Глава четвертая. «NON SOLUM ARMIS — НЕ ТОЛЬКО ОРУЖИЕМ»[25]

Глава четвертая.

«NON SOLUM ARMIS — НЕ ТОЛЬКО ОРУЖИЕМ»[25]

В июле 1807 года взоры всех в Европе — от верховных властителей до рядовых обывателей — были обращены к Тильзиту, небольшому городку в Восточной Пруссии. Там, на Немане, в средней части течения реки на специально сооруженном плоту состоялось первое, вошедшее в историю наполеоновской эпохи «свидание» императоров России и Франции.

Накануне, неподалеку от этих мест, под Фридландом, войска Российской империи, покинутые союзниками, потерпели крупное поражение от французской армии. К концу сражения остатки беспорядочно отступавших частей могли оказаться сброшенными в Неман. Но наступающий противник остановил давление, дал им возможность переправиться на другой берег… Вслед за этим по просьбе российской стороны состоялись переговоры о мире. Местом их проведения стал Тильзит. Главными действующими лицами были российский император Александр I и император Франции Наполеон I.

* * *

Какими они были и что представляли собой в тот момент?

Сын корсиканского дворянина, артиллерийский поручик Наполеон Бонапарт находился на вершине славы и могущества. У кормила государственной власти он оказался к тридцати пяти годам — в 1804 году был коронован «Наполеоном I, императором Франции и французской нации». Это был человек, который, как нынче говорят, «сделал себя сам». Когда начинал, у него за плечами не было ни родословной, ни богатства, ни положения в обществе. Проходя сквозь тернии революции, преодолевая крутые ступени тяжелейших трансформаций, которые выпали на долю французского общества, участник тех событий Бонапарт проявил талант, который затем сумел отточить до совершенства. Его полководческий гений с особой силой воссиял во время битвы при Аустерлице. Тогда, в ходе маневра, предпринятого французами, значительная часть войск коалиции, возглавляемой Австрией, была оттеснена на покрытые льдом пруды и озера. Лед был взломан орудийными залпами. Армия противника ушла под воду. Ее остатки сдались на милость победителя.

Усмирить «неистовую Французскую республику» не удалось и на этот раз. Наполеон, окрыленный успехом, еще более укрепился в возможности достижения своей цели — преодолеть гегемонию Британии над остальным миром, лишить ее титула сверхдержавы. Первые неудачи, особенно в битве на море при Трафальгаре, где Франция потеряла свой флот, только прибавили ему решимости. Из-за невозможности высадки морского десанта на Британские острова Наполеон решился на жесткую экономическую блокаду Англии. Для этого необходимо было поставить под контроль государства континентальной Европы. Только при этих условиях блокада могла стать эффективной. Другая часть этого грандиозного плана состояла в том, чтобы лишить Англию источников сырьевых ресурсов — колоний на Востоке. Достичь намеченного усилиями одной только Франции было невозможно. Наполеон это хорошо понимал. Геополитические реальности времени были таковы, что единственным партнером могла стать только Россия. Собственных сил, для того чтобы повергнуть своего врага, «меркантильную» державу, какой он считал Англию, у Наполеона было недостаточно. Нужен был союзник, располагающий большими людскими ресурсами, способный вести долгую изнурительную войну.

Другой участник переговоров — император Александр I — был провозглашен императором в возрасте двадцати трех лет. Верховную власть получил без всякого труда, по наследству. Он воспитывался и рос в тепличных условиях. Учился с ленцой. В отношениях с родителями и бабкой — Екатериной II, постоянно конфликтовавшими между собой, вырабатывал в себе свойства лавировать и изворачиваться. Эта особенность натуры настолько укоренилась в нем, что лицедейство стало для самодержца повседневной нормой поведения со всеми без исключения. Мало кто мог разгадать, когда он был правдив и искренен, а когда нет. Взгляды видного российского ученого Н.А. Троицкого на время и события наполеоновской эпохи заметно выделяются на фоне воззрений, навеянных патриотической мифологией. В книге «Александр I и Наполеон» сопоставляются достоинства двух исторических личностей. Сравнение это далеко не в пользу Александра. Наполеон уступал российскому самодержцу разве что только ростом. В остальном преимущество на стороне французского императора. Он превосходил Александра во всем, был наделен несравнимо более высоким интеллектом. Если у российского самодержца в юности и имелись какие-либо задатки, развить их ему не довелось. Слишком рано он осознал себя наследником престола. Прежде времени его женили. Бремя государственной власти он принял на себя совсем неподготовленным к этой роли. Александр не хотел и не мог примириться с превосходством Наполеона. Вера в свою исключительность, в «богоизбранность» была опровергнута при первом же столкновении с реальностью в сражении при Аустерлице. Тогда Александром овладело мстительное чувство. Он затаил в себе надежду наверстать упущенное, когда-нибудь свести счеты со своим обидчиком. От новых безуспешных попыток добиться цели чрезмерное самолюбие самодержца особенно страдало. И это, в свою очередь, не могло не влиять и на личные, и межгосударственные отношения.

Расположение войск в Аустерлицком сражении (три этапа)

О том, насколько обстановка после Фридланда была сложна, написал участник тех событий, близкий императорскому семейству князь Александр Борисович Куракин. Он состоял в свите молодого императора Александра I. Будучи доверенным лицом его матери, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, князь дал слово информировать ее о происходящем.

