М АЛ ЕН ЬКИ Й ЦВЕТОК
М АЛ ЕН ЬКИ Й ЦВЕТОК
После того как диссертация была завершена и докторская степень получена, настало время подумать о карьере. У меня не было четкого представления о том, чем бы я хотел заняться, однако я знал, что мне не слишком интересно идти в наш семейный офис, где уже работали Джон, Нельсон и Лоранс.
Когда я был в Чикаго, Билл Бентон и Бердсли Рамл рассказали мне об Анне Розенберг, консультанте по трудовым вопросам и связям с общественностью, у которой были хорошие контакты с ведущими политическими лидерами, включая президента Рузвельта, губернатора Нью-Йорка Герберта Лемона и мэра Фиорелло Ла Гуардиа. Бентон обратился к Анне и рассказал ей о моем интересе к государственной службе. После нашей встречи Анна предложила, чтобы я находил свободные дни во время работы над диссертацией с целью познакомиться с различными сторонами работы муниципалитета Нью-Йорка.
Она организовала мои визиты в ряд учреждений города, включая муниципальный ночлежный дом и кухню для бедных. В другой раз я провел день вместе с судьей по делам несовершеннолетних, когда он разбирал случаи правонарушений, совершенных подростками.
Этот опыт повысил мой интерес к государственной службе, и когда Анна предложила, что мне может быть интересно поработать с мэром Ла Гуардиа, я сразу согласился. Анна провела всю необходимую подготовительную работу, и 1 мая 1940 г. я явился в Сити-холл, чтобы начать работать в качестве секретаря мэра за «доллар в год».
Мне выделили большой кабинет, который был отделен от более роскошных помещений мэра маленькой комнатой, в которой сидели две его стенографистки. В силу своих обязанностей я входил в кабинет Ла Гуардиа и выходил из него раз десять в день, а также присутствовал на многочисленных конференциях и встречах, которые часто носили дискуссионный и жаркий характер. Я также писал проекты ответов на десятки ежедневно приходивших писем. Диктовал ответы стенографистке и отсылал их мэру на подпись. Ла Гуардиа оказался удовлетворенным моими усилиями и в большинстве случаев подписывал составленные мной ответы, не внося никаких изменений.
Ла Гуардиа, известный также под прозвищем «Маленький цветок», обладал взрывным темпераментом, хотя он мог включать и выключать этот темперамент по своей воле. Включал он его часто. Сидя в своем кабинете, отвечая на переписку или разговаривая с бруклинским торговцем, который жаловался на то, что фонарный столб перед его магазином является слишком высоким, я мог иногда внезапно услышать, как мэр швыряет что-то на стол и орет дрожащему подчиненному: «Идиот! Как я могу управлять городом, работая с такими бестолковыми?». Такая тирада могла продолжаться несколько минут, после чего я мог видеть объект его ярости, который тихонько выскальзывал из кабинета. Члены муниципального совета, которые руководили работой департаментов правительства города, не были исключением. Один из них, Уильям Феллоус Морган (мл.), глава комиссии по рыночным вопросам, происходил из старой нью-йоркской семьи и принял предложение Ла Гуардиа о назначении на должность из чувства гражданского долга. Однако когда Ла Гуардиа получил жалобу на департамент Феллоуса, он вызвал его к себе в кабинет и оскорблял его такими же безобразными выражениями, которые он использовал и для всех остальных. Несчастный Феллоус молча сидел, сжавшись и дрожа от смеси стыда, гнева и ужаса.
Ла Гуардиа был жесток также и со своими секретаршами. Эти женщины работали долгие рабочие дни и были полностью преданы ему, однако в конце дня, если мэр обнаруживал опечатку в письме или что-то в этом роде, он безжалостно бранил их до тех пор, пока они не начинали плакать.
