«Гений места»

«Гений места»

У О. Генри есть рассказ под названием «Муниципальный отчет». Рассказ хорошо известен российским читателям. Можно сказать, хрестоматиен — его найдешь даже в однотомниках избранных новелл писателя. Впервые он был опубликован в 1909 году, а написан, видимо, в Эшвилле. Об эпизоде, связанном с этим городом, расположенным в штате Северная Каролина, мы еще обязательно расскажем. Коснемся и сюжета. Но сейчас нам интересна не история, которую писатель изложил в новелле, а одна фраза из эпиграфа к ней. Вот она:

«В Соединенных Штатах есть только три больших города, достойных описания, — Нью-Йорк, Нью-Орлеан и Сан-Франциско».

Слова эти принадлежат другому американскому писателю, современнику нашего героя, Фрэнку Норрису. Но они, конечно, не случайны. Хотя бы потому, что оказались в эпиграфе.

Для Петра Вайля, автора замечательного очерка об О. Генри в книге «Гений места», это высказывание послужило отправной точкой в размышлениях о глубинной связи писателя с Нью-Йорком. За много лет до него сходные мысли одолевали и первого биографа писателя, Алфонсо Смита. Неспроста среди его рассуждений есть утверждение: «Если когда-либо в американской литературе и произошла встреча человека с местом — это когда О. Генри впервые прошел по улицам Нью-Йорка».

Безусловно, с первых дней жизни в мегаполисе О. Генри оказался не просто покорен — зачарован Нью-Йорком: его не замирающей ни на мгновение жизнью, его огромными плотно населенными пространствами, мощным «коловращением», безжалостно перемалывающим тысячи и тысячи человеческих судеб.

Эл Дженнингс совершенно обоснованно утверждал: «Портер, как никто, понимал голос города, проникая в сосуды, питающие его сердце… Он открывал богатейшие россыпи на улицах и в ресторанах Манхэттена. Проникая сквозь грубый гранит его материализма, он обнаруживал в недрах золотую руду романтики и поэзии. Сквозь слой пошлости и глупости он видел мягко сияющее золото юмора и пафоса. Нью-Йорк был его золотой россыпью»[287]. Ему вторят все без исключения исследователи творчества и биографы писателя. Красноречивее слов критиков об этом говорят его рассказы. Как справедливо замечал всё тот же П. Вайль: «Из 273 его рассказов Нью-Йорку посвящена треть, и треть эта — лучшая»[288].

Но все-таки, признавая справедливость приведенного суждения, обратим внимание на то, что «нью-йоркские» истории составляют лишь треть из сочиненных писателем историй. Остальные созданы на ином материале. Их герои живут на Западе, в Центральной Америке, в Техасе, Новом Орлеане, на юге США. Да и Нью-Йорк О. Генри — будем объективны — отнюдь не энциклопедия человеческих типов, населяющих мегаполис. Нет в новеллах выразительных примет топографии города, его этнической пестроты, многообразия укладов. Почти все нью-йоркские персонажи — люди, живущие очень тяжелой жизнью, в бедности (на грани или за гранью нищеты, как его знаменитые бродяги). Почти все они «одной крови» — англосаксы или ирландцы. Потому и нет ничего удивительного в том, что молодой итальянец, спутник незадачливой Мэгги из новеллы «Дебют Мэгги», воспринимается не только персонажами новеллы, но и читателем чуть ли не как пришелец с другой планеты. Почему так, а не иначе? А всё довольно просто. О. Генри досконально знал жизнь Нью-Йорка — но не всего города (сие невозможно в принципе), а только его части. Тот же Вайль, хорошо знавший Нью-Йорк и немало побродивший по его улицам (явно не меньше, а скорее куда больше, чем его герой), совершенно справедливо заметил: «…его (О. Генри. — А. Т.) Нью-Йорк — только Манхэттен. И более (менее) того: несколько десятков кварталов вокруг пересечения Бродвея, Пятой авеню и 23-й стрит. […] Все нью-йоркские адреса О. Генри — в пяти минутах ходьбы от этого судьбоносного перекрестка. Квартиры — на 24-й и на Ирвинг-плейс; отели — “Марти” на 24-й, “Каледония” на 26-й, “Челси” на 23-й»[289].

