Глава 11. Горловка. Медслужба бригады

Глава 11. Горловка. Медслужба бригады

— Доктор, большое спасибо за таблетки для потенции! Мой муж как только выпил, так сразу меня и того… прямо на столе.

— Ой, вам же наверное было неудобно — на столе-то?

— Ещё бы! Очень неудобно. Больше в этот ресторан мы не ходим!

Анекдот

После сиятельного по мощности «расставания» с предыдущим подразделением мы какое-то время не можем находиться в Донецке. И вот мы — в Горловке, куда нас доставили наши друзья. В подразделении одного очень хорошего человека — достаточно решительного, чтобы приютить нас, невзирая на наши проблемы. О нём могу говорить очень много хорошего, — но только осторожно, так как служит он до сих пор, а подлецов, готовых сделать любую низость порядочному человеку, увы, там хватает.

Наш новый командир, наш будущий друг, — невысокий, кряжистый, из казаков — умные, серые глаза смотрят цепко и внимательно. Невыразительное лицо сдержанно, не выражает эмоций даже в самые напряжённые моменты. Люди накормлены, порядок в подразделении идеальный.

Мы стоим на самом передке, в бинокль видны позиции противника, иногда ночью работают его миномёты и тогда пехота, рассыпавшись по траншеям, ждёт атаки. Кормят в подразделении хорошо, потому что командиры не воруют сами и не дают подчинённым, едят вместе с бойцами. Видна настоящая фронтовая семья — служить в таком подразделении приятно. Мы гуляем с Ангелом по самому передку, рассматриваем вражеские позиции, подбираем лёжки для снайперской работы. Мои друзья из Москвы наконец-то прислали нам кучу всяких ништяков, в том числе и замечательный костюмчик «Джилли» для Ангела. В нём, когда она лежит, её не рассмотришь даже с двух метров. А ещё — раций на всё подразделение, инверторы и много всего прочего. Мы с командирами вечером очень скромно, но от души отметили получение гуманитарки — простая и скромная радость была безмерной. Теперь вечером слышно, как курлыкает, переговариваясь, в углу рация: «Первый пост — норма, второй пост — норма…» Управляемость подразделением возросла многократно, воистину, «связь — нерв армии!»

Забегая вперёд, скажу, что в жизни я многократно убеждался в действенности простого правила: каждый миг настоящего созидает наше будущее. Много довелось видеть в Горловке достойных командиров рот, но этот настолько выделялся в моих глазах достойным поведением, что, когда много позже один из известных гуманитарщиков спросил меня: «Знаешь в горловской бригаде достойного командира роты для взаимодействия?», я, не думая ни минуты, сразу назвал этого нашего знакомого. Знаю, что он заботится о своих людях как о себе, никогда не украдёт, не «пустит налево» бесценную, с таким трудом собираемую сочувствующими нам людьми гуманитарную помощь. Недавно передавал мне привет с этим самым гуманитарщиком. Даст Бог, буду в родных краях — очень хочу его увидеть.

Повоевать в составе его роты, к огромному сожалению, нам не удалось. В один из дней командир роты вернулся донельзя довольный и с порога заявил: «Вас у меня хотели забрать в штаб — я не отдал!» Но на следующий день вернулся весьма опечаленный и кратко сказал: «Таки забирают вас от меня в штаб…»

Тут не могу не сказать хотя бы пару слов благодарности всем моим друзьям, прежде всего из Москвы и Питера, которые нам оказывали помощь во время пребывания там. Никакие слова не могут в полной степени отразить, насколько мы вам признательны! Достаточно сказать, что первый раз зарплату там я получил в октябре месяце! А находились там с апреля. Помимо того, что нужно было что-то кушать, как-то передвигаться — оплачивать топливо и так далее, львиную долю снаряжения также приходилось покупать за свои деньги. Достаточно сказать, что даже автоматы мы получали без ремней, без принадлежностей для чистки, и с единственным запасным магазином на ствол, — всё остальное покупалось дополнительно, за свои деньги. Идёшь в бой, а патроны — в карманах. Расстрелял магазин и под вражеским огнём из кармана начинаешь его набивать… Помню безмерную радость своего подразделения, когда на все присланные вами деньги мы купили ребятам запасные магазины. Правда, тут же нашлась какая-то гнида, которая командованию сказала, что деньги у нас — из-за того, что мы «гуманитарку распродаём» (кстати, тоже присланную вами для нас, мои дорогие друзья). Хорошо, что командир был толковый и порядочный — разобрался во всём…