«Ничего более счастливого для нас не могло случиться, — писал князь Куракин, — небо ниспослало нам благословение и оказало покровительство в самую трудную пору, в какой только Россия находилась когда-либо. Оставленные или не поддержанные в полной мере нашими союзниками, мы были вынуждены нести всю тяжесть войны, которую мы могли бы выдержать лишь при деятельном содействии Англии и Австрии; у нас не было ни денег, ни продовольствия, ни оружия; наши войска, после испытанных ими потерь, могли бы быть пополнены только за счет нашего народонаселения, и к тому же новые рекруты не могли бы сразу заменить наших старых солдат; мы имели перед собою, у наших границ, победоносного неприятеля, с силами втрое большими, чем наши собственные, которым оставалось сделать один шаг вперед, чтобы вступить в наши польские провинции, где тлеет огонь возмущения — и все готово было принять неприятеля и восстать! Что же мы могли ему противопоставить? Остатки большой армии, упавшей духом вследствие всего вынесенного ею по милости генералов: отсутствие всякой надежды на успех и совершенную бесполезность всех пожертвований в случае дальнейшего упорства с нашей стороны. Эта картина совершенно правдивая, в которой нет ничего пристрастного или преувеличенного, достаточно убеждает, насколько мы счастливы, что вышли с такою выгодою из этой трудной и опасной борьбы, в которую мы были вовлечены»{94}.

После этой победы, как Наполеон напоминал впоследствии Александру, ничто не мешало ему вторгнуться в пределы России. «Я был волен идти, куда мне угодно. Меня ждали 80 тысяч литовцев, и если я согласился на мир, то только с условием, что Вы присоединитесь ко мне, чтобы помочь заключить мир с Англией»{95}.

Когда на острове Святой Елены повергнутого, но несломленного Наполеона спросили, какое время для себя он считает наиболее успешным, великий пленник ответил: «Тильзит». Там в 1807 году свершилось то, к чему французский император стремился еще в начале своего политического пути и, казалось бы, уже достиг этого. Ему в декабре 1800 года удалось убедить российского самодержца Павла I вступить с ним в союзнические отношения. Тогда смелая мысль о возможности совместного удара по могуществу Англии в ее ост-индских владениях увлекла воображение Павла I. Однако планы эти оказались отброшены в результате убийства русского царя. Лишь спустя шесть лет, ценой неимоверных жертв с одной и другой стороны, сложились условия, при которых союз двух императоров был восстановлен. По меткому выражению одного из историков, Наполеон «своей шпагой завоевал русский союз».

* * *

С некоторых пор Наполеону казалась вполне осуществимой идея сосуществования европейских народов, когда бы Франция и Россия разделили зоны ответственности на Западе и Востоке. «Я считаю, — писал Наполеон Талейрану, — альянс с Россией был бы очень выгодным, если бы она не была столь своенравной и если бы можно было хоть в чем-то положиться на этот договор»{96}. Чтобы так судить, имелись основания. Павел I первоначально решительно выступил против Франции, направив Суворова во главе русских войск в Европу Затем он изменил свое решение, установил с Наполеоном союзные отношения, наметив совместный поход с целью лишить Британию ее владений в Индии. Александр I, придя к власти в 1801 году, свое восхищение «первым консулом Франции» к 1804 году сменил открытой враждебностью.

Российскому императору после разгрома его армии под Фридландом была предоставлена возможность с достоинством выйти из создавшейся ситуации. На середине Немана состоялось «свидание на плоту», специально для этого сооруженном по приказу Наполеона, которое как бы уравнивало победителя и побежденного. Неман в воображении Наполеона должен был символизировать для Александра I своего рода разделительную линию, границу, по сторонам которой распространяется влияние двух империй: Франции — на запад, России — на восток. В палатку для беседы оба императора должны были войти одновременно. Первые слова, как утверждают источники, произнес, обращаясь к русскому императору, Наполеон: «Так из-за чего же мы воюем?» Александр от прямого ответа уклонился. Это означало бы, что Россия вновь, уже в который раз, оказалась вовлеченной в войну на стороне чужих интересов. «Сир, я ненавижу англичан так же, как и Вы…» — произнес в ответ Александр, дав, таким образом, Наполеону понять, что Россия готова вступить с ним в коалицию против своего недавнего союзника. «Что же, тогда мы поладим…» — отреагировал на это французский император.

Как отметили наблюдатели, первая встреча властителей «с глазу на глаз» продолжалась 1 час 17 минут. Однако политическое эхо от этого события оказалось долгим и масштабным. Во французских газетах, например, появились стихи:

Я видел двух хозяев земли

на плоту.

Я видел мир, я видел войну

на плоту.

Готов спорить: Англию страшит

этот плот,

Более чем любой флот.

Произошедшее в Тильзите нашло отклик даже в российской глубинке. Народная молва о свидании двух императоров трактовала это событие так: «Как же это наш батюшка, православный царь, мог решиться сойтись с этим окаянным, с этим нехристем? Ведь это страшный грех!» — «Да как же ты, братец, не разумеешь и не смекаешь дела? Наш батюшка именно с тем и повелел приготовить плот, чтобы сперва окрестить Бонапарта в реке, а потом уже допустить пред свои светлые царские очи».

