СНОВА В РОДНОМ ПОЛКУ. ОКОНЧАНИЕ ВОЕННОЙ СЛУЖБЫ

СНОВА В РОДНОМ ПОЛКУ. ОКОНЧАНИЕ ВОЕННОЙ СЛУЖБЫ

И вот я уже на машине начпрода нашей дивизии, а спустя два часа в родном полку. Полк был на дневке. Теплая встреча на батарее … Из штаба вернулся писарь и сообщил, что в штабе можно обменять марки и злотые на советские рубли. Один злотый или две марки за один рубль. У меня было 800 злотых. Обменяв их, я организовал стол в честь моего прибытия из отпуска.

Через несколько дней мы пришли в Белогорье (Белгородку), небольшой железнодорожный населенный пункт, в 30 километрах от Изяслава. В Изяславе в 1924 году жил и работал Н.А. Островский. Знаменит город и архитектурными памятниками XVIXIII веков. В Белгородке мы разместились у местных жителей, так как казармам и конюшням в Изяславе требовался ремонт. Для благоустройства наших зимних квартир приказом ком корпуса все заместители командиров дивизий, полков и подразделений направились на работы для подготовки к приему личного состава, коней и боевой техники. В строительно–ремонтную команду полка вошел и я. Назначенный до моего приезда из отпуска, старший лейтенант Стариков не поладил с Агафоновым и вместо его в Изяслав послали меня. Стариков, пожилой офицер, прибыл к нам из запаса. Его попытки наладить в батарее дисциплину на уровне мирного времени, получали ожесточенный отпор от старшин и сержантов, отличившихся в боях и имевших не один боевой орден. Был у нас, в батарее и свой Герой Советского Союза (направленный к нам из 6–й гвардейской кавдивизии), и полный кавалер орденов Славы, гвардии старший сержант Сухоловский В.И. С горя Стариков запил и застрелился у себя на квартире. Командир полка Ткаленко был сильно разгневан и приказал похоронить самоубийцу за пределами кладбища без всяких похоронных почестей и церемоний. Обо всем этом я узнал уже позже, на работах в Изяславе. Работы было много. Нужно было привести в порядок и восстановить казармы в трехэтажном кирпичном корпусе, и конюшни, и плац для боевой техники, и все остальное, что было оставлено дивизией в начале войны.

Кроме того, мы, замкомандиры подразделений, должны были ежедневно выделять по 10–15 человек в распоряжение замкомандира полка для работ по оборудованию помещений штаба и управления полка. График продвижения работ ежедневно проверялся в штабе. Срок окончания работ неумолимо приближался, а работ еще было много. Однажды вечером я занимался с людьми в конюшне, когда из соседнего эскадрона сообщили, что по конюшням ходит генерал Осликовский. Появление генерала в нашем расположении для меня было неожиданностью. Осликовского все уважали, но и боялись за его крутой нрав. Отрапортовав о проведении работ и проводив генерала по своему заведованию, я на его вопрос, когда закончу работы, ответил:

— Если у меня не будут отвлекать людей на работы в штаб, я закончу работы через неделю!

Видимо, мой ответ удовлетворил генерала. На прощание он подал мне руку, что с ним случалось крайне редко, и отбыл в расположение 17–го полка. Через минут пятнадцать в конюшню вбежал зам командира нашего полка с вопросами:

— Был здесь Осликовский? Что спрашивал? Когда и куда направился?

Я ответил, что генерал интересовался, когда я закончу работы. И добавил, от себя, что он сказал, чтобы людей от меня на другие работы не отвлекали. Это помогло мне, людей больше не забирали, и неделю спустя я готов был принять батарею. Последний марш из Белогорья в Изяслав — и полк на своих зимних квартирах. Старшие офицеры разместились на частных квартирах в городе Изяслав. Комбат Агафонов устроился в домике рядом с железнодорожной станцией, а мы, младшие офицеры, облюбовали дома местных жителей в поселке за речкой Горынь, в трех километрах от наших казарм. Утром и вечером коноводы подавали нам коней для поездок из поселка в поселок. Зимой речка замерзала, и мы добирались домой пешком по льду минут за 15. Отдельные офицеры устроились в поселке основательно, по–домашнему, женившись на местных девчатах.

Я устроился у молодой хозяйки, мужа которой только что призвали в армию. Жила она одна с двухлетней дочуркой. Отношения наши были сугубо официальные. Мне была предоставлена кровать и часть комнаты. За квартиру в тот период с нас еще не брали. Да и проживал я мало, так как больше находился в командировке. Дом был ухожен, хозяйка строгая, но чистоплотная и работящая, так что с жильем было все в порядке. Началась повседневная военная служба мирного времени, с боевой и политической подготовкой.

