БЕРЛИНСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

БЕРЛИНСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

Корпус получил приказ выйти на исходные позиции в район действия 49–й армии. Сборы были недолгими, и, ранним утром покинув полуостров Леба, батарея заняла свое место в походной колонне полка. Опять дневные марши, ночуем в домах населенных пунктов, заранее облюбованных нашими квартирьерами. Население принимало нас нельзя сказать, чтобы доброжелательно, но не враждебно. Оно привыкло подчиняться силе и, тем более, победителям и представляло нам все необходимое: жилье, фураж для лошадей, места для орудий, для бричек, для коней и пр. Начпроды полков безвозмездно получали продукты. Все войска на территории Германии перешли на самообеспечение.

К месту и не к месту немцы ругали Гитлера, неоднократно повторяя: «Гитлер капут!» Как–то я спросил у пожилой фрау: «Почему вы недовольны Гитлером?» Она ответила — он проиграл войну!

Как–то вечером, собравшись за столом на ужин, после трудного марша, каждый из нас (троих офицеров батареи) стал рассказывать, кто как устроился на ночлег и какая у него хозяйка. Зозуля, как всегда, хвастался, перебирая достоинства своей хозяйки. Она, мол, и молода, и добра, и приветлива … Моя хозяйка была средних лет, сухопарая, строгая и замкнутая, да еще со своей старой «муттер». Послушав наш «отчет», комбат изрек:

— Все, что у вас, — это ерунда! Вот у меня хозяйка! — Он развел руками во всю ширь и сообщил: В эту дверь (показал на дверь), — не пролезет! А как танцует, как бабочка! Поет и играет на аккордеоне. Это надо видеть и слышать!

Мы не поверили, считая это очередной шуткой комбата. Немки тощие и не то что в дверь, а и в щель пролезут. Это не русские и не украинки. Да еще танцует, как бабочка? Комбат не стал спорить, а пригласил нас к себе домой. Все оказалось так, как он рассказывал. Хозяйка, действительно, в дверь еле протискивалась, и то бочком. Встретила нас приветливо, как старых друзей. Пригласила к столу. От угощения мы отказались, так как только что поужинали. Тогда она взяла аккордеон и устроила нам небольшой концерт. Играла и пела она довольно прилично, но время было позднее, и мы, поблагодарив ее и попрощавшись, поспешили с Зозулей по своим домам, оставив комбата наедине со своей хозяйкой. Рано утром опять в дорогу. Еще один марш и новый ночлег, новые люди. Мой дом на пригорке. У моей хозяйки две хорошенькие дочурки пяти и семи лет. Сначала они с недоверием относились ко мне, прячась за своей миловидной матушкой, потом освоились и стали смеяться над моим неправильным произношением немецких слов.

— Такой большой и не умеет правильно говорить! — смеялись они.

Принесли книжки с картинками и начали меня учить немецкому языку. Мы быстро подружились. Дети есть дети, они первые чутко реагируют на отношение к ним, первые идут на контакт, на сближение. Ночью спали дружно, по–семейному на широкой кровати, так как кровать была только одна. Было тепло и уютно. А утром после завтрака коновод заметил:

— Что–то хозяйка сегодня веселая?

— Нами довольна, вот и веселая!

Опять в седле. Свежий ветерок бодрит и поднимает настроение. Чем ближе мы приближались к фронту, тем короче отдых и продолжительнее марши. Середина апреля 1945 года. Последние марши к фронту. Может быть, и последняя дневка вдали от передовой и от шума грохочущей боевой техники фронтовой дороги. Тишина, солнце и сельский простор. Пробуждается природа, зеленеют поля, отдыхаем душой и телом. Я расположился в аккуратном сельском доме. Боев здесь не было, от войны уцелели дома и постройки. Был он и в стороне от основных военных дорог. Хозяйка, дородная фрау, хлопотала по дому, а я, удобно устроившись на диване, вздремнул после сытного обеда. В дверь постучали, и в проеме появилась голова моего коновода. С лукавой улыбкой на круглом, сияющем как полная луна, лице, он доложил:

— Товарищ гвардии лейтенант, туточки до вас якось цивильный, в шляпе и с палочкой.