Почему так судили о Наполеоне простые крестьяне? Что могли знать о нем эти невежественные, безграмотные люди? Образ Наполеона-врага с некоторых пор усиленно внедрялся в сознание россиян. Это было частью официальной политики. На это нацеливались не только аппарат государства, дворянство, но и духовенство, православная церковь. Наполеон — обидчик самодержца Александра, унизил русское воинство своими победами. И все же главное было не в этом. Наполеон выступал носителем нового социального порядка, который сначала установился во Франции, а затем, после одержанных побед, стал продвигаться дальше в другие города Европы. Под ударами наполеоновской армии рушились вековые устои феодализма. Вводимые «Кодексом Наполеона» новые конституционные порядки, отказ от сословных привилегий, наделение крестьян землей и многое другое давало пищу для тревожных размышлений российским крепостникам.

Наполеон понимал, в каком душевном состоянии находится его собеседник, поэтому все 11 дней после первой встречи на Немане стремился вдохновить своего нового друга и союзника, увлечь его обнадеживающими перспективами. Постепенно в ходе тесного общения складывались, как многим казалось, дружеские взаимоотношения двух императоров. Встреча на плоту и другие последовавшие за тем беседы в неформальной обстановке, казалось бы, необычайно сблизили двух императоров. Если раньше Наполеон считал Александра «отцеубийцей и главным поставщиком “пушечного мяса” для антифранцузских коалиций», то уже в письмах из Тильзита Жозефине Наполеон писал об Александре: «Он гораздо умнее, чем о нем думают…»{97}

При обходительности, которую проявлял Наполеон, моральный итог тильзитских встреч для Александра был тем не менее неутешительным. Неумолимый рок событий все далее и далее уносил российского самодержца в сторону, противоположную той, которая, казалось бы, была единственно правильной для России. При восшествии на престол Александр I возвестил:

«Если я подниму оружие, то это единственно для обороны от нападения, для защиты моих народов или жертв честолюбия, опасного для спокойствия Европы. Я никогда не приму участия во внутренних раздорах, которые будут волновать другие государства, и, каковы бы ни были правительственные формы, принятые народами по общему желанию, они не нарушат мира между этими народами и моею империей, если только они будут относиться к ней с одинаковым уважением»{98}.

Однако далее слов дело не пошло. Россия оказалась в кольце войн. Остались в стороне закоренелые проблемы, не осуществлены задуманные реформы. Силы и ресурсы государства вновь, в который раз, были переориентированы в сторону от главного.

* * *

В силу каких причин Россия вновь оказалась втянутой в европейские войны? Только ли беспокойством за судьбы древних монархий Европы, не умевших постоять за себя в борьбе против Наполеона, был движим Александр I? Все это было, но до поры оставалось отнюдь не главным. Здесь возобладал глубоко личный мотив. Произошло событие, возбудившее в императоре гнев и ярость, а с ними и неутолимую жажду мести.

Его чести был нанесен жестокий удар. Это произошло, когда последовал ответ на русский протест в связи с казнью в Париже герцога Энгиенского, одного из членов монархической семьи Бурбонов, которого Наполеон посчитал предводителем противостоящей ему оппозиции, по-прежнему претендующей на французский престол. Тайная операция, которую по нынешним временам следовало бы отнести к разряду актов государственного терроризма, удалась легко. В марте 1804 года герцог был захвачен в соседнем с Францией Баденском княжестве и вывезен в Париж. Затем в течение трех дней был осужден и расстрелян. Казнь герцога Энгиенского потрясла монархические дома Европы. Последовали официальные заявления протеста. Россия, однако, пошла дальше всех. Она оказалась единственной, где был объявлен государственный траур, при том что российский императорский двор не состоял ни в каких, тем более родственных связях с низвергнутым революцией французским королевским домом.

Ответ, последовавший из Парижа на российскую ноту протеста, сразил Александра в самое сердце. Наполеон через Талейрана ответил, что если бы император Александр, узнав, что на чужой территории находятся убийцы императора Павла, пожелал этих убийц арестовать, то Наполеон не протестовал бы. Оскорбление было ужасающее и притом публичное. Наполеон вслух высказал то, о чем до сих пор только шептались при европейских дворах: что Александр не только знал о заговоре против Павла, но и принимал в нем прямое участие{99}.

Далеко не сразу, но Наполеону пришлось ощутить тяжелые последствия этого поспешного и недальновидного шага. Он потом глубоко сожалел, что не прочитал письмо принца, направленное ему лично накануне казни. Обвинял Талейрана, подтолкнувшего его к приведению в исполнение приговора. Этим актом император Франции фактически обрекал себя на политическое одиночество. Добывать себе союзников среди европейских монархов, как это показали дальнейшие события, Наполеону оставалось одним путем — силой. Нанесенное Александру оскорбление стало отправной точкой для вступления России в войну против наполеоновской Франции. Утолить жажду возмездия российскому самодержцу, однако, не удалось. 1805 и 1807 годы — Аустерлиц и Фридланд стали трагическими вехами русской истории, этапами национального позора[26]. Искать в Наполеоне корень всех постигших Россию бед становилось непродуктивно. Ход событий подтверждал: Наполеона не увлекала идея покорения пространства на востоке, населенного народами, далекими от европейской цивилизации. Но поскольку русский царь оказался со своими войсками в Европе и стал вмешиваться в дела, которые впрямую его не касались, французский император вынужден был обратиться к русской теме. Не единожды доказав свое превосходство, Наполеон и далее не допускал мысли о покорении или завоевании России. Это не входило в его планы. Высказывания о том, что отношения двух отдаленных друг от друга государств лишены каких-либо антагонизмов, что интересы, если они и имеются, носят параллельный характер, повторялись французским императором много раз. По его мнению, он, как победитель, повел себя весьма благородно. России ничего не оставалось, как смирить обиды, отнестись к своему новому союзнику с уважением, внять его пожеланиям и намерениям.

