предоставлен сам себе, находился в отрыве от близких и друзей. Деловой тонус, моральный дух, настроение поддерживались случайными встречами с земляками, перепиской с теми, кто ему был дорог и, оставаясь в России, о нем помнил. К этому периоду относятся дошедшие до нас письма великой княгини Марии Федоровны российскому посланнику. Их сорок четыре. Они и сохранились потому, что имели для дипломатического ссыльного особую ценность. Т.А. Соловьевой, исследователю частной жизни Николая Петровича Румянцева, на основании этих и других документов более чем кому-либо удалось воссоздать историю отношений Марии Федоровны и графа Николая Румянцева{27}. В их общении, как убежденно пишет она, присутствовало и до конца жизни не ослабевало чувство особой привязанности друг к другу. Письма великой княгини и в самом деле проникнуты особой чувственностью, откровенностью. О многом говорит, в частности, письмо Марии Федоровны Румянцеву от 25 октября/5 ноября 1784 года.

«Господин граф! Считается, что Луна и планеты меньше влияют на наше сознание, чем Солнце, и что воображение обостряется при сильном ветре: оно становится богаче обычного.

Сейчас все серо, сыро и дневной свет с трудом проникает. Вот картина сегодняшнего дня.

Это вступление было необходимо перед тем, как ответить на Ваши письма, о которых нужно многое сказать, хотя моя голова сегодня отказывается мне служить. Я уважаю Ваш ум, Вашу мудрость и доброту. Я хочу для Вас найти слова признательности, в которых Вы ощутили бы мою радость от Ваших писем, от получения каждого нового подтверждения Вашей привязанности и искренности, от узнавания обо всех событиях, касающихся Вас. Это стало для меня обязательной необходимостью, и это не пустые слова. Сознаюсь, узнала с огорчением, что мой достойный брат может забыть о моем отношении к нему, к той, которую он так любил. Он действительно огорчится, когда узнает о своей болезни, но я уверена, что, узнав о ней, он все-таки с ней справится. Я не имею новостей с тех пор, как Мишель вышла замуж. Кажется, она собирается в путешествие к моим родителям. Я льщу себя надеждой, что удовольствие, которое она получит, находясь далеко от семьи, развеет ее печаль. Несколько прекрасных месяцев, когда она не будет ничем подавлена и связана, позволят ей посвятить себя заботам о здоровье, столь ей необходимом.

Я познала цену Вашего отношения и спешу выразить пожелание, чтобы Вы поступали так почаще. Вы очарованы Н. и К. Прошу Вас принять во внимание, что тот, кто способен на большие дела и вдруг совершает ничтожные поступки, может быть обманутым (хотя бы самим собою) и оказаться очень близко к падению. Вот почему, господин граф, я бесконечно люблю заурядное. Я не позволяю себе скучать, чтобы не распускаться. Такое поведение, если оно не содержит в себе ничего грубого, имеет нечто солидное, то есть то, что для меня является самым лучшим.

Мы имеем честь сообщить Вам, что у Вас есть друзья, на которых Вы можете рассчитывать. После этих уверений мне остается только назвать себя Вашей очень любящей Марией»{28}.

Одно из писем начинается так: «Сегодня утром проснулась и полчаса вспоминала бал… Нежная привязанность, которую Вы испытываете ко мне, вызывает ответные чувства…» Это письмо заканчивается словами: «Восхищающийся Вами Ваш друг Мария»{29}.

Эпистолярное наследие Румянцева, несмотря на пробелы и утраты, содержит и свидетельства особо теплых чувств, которые испытывали к нему дети Марии Федоровны. Письма дочерей Марии и Екатерины датированы годами, когда их отца, Павла I, уже не было в живых. Создается впечатление, что Румянцев по-отечески был им близок. Трудно, например, комментировать письмо от 11—23 июля 1810 года из Веймара: «Г-н граф, я так долго затягивала с ответом на Ваше письмо от 25 мая, потому что мне пришлось преодолевать одно крупное препятствие. Благодарю Вас за заботу о том, чтобы доставить мне письмо, которое Вы адресуете мне. Будучи убежденной в интересе, который Вы проявляете ко мне, я совершенно не сомневаюсь, что Вы разделите удовлетворение, узнав, что моя дочь поправилась от испугавшей нас серьезной болезни. Ведь эта болезнь причиняет серьезные последствия, и это, в частности, заставило меня просить Вас приехать сюда. Герцог, герцогиня и наследный принц просят меня передать Вам наилучшие пожелания. Прошу Вас между тем принять заверение в глубоком почтении к Вам, г-н граф, и всегда верьте Вашей очень любящей и преданной Мари.