— Спроси, что ему нужно?

— Гутарит, что сам скаже.

— Пусть войдет.

Вошел гражданский человек, в черном элегантном костюме, с цилиндром и тростью. Небольшие черные усики на смуглом лице напоминали стандартного джентльмена — щеголя из оперетт Кальмана. Стараясь сохранить строгую осанку, он хриплым голосом на смешанном польско–немецком языке с вологодским акцентом обратился ко мне с приветствием:

— Дзиен добры, пан офицер! Гутен таг, херр лейтенант. Энтшульдиген зи диштерунг, их зухе пферд, цвай коня, на спродажу мает?

Подчеркнуто раскланиваясь, церемонно снял цилиндр, аккуратно положил его на стул и прихлопнул ладонью. Цилиндр превратился в блин. Поочередно сняв перчатки, небрежно кинул их на блин. Играя тростью, неуклюже попросил разрешения сесть. Я разрешил.

— Зитцен зи.

Уже сидя, он представился:

— Херр ФинкельштеЙн. Працую куплей и продажей коней, пферден. Ферштеин? Готов купить цвай пферд по сходной цене.

— Их ферштеин, но, увы и ах, на спродажу коней не маю.

Мне сразу показалась подозрительной сбивчивая речь этого щеголя, особенно подтвердили мое подозрение его руки: грубые, рабочие, с мозолями. Вынув из кобуры пистолет и взведя курок, скомандовал:

— Hande hoch!

Подняв руки, «артист» взмолился знакомым мне голосом

— Это я! Не стреляйте! Я пошутил! Я ваш взводный кузнец, Коваль!

— Что, испугался? Будешь так шутить, на пулю нарвешься! Где ты раздобыл такой наряд?

— Это трофеи. Мы их нашли в одном брошенном доме. А что, мне идет? Как вы меня узнали?

— Сразу не узнал, а потом, как только снял перчатки, по рукам стало видно, каков ты джентльмен. Разыграл ты сцену классно. Даже польскую и немецкую речь изучил. Где научился?

— А я до армии участвовал в художественной самодеятельности в нашем сельском клубе. Разрешите идти?

— Разрешаю, иди, теперь наших ребят позабавь.

Коваль, а это был он, наш взводный кузнец, раскланиваясь, надел перчатки и цилиндр, предварительно стукнув себя «блином» по голове, чтобы он выправился, и удалился. Спустя некоторое время ко мне опять постучались. На сей раз хозяйка дома, солидная фрау, лет сорока. Ее очень заинтересовал наш «артист».

— Ферцайунг, дарф ихь, битте, абен коннен зие мир заген? (Извините, не могли бы вы мне сказать.) Кто этот элегантный и благородный господин, который только что вышел от вас? Он такой любезный. Раскланивался и улыбался мне. Я бы хотела познакомиться с ним.

Она еще долго тараторила, и из всего сказанного, я понял, что наш «артист» очаровал мою хозяйку. День был тихий, светило солнце. У коновязи батарейцы окружили «артиста» И смеялись над его очередной байкой.

— Что, все анекдоты рассказываешь? — спросил, я у « артиста».

— Нет, это все на самом деле было. Вы тогда в 3–м эскадроне были, а мы в 4–м. Комэска, старший лейтенант Конвалов, командует:

— Эскадрон, по коням!

А молодой солдатик, такой, как Балацкий, и «монголка» у него такая же мелкая, из пехоты, пропищал:

— Ау меня кобыла! — Разглядел, гад, несмотря на то, что из пехоты.

— А я не из пехоты! — подал реплику Балацкий.

— Ты не из пехоты, а он из пехоты. Не перебивай! Так вот. Комэска рассердился, и заорал:

— Что? Что? Какая еще кобыла?..

— Гнедая, «монголка», — С перепугу ответил солдатик.

— Прекратить разговорчики! Что конь, что кобыла. Команда одна была! Садись!

А через час после того как Коваль закончил свою работу по ковке, он попросил у меня разрешения ненадолго отлучиться.

— у меня приглашение дамы.

— Какой еще дамы?

— Да вашей хозяйки!

— А коней проверил?