Но эту малую свою «вселенную» О. Генри изучал досконально. Как тут не вспомнить и не согласиться со словами Дженнингса: «Он был закоренелым старателем, неутомимо вонзавшим свою кирку в жесткий асфальт. […] Удача достигалась здесь не везением, а неуклонным стремлением к цели. Ни один писатель не работал упорнее, чем О. Генри. Это был ненасытный исследователь. Для О. Генри в работе заключался весь смысл жизни. Они были неотделимы друг от друга. Он попросту не мог удержаться от того, чтобы не подмечать, не наблюдать и не запечатлевать в уме своих открытий, точно так же, как негатив не может не фиксировать изображения всякий раз, как на него падает свет»[290].

Подлинные герои писателя, как правило, не коренные ньюйоркцы, а такие же пришлые, как и он сам, — слетевшиеся на огни большого города. И опалившие крылья. Вглядитесь во всех этих работающих женщин, в проституток, в бродяг, в мелких преступников и жуликов, работников фабрик и клерков, вслушайтесь в их истории, — и вы увидите это. Поскольку они все несчастливы, то истории их уникальны. И по-другому быть не может. Потому что счастливы люди, как известно, одинаково. А вот несчастен каждый по-своему. О. Генри «ловил» эти истории, впитывал их как губка. В этом был его особенный дар, источниками которого являлись его тренированный взгляд и память художника. Прежде чем воображение сформирует сюжет истории, писателю необходимо было собственными глазами увидеть своего героя или героиню. Нью-Йорк, точнее, тот самый район Двадцатых и Тридцатых улиц Манхэттена, поставлял ему героев и материал для историй в количестве почти неограниченном. При том стиле жизни, что вел О. Генри, при его постоянной «нацеленности» на поиск их и должно было быть много. Но наверняка далеко не все из сюжетов, что он находил в своих «золотых россыпях», отливались в окончательную форму новеллы. Что-то так и оставалось в письменном столе (вспомним свидетельство всё того же Дженнингса) или вообще даже не фиксировалось на бумаге.

Конечно, истории об обитателях Нью-Йорка занимают особое место в творчестве писателя, прежде всего потому, что он жил там. Если бы он остался в Новом Орлеане, оказался в Чикаго или добрался-таки до Сан-Франциско, побывать в котором мечтал, то его главными героями стали бы обитатели этих городов. Другое дело, что жизнь в Нью-Йорке — не забудем о масштабах города! — была насыщеннее, «плотнее», да и разнообразнее, чем где бы то ни было. В нем отчетливее и напряженнее, нежели в любом другом городе Америки, бился пульс этого самого пресловутого «коловращения» жизни. Тем не менее О. Генри был всё-таки не «гением места», как ни привлекательно чеканное обаяние этой формулы, а «гением маленького человека» с его горестями — большими и малыми, радостями и надеждами. Он был (пользуясь другой, не менее известной формулой) его «великим утешителем».

Убедиться в справедливости этих слов несложно. Напомним, нью-йоркские истории составляют пусть лучшую, но всё-таки только третью часть его новелл. Да разве их качество могло быть иным? О. Генри как писатель именно в Нью-Йорке пережил расцвет своего дарования: нью-йоркские годы — лучшие и наиболее продуктивные в его творчестве. Зрелый О. Генри — нью-йоркский О. Генри. А писать он мог — и писал в эти годы — не только об обитателях Манхэттена. Он писал о Западе. И составил из «западных» рассказов несколько сборников. Вайль утверждает: «Запад у О. Генри — фольклорный и ходульный. Восток — реальный и яркий»[291]. Но в том-то и дело, что Запад для О. Генри был прошлым. Причем прошлым, окутанным дымкой ностальгии, счастья, беспечности и надежды. Нельзя сбрасывать со счетов и литературную традицию. После Твена и особенно после пасторального Дикого Запада Брет Гарта изображать его по-другому подразумевало «революцию». А О. Генри не был революционером. И не собирался сворачивать с тропы, протоптанной Гартом, — тем более, учитывая особое отношение писателя к поэту «златокипящей» Калифорнии. Кстати, не надо обладать острым зрением, чтобы понять, что «благородные жулики» О. Генри во многом «вышли» из Джека Гемлина и Уильяма Окхерста Ф. Брет Гарта.