Несмотря на его отрицательные черты, Ла Гуардиа был человеком, производившим глубокое впечатление, и необыкновенным политиком. Он, безусловно, был самым лучшим мэром, которого видел Нью-Йорк на протяжении моей жизни, по крайней мере до тех пор, пока не появился Руди Джулиани. Необходимо признать, что если Ла Гуардиа и был нетерпеливым и вспыльчивым, была масса причин для того, чтобы быть нетерпеливым. Он производил чистку в городе, правительство которого стало синонимом коррупции. Несколькими годами раньше печально известный Джеймс (Джимми) Уокер позволил взяточничеству достичь новых высот расцвета и артистизма. Большинство сотрудников городской администрации считало, что их продвижение по службе может быть достигнуто, только выплатив взятку нужному человеку. Грабежи, вымогательства, убийства и проституция процветали, в то время как судьям платили, чтобы они не замечали всего этого.
Мэру Ла Гуардиа удалось очистить Нью-Йорк за счет силы его личности и силы его характера. Когда он кричал на людей, причинами этого были бесстыдная коррупция, неэффективность или глупость. Он выкладывался сам и ожидал этого же от людей вокруг себя. Не колебался вызвать человека среди ночи, потребовать, чтобы тот уже на следующий день к определенному часу подготовил то, что было необходимо.
Он также любил показной блеск. Его огромный семиместный лимузин «Крайслер» был оборудован мигалкой, сиреной и полицейской радиосвязью для получения информации о всех серьезных происшествиях и пожарах в городе. Если он слышал о пожаре, то менял свои планы и направлялся к месту происшествия, надевал каску и начинал командовать. Он был настолько колоритным, что пожарники не спорили с ним, а жители Нью-Йорка и газеты любили его за это. Ла Гуардиа мог также быть и героическим. Однажды он помог спасти пожарника, который оказался зажатым под горящей балкой. Он проявлял глубокий личный интерес к каждому аспекту жизни города, иногда даже останавливая превышающих скорость автомобилистов и читая им нотацию на тему о безопасном вождении.
Его «Крайслер» представлял собой передвижной офис. Нередко он захватывал меня, уезжая из здания муниципалитета, с тем чтобы я ехал вместе с ним для редактирования его переписки или чтобы обсудить проект, представлявший для него интерес. Мы проводили время, погруженные в обсуждение деловых вопросов, после чего он выскакивал из машины, когда мы приезжали на место следующей запланированной встречи, и без всякой подготовки - иногда я сомневался, что он знал, куда он направляется, до тех пор, пока не оказывался на месте, - произносил речь, идеально соответствующую тому, что ожидала аудитория. И он был искренним, но не той лживой искренностью, которая является товаром у столь многих политиков. Ла Гуардиа действительно был человеком веры, и это было видно.
Я вспоминаю, как сопровождал мэра на открытие нового объекта Департамента коммунальных услуг где-то в Бруклине; объект был построен на деньги, предоставленные федеральным правительством. Аудитория состояла из учеников местной школы. Я точно знаю, что он понятия не имел, что ему предстоит в тот день выступать перед детьми. Однако он начал с описания полезности деятельности Управления общественных работ и ее роли в создании рабочих мест во время Депрессии, далее говорил о Департаменте коммунальных услуг и огромной важности его работы для жизни города. Потом гладко перешел к восхвалению демократии, в осуществлении которой Департамент коммунальных услуг занимал, несомненно, существенное место, и затем - к самой Америке. Дети слушали, как зачарованные. Я уверен, что все работники коммунального хозяйства чувствовали себя героями. К концу этой речи у меня в глазах стояли слезы. Все это был экспромт, однако он пришел из сердца Ла Гуардиа и поэтому произвел такое воздействие.
Одним из членов муниципального совета, который не уступал Ла Гуардиа, был Роберт Мозес. Мозес сам по себе был силой. Он состоял юридическим помощником Эла Смита, когда Смит входил в состав законодательной ассамблеи штата Нью-Йорк, и работал в близком контакте с ним после того, как Смит стал губернатором в 1920-е годы. Мозес был энергичным человеком, движущей силой, стоявшей за созданием впечатляющей системы природных парков Нью-Йорка, а также значительной части его транспортной системы. Действительно, Мозес оставался влиятельной фигурой в городе и штате в течение более 50 лет. На протяжении этого времени он занимал ряд постов, однако безотносительно к их названиям Мозес всегда что-то делал и строил. Лишь очень немногие компоненты, составляющие инфраструктуру города, не стали предметом решения того или иного органа, который он контролировал. Я лично столкнулся с этим после войны, когда работал вместе с ним по новой застройке в районе Морнингсайд-Хайтс и Нижнего Манхэттена.