— Да. В полном порядке!

— Ну, тогда ладно, но не более двух часов. Встреча их состоялась, но была недолгой, так как

в полночь запела труба: «Седловка!» Опять поход … Объезжая на марше колонну взвода, я спросил у Коваля:

— Ну, как встреча с фрау?

— Отлично, sehr gut. Фрау довольна! — весело ответил кузнец.

Тут же посыпались реплики от бойцов:

— Гвардейцы, как пионеры, — всегда готовы к бою и ко всему другому!

— Он фрау подковал как надо, на все четыре (на круг)!

— Еще бы ей быть недовольной! У него кобылка не сорвется, по ковке он мастер.

— А инструмент захватил с собой?

— А как же, мой инструмент всегда со мной!

Я не могу сказать, что видел насилие, грубость или жестокость со стороны наших бойцов по отношению к гражданскому немецкому населению. Уж слишком крут был наш командир полка, гвардии подполковник Ткаленко. Все знали, что он накажет примерно, и боялись его. Одно могу сказать: немки охотно жили с нашими офицерами. Причин на то, как я думаю, было две. Во–первых, Германия к тому времени обеднела мужиками, все были либо в могилах, либо в плену, либо на фронте. Во–вторых, немки, скорее всего, руководствовались такой логикой: «Если у меня в доме русский офицер, то русские солдаты ничего не посмеют сделать».

Итак, завершив 380 км марша, мы к утру 22 апреля сосредоточились на левом фланге 2–го Белорусского фронта 49–й армии. Во второй половине дня 26 апреля корпус получил приказ о выходе на западный берег Одера и в полночь начать переправу. Последний сбор командиров в штабе полка. Ознакомление с боевой обстановкой и задачей полка, дивизии, корпуса. Докладывал начштаба полка гвардии майор Тодчук. Получили новые карты (когда их только успевали отпечатать в необходимом количеств^?). И по местам, а точнее по эскадронам, которым придавались мои орудия.

По решению командующего фронтом маршала Рокоссовского главный удар фронт наносит левым крылом силами трех общевойсковых армий (65–й, 70–й, и 49–й), трех танковых (1–го, 8–го и 3–го) гвардейских корпусов, механизированного 8–го и кавалерийского, нашего, 3–го гвардейского корпуса, по противнику обороняющемуся на участке Штеттин — Шведт с дальнейшим развитием наступления на Нойшерлиц и Виттенберг.

После форсирования войсками 49–й армии реки Одер наш корпус войдет в прорыв с задачей: действуя в стыке между 2–м и 1–м Белорусскими фронтами, обеспечить левый фланг 49–й армии с целью развития успеха этой армии в общем направлении на Грайфенбер, Темплин и далее до Эльбы.

«Как только колонны войск перешли через мост восточного Одера и вышли на пойму, сразу же образовалась пробка. Орудия, тяжело груженные повозки со снарядами, машины вязли в болотистой пойме, их вытаскивали тягачами, которые сами тонули, и их тоже надо было вытаскивать. На переправе находились все, вплоть до командующего армией. Со всех сторон сыпались приказания, но дело продвигалось медленно. Дивизионные инженеры передовых кавдивизий майор Солянкин и капитан Луговой восстанавливали переправу, разрушенную дальнобойной артиллерией во время самой же переправы. Наши воины сооружали и исправляли настилы — жердевки и лежневку в болотистой пойме, создавая условия для прохода танков и артиллерии. Только кавалерийские части с пулеметными тачанками быстро преодолели пойму и вышли на западный берег Одера».

(Генерал Брикель. «Повесть о последнем рейде».)