Приближались выборы в Верховный Совет страны. По Шепитовскому избирательному округу баллотировался СМ. Буденный. В одну из ночей, когда я был дежурным по полку, меня пригласил дежурный по гарнизону присутствовать при встрече правительственного поезда с СМ. Буденным. Перед рассветом поезд из четырех вагонов медленно подошел к нашей станции. Из вагона вышел Семен Михайлович, принял рапорт дежурного по гарнизону, поздоровался с нами, справился, где генерал Осликовский, и вернулся в вагон …

В день 28–й годовщины Великой Октябрьской революции на поле, возле казарм, проводились скачки, джигитовка, рубка лозы и праздничные представления с участием традиционного верблюда Яшки. В большом зале 1–го этажа казармы были накрыты праздничные столы. Приглашен и командир. дивизии генерал Чепуркин (правда, при условии, что за столом не будет капитана Дрыгалкина — зачинщика пьяных скандалов и драк). Праздник прошел организованно, без происшествиЙ. Шли дни … Из штаба Прикарпатского военного округа прибыла медицинская комиссия для определения годности военнослужащих к дальнейшему прохождению воинской службы у тех, кто имел ранения и контузии. Меня комиссия признала ограниченно годным к строевой службе. Это давало мне право подать рапорт об увольнении в запас. В мирное время у меня не было никакого желания служить в армии.

Пока я молод, надо учиться и осваивать гражданскую специальность. А учиться лучше у себя, в Ленинграде. И я немедля направил свой рапорт с просьбой об увольнении меня в запас в штаб Прикарпатского военного округа. Но получилось так, что в первую очередь стали увольнять офицеров–практиков, не окончивших военных училищ. К ним относились И Зозуля Ефим Кондратьевич, и Агафонов Николай Михайлович, и ряд других офицеров.

Меня вызвал комполка Ткаленко на предмет направления меня на учебу в военную академию, а до поступления в академию я должен исполнять обязанности замкомандира батареи по строевой службе. От первого и второго предложения я отказался, ссылаясь на то, что медкомиссией я определен как ограниченно годный к строевой службе и что я подал рапорт об увольнении меня в запас. Мой отказ пришелся не по душе Ткаленко, и он пообещал устроить мне веселую жизнь за неповиновение старшему по званию, по должности и по возрасту. Свое обещание он сдержал. Через несколько дней ночью я был вызван в штаб полка, где получил предписание явиться к замкомандира дивизии по тылу для выполнения его указаний. Замкомдив, коротко обрисовав обстановку, направил меня в Волочиский район на заготовку сена для дивизии. В этом районе орудовали банды бандеровцев, и поэтому мне необходимо было быть осторожным. Ходить только в сопровождении двоих–троих вооруженных солдат (особенно ночью) и так далее.

В мое распоряжение выделили 30 конногвардейцев, 8 бричек и оружие. Солдаты отправились на бричках, а я, получив все необходимые документы, выехал на поезде, чтобы заранее ознакомиться с обстановкой на месте. Моя задача: принять 900 тонн сена на сенпункте железнодорожной станции Войтовцы, спрессовать его в тюки и отправить по железной дороге в дивизию — в Изяслав!

Приехав на место, я сразу же стал заниматься организационными и хозяйственными вопросами. Размещал людей по домам в ближайшем поселке, принимал сено в скирдах, готовил производство для его прессования. Начальник сенпункта Кошонько помогал мне советами, так как своей техники у него не имелось. Утром на следующий день после моего приезда я выехал в Проскуров, где размещалось областное управление Каменец–Подольской области. Несмотря на свой мандат военного представителя, в областном управлении ничего добиться я не смог. Вышел расстроенный. В коридоре приемной меня догнал невзрачный, небольшого роста мужичок и скороговоркой стал предлагать мне свои услуги:

— Я был свидетелем вашего разговора с управляющим и готов помочь вам советом.

Время было обеденное, и я пригласил его пообедать со мной в ресторане. Он охотно согласился. В ресторане за обедом и стаканом водки он изложил мне свои дельные советы, которые оказали мне неоценимую услугу в моей работе. Вот что он мне предложил:

— На железнодорожной станции Волочиск стоит бесхозный трофейный пресс «бульдог». Он может прессовать сено на тюки весом до 100 кг. Отечественные прессы дают тюк не свыше 40 кг. Пресс имеет небольшую поломку, которую легко устранить, договорившись с рабочими депо на той же станции.