Если бы не все вы — у нас бы совсем ничего не получилось. Фронт без тыла существовать не может. Так что огромное спасибо вам и низкий поклон от всех нас…

Я был счастлив наконец-то служить в родной Горловке. О моём городе можно рассказывать много, но если попытаться сделать это максимально кратко и точно, то, пожалуй, его образ — это двор одного из небольших многоквартирных домов в центрально-городском районе. Там установлено огромное количество с любовью изготовленных одним из хозяев скульптур — русалки, дракончики, разные зверушки, красивые лавочки, навесики и множество всего, построенного и размещённого в такой гармонии, что затмевала любой хвалёный японский «сад камней».

Этот рукотворный оазис среди суровой пустыни — настоящий символ моего родного города. Горловка возникла в голой степи, где не было не только тёплых морей и удобных рек, но даже захудалого леска или выгодного торгового пути. Она выросла на месторождениях угля, и на крови шахтёров, вручную, на безмерной подземной глубине, добывавших его. Молчаливые памятники трудам моих земляков прошедших времён — громады «рукотворных гор», терриконов, то багрово-красные, то иссиня-фиолетовые, зачастую — покрытые зеленью проросших на их скудной почве деревцев и кустарника. Подобно им, растущим на грубой породе руды, не имеющим вдоволь ни воды, ни чернозёма, но всё же торжествующих над смертью своим упорством и силой духа, продолжающим жить, дающим жизнь новой поросли — маленьким кустикам и росткам деревьев, и живут мои земляки.

Невиданным трудом, потом и кровью многих поколений, мой родной город разросся, шагнул от посёлков Зайцево и Гладосово вширь. Развернулся аллеями, площадями и фонтанами. На момент начала проклятой Богом «перестройки» в нём жило триста пятьдесят тысяч граждан!

Я помню те времена. Тогда я был совсем маленьким, мы с родителями ходили в парк аттракционов. Сколько там было счастливых молодых семей, неугомонных и радостных детишек! На каждую карусель очереди приходилось ждать часами. Мороженое и шарики не успевали привозить.

Детский гомон, как писк молодых скворцов, висел в воздухе, заглушая шелест каруселей. Парк был переполнен жизнью, все были счастливы и уверены в завтрашнем дне.

В городе функционировало множество Дворцов культуры. Почтенные отцы семейств, шахтёры разного возраста, в строгих костюмах с галстуками, степенно шествовали во главе своих шумных домочадцев на концерты знаменитых исполнителей. Глубокая внутренняя, а не показная, культура отличала этих людей, каждый день спускавшихся под землю и не знавших, предстоит ли им подняться по окончании смены на поверхность. Не было ни пьяных драк, ни шумной обкумаренной молодёжи — этого мерзкого «приобретения» демократии.

Зимой, когда выпадал снег, на моей родной Штеровке, посёлке на окраине Горловки, уже рано утром везде лежали свежепротоптанные, широкие не тропки, но дороги — многочисленные родители, дети, молодёжь и бодрые пенсионеры спешили по своим делам.

Наступила «перестройка», татарским нашествием прокатилась по землям Востока Украины проклятая «незалежность» — независимость от чести, совести, порядочности и ума. И ещё до начала войны городской Парк культуры опустел. Уныло ржавеют под дождями пара оставшихся каруселей, и лишь разбросанные везде шприцы напоминают о той молодёжи, которая когда-то детьми резвилась в этом парке.