* * *

В сражении под Фридландом, проигранном русскими войсками, особенно отважно противостоял натиску французов Павловский гренадерский полк. Многие его воины пали. Медные каски на головах погибших оказались прострелены пулями, картечью. Воздавая должное их героизму, Наполеон повелел собрать эти трагические реликвии войны. В Тильзите император французов передал их Александру. Жест этот подтверждал — русского солдата можно убить, но не уничтожить. Эти памятные знаки воинской самоотверженности и мужества стали символами отличия солдат лейб-гвардии Павловского полка. Император повелел надевать их гренадерам-павловцам во время парадов. Об этом есть у Пушкина в поэме «Медный всадник».

Люблю воинственную живость

Потешных Марсовых полей,

Пехотных ратей и коней

Однообразную красивость,

В их стройно зыблемом строю

Лоскутья сих знамен победных,

Сиянье шапок этих медных,

Насквозь простреленных в бою.

* * *

Тильзитский договор, как это было принято в подобных случаях, накладывал на побежденную сторону определенные обязательства. России предстояло доказать верность принятому на себя курсу. Уже это ставило императора Александра в весьма трудное положение. Тильзитский акт в том виде, в каком его прочитали в Петербурге, лишал Россию прав на княжества Молдавию и Валахию, откуда Александру I предписывалось вывести войска. Россия обязывалась разорвать отношения с Англией, присоединившись к европейскому экономическому бойкоту. В случае возникновения какой-либо войны с участием Франции следовало быть готовой выступить на стороне Наполеона. Кроме того, Александр согласился признать все полученные в ходе Наполеоновских войн территориальные приобретения Франции в Европе.

Нельзя сказать, что Наполеон в ходе переговоров в Тильзите не думал об интересах своего союзника. Он предложил Александру обратиться к проблеме «старинного врага у ворот своей столицы», каким он считал граничащую с Россией Швецию. Петру I в ходе Тридцатилетней войны ценой огромных усилий удалось утвердить Россию на Балтике, однако новую столицу России — Санкт-Петербург — пришлось основать всего лишь в трех десятках километров от границ шведских владений. На взгляд французского императора, имелась «благоприятная» возможность отодвинуть внешнюю границу России от Петербурга подальше на северо-запад, «чтобы гром шведских пушек не беспокоил петербургских красавиц». Наполеон проявил понимание и других коренных проблем российской государственности, которые она не могла самостоятельно решить на протяжении веков. Речь шла о шансах России на доступ к незамерзающим морям на Востоке, о восстановлении некогда прерванного исторического пути «из варяг в греки», к святым местам Палестины, торговым путям Средиземноморья. Наполеону казалось возможным объединить исторические устремления России со своими честолюбивыми замыслами.

В Тильзите затрагивались и другие проблемы, болезненно отзывающиеся в России. В ходе Наполеоновских войн, повлекших крушение Австрии, Пруссии, их бывшие владения в Польше постепенно переходили под контроль Франции. Именно от Наполеона зависела будущность того пространства, на котором некогда существовала могущественная Речь Посполитая. Как и каким образом поступит завоеватель? Восстановит ли Польшу в прежнем виде, на чем настаивали влиятельная польская эмиграция в Париже, а также видные польские военные из числа тех, кто служил у Наполеона, или же предпримет какие-либо другие шаги? Этот вопрос крайне беспокоил Россию.