Довольные встречей, мы, поблагодарив друг друга — он за обед, я за дельные советы, — расстались. Не мешкая, я поехал в Волочиск и после недолгих поисков разыскал пресс. Пресс представлял собой агрегат раза в полтора больше отечественных зерноуборочных комбайнов. Внешне пресс был исправен, если не считать сломанного штока прессовой бабки. Справился у путевого обходчика:

— Это трофей? Откуда его привезли? Кто его хозяин?

Получил не точный, но вполне устраивающий меня ответ:

— Да! Это трофей. Привезли военные и свалили сюда месяца два назад. Наверно, металлолом …

И я направился в депо. У ворот депо отдыхали рабочие–ремонтники и курили. Спросил у них:

— Где можно увидеть начальника депо?

— А что вам нужно от начальника? Он уехал и будет дня через два.

Я сказал, что мне надо отремонтировать пресс «бульдог», который вот уже два месяца как находится на территории их станции.

— Этот вопрос мы могли бы решить и без начальника.

— Чем платить будешь, лейтенант? Как скоро надо выполнить работу?

— Платить буду сеном. Два воза хватит? А срок чем раньше, тем лучше.

Еще раз осмотрев пресс, теперь уже с бригадиром ремонтников договорились, что за срочную работу они получат еще один воз сена. Шток пообещали сварить и обработать на следующий день и еще через день опробуют его ходовую часть. Три воза сена в 1945 году на Украине стоили больших денег, и мы ударили по рукам.

— Подгоняй платформу, лейтенант, а за нами дело не станет. Проверим и погрузим агрегат в лучшем виде! Вези сено!

Свою работу ремонтники выполнили качественно и в срок. Получив обещанное сено, погрузили пресс на заказанную мной платформу. Через три дня пресс уже был на нашей станции. Начальник сенпункта Кошонько был в восторге. Но, осмотрев его и похлопав по нему ладошкой, изрек:

— Одно дело сделано! Теперь дело за трактором! Но наш трактор его не потянет, ему нужен трактор тоже «бульдог». Трактор буду доставать я, а ты, лейтенант, доставай проволоку для обвязки тюков. Поезжай опять в Волочиск, там есть склады проволоки Управления связи Прикарпатского военного округа. С их начальством и договаривайся!

Пока я был в разъездах, сержанты и солдаты обживались в поселке. Размещение их по домам произошло без особого труда. Хозяйки радушно принимали солдат–постояльцев. В поселке почти не было мужиков, а солдат в доме — хорошее подспорье в хозяйстве, если не говорить еще и о другом. Была только одна заминка: ко мне пришел, чуть не плача, молодой солдатик из нового набора и поведал мне, что его прогнала хозяйка.

— За что? Почему?

— Не знаю!

Пришлось разбираться на месте. Возмущенный, я пришел с ним к хозяйке, молодой, дородной украинке.

— Все хозяйки приняли солдат без претензий! А ты почему не принимаешь солдата, защитника Родины?!

— Да! Им ты поставил солдат. А мне подсунул ребенка! Какой он защитник? Что я ему, нянька?

Возмущенная, не менее чем я, она наотрез отказалась принять солдатика.

— Небось, сам ко мне не стал! Чем я хуже Аделькиной соседки, чем нехороша?

И пошло, и поехало … Сарафанное радио работало исправно. Прекратив бесполезный разговор, я забрал солдата и сказал ему — что–нибудь придумаю. Так как у других хозяек мог быть тот же результат, я решил поселить его к сироткам. Они жили недалеко от моего дома. Сироты — девочка лет четырнадцати и братик лет семи. Жили бедно. Из всей живности у них была козочка, поросенок и несколько кур. Вот к ним–то Я И решил поселить моего солдатика. Посоветовавшись со своими сержантами и солдатами, мы решили часть наших продуктов передавать этому дому, ведь всех солдат довольно хорошо кормили их хозяйки. Привезли мы им и дров, и сена … Через месяц я побывал у них в доме. Все трое в хорошем настроении играли в карты. Они были рады моему посещению, усадили меня за стол, напоили чаем, благодарили за заботу о них. Я был рад за них, что все у них хорошо, что живут они дружно, как одна семья, что удачно пристроил солдатика и помог сироткам.