Почти исчезли шахтёрские династии, в загоне когда-то почётный шахтёрский труд. Немногочисленные, презираемые обществом, лишённые средств к существованию и смысла жизни, оставшиеся шахтёры пьют как не в себя, без счёта гибнут в самодельных «копанках». И выпавший на Штеровке снег по полдня может лежать нетронутым — только под вечер по нему может пролечь неуверенный след вышедшего на поиски пропитания одинокого пенсионера.

В городе по официальным данным осталось порядка ста тысяч человек, фактически — менее пятидесяти процентов. И каждый день раздаются то ближе, то дальше разрывы снарядов, которыми «киевское правительство», — «дорогие партнёры» правительства русского, — уничтожает остатки населения моего родного города.

Этот геноцид, это уничтожение своего собственного народа — уже во вторую очередь «заслуга» америкосских, пиндосских кровопивцев-нелюдей. В первую — прежде всего вина нашей родной интеллигенции. Это вы, мрази, не выполнили свой священный долг по управлению государством! Не смогли и не захотели выдвинуть из своих рядов нормальных людей в правительство, попустили торжество безумной «незалежности» на нашей земле, со смешками повторяли вражеские шуточки про «москалей» и погрязали во взяточничестве и казнокрадстве, когда родной край приходил в запустение, а трудящееся население целенаправленно и безжалостно уничтожалось. Интеллигенту общество, страна, народ дают высшее образование не для того, чтобы он носил костюм и воровал «как не в себя», — они всё это делают для того, чтобы он возглавлял движение общества, направлял его правильным курсом, вёл свою страну к новым успехам и победам. И даже сейчас, когда война пришла на родную землю, люди честных трудовых профессий остались, взяли оружие, зубами вцепились в родную землю, отстояли её. Начальники и умники всех мастей сбежали на фашистскую «Украину» за жлобской подачкой иудиных грошей «пенсий и субсидий».

Пиндосские твари, граждане США! Знайте, с вами всё будет просто, как было со всеми нелюдями, которые уже столько поколений приходили на землю наших отцов за «жизненным пространством». Пройдёт пять лет, как в Отечественную, или 25, как в Северную, или 300, как во время нашей борьбы против ига Орды. И усталый солдат в простом русском ватнике, сжимая в руках сталь обгоревшего от стрельбы ствола, напишет честной рабочей рукой на руинах вашего проклятого Капитолия: «Дошли!» И поставит дату. Всевышний непременно даст мне это увидеть — если не из этого, материального, мира, то из другого — Вышнего. Место вашей нации воров, убийц и содомитов будет там же, где место «великих» в прошлом шведов, французов, немцев: крошечная страна, одержимая комплексами былого величия, с вымирающим коренным населением и неконтролируемым калоизвержением при одних только словах: «Русские танки!» и «Казаки!» Однако до конца мы вас не уничтожим, как не уничтожили всех ваших предшественников — русские не «цивилизованные европейцы», мы «варвары» и не уничтожаем побеждённых.

А вот вы, наша «родная интеллигенция», что на Украине, что в России, все, кто потратил свою жизнь, труд многих своих учителей, воспитателей и предков на то, чтоб наворовать себе на дорогущую машину, и ввергших свой народ в пучину прозябания и братоубийства, — вот вы готовьтесь! Ждёт вас судьба ваших «достойных» предшественников: ненависть и презрение трудящегося населения своей страны, бегство в «просвещённую Европу» и там почётные должности таксистов и проституток, а далее — позорная смерть на чужбине, в забвении и нищете. Московские мрази, предавшие наш народ в миг его отчаянной борьба за интересы России, против всего мирового фашизма, — вас это тоже касается, да ещё как — в самую первую очередь!..