Да, нам было немного легче, чем основным силам корпуса, но все же … В полночь, задолго до рассвета, и наш полк вытянулся в боевую колонну. Подошли к Одеру. Топкие места междуречья. Здесь Одер имеет два рукава, образующие две самостоятельные реки — Ост (восточный) и Вест (западный) Одер. Главная полоса обороны противника проходила по западному берегу Вест–Одера. Через каждые 10–15 метров у немцев огневые точки стрелков и пулеметчиков, соединенные ходами сообщения. Все мосты взорваны. Пойма реки в междуречье залита водой. Почва в пойменной части была зыбкой, прогибалась под копытами коней, колесами орудий и бричек со снарядами. Неверное движение колонны грозило прорыву тонкого проросшего густой травой и, частично, залитого водой поверхностного слоя почвы, засасыванию коней и техники в неизведанную трясину поймы. Проворно продвигаясь по этим заболоченным местам, мы стремились проводить орудия и брички так, чтобы их колеса не попадали в колею, проложенную впереди идущими. На небе то и дело вспыхивали, горели и догорали осветительные ракеты, предутреннюю тьму прочерчивали пулеметные трассирующие очереди пуль. Где–то на правом фланге переправлялась тяжелая боевая техника по специально для нее проложенной дороге. Оттуда доносился и глухой грохот канонады. Наша колонна, еще не обнаруженная противником, бесшумно продвигалась к переправе через Вест–Одер.

Серьезность момента и ответственность за четкое выполнение первого этапа завершающей операции войны от командиров передавалась бойцам. Чувствуя предстоящую опасность, чутко реагировали на шенкеля наши боевые друзья — кони. Команды подавались вполголоса, неслышно было разговоров, ржания коней, никто не курил, а если и курили, то на бричках под плащ–палаткой. Нервы сжаты в комок, контролируя каждого в отдельности и всю колонну в целом. Как живой единый организм, мы были готовы развернуться во всю мощь с выходом на оперативный простор после форсирования этой большой водной преграды.

Вспомнился приказ Рокоссовского, повторенный штабом полка перед наступлением: «Беречь солдата, особенно в последних решающих боях!» Перед атакой нам, артиллеристам, предписывалась тщательная, качественная артобработка переднего края противника с надежным подавлением всех его огневых точек. Кроме наших трех батарей, полку придали еще шесть артиллерийских батарей, калибром от 76–мм до 122–мм гаубиц. Вся эта приданная полку боевая техника вместе с танковым полком корпуса двигалась по надежным дорогам, наведенным саперами где–то на флангах полка, то опережая, то отставая от него. Форсирование Одера прошло отлично, без потерь и отставаний основных соединений полка.

«Обеспечивая левый фланг 49–й армии, 3–й гвардейский кавалерийский корпус, которым командовал генерал Н.С. Осликовский, переправившись в ночь на 27 апреля через Одер, к исходу дня вел бои в районе Воллеца. В 13 часов командующий фронтом уточнил задачу корпусу, приказав не позднее 30 апреля выйти в район Фюрстенберг, Райнсберг, имея в виду в дальнейшем наступление на Притцвальк, Виттенберг» (Архив М.О. ф. 237, оп. 2394 д. 1417, л. 38).

Наступлением корпуса в этом направлении обеспечивался левый фланг главных сил фронта, кроме того, достигалось более тесное взаимодействие с войсками 1–го Белорусского фронта. Войдя в прорыв, полк приступил К выполнению боевой задачи на оперативном просторе. Сметая на своем пути заслоны, мелкие группировки противника, полк к концу дня столкнулся с довольно мощной по силе и организации огня обороной фашистов. Комполка приказал ввести в дело танковый эскадрон — и в коротком бою все танки были сожжены фаустниками.

После короткой артподготовки прицельного огня прямой наводкой моих пушек и орудий гвардии лейтенанта Кучмара, а также минометного налета взвода Водзинского, огневые точки противника замолчали. З–й эскадрон гвардии капитана Масленникова в пешем строю с криками «ура!» бросился на немцев. Оборона оказалась не такой уж крепкой, как нам казалось, исходя из силы и плотности огня. Как только конногвардейцы вошли в боевое соприкосновение с обороняющимися немцами, они дрогнули и побежали, побросав оружие. Многие сразу стали сдаваться в плен. Одного такого пленного доставили к командиру полка Ткаленко. Это был пацан лет 15–16. Он дрожал от испуга и грязными руками размазывал текущие по лицу слезы и сопли. И вот такие молодцы из небольших укрытий жгли наши танки!

Ткаленко, указывая на пленного, обратился к офицерам полка со словами:

— Вы посмотрите, кто против вас воюет! Мальчишки воюют! Выдохся Гитлер, если надеется на таких вояк. Вперед! Победа близка!