* * *

Известие о том, что русский император отказался от своего прежнего союза с Британией, повергло в шок европейские политические круги. Без России создать очередную коалицию, способную одолеть Наполеона, становилось немыслимым. Тильзит радикально менял расстановку военно-политических сил в Европе. Между тем и в самой императорской России известие о событиях в Восточной Пруссии было встречено в штыки. Само слово «Тильзит» и тогда, и долгое время позже оставалось «обидным звуком», символом национального позора. В Петербурге обстоятельства, при которых оказалась русская армия под Фридландом и находившийся при ней император, вынужденный вести переговоры с ненавистным Наполеоном, в расчет не принимались. То, как и каким путем военно-политический кризис обрел свое разрешение, устраивало далеко не всех. Череда поражений России, не знавшей ничего подобного за все предшествовавшие сто лет, давала повод к размышлениям, влекущим за собой драматические выводы. Общественное мнение России, привыкшее к недавним победным походам Суворова, а до того Потемкина, а еще ранее Румянцева-Задунайского, не желало считаться с реальностью… Российская элита, «глухая к доводам разума», ополчилась против российского самодержца. Особо доверенных, кто привык быть посвященным всегда и во всё, раздражало, что никто, кроме самого самодержца, не присутствовал при его долгих беседах наедине с французским императором. Говорили о том, что Александр пошел навстречу всем пожеланиям Наполеона, принес слишком много жертв новому союзу. Подключение России к континентальной блокаде порождало немало проблем для внутреннего рынка. Трудно было представить, как, каким путем будут возмещены потери в экономике, ранее ориентированной на главного торгового партнера — Британию. Недовольство усугублялось и непримиримой позицией духовенства, провозгласившего анафему Наполеону — «антихристу». Повеление Александра отменить церковное проклятие не возымело действия. Недружественные высказывания в адрес наполеоновской Франции подогревали экстремистские круги. Особо наблюдательные не преминули отметить тот факт, что Тильзитский трактат был подписан 27 июня, день в день 98-й годовщины славной победы русских войск в битве под Полтавой… Злословие простиралось и по поводу того, что Наполеон был провозглашен императором в одно время с провозглашением империи на «негритянском острове Санто-Доминго[27]». Таким образом, с иронией высказывалось сомнение: «…достойно ли нам теперь принадлежать императорскому сообществу.».{100} Группа молодых офицеров закидала камнями французское посольство, выбив окна в одном из кабинетов, на стене которого находился портрет Наполеона. Представители иностранных дворов в Петербурге терялись в догадках. Атмосфера в обществе, с которой столкнулся император по возвращении из похода, была крайне тревожной. Зловредный сговор виделся во всем, включая самого императора Александра I, ставшего на соглашательский путь с ненавистным им Наполеоном I. По адресу Александра раздавались не только голоса возмущения, но предупреждения, сулящие ему закончить царствование «так, как его отец». В некоторых кругах Петербурга велись разговоры о том, что «вся мужская линия царствующего дома должна быть отстранена, а так как императрица-мать и императрица Елизавета не обладают соответствующими данными, то на престол хотят возвести сестру Александра Великую княгиню Екатерину»{101}.

Враждебное отношение к «тильзитской дружбе» проявляло себя повсеместно — в Петербурге и Москве. Как писал выдающийся современник тех событий Денис Давыдов, это были: «…англичане, шведы, пруссаки, французы-роялисты, русские военные и гражданские чиновники, тунеядцы, интриганы, — словом, это был рынок политических и военных спекулянтов, обанкротившихся в своих надеждах, планах, замыслах»{102}. Ярость от сближения с Францией принимала крайние формы. Отстраненный от дел бывший посол империи в Лондоне Воронцов предлагал «провести по Петербургу проездом на ослах сановников, участвовавших в подписании Тильзитских соглашений»{103}.

Александру I, его царствованию посвящено немало книг, исследований, мемуаров. Историко-публицистическое наследие двух столетий из-за неразглашения секретов верховной власти, свойственного любой монархической литературе, оставалось почти недоступным вплоть до наших дней. Репутацию Александра оберегали главные события его царствования: 1812 год, освобождение Европы, ниспровержение Наполеона… Списали, посчитали простительными для Александра все его немотивированные поступки, предательства, совершенные им по отношению к отцу, друзьям, своему окружению и союзникам, наконец, своему народу, который его почитал и любил. В конце концов порешили: лучше всего признать императора «сфинксом, не познанным до гроба». Современникам и их потомкам не хватало духу сказать правду, открыть главное, что мешало самодержцу и наносило ущерб ему лично и управляемому им государству[28]. Свойством его натуры было малодушие. От этой слабости характера проистекали непостоянство, лицемерие и изворотливость. Это отображалось в его деяниях, которые он вынужден был предпринимать в критически трудных обстоятельствах: в заговоре против отца, в отношениях с цареубийцами, во внезапных перепадах в общении с людьми, которых он то приближал, то отдалял от себя, в петляниях вокруг реформаторских планов, которые он было начинал, но не доводил до конца. Личным поведением в частной жизни «наместник Бога на земле» не однажды опровергал идею о божественном происхождении царской власти… Между тем в народе авторитет российской монархии оставался неколебим. К счастью для Александра, население России все еще продолжало боготворить институт царской власти, воспринимало монарха как опору и воплощение единства православной родины. Российский самодержец, несмотря на свою молодость, воспринимался как царь-батюшка, богоизбранный отец народа. И даже тогда, когда происходили провалы, по масштабам близкие к национальной катастрофе, как это случилось при Аустерлице, народ, невзирая ни на что, был преисполнен сочувствия к молодому царю. Первые излияния сострадания и любви простые люди направили на своего самодержца.

* * *

Тильзит, переговоры на Немане с Наполеоном обнажили далеко не лучшие свойства натуры Александра I. Свое поведение, как и политические решения, Александр впоследствии пытался всячески оправдать. Он выдавал это за тайно обдуманный маневр, как необходимую временную уступку, предполагающую в будущем неизбежный реванш. Такой расчет российского самодержца стоил немалых жертв. В конечном счете его ошибки ускорили нашествие Наполеона на Россию, а это обернулось для собственного народа и народов Европы трагической развязкой… На самом деле Александр был движим только одним. «Бывают такие положения, когда нужно думать о том, чтобы сохранить себя», — напутствовал император князя Д.И. Лобанова-Ростовского, отправляя его парламентером к Наполеону. Всё, что происходило потом, более или менее известно.