Итак, сначала я встретился с человеком, которого на тот момент назначили начальником медицинской службы бригады. Достойный человек, воевал в Афганистане, известный в городе нейрохирург с большим опытом врачебной и организационной работы — трудно было подобрать более подходящую кандидатуру. Он проявил огромное усердие в подборе народа и организации работы коллектива медицинской роты, положенной по штату нашей бригаде. Если бы не он, ничего бы не получилось, его заслуги трудно переоценить.

После общения с ним я прибыл в штаб бригады. Штаб — хорошо известное жителям здание в центре города. По прибытии туда меня удостоил аудиенции командир отдела комплектования. Данный офицер отличался редкой резкостью в суждениях, строгостью требований и принципиальностью. За все перечисленные качества очень многие офицеры терпеть его не могли. Я же считаю большой удачей, что мне довелось учиться ремеслу командира (в кадровой его части) у такого знающего и требовательного специалиста. Забегая вперёд, скажу, что очень уважаю его как человека. Он реально переживал за каждого военнослужащего бригады, в трудных обстоятельствах проявлял незаурядное гражданское мужество — ради пользы дела и правды не боялся испортить отношения с командованием. А ещё носил с собой Ф-1. Это очень правильно: настоящий офицер всегда должен позаботиться о том, чтобы не попадать в плен.

Он кратко спросил меня о моём образовании. Я перечислил: медицинское — РУДН, интернатура и диссертация по хирургии — ДОНГМУ, второе высшее — переводчик испанского, РУДН, третье высшее — экономика труда и управление персоналом, Полтавский университет экономики и торговли. Участие в событиях в Новороссии — с апреля месяца. Он задумчиво взглянул на меня и изрёк: «Могу предложить вам должность командира медицинской роты». Так моя военная карьера сделала очередный крутой поворот. Если бы я знал, куда он приведёт, я бы предпочёл остаться медиком роты, где на тот момент находился. Меня не интересовала должность, — я всегда всего лишь хотел воевать активнее и результативнее. Но человеку не дано предвидеть будущее…

Про работу по формированию медицинской роты и медицинской службы бригады в целом можно рассказывать очень долго. Лично я в этом не вижу большого смысла. Во-первых, это будет малоинтересно читателям. Во-вторых, это будет трата драгоценного времени, а его у меня совершенно нет. Ближайшие дни, даст Бог, я начну работу по развёртыванию новых медицинских структур в Новороссии. В-третьих, если писать только о себе — это будет некрасиво и непорядочно. А если писать о сотрудниках нашей роты, о тех, кто с самого начала, с нуля поднимал подразделение, — то это будет исключительно долго, а кроме того — многие из них не хотят лишней рекламы себе. Противник не дремлет, да и в наших рядах достаточно много феноменально завистливых персонажей, — зачем осложнять людям и без того непростую службу?

Скажу кратко: за месяц с полного нуля удалось сформировать медицинскую роту и медицинскую службу бригады. Спать почти не приходилось, напряжение всех сил было запредельным. Ещё бы! Для формирования роты не было выделено ни одного кубометра стройматериалов, ни единой единицы транспорта, ни килограмма медикаментов. Давали только чуть топлива, да несколько позже командир бригады, посетив уже сформированную роту, выделил нам на закупку медикаментов что-то около тысячи долларов. За это ему огромное спасибо и низкий поклон, без всякой иронии, — так как это единственный раз за всю войну, когда руководство выделило для оснащения возглавляемого мною подразделения медицинской службы хоть какие-то деньги. Много это или мало для медслужбы бригады с официальным составом более двух тысяч человек — судите сами. В среднем, получается меньше полдоллара на человека.)))

Для размещения медицинской роты было выбрано прекрасное здание в самом центре города, по всем параметрам удовлетворяющее требованиям для медицинского объекта такого назначения. На тот момент там уже давно функционировало одно из местных лечебных учреждений, и его сотрудники встретили наш приезд в штыки. Было много криков, что мы «обрекаем их детей на голодную смерть». Что примечательно — работая здесь, они уже несколько месяцев не получали заработную плату. Всем им было предложено перейти в состав нашего подразделения с гарантированной выплатой зарплаты, существенно выше, чем средний уровень заработков в медицине, — и только единицы согласились.