Видя бесполезность дальнейшего сопротивления, немцы целыми подразделениями сдавались в плен. у штаба полка уже не хватало конников для конвоирования пленных в тыл. Стали практиковать отправку пленных отдельными маршевыми группами во главе с немецким старшим офицером и запиской от начштаба полка Тодчука. Несмотря на небольшие потери, и у нас во взводе чувствовалась нехватка личного состава, особенно в боевых расчетах.

На одном из привалов, во время обеда, когда расчет третьего орудия с аппетитом расправлялся с нехитрой стряпней нашего повара, к нам подошел молодой немецкий солдат без оружия и стал просить что–нибудь поесть. Ребята усадили его на ящик со снарядами, дали ему котелок каши, хлеб, ложку. Фриц, как его прозвали в расчете, со словами «Данке, данке, гут, гут. Гитлер капут!» стал жадно поглощать содержимое котелка. После того как котелок опустел, ребята предложили ему добавки, он справился и с добавкой. Угостив его и табачком, командир орудия предложил фрицу остаться при орудии. Есть он здоров, значит, и работать будет хорошо!

— Ja, ja! Ich bin gut. Хороший, Гитлер капут! бормотал фриц.

Когда я подошел к орудию, фриц сидел в кругу бойцов. Отозвав командира орудия в сторону, я спросил его, что все это значит. Я еще не решил, что С ним делать, но командир орудия и расчет просили немца не прогонять, а оставить при орудии.

— Он не фашист, он хороший, будет нам помогать.

Фриц все это время с испугом смотрел на меня и повторял:

— Гитлер капут! Их гут, хороший! Дарф их хелфен! (Я хороший, разрешите помогать!) - и повторял свое согласие.

Не поинтересовавшись его настоящим именем, все стали звать его Фрицем. Он откликался на это имя и охотно выполнял приказания любого из бойцов расчета. На фронте всякое бывало… Приблудшие солдаты не первый раз получали временный приют в наших орудийных расчетах. Но это были наши,

советские солдаты, пехотинцы или конники, отставшие от своих частей, а вот приютить немецкого солдата довелось впервые! Я не знал, насколько это противоречило международной конвенции по использованию солдат вражеских армий, но, так как пребывание Фрица в расчете состоял ось по обоюдному согласию, без какого–либо принуждения с нашей стороны, я не стал препятствовать такому временному содружеству.

Так временно Фриц стал внештатным членом (именно членом, а не бойцом) расчета, старательно помогая каждому из расчета. Вероятно, этот малый был из крестьянской семьи, поскольку умел обращаться с лошадьми. Шефство над ним взял один из ездовых на бричке, к которому он и устроился во время марша. Забегая вперед, отмечу, что этот Фриц вынес меня из–под огня с поля боя в укрытие, к коноводам, когда я был ранен.

Последующие марши и бои были настолько скоротечными, что подробно о них рассказать достаточно сложно. Продвигаясь рысью и днем и ночью, не спешиваясь, конники сбивали небольшие группировки немцев без нашей помощи и, не задерживаясь, двигались дальше. К двенадцати часам 28 апреля б–я и 32–я кавдивизии вышли на линию Грингельде Фридрих — Свальде. Наша 5–я кавдивизия сосредоточилась в районе ГраЙфенберг и Ангермюнде. Правее нас развивал наступление вошедший в прорыв 8–й механизированный корпус. Пехота, как всегда, отставала. По данным разведки, противник, прикрываясь арьергардами, отводил главные силы на подготовленный рубеж обороны по западному берегу реки Хавель. Чтобы не дать ему возможности закрепиться, командир корпуса перебросил нашу дивизию на маршрут 32–й кавдивизии с тем, чтобы к исходу 28 апреля захватить переправу через Хавель. И опять стремительные марши вперемешку со скоротечными боями.