Прошу Вас напомнить обо мне Вашей тетушке, г-же Нарышкиной»{30}.

«Потаенная любовь канцлера Румянцева», о которой так убежденно пишет Т.А. Соловьева, кажется нам недоказанной и неразгаданной. Сведения, которыми располагает исследовательница, с гораздо большим основанием позволяют говорить о потаенной любви Марии Федоровны, поскольку не сохранилось никаких, за исключением коротких полуофициальных записок, других документальных свидетельств, проливающих свет на чувства Румянцева. Личный архив после смерти императрицы во вдовстве по ее завещанию был уничтожен Николаем I. Возможно, там хранились, если они действительно сушествовали, подлинные подтверждения особых чувств, какие питал граф Румянцев к высокопоставленной особе. Теперь вряд ли стоит пытаться приоткрыть завесу тайны. Разноречивые суждения, основанные на слухах и домыслах, — не повод делать далеко идущие выводы. Они, видимо, были неравнодушны друг к другу. Возможно, даже близки. История их отношений и того, что происходило внутри треугольника — Павел, Мария, Николай, — хранит немало белых пятен. Некоторые исследователи высказывают предположение, что у Марии Федоровны и Николая Румянцева могли быть внебрачные дети. Между тем по-разному толковалось то обстоятельство, что Румянцеву не довелось до конца дней создать семью. Он остался бобылем. Ясно одно: две незаурядные личности, разделенные государственным протоколом, условностями, нравами и обычаями высшего света, наконец, расхождениями в политических взглядах, сумели пронести сквозь десятилетия чистосердечную, глубокую и возвышенную дружбу. Их духовная связь не прервется и далее. Мария Федоровна будет стараться всячески поддерживать Румянцева в период его трудного вхождения в руководство ключевыми отраслями экономики — Департаментом водных коммуникаций, Министерством коммерции. Ей первой министр иностранных дел Румянцев сообщал об успехах на внешнеполитическом поприще. Первые экземпляры научных изданий, которые выходили в свет под его покровительством, направлялись Марии Федоровне. Используя деньги благотворительного фонда, возглавляемого Марией Федоровной, Румянцеву удалось проложить водные пути Мариинской водной системы, названной так в честь императрицы.

Свою привязанность и преданность к памяти Николая Петровича Румянцева Мария Федоровна выразила своим паломничеством к его могиле в Гомель в годовщину его смерти.

* * *

Чуть менее четырнадцати лет отданы Румянцевым дипломатической службе. Путь, пройденный посланником, отмечен не только словесными поощрениями Екатерины II, разбросанными на страницах ее писем и инструкций, но и высокими государственными наградами. Он заканчивал свое пребывание за границей в чине тайного советника, был удостоен орденов Святого равноапостольного князя Владимира II степени, Святого Александра Невского I степени. Но главное было в том, что Румянцев за эти годы приобрел солидный опыт. Уровень мышления, на который ему удалось подняться, сравнялся с устремлениями главы государства.

Однако, как стало вскоре ясно, возвращение в Россию не сулило ему радужных перспектив. Найти себя, вписаться в среду, от которой его отделяли годы непрерывного пребывания вдали от Отечества, оказалось непросто. Письма, которые он получал, не могли вместить всего, что реально наполняло жизнь правящего Петербурга. Переписка, особенно с заграницей, подвергалась перлюстрации. Этим ведал специальный отдел почтового ведомства. Поэтому и Мария Федоровна писала Румянцеву лишь о своих житейских наблюдениях и впечатлениях, не затрагивая болезненных тем, что означало бы «выносить сор из избы». Многое прояснилось, когда Румянцев снова окунулся в петербургскую жизнь. Открывалась безрадостная картина. Слухи, сплетни, секреты и полутайны наполняли великосветские гостиные.