Одним из первых по важности вопросов в военно-медицинской службе стоит вопрос транспорта. Мы обратились за помощью в городскую станцию скорой помощи и поначалу встретили резкий отказ. Это было бы удивительно, учитывая, что больше половины машин на станции находились во вполне удовлетворительном состоянии, но на вызовы не ездили. Однако, если учесть, что многие чиновники боялись возвращения киевской хунты и изо всех сил двурушничали, данное поведение становится более понятным. Впрочем, в данном случае, как и во множестве других, вина не столько этих чиновников, сколько наших военных властей. Всех колеблющихся и двурушничающих начальников нужно было безжалостно снимать и заменять нормально мыслящими, преданными России людьми. К сожалению, ничего подобного проводить нам не давали.

Помог тогдашний мэр Горловки — он побеседовал с медицинским руководством, и нам выделили аж три машины от станции «Скорой помощи», одну — от второй городской больницы, за что её руководству — отдельная искренняя благодарность. Боже, что это был за транспорт! Доблестные водители моей роты ремонтировали их больше времени, чем на них ездили. Всё что можно там было сломано уже давно, ни запчастей, ни финансирования нам командование не выделяло, как я уже сказал, поэтому приходилось находить самые невообразимые варианты починки — самим мастерить запчасти, выменивать где придётся, покупать за свой счёт. Ситуация была настолько острой, что когда позже наконец-то началось наступление, мы ездили на нейтралку, под вражеский огонь к подбитым машинам, чтобы снять с них хоть что-то для починки своих «лошадок». Опытные водители горловской «Скорой помощи», увидев, что мы мотаемся под обстрелами за ранеными, потрясённо сказали водителям моей роты: «Как вы сумели их на ход поставить? Они уже лет десять у нас мёртво стояли!»

Тут не могу не сказать пару «тёплых» слов о местном руководстве медицины. Горловку, их родной город, ежедневно обстреливали, иногда весьма интенсивно. Гражданская «Скорая» под обстрелами выезжать за ранеными из гражданского населения отказалась. Мы добровольно взяли на себя её функции, ездили вплоть до самого переднего края, — пока они бездельничали. А они мало того, что дали нам машины, на которых, как были уверены, мы не сможем даже из гаража выехать. Они ещё и отчитывались руководству «Скорой помощи» в Донецк о вывезенных нами раненых как о вывезенных своими силами и получали топливо как за свою немереную «спасательную» активность. Стоя в гаражах. Куда девалось это топливо — вопрос их совести. Как и то, что дав нам заведомо неисправные машины, они не только срывали выполнение нами как военных задач, так и задач по спасению гражданского населения. Они ещё и подставляли под удар наши медицинские расчёты, которые нередко были должны выезжать «на передок» за ранеными. При этом вполне исправные машины стояли у них в гаражах без дела.

Как всегда, «чей-то подвиг — это следствие чей-то глупости или предательства». Не могу не похвалить, причём очень сильно и от души, свой водительский состав, — начиная с руководства и заканчивая последним рядовым. Командиры моей водительской части проявляли потрясающую смекалку, находчивость и инициативу в организации всего функционирования своего подразделения, рядовые водители беззаветно несли воинскую службу, круглосуточно чинили машины — эта еле живая рухлядь у нас всегда была на ходу, бойко моталась в самые опасные ситуации. А если даже и ломалась (что совершенно неудивительно) — то они решительно и быстро, в открытом поле, в дождь и снег, чинили её. Об интенсивности и напряжённости работы водителей достаточно красноречиво говорит простой факт: когда к нам приехала комиссия из Москвы и посмотрела на их труд, то мне сказали: «Такое впечатление, что у вас не медицинская, а авторемонтная рота».