Переправа в районе Лангенваль. Прикрывая уже левый фланг 6–й кавдивизии, наступаем в направлении города Цехов. Скоротечные бои — и дальше, на запад! Где–то впереди Эльба. Дорога хорошая, вдоль нее посадки деревьев, которые скрывают нас от авиации. 30 апреля 1945 года. Скоро конец войне. Кругом тихо, вверху зелень деревьев и голубое весеннее небо. Ровный топот копыт нашего небольшого отряда головной походной заставы. Я скачу с командиром отряда, молодым лейтенантом, взводом конников, пулеметной тачанкой и моим 57–мм противотанковым орудием с боевой бричкой, груженной снарядами.

Впереди парные конные дозоры, сзади, на расстоянии зрительной связи, скачет головной отряд полка (в нем мое второе орудие). Скачем без остановок. Необходимо как можно дальше продвинуться в глубь территории противника. Роль разведки выполняют дозоры. Где противник, каковы его силы, как он нас встретит? Неизвестно! Где–то рядом, по другим дорогам, идут танки 104–го танкового полка, но мы их не видим и не слышим.

Неожиданно дорога вывела нас на простор. Впереди летное поле аэродрома. В строгом порядке двухмоторные самолеты и планеры. Тихо. Нас не ждали! Шашки — к бою! И мы в лихой атаке врываемся на аэродром. Орудие сопровождает конников только колесами — артиллерийского обеспечения не требуется. Тихо. Возможно, здесь уже побывали танки нашего 104–го танкового полка, распугали аэродромную команду и летчиков. Но никаких следов танков не было видно. А из кавалеристов мы были первыми. Захватили аэродром без боя. В книге генерала Брикеля «Повесть о последнем рейде» есть такие строчки: «5–я гвардии кавдивизия, благодаря решительным действиям авангардного 24–го кавполка полковника Ткаленко с танковым эскадроном 1 04–го полка Неверова выполнила свою задачу к 14 часам 30 апреля. Обходным маневром был решен бой за Цехов, где кавалеристы захватили аэродром с 14 исправными самолетами, 12 планерами, складом с имуществом».

В тот день обедали и ужинали мы в захваченном нами здании немецкого аэродромного начальства. Бойцы расчета, подкрепившись продуктами гостеприимных хозяев аэродрома, удобно устроились на отдых в креслах в большой гостиной. Они курили гаванские сигары и никак не реагировали на отчаянную, до слез, мольбу нашего повара отведать его горячей пищи. Повар был оскорблен в своих лучших чувствах, ведь он приготовил изысканнь!й обед с французским вином.

Выставив надежное охранение, мы заночевали. В этом доме оказалось все для отдыха: узкопленочные киноаппараты, фотоаппараты, мягкая мебель, шикарная библиотека, запасы продовольствия. Но нам было не до этого, не до трофеев. После бессонных ночей и утомительных маршей бойцы, не расседлав и не распрягая коней, накормив и напоив их, погрузились В сон. Дорога каждая минута. Неизвестно ведь, сколько нам отпущено спать в этот раз: в любую минуту может прозвучать сигнал трубача и команда: «По коням!»

Первое мая 1945 года. Плотный утренний туман скрывает построенную еще до рассвета боевую колонну нашего полка. Прохладный ветерок забирается под ворот и вызывает легкий озноб. По колонне передают команду:

— Гвардии лейтенанта Якушина, со взводом, в голову колонны!

Пришпорив коня, я С двумя 57–мм противотанковыми орудиями и бричками со снарядами, обогнав колонну, остановился у штаба полка. Там меня ждали: командир полка Ткаленко, начальник штаба Тодчук, замполит Новиков и командир 2–го эскадрона гвардии капитан Олейников. Командир полка поставил задачу:

— Второму эскадрону со взводом ПТО выдвинуться в район дороги на Виттенберг, оседлать ее и остановить продвижение военной техники противника на запад!

От себя Ткаленко добавил:

— Иди, лейтенант. Там тебя ждет Золотая Звезда! Заверив командование, что боевая задача будет выполнена, мы отправились в тыл противника. Зайдя в тыл к немцам, эскадрон спешился и занял боевые порядки. Впереди — Бенинвальде. С комэска оцениваем обстановку: впереди, слева от нас, метров 300, немецкая батарея ведет огонь по нашим тылам. Они нас не видят, мы бесшумно зашли им с тыла. Туман рассеялся, и даже без бинокля было видно, как впереди, по дороге, на расстоянии одного километра от нас движется на запад большая колонна танков, самоходок и тягачей с орудиями.