Он бы мог стать «гением» каторжной тюрьмы штата Огайо — Дженнингс и те, кто отбывал вместе с писателем срок заключения (или трудился с ним в тюремной больнице), свидетельствуют, с каким напряженным вниманием он вслушивался, как реагировал на исполненные глубочайшего трагизма жизненные истории ее обитателей. И отчасти стал им — вспомним хотя бы один из лучших его рассказов «Превращение Джимми Валентайна». Но страх разоблачения блокировал его усилия в этом направлении. В то же время его Джефф Питерс и Энди Таккер (да и другие незадачливые любители легкой наживы) прообразами своими восходят не только к Брет Гарту, но, скорее всего, имели и прототипы в стенах узилища в Коламбусе.

О. Генри знал и любил Новый Орлеан, но прожил там недостаточно долго, чтобы стать «гением» этого места. Впрочем, это не помешало написать ему несколько замечательных рассказов, действие которых развивается в этом необычном городе. Героями О. Генри становились жители Техаса, Южной Америки, Теннесси, Огайо, других штатов — больших и малых городов, поселков и уединенных ранчо. Писатель вполне мог стать «гением» и этих мест, если бы прожил в них подольше и имел возможность пристальнее вглядеться в повседневную жизнь их обитателей — существование «маленького человека» трагично повсеместно. И масштаб его трагедии, конечно, ничуть не менее значителен, чем трагедия ньюйоркца, задыхающегося в тисках безденежья и безнадежности. Но это был бы уже другой О. Генри.

Однако вполне достаточно О. Генри реального — без сослагательного наклонения. В одном из его поздних рассказов есть фраза, почти афоризм: «Дело не в дороге, которую мы выбираем. То, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу». И это в полной мере относится к судьбе писателя. В Нью-Йорк привела его писательская стезя. И, обладая особым зрением, особой житейской и художественной философией, он был обречен превратиться в бытописателя обитателей именно этого «города четырех миллионов».

Да, О. Генри мог бы стать «гением» любого «места». Но, как, говоря о Нью-Йорке, справедливо писал в свое время замечательный американский романист Джон Стейнбек: «Это уродливый город, грязный город. Его климат — скандал. Его уличное движение — безумие. Его конкуренция убийственна.

Но есть одна вещь: если вы жили в Нью-Йорке и он стал вашим домом, ни одно иное место вам не подойдет». Так и О. Генри, прожив в нем несколько лет, оказался «отравлен» и «наркотизирован» этим городом. И уже не мог жить вне его.

А теперь вернемся к «Муниципальному отчету». Рассказ этот — один из многих красноречивых примеров того, что О. Генри был не столько «гением места», сколько «гением человека». Это рассказ зрелого мастера, он стоит в одном ряду с лучшими из «нью-йоркских» историй. Перед читателем вновь трагедия человека — бедной, но гордой южанки из теннессийского Нэшвилла, терроризируемой никчемным супругом, талантливой писательницы, впитавшей культуру ушедшего Юга, но не способной противостоять беспринципному хаму. Разве ее история менее трогательна, чем история Дэлси из «Неоконченного рассказа» или история бродяги из новеллы «Фараон и хорал»? Разве ее финал утешает меньше, чем финал знаменитых «Даров волхвов» или «Дебюта Мэгги»?

«Муниципальный отчет» был написан в южном, расположенном у отрогов живописных Аллеганских гор провинциальном Эшвилле. И наверняка свою героиню, миссис Эдэр, О. Генри углядел среди обитателей этого захолустья. Тогда писатель был уже болен, и жить ему оставалось год или чуть меньше. Движимая заботой о хворающем супруге, туда на отдых его вывезла вторая жена (о ней речь еще впереди), но О. Генри выдержал там только несколько месяцев. И запросился обратно: «Я могу смотреть на эти горы сотню лет и не родить ни одной мысли. Там слишком много красивых видов и свежего воздуха. Что мне нужно, так это квартира с паровым отоплением, без вентиляции и физических упражнений».

Он лукавил, заявляя, что не может «родить» в Эшвилле «ни одной мысли». «Муниципальный отчет» и несколько других рассказов, написанных там, опровергают слова писателя. Но они подтверждают мысль Стейнбека: в ином месте, кроме Нью-Йорка, жить он уже не мог.