Но не все просто было с обеспечением работ на сенпункте. По совету Кошонько пришлось договариваться с начальством складов связи в Волочиске для получения необходимой проволоки. Сено им было нужно, но за проволоку хотели получить как можно больше. Пришлось поторговаться, пока подполковник (начскладов) не сдался. Потом проволоку я добыл в достаточном количестве, проявив при этом гвардии находчивость, изъяв ее из–под носа начальства этих складов. Кошонько пригнал к этому времени из МТС трофейный трактор «бульдог». Не прошло и недели, как заработал наш пресс, выдавая небывалые по тем временам тюки сена весом в центнер. Отдохнувшие, за время моей организационной работы и моих поездок, ребята работали как застоявшиеся кони. Пора было подумать и о вагонах для доставки сена в часть. Безрезультатно проездив в областной железнодорожный центр, усталый и голодный возвращался я на станцию. Пассажирские поезда днем на станции Войтовцы не останавливались, и мне приходилось спрыгивать из вагона на ходу, при подъеме, когда поезд замедлял свой ход. Если не рассчитаешь и запоздаешь спрыгнуть, поезд быстро наберет скорость и провезет тебя без остановки до самого Волочиска.

Не без улыбки наблюдал я, как местные бабы прыгали с поезда, словно одуванчики. Сначала они выбрасывали свои «лантухи», потом прыгали сами. Юбки их поднимались, как парашюты, а сами они, как мячики, потешно кувыркались вдоль насыпи. На станции повстречался с начальником станции Войтовцы. Узнав, что я безрезультатно ездил в область, сказал, что зря. Он сам может все устроить.

— Сколько тебе надо вагонов? — спросил он. Я говорю:

— Хотя бы десять.

— А пять пульманов по 60 тонн устроит?

— Конечно, устроит!

— Завтра подгоню! За труды два тюка сена! Сделка была заключена. Вагоны подали поздним

вечером. Во избежание простоя вагонов в ночное время пришлось срочно организовать погрузку тюков всем личным составом. Интересно то, что штраф за простой вагонов в ночное время взимается в два раза дороже, чем в дневное. Работа была не из легких. Ночью, в темноте, на ощупь, ребята дружно грузили 100–килограммовые тюки, плотно укладывая их в вагоны, под самую крышу. Под конец работы усталые ребята подшучивали друг над другом, говоря, что они как Грекова гусыня: «Травку щиплет и на задницу падает!» До рассвета работа была закончена. Погружены все пять пульманов. Поблагодарив за работу и пообещав ребятам два дня отдыха, отпустил их домой. Сам отправился на станцию оформлять путевые платежные документы. Простой вагонов оказался минимальным. На обратном пути меня остановил сцепщик и попросил собрать для себя сено, что натрусилось возле рельс при погрузке. Он очень обрадовался, когда я ему разрешил, и пригласил меня к себе домой. Жил он тут же, у станции. Жена его угостила нас отличным ужином, а точнее завтраком, так как уже светало. За завтраком сцепщик подробно объяснял мне, как можно сократить время под погрузку, не перекатывая вручную вагоны из–под навеса придорожного склада, куда не подлезал паровоз. В следующий раз он у площадки погрузки поставит «башмаки» на рельсы и вагоны, которые сильно толкнет паровоз, остановятся точно у тюков С сеном.

Так шел день за днем …

Бандеровцы, УВО и УПА, боролись против воссоединения Западной Украины с Советской Украиной, имели военно–террористические формирования, так называемой Украинской повстанческой армии (УПА). Названы по имени руководителя Г.А. Бандеры (19081959). В поселке, где мы мы жили, сельрада (сельсовет) готовилась к выборам в Верховный Совет СССР. Оборудовали помещение для голосования. Но тревожно было в районе и области. Бандеровцы убивали офицеров и советских активистов, разоружали солдат, громили избирательные участки. В Изяславе весь наш полк был переброшен на охрану избирательных участков. По просьбе головы сельрады и я выделил наряд на охрану избирательного участка в нашем поселке. Хотя активных действий в нашем поселке со стороны бандеровцев не наблюдалось, но береженого бог бережет, и мы не теряли бдительности. Нам посчастливилось, так как до нашего приезда основные силы бандеровцев передислоцировались в Прикарпатье. Но все же один раз в меня стреляли. Было это в три часа ночи, когда я возвращался домой из очередной поездки в Проскуров. В открытом поле, когда я шел по тропинке, прозвучал выстрел, и возле моего уха просвистела пуля. Я был освещен лунным светом и стрелку был хорошо виден. Спрыгнув в канаву, которая шла вдоль тропинки, я дал два ответных выстрела из пистолета. Больше выстрелов не последовало. Пригнувшись, по канаве, в темноте, я добрался до своего дома. У самого дома, не узнав меня, залаял соседский пес. Не целясь, я выстрелил на лай, Пес завизжал и умолк. Бесшумно я вошел в дом и по–фронтовому, не раздеваясь, улегся спать. Утром разбудил меня бойкий разговор моей хозяйки с соседкой Аделькой. Из кухни было слышно, как Аделька жаловалась на то, что солдаты ее постояльца (то есть мои) прострелили лапу ее псу, и он теперь прыгает на трех ногах, все время зализывая четвертую …