Мозес был выпускником Йельского университета и, в отличие от многих политиков, в личном плане не был и не мог быть затронут коррупцией. Как преданный государственный служащий он показывал, что могут достичь хорошо спланированные и хорошо управляемые государственные программы, однако часто становился безжалостным и властным при достижении поставленных целей.
Мозес был парой для Ла Гуардиа во всех отношениях, по интеллекту, а также по силе характера. Он обычно говорил мне «Привет!», входя в кабинет мэра, спокойно и по-джентльменски. Несколькими минутами позже я мог слышать, как они оба начинали кричать, и их крик разносился по всему коридору. Однако эти споры имели иной результат, когда в них участвовал Мозес. Ла Гуардиа уважал его и, хотя мог сердиться на него, почитал Мозеса за равного и не пытался унижать его так, как унижал других.
На протяжении полутора лет работы с мэром моим самым большим проектом был проект аренды коммерческой площади в аэропорту Ла Гуардиа, который открылся в 1939 году. Аэропорт был предметом радости и гордости мэра, он хотел, чтобы в экономическом плане аэропорт стал самоокупаемым. Основной терминал строился по проекту без включения коммерческих площадей, сдаваемых в аренду, - упущение, которое делало достижение цели мэра трудной задачей. Архитектор Уильям А. Делано и я вместе нашли площади, где можно было бы расположить магазины и витрины, после чего я занялся вопросами сдачи их в аренду. Я оказался довольно хорошим торговцем. Фирма Картье взяла небольшую площадь в конце изогнутой лестницы для ювелирного киоска, а другие помещения я продал цветочному магазину, банку, галантерейному киоску, брокерской конторе и парикмахерской.
В 1940 году самолеты все еще были новинкой, и аэропорт ежедневно посещали тысячи людей, просто чтобы посмотреть, как садятся и взлетают самолеты. Мы устроили наблюдательную платформу на балконе, выходящем на взлетно-посадочные полосы, и стали брать умеренную цену за доступ. Эта платформа «Скайуок» стала немедленно пользоваться успехом и приносила почти 100 тыс. долл. в год.
В конце мая 1940 года, через месяц после того, как я начал работать, находясь один на один с мэром в автомобиле, я рассказал ему о своих планах женитьбы. Предполагая, что Пегги согласится, я сказал мэру, что мы собираемся пожениться ранней осенью и что хотел бы взять отпуск для медового месяца. Мэр выразил свое одобрение и пожелал мне успехов. Несколько недель спустя я рассказал ему, что Пегги приняла мое предложение, и он пригласил нас на обед в «Таверну на траве» в Центральном парке, а потом на концерт на открытом воздухе на стадионе «Гуггенхейм» городского колледжа, чтобы отпраздновать это событие. Он также согласился дать мне отпуск на медовый месяц!
Пегги и я поженились 7 сентября 1940 г. в очаровательной маленькой епископальной церкви Сент-Мэтью в городе Бедфорде, штат Нью-Йорк. Мой брат Джон был шафером, а мои другие братья и товарищи по университету - служками. Семья МакГрат устроила в своем доме прием, на котором было более 200 гостей, включая Генри Форда, его сына Эдсела и несколько старых друзей обеих семей.
Мы провели медовый месяц на ранчо в Гранд-Титонз, одном из наиболее красивых мест мира. Мы отправились в пятидневный поход с рюкзаками через национальный лес Йеллоустоун, где каждый из нас застрелил лося. (В последующие годы мы оба утратили интерес к охоте, хотя наша любовь к походам на природе не утихала.) Однако по большей части Пегги и я проводили время друг с другом, радуясь первому опыту семейной жизни и строя планы на будущее. Это было то время, которое я до сих пор храню в своем сердце. Увы, слишком скоро мы должны были возвращаться в Нью-Йорк.