Принимаю решение подбить одну из боевых машин и создать пробку на дороге. Подпрыгивая на грядках лесопосадки, орудия выдвигаются на огневые позиции, на прямую наводку, благо расстояние позволяет. Командую: «Орудия К бою!» Расчеты быстро и слаженно, отцепив орудия от передков, устанавливают их в нужном направлении. Сбросив часть ящиков со снарядами, ездовые рысью уводят коней к лесу, в укрытие. Лица бойцов серьезны. Предстоит нелегкий бой, а войне ведь скоро конец … Подаю команду:

— По танку, что в середине колонны! Подкалиберным! Прицел, упреждение …

Расчеты повторяют мою команду. Открываются затворы орудий, с характерным щелчком поглощая снаряды.

— Первое орудие! Огонь!

Выстрел. Звонко выбрасывается гильза. Хорошо виден полет трассирующего снаряда. Прошел чуть выше. Делаю поправку и стреляю взводом. Снаряды точно накрывают цель. Танк разворачивается на 180 градусов и замирает, создав пробку. Движение колонны остановлено. Одни машины начали съезжать с дороги, другие пытаются развернуться на забитом шоссе. Я очень боялся, что немецкая батарея, которая рядом с нами, развернет орудия и в упор откроет огонь по нашим огневым позициям.

Но случилось непредвиденное. Немецкие артиллеристы при первых наших выстрелах, опасаясь удара в спину, побросали свои орудия и разбежались. Так что необходимость менять огневые позиции у нас отпала. Но тут боевое охранение дороги противника (солдаты СС) пришло в себя и открыло беспорядочный огонь по наступающему эскадрону. Видя, что конники несут потери и обстановка усложняется, я принимаю решение продолжать огонь взводом прямой наводкой по огневым точкам и живой силе противника уже осколочными снарядами. В результате нашего ураганного беглого огня нам удалось уничтожить две огневые точки, три миномета и пять автомашин с боеприпасами. Эскадрон перешел в наступление. Но эсэсовцы, очевидно, определили, что мы наступаем малыми силами, и опять с танками и самоходкой возобновили контратаку, уже в полный рост ведя огонь из автоматов. Опять веду огонь подкалиберными, подбиваю танк и два бронетранспортера и опять перехожу на осколочные. Подавляю пулеметы и живую силу. Захлебнувшаяся контратака дала возможность эскадрону перейти в решительное наступление и полностью опрокинуть эсэсовцев. Однако немецкая самоходка засекла, откуда мы бьем, и накрыла наше орудие со второго выстрела — мы не успели сменить позицию. Орудие разбито, расчет вышел из строя, я тоже ранен. Под прикрытием огня эскадрона меня вместе с другими ранеными отвели в безопасное место, где подоспевшие ездовые перевязали рану на ноге индивидуальным пакетом. Фриц помогал в эвакуации раненых.

Опираясь на ездового, я вышел к полевой дороге. По ней нам навстречу двигался полк во главе с командиром и штабом. За их спинами возвышались расчехленные полковые знамена, одно с орденом Красного Знамени, врученное еще в Гражданскую войну в бригаде Котовского, другое гвардейское, врученное полку за Елецкую операцию в декабре 1941 года.

Впервые за всю войну можно было видеть картину, когда среди бела дня командир полка со штабом и знаменами двигался к месту боя! Конечно, противник был уже не тот, что в сорок первом, но огрызаться он мог по–настоящему. Стоя на одной ноге и опираясь на моего наводчика, я коротко доложил командиру полка боевую обстановку. Выслушав меня, он ввел в бой основные силы. Обгоняя эскадроны, с шашками наголо, вперед вырвались конники разведвзвода. В бою были убиты и ранены несколько бойцов. Раненого помощника командира взвода разведки положили ко мне в бричку. Двигаться в тыл к медэскадрону было нельзя, там находились еще довольно крупные силы немцев. Пришлось двигаться за полком с его тылами. Позади нас оставалась дорога с разбитой нами боевой техникой и живой, точнее, мертвой силой войск СС.