Хозяйка убеждала Адельку, что мои солдаты спокойные и подстрелили ее пса, наверно, моряки или пехотинцы. Кроме нас, в поселке квартировали еще моряки и пехотинцы, которые заготовляли продукты для своих частей. Но негласным начальником гарнизона был я, как строевой командир и как офицер, имеющий наибольшее количество солдат и вооружения. Как угораздило меня, не целясь, только по лаю, в темноте, подстрелить Аделькиного пса? Жаль, конечно, пса, я хотел его только припугнуть. Но, ничего, на собаке все быстро заживает. Возможно, и того, в поле, бандеровца, я «царапнул», недаром после моих выстрелов он замолчал!

Еще одна встреча с бандеровцами произошла в соседнем селе. А было это так: во время работы на сенпункте к нам подъехали два грузовика с вооруженными штатскими лицами. Капитан НКВД, вышедший из кабины, представился начальником госбезопасности Волочиского района, показал удостоверение. Поздоровавшись со мной, он сообщил, что в соседнем селе бандеровцы разгромили избирательный участок и убили женщину, голову сельрады. Мне он предложил со всеми моими солдатами помочь ему обезоружить и арестовать бандитов. Был самый разгар работы, дивизия ждала сено, и меня не устраивала остановка работ. Уточнив, сколько там этих бандеровцев и выяснив, что в основном там командует один, переодетый в форму майора Красной армии, бандеровец, к которому примкнул голова колхоза и два–три селянина, я отказался направить туда моих солдат. У капитана было с полсотни «ястребков» с автоматами, и он мог справиться с этим «майором» И без моей помощи. Мой ответ капитана не устраивал, он начал объяснять мне, что «ястребки» еще молодые и необученные, да и стрелять еще не научились. А если я откажусь, то он вынужден будет пожаловаться моему командованию за срыв операции. Такой оборот нашего разговора меня не устраивал. Портить отношения с госбезопасностью я не хотел и пошел на компромисс:

— Своих солдат с работы я не сниму, но с вами поеду сам и возьму с собой двух сержантов, бывших фронтовиков, с автоматами.

Капитана это устраивало, и он согласился. Операцию осуществили довольно быстро. Мои сержанты арестовали и по моему приказу обезоружили самозваного майора. Голову колхоза и его сообщников отыскать не удалось, они сбежали до нашего приезда. Капитан был доволен, что изловили «майора». Благодарил меня и сержантов за помощь, подвез к сенпункту и пригласил меня заходить к нему, в Волочиск. В одной из моих поездок в Волочиск я встретился с капитаном. Он пригласил меня отобедать с ним в небольшом, уютном ресторанчике. С ним был еще один его знакомый, в штатском. За столиком капитан рассказал, что «майор» оказался крупной шишкой в бандеровском движении и что его сразу забрали в областной центр и, наверно, направят в Москву. Подвыпив, штатский приятель капитана перевел разговор на религиозную тему. Я заспорил с ним о существовании бога, но он довольно аргументированными примерами припер меня к стенке.

— Бог есть, и это бесспорно! — говорил он. Мне было обидно, что моих знаний не хватает, чтобы продолжить спор и доказать обратное. Капи–ан, не принимавший участия в нашем споре, лукаво улыбаясь, спросил меня:

— Знаешь, с кем ты споришь?

— С твоим другом, а с кем еще?!

— Друг–то он друг, да ведь он ксендз.

— Если он ксендз, то почему водку хлещет, как и мы? По окончании застолья ксендз, похлопав меня поплечу, изрек:

— Не унывай, лейтенант, возможно, ты и прав, но ведь я ксендз, и плохой я буду ксендз, если не смогу убедить прихожан, свою паству. Пить дозволено всем, конечно, по способности, даже священнику. Для того, кто верит, — Бог есть! А у того, кто не верит, Бога нет!