Царствование Александра I как в зеркале отобразило повсеместно углублявшийся кризис монархической идеи: неспособность одного человека, даже наделенного некоторыми дарованиями и неограниченной властью, справиться с нарастающим объемом и масштабом управленческих задач. Деяния и поступки Александра I не раз ставили на грань кризиса российскую государственность, а его вмешательство в управление боевыми действиями в ходе войн страшило военачальников больше, чем неразгаданные планы противника… Да и дипломатические способности, в которые император уверовал, не оставили у потомков особых чувств, не превзошли пятой ступени в Табели о рангах государственных чиновников. «Коллежский он асессор по части иностранных дел», — писал о нем Пушкин. В конечном счете успехи государства обеспечивались не благодаря, а вопреки государю, а эгоистические, честолюбивые устремления царя усугубляли национальные бедствия.

Обладал ли Александр той зрелостью, которая была необходима, чтобы противопоставить собственную дипломатию дипломатии Наполеона? Тильзит не без основания следует отнести к его личному политическому провалу: Наполеон переиграл своего не искушенного в подобных переговорах собеседника по всем статьям. Будь Александр искуснее и дальновиднее, он имел бы возможность отстоять гораздо более почетные условия, взять на себя иные обязательства. Например, временный нейтралитет по отношению к тем действиям, которые намечал или уже затеял Наполеон в Западной Европе. Условия для торга имелись. Что касается Англии, то достаточно было выйти из военного договора с ней. Заключая союзнические, партнерские отношения с Наполеоном, Александр не сумел даже отстоять коренные интересы государства, особенно в связи с продолжающейся войной с Турцией. Зато весьма рьяно старался защитить интересы поверженной Пруссии. «Дьявольские» способности «обольстителя» Наполеона сделали свое дело. Император России сдал всё, что только возможно, только бы уйти подобру-поздорову.

Первая фраза, произнесенная Александром при встрече с Наполеоном, свидетельствовала, что российский самодержец прямо-таки с порога отказывается от своего прежнего союзника. Не было предпринято попытки оценить ситуацию, прояснить позиции сторон, взять паузу, чтобы осмыслить подходы, прикинуть варианты выхода из военно-политического тупика. Нет. Александр с ходу согласился включить Россию в орбиту геополитических интересов Франции, заслужив тем самым в некоторых российских кругах прозвище «приказчик Наполеона».

* * *

Полная переориентация внешней политики неизбежно предполагала привлечение к управлению Россией новых людей. Александр тогда был вынужден пойти на очередную смену тех министров, кто в наибольшей мере был выразителем прежней политики. Отмежевавшись от своего прежнего окружения, самодержец испытывал потребность в деятельных помощниках. Их нехватка побуждала Александра I действовать самостоятельно. При этом император все более раскрывал то, на что был способен: образ мыслей, стиль ведения государственных дел. Сановники и приближенные к престолу стали отмечать проявление качеств, далеко не обязательных для подтверждения могущества и величия царской власти. Александру I недоставало многого, особенно при непосредственном общении с таким искушенным и талантливым политиком, как Наполеон. Самодержец, правда, был не очень способен признавать свои ошибки, но его близкие, преимущественно члены семьи и некоторые из друзей, прямо указывали ему на это.

Тогда Александр I принял для себя два весьма важных решения: 30 августа 1807 года должность министра иностранных дел[29] была предложена Николаю Петровичу Румянцеву, а пост военного министра 13 января 1808 года занял Алексей Андрее вич Аракчеев. Именно эти два человека стали опорой императору в самый трудный для него период. Позднее самодержец приблизит к себе Михаила Михайловича Сперанского. Под рукой имелись и другие деятели, кому он доверял, но их способностей хватало, как правило, быть на вторых ролях[30].