Такой был мой последний бой и последнее ранение, а полк продолжил свой победный рейд к Эльбе. Именно наш корпус встретился на Эльбе с американцами.

Встрече на Эльбе нашему корпусу предшествовали скоротечные непрерывные бои. Около 160 км за трое суток, с боями, прошел корпус в Берлинской операции, сковав значительные силы гитлеровцев, шедших на помощь осажденному Берлину. Пять раз объявлял благодарность Верховный Главнокомандующий нашему корпусу за взятие городов: Элазем, Торгунов, Штрасбург, Бад, Доберан, Нейбуков, Барен, Зезинберг и других. Виттенберг, с населением 40 тысяч жителей и военным гарнизоном в количестве 10 тысяч (в основном гестаповцев и СС), на ультиматум 32–й кавдивизии капитулировал. Город и жители не пострадали. 1О4–й танковый полк нашей дивизии, подойдя к городу Ленцен, внезапной атакой захватил город, взял в плен 3000 солдат и офицеров, в том числе десять генералов, захватил огромные трофеи.

Захваченный в плен командир артдивизиона тяжелых орудий сокрушенно спрашивал: «Как же так? Как все это могло произойти? Ведь мой дивизион стрелял по Ленинграду… А теперь вы здесь! Нет, я этого не могу понять!»

Немецкое командование пыталось сдержать наше наступление на основных и промежуточных рубежах путем маневренной обороны, создав для этого отдельные боевые группы, усиленные танками и САУ. Однако деморализация и растерянность солдат и офицеров противника не способствовала этому. Маневренной тактике обороны противника части корпуса противопоставляли еще более гибкий и смелый маневр.

Мои однополчане вспоминали об этих последних боях так.

К 22 часам 1 мая наш полк вышел в район Тееп. Бой продолжался ночью в лесистой местности. В 2 часа ночи 2 мая бойцы полка захватили переправу в районе Шпольп, что дало возможность обеспечить выход главных сил нашей дивизии. Полк вел тяжелый бой в лесу. Немцы били фаустпатронами в упор. В этом бою погибли командиры взводов гвардии лейтенанты: Княжев из минометной батареи и мой лучший друг и наставник Кучмар из полковой батареи и другие офицеры, сержанты и бойцы полка. До рассвета 2 мая наша дивиЗия выбила противника из населенного пункта Рюдов и развила наступление на Перлеберг. Поддерживающие наше наступление 104–й танковый полк и 1814–й полк САУ, взяв на броню десантников нашего 24–го кавполка, на больших скоростях ворвались В Перлеберг, и после скоротечного боя комендант этого города и его гарнизон сдались. Не доходя до Эльбы, гитлеровцы прекратили сопротивление и, побросав оружие и боевую технику, устремились к реке. В панике они бежали сдаваться нашим союзникам — американцам. Первыми в полосе 2–го Белорусского фронта вышли к Эльбе части нашего 3–го гвардейского кавкорпуса, а в корпусе — наш 24–й гвардии кавполк и 104–й танковый полк в районе Ленцена. В районе Виттенберга вышли полки 6–й и 32–й кавдивизий.

Подойдя к Эльбе, головной отряд конников с высоты земляного вала застыл, пораженный увиденным. Все пространство между Эльбой и дамбой, вправо и влево от горизонта до горизонта было заполнено гитлеровцами и гражданскими, сбежавшими сюда, казалось, со всей Германии. Солдаты, офицеры, генералы, женщины, подростки, полицейские стояли плотной массой, ближайшие к нам подняли руки вверх, а у самого берега реки слышались крики о помощи, хлопки выстрелов, плач женщин. В небо с треском полетели ракеты, с противоположного берега над Эльбой взвились ответные зеленые ракеты. Связь с союзниками была установлена. Из–за леска взмыл в небо крошечный самолет и стрекозой закружился над подходящими к берегу колоннами кавалерии и танков. На противоположном берегу было видно, как американские солдаты сталкивают в реку понтон и вскоре понтон, стуча подвесным мотором, приблизился к нашему берегу. Войне конец!