Узнав, что я собираюсь в запас, капитан стал уговаривать меня пойти к нему в помощники. Обещал хороший оклад и жилье. Я наотрез отказался. Я хотел только одного — вернуться в Ленинград, жить и учиться. Надо было приобрести гражданскую специальность.

Наступил для местного населения большой праздник Пасхи, как для православных, так и для католиков. Ребята попросили меня сделать на Пасху выходной день с отработкой его в другие дни. Они хотели погулять вместе с сельчанами. Я согласился. Жители села, несмотря на отсутствие мужиков и голод в центральных районах Украины, жили в достатке. Вдоволь было сала и масла, яиц, молока и крупы, хлеба и овощей. Почти в каждой избе гнали самогон из буря ка и миляса. Пили сами и использовали самогон как оплату за разные услуги по хозяйству. Милиция навещала редко, так как в селе были военные, а она не хотела портить с нами отношения. Колхозники хорошо зарабатывали на сахарной свекле (буряках). Моя хозяйка была ланковая (звеньевая). В периоды посевной и уборочной она целыми днями пропадала в поле со своим звеном. Работа была выгодной. В отличие от многих колхозов в России бригадир здесь не ходил утром по хатам собирать колхозников. Здесь они сами спешили на поля, порой в ущерб своему личному подворью. За работу хорошо платили натурой и сахарным песком. На Пасху колхозники, все сельчане, не работали — праздновали. Гуляли с сельчанами и мои солдаты, поздравляя хозяек словами: «Христос Воскресе!», а у полячек: «Пан Езус с мертвых встал!» В знак внимания хозяйки подносили солдатам стаканчик горилки и хорошую закуску.

После праздника ребята смеялись над тучным, неповоротливым, молчаливым, но большим любителем поесть, рядовым Цибулей. Цибуля так «напоздравлялся», ходя по хатам, что под конец, входя в очередной дом, изрекал: «Пан Езус с мертвым спал!» Хозяйки, католички, вежливо поправляли: «Не с мертвым, а с мертвых, встал, а не спал». Выпив очередной стаканчик, Цибуля крякал, закусывал и добавлял: «Что спал, что встал, для меня все едино!» Несмотря на отсутствие мужиков, сельчане играли свадьбы, правда, с зеленой, допризывной, молодежью. На одной из таких свадеб в соседнем селе побывал и я. Меня пригласили на свадьбу с моим гармонистом. Свадьбу гуляли трое суток всем селом. Поочередно меняли участников застолья из–за отсутствия места. Откуда только бралась горилка и закуска в этот трудный послевоенный год? Свадьба пела и плясала, и горилка лилась рекой.

А я панского роду, пью горилку як воду! — напевали молодые и пожилые сельчане в кругу танцующих.

Полюбилась одному из моих хлопцев, рядовому Зодичу, инженеру–архитектору по гражданской профессии, здешняя дивчина. Недолго думая, получив из дома писменное согласие родителей и мое согласие, они расписались в местной сельраде. Стали готовиться к свадьбе. Но не тут–то было, из части пришла депеша: срочно откомандировать рядового 3одича в Изяслав для строительства в доме офицеров. Спустя неделю молодая нареченная начала уговаривать меня отвезти ее на побывку к мужу. Гражданским в то время было трудно, а точнее невозможно, приобрести билеты на поезд. Выдав ее за свою жену, я, в очередной поездке, отвез со всеми ее угощениями в Изяслав. В Изяслав приехали поздно вечером. Было уже темно. Дул сильный ветер, встречный и холодный, со снегом. Мокрый снег шел стеной и слепил глаза. Я шел с ее чемоданами впереди, моя спутница еле поспевала за мной, идя след в след, прячась за моей спиной от встречного ветра. Каким–то чутьем я не сбился с дороги (точнее с курса), пройдя через оба рукава замерзшей речки Горынь, и вышел к поселку прямо к своему дому, где я квартировал до командировки. Утром разыскал 30дича, договорился с его командиром, чтобы он отпустил его на побывку к же,е, которую я устроил на своей квартире, за рекой. В дивизии моей работой были довольны. Они не ожидали, что я так быстро организуюсь и направлю им вагоны с сеном. На других сенпунктах, куда группы были направлены намного раньше моей, работы только начинались. Через три дня я, захватив молодую, вернулся в Войтовцы.