За период, предшествующий Тильзитскому миру, Александр I сменил пять министров иностранных дел. На то были разные причины. Все прежние, каждый по-своему, выказывали достоинства, но в силу разных обстоятельств вынуждены были покинуть это поприще. Внешними делами в самом начале царствования Александра I некоторое время заведовал Н.П. Панин, но участие в заговоре против Павла I прервало его государственную карьеру. Затем Коллегией иностранных дел управлял граф В.П. Кочубей. Его сменил А.Р. Воронцов, которому после учреждения Министерства иностранных дел (1802) было присвоено звание министра. Вскоре он покинул пост по состоянию здоровья. Далее эта роль была поручена другу императора князю А.А. Чарторыйскому, однако его увлеченность польским вопросом в ущерб интересам европейской политики Российского престола не позволила продолжить миссию. В 1806 году руководить международными делами было поручено П.Я. Убри, причиной его отставки послужил подписанный им в Париже договор с Наполеоном, содержание которого не устроило российское руководство. Недолго во главе ведомства находился сменивший его А.Я. Будберг. Дипломат, известный своими антифранцузскими взглядами, после событий в Тильзите также оказался в отставке. Перманентная смена лиц отображала метание власти, непостоянство политического курса государства и, как следствие, желание переложить на других вину за допущенные провалы. К кандидатуре Румянцева вынуждены были прибегнуть, что называется, в последнюю очередь. Предубеждений, если не препятствий, на назначение Румянцева на эту должность хватало. В политических верхах империи Румянцев в силу своего особого статуса чувствовал себя независимо, стоял особняком. Молва не без оснований гласила — он по внебрачной линии потомок Петра I. К тому же сын выдающегося полководца, фельдмаршала Петра Румянцева. Один из молодых, наиболее доверенных сподвижников Екатерины II многие годы выполнял не только ее дипломатические, но и весьма деликатные поручения за границей. Дипломатическая служба при многочисленных немецких землях и княжествах составила Румянцеву репутацию несговорчивого, настырного, весьма жесткого политика. Фюрстам, князьям и герцогам, погрязшим в праздности и безделье, такой дипломат не нравился. Русского посланника не удавалось заговорить, отделаться от него под благовидными предлогами или пытаясь вручить ценные подарки. Противодействие попыткам Пруссии воссоздать под своей эгидой Союз немецких княжеств вызывало яростные протесты. Нелицеприятный отзыв о Румянцеве самого Фридриха Великого послужил веским доводом, чтобы двенадцатилетний дипломатический опыт графа Румянцева долгое время оставался невостребованным. Это можно понять, поскольку внешняя политика Российской империи исторически была ориентирована на немецких соседей, а прусский король Фридрих II (Великий) для дома Романовых — личность особо почитаемая, легендарная. Отнюдь не случайно, едва оказавшись на престоле, Александр I свой первый государственный визит нанес именно в Пруссию. Взгляды на Румянцева со стороны и в новые времена только усиливали сомнения. Около восьми месяцев Румянцев числился исполняющим обязанности министра иностранных дел. В высшем эшелоне все еще давали о себе знать колебания — оставлять ли министра коммерции, директора Департамента водных коммуникаций и устроения в империи дорог в роли совмещающего пост министра иностранных дел. Причиной служили суждения, высказываемые Румянцевым в критические периоды государственной жизни, расходящиеся с мнением «большинства». Делал он это порой весьма решительно и резко. Всем запомнились слова, которые он произнес при обсуждении на заседании Государственного совета, каким должно быть политическое поведение России после поражения при Аустерлице: «Будучи тверд в правилах, я обязываюсь при нынешнем случае сказать, что если утверждал, что не было пользы скоропостижно выставлять военные ополчения, то и ныне в скоропостижных исканиях мира пользы я не вижу. Если мы и при Петре Великом, и при Екатерине II сумели сносить раны минутных неудач военных, уничижения никогда и нигде сносить мы не умели»{104}. Из этого следует: Румянцев был решительно против ввязывания в военную кампанию в центре Европы, завершившуюся для России Аустерлицем, как и предостерегал от поспешных попыток заключить с Францией мир. И в том, и в другом эпизодах Румянцев оказался прав.

Мыслящие современники относили Румянцева к просвещенным либералам-государственникам. Во внутренних и внешних делах он один из немногих, кто оставался твердым последователем политической школы Екатерины II. «Не тащиться хвостом», не идти на поводу, не брать на себя поспешных обязательств, вовремя разгадывать, предвидеть последствия замыслов союзников и противников — правило, которого придерживался Румянцев-политик.

«Румянцев, — как о нем писали в ту пору, — имел самостоятельные политические взгляды и лелеял смелые “замыслы”. Сын блестящего генерала, добывшего себе военную славу при Екатерине II в борьбе с турками, он только и мечтал о завоеваниях в Турции и видел в этом столько же семейную традицию, сколько исполнение национальной миссии»{105}.

«Просвещенный патриот», «умеренный политик», Румянцев видел главные приоритеты в том, чтобы направлять государственные ресурсы на решение насущных задач, прежде всего преодоление отставания России от государств Центральной Европы. По его убеждению, внешняя политика, военная стратегия должны были носить охранительный характер. Национальным бедствием становились войны, усугубляя незавидное положение Российского государства. Для каждой последующей войны находились свои, непреодолимые на тот момент доводы и причины. И поражения и победы одинаково истощали государство, а мирных передышек явно недоставало для модернизации хозяйственного организма огромной страны.

Племя «младоекатерининцев», к которому Румянцев принадлежал, к тому времени заметно поредело. За четыре года царствования Павел I разметал эту плеяду. Кое-кто изменил прежним ценностям. Оставаться последовательным и твердым в своих убеждениях, сохранять достоинство при российском престоле было непросто. Значительная часть российской политической элиты не питала к Румянцеву особых симпатий. Настороженное отношение к нему преобладало и у многих стоявших у трона. Однако произошло следующее:

«Император сам вошел в его кабинет, держа в руках портфель иностранных дел — в то время портфель еще был не только в переносном, но и в прямом смысле атрибутом министерской должности. Александр отдал графу ценную ношу, точнее, заставил принять ее, хотя тот живо сопротивлялся. Николай Румянцев — самый блистательный живой свидетель другой эпохи. Он давно зарекомендовал себя своей достойной службой, владел огромным состоянием, сполна пользовался уважением и почтением, поэтому государственная должность, как бы она ни была высока, ничего не могла добавить к его положению. Министр и вельможа мог бы решить, что он скорее унижает себя, соглашаясь еще больше заниматься повседневными государственными делами. Тем не менее он принял эту должность, потому что видел в ней возможности защищать политику, которая была ему дорога, и через нее вести свою страну к блистательной судьбе»{106}.