Дома застал хозяйку в расстройстве. Она получила письмо из Донбасса, где на шахте работал ее сын, в котором сообщалось, что сын тяжело болен и просит приехать. Я помог ей с билетом и продуктами из нашего сухого пайка. Особенно ей пригодились консервы в банках. В доме остались мы одни с Галей, 14летней дочкой хозяйки. Ей были поручены корова и все хозяйство, а я в шутку сказал, что буду смотреть за курами. Куры неслись у меня под окном, на завалинке. Хозяйка, да и дочка, яйца не любили, прием яиц в колхозе не организован, так что главным и основным потребителем их в доме был только я. Я их ел и сырыми, и вареными, и в яичнице с салом. В отсутствие хозяйки подстраховывала нас по хозяйству соседка Аделька. В один из весенних дней, когда хозяйка еще не вернулась из Донбасса, мы, я и мой помощник, решили к хорошей горилке приготовить и хорошую закуску из сала и полутора десятка яиц. Яичницу приготовили в большой сковороде, растопив мелко нарезанное сало. Нарезали и лучок, и чесночок, и соленые огурчики. Гали дома не было, и мы уселись за столом, у окна. Приняв по стаканчику «гвардейской», стали не спеша отдавать должное и нашей закуске … Внезапно за окном поднялся сильный ветер. Ураган сбрасывал с крыши снопы соломы … Откуда–то появилась Галя и начала гоняться за соломой, которую ветер крутил по двору. Не справившись с ветром, она ворвалась в хату и, застав нас за спокойной трапезой, набросилась на нас, как тигрица:

— Сидите! Пьете! Им хоть бы что!

— Что ж, и мы должны, как и ты, гоняться за каждой соломинкой. Мы же не сумасшедшие! Вот утихнет ураган, и мы заново накроем твою кровлю. Будет лучше прежней!

Галю больше всего раздражало наше спокойствие. Побегав из дома во двор и обратно, она высказала все, что думает о нас, и успокоилась. Получив заверение, что завтра, как утихнет ветер, солдаты накроют кровлю заново, она даже согласилась отведать нашей яичницы. Мир был восстановлен. Этот ураган весной 1946 года пронесся по всей Украине. Раскрывая кровли, ломая опоры электропередачи и другие сооружения, ураган нанес большой ущерб народному хозяйству. Повреждено было немало жилых домов и хозяйственных построек. Время шло своим чередом… Маленькая хозяйка, Галя, усердно занималась по дому. Я работал на сенпункте. Бандеровцы в нашем районе успокоились. Неожиданно из части прислали ко мне старшего лейтенанта с приказом по дивизии об отзыве меня в полк.

Я должен передать ему все свои дела по продолжению работ, а сам прибыть в полк для участия в окружных боевых стрельбах из всех видов боевого оружия. Подготовку к ведению огня 57–мм противотанковым орудием хотят поручить мне. Недолгие сборы, передача работ и солдат, прощание, и я в поезде. Впереди Шепитовка и Изяслав… О своем прибытии я доложил начальнику штаба и командиру полка.

С гвардии полковником Ткаленко разговор был краткий:

— Как, ты еще жив и тебя не подстрелили бандеровцы?! — спросил он.

— Как видите, живой, а мертвого нечего было отзывать меня в полк!

— Я пошутил … Пока отдыхай. Обстановка изменилась. Стрельбы отменили. Началось расформирование корпуса.

3–й гвардейский кавкорпус стал дивизией. Дивизия стала полком. Командир нашей 5–й гвардейской кавдивизии,генерал Чепуркин, назначен командиром механизированного корпуса. Все офицеры, подлежащие увольнению в запас, в том числе и я с комбатом Агафоновым, были освобождены от занимаемых должностей и отчислены в резерв полка. Мы стали ждать приказ о увольнении … Я рассчитывал уволиться раньше Агафонова, как ограниченно годный к строевой службе и подавший рапорт, но Агафонов опередил меня. Приказ на него пришел раньше.

Проводы друзей, грандиозные отвальные. Комбата Агафонова с почетом разместили на нижней полке вагона. В Шепитовке пересадка в дальний путь до Урала … На прощание я подарил ему браунинг, шутливо сказав, что с ним можно ходить на медведя. К сожалению, после войны я потерял с Агафоновым связь, хотя и пытался найти его через однополчан.

Через несколько дней провожали и меня. Пришел приказ об увольнении меня в запас. Получив обходной лист (бегунок), я пошел по указанному списку. Как–то не подумав, я направился было в военторговскую столовую, чтобы получить отметку против строки «Ларек военторга», но вовремя был остановлен офицерской братией:

— Разве столовая кормила и поила тебя в долг, без денег?

— Нет, в столовой можно пообедать только за наличные, за деньги!