* * *

Когда Румянцев получил предложение возглавить Министерство иностранных дел Российской империи, на политическом поле Европы действовали сильные игроки. С появлением в политике Талейрана, Меттерниха и без того противоречивые отношения между государями и государствами приобрели еще более сложный характер. В политический обиход запускались изощренные интриги, обман, наконец, предпринимались коварные ходы, разгадать которые даже искушенному политику было непросто. Искусство «политического обольщения» было доведено Талейраном и Меттернихом до совершенства. «Язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли» — авторство этой известной фразы принадлежит Талейрану. Именно он, а никто другой исповедовал это «правило» в своей политической практике.

Знаток российской реальности того времени Ф.Ф. Вигель в своих воспоминаниях так пишет о назначении Румянцева: «Место жалкого немца (Будберга) вскоре занял русский с громким именем, высокою образованностью, благородною душою, незлобивым характером и с умом, давно ознакомленным с делами дипломатическими и ходом французской революции. Самое же согласие графа Николая Петровича Румянцева на принятие звания министра иностранных дел показывает в нем сильный дух, готовый со вступлением в должность вступить в борьбу с всеобщим мнением, самоотвержение, с которым он в настоящем жертвовал собственною честью для будущей пользы своего Отечества»{107}.

Румянцев-дипломат в противовес своим недругам гораздо глубже оценивал как свойства наполеоновской эпохи, так и ее потенциал. Он принадлежал к немногим, кто имел возможность, находясь в центре Европы, непосредственно наблюдать, какую помощь обретала Франция под воздействием личности Наполеона Бонапарта. Посланник Румянцев укрепился в мысли о новых возможностях, которые могли приблизить разрешение многовековых задач, стоявших перед домом Романовых.

«По мнению Румянцева, французская революция, со всеми своими войнами и потрясениями, разрушая старый мир, позволит России развалить трухлявое здание Востока. В начале нового царствования, когда Россия теряла силы в борьбе против Наполеона, вместо того чтобы пойти по следам Екатерины на Дунае, Румянцев отошел в сторону, ограничивая себя более узкой задачей. Тильзитский акт, который обосновывал возможность возвращения к восточной политике, естественно вернул Румянцева на первый план, и граф оказался почти необходимым человеком. Будучи призван к власти, он привнес в нее более стройные взгляды, более смелые планы, более точные выводы, чем взгляды своего повелителя, которые носили туманный и неопределенный характер. Он более, чем Александр, клонил к тому, чтобы разделить Турцию, и, во всяком случае, не допускал мысли, чтобы происходящий кризис закончился без заметного расширения России. Под его влиянием интересы России на Востоке становятся яснее, желания превращаются в строгую с методической точки зрения систему, где все части взаимосвязаны и в которой разрыв с Англией — один из главных элементов»{108}, — писал французский исследователь Альбер Вандаль.

Как видим, достоинства личности Румянцева, его политико-дипломатический опыт, казалось бы, не оставляли никаких сомнений в способности самостоятельно прокладывать внешнеполитический курс. Размышляя над тем, как на деле складывалась обстановка вокруг Румянцева, приходится исходить из того, что он, будучи министром иностранных дел, в своих реальных шагах оказался весьма ограничен. Тому были причины исторического порядка. С давних времен в императорской России повелось вмешивать в иностранные дела многих. До Румянцева и после него успешно управлять внешней политикой мало кому из призванных на это поприще удавалось. Самодержцы, вне зависимости от собственных способностей, стремились играть главенствующую роль. Мнение мыслящих помощников имело вес, но к нему не всегда прислушивались. Всё зависело от близости к престолу того или иного сановника, его авторитета во властной иерархии. Свои суждения, доводы, рекомендации дозволялось также делать сиятельным лицам из числа тех, кто порой никакого отношения к столь важной и тонкой сфере не имел. Помимо Александра I и императрицы-матери Марии Федоровны, были еще и другие Романовы. Свое слово пытались вставлять и представители потомственной знати. К ним принято было прислушиваться. Влияние на политические настроения в Петербурге оказывали имевшие доступ ко всему иностранцы. Многое из того, что должно было оставаться государственной тайной, довольно быстро становилось достоянием тех, кто проявлял к этому интерес. То, что должно оставаться «тайною тайн», что затрагивало исключительно государственные интересы, престиж и достоинство самого государя, просачивалось в светские круги. Особой осведомленностью щеголяли не только царские любимцы и любовницы, но и просто ловкие проходимцы, умевшие втереться в доверие к властным персонам. И в пору, когда существовал Посольский приказ, затем Коллегия иностранных дел, а потом и Министерство иностранных дел, их начальствующие лица, строго контролируемые монархами, выполняли сугубо подчиненную роль. Александр I не составил исключения. Румянцев, как и его предшественники, управлявшие внешнеполитическим ведомством, оказался влиятельным, но всего лишь одним из советников государя. Более того, год от года самодержец стал обнаруживать особое пристрастие к дипломатической работе. В его поведении все более укоренялась тенденция самому, без оглядки на помощников, вершить межгосударственные дела. Как государь, вознамерившийся не только царствовать, но и править, в своих суждениях и решениях он был порой непоследователен, непредсказуем. Противоречивость его натуры, двойственность характера, подмеченные еще в детстве, теперь проявляли себя в продвижении государственной политики. Все это точно охарактеризовал Пушкин:

Властитель слабый и лукавый,

Плешивый щеголь, враг труда,

Нечаянно пригретый славой,

Над нами царствовал тогда.