— Ну, раз так, то топай к Шлеме.

— На «бегунке» должна стоять его подпись! Шлема был широко известен среди офицеров гарнизона. Появился он в Изяславе еще до войны, жил с женой, имел свой буфетик, торговал спиртным и дешевой закуской. Многие офицеры знали его еще с довоенного времени. Дело его процветало. Денежный оборот у Шлемы не уступал военторговской столовой, где работало не менее десятка человек обслуживающего персонала. У Шлемы штат из двух человек — он и его супруга. Успех Шлемы заключался в свободной, продуманной организации торговли по обслуживанию офицеров: в любое время суток, за наличные и в кредит. Жил он и работал в небольшом собственном доме. Для посетителей был отведен небольшой зал с буфетной стойкой и столиками. Посетителям он и его жена всегда были рады, принимали радушно в любое время дня и ночи, с деньгами и без них. Кредит записывался в специальный гроссбух. Работали они без выходных. Если Шлема уезжал за товаром, клиентов обслуживала его супруга. Из спиртного подавались разбавленный спирт в стаканах (рюмок после войны не было) и бутерброды. По мере того как клиент хмелел, Шлема уменьшал крепость спиртного. Столовая же военторга работала в строго определенное время, с 10 до 18 часов, с перерывом на обед и ни минуты дольше. Обслуживание не на высоте, где уж тут пообедать в кредит. Шлема же ненадоедливо старался занять клиента разговорами, новичку показывал с гордостью свой патент, висевший на стене, в рамке, на видном месте… Вот к нему, Шлеме, я направился со своим «бегунком». Шлема как всегда с любезной улыбкой приветствовал вошедших:

— Проходите, садитесь, устраивайтесь поудобнее. Я вашу нормочку знаю!

Узнав, что я с «бегунком» и не намерен засиживаться, достал свой гроссбух, полистал его и, удостоверившись, что я ему не должен, не торопясь подписал обходной лист. Затем налил стаканчик, положил на тарелочку пару бутербродов и изрек:

— Это вам от моей фирмы презент, на добрую память.

А узнав, что я больше служить не буду, ухожу в запас и еду в Ленинград, пожелал мне доброго пути и благополучного устройства на новом месте.

— Передайте мой привет Ленинграду! От Шлемы! — добавил он на пороге.

Получив выходное пособие в размере трех окладов, я пригласил своих боевых друзей на традиционную отвальную. Прощание с боевыми друзьями … За чаркой вспоминали свои бои и походы. В боях мне, взводному противотанковых орудий, частенько приходилось бок о бок сражаться вместе с командирами сабельных и пулеметных взводов, выполнять одну боевую задачу. Дружба наша скреплена была порохом и кровью былых сражений. Обменивались фотокарточками и адресами …

Потом проводы. Друзья гурьбой провожали до станции. На билетной кассе прикреплена бумажка: «Билетов нет!» Поезд на Шепитовку пришел переполненным. Двери вагонов не открывались. А нам море по колено! Недолго думая, друзья подхватили меня на руки и с моими пожитками буквально внесли меня в открытое окно вагона, передав с рук на руки офицерам, сидящим в купе. До Шепитовки я ехал в доброжелательном окружении, таких же, как и я, офицеров–фронтовиков, уволенных в запас.

Прощай, армия! Прощайте, боевые друзья! Прощай, Изяслав! Впереди новая, совсем другая, гражданская жизнь!

В послевоенном письме гвардии капитан Грибанов М.Ф. описал мне последние дни нашего З–го гвардейского кавкорпуса:

«В 1946 году З–й гвардии кавкорпус был расформирован и преобразован. Из 5–й и 6–й кавдивизий образовали одну кавдивизию под командованием генерала Осликовского. В нее вошли: 5–й полк им. Котовского, 6–й полк им. Пархоменко и 25–й полк им. Чапаева. В 1948 году и эту дивизию расформировали, личный состав отправили служить в Ташкент. Лучших наших коней, 250 голов, я эшелоном отвез в Мукачево, где стояла горно–вьючная дивизия, а остальные раздал по всем областям Союза.

По возвращении из Мукачева я, майор Гребенников, и восемь сержантов отвезли в Москву знамена всего корпуса. Знамена сдали в Центральный музей Советской Армии, а грамоты к гвардейским знаменам сдали в Президиум Верховного Совета, товарищу Швернику.

Наши казармы в 1948 году принимал в Изяславе наш бывший комдив, генерал Чепуркин. Тогда он командовал механизированной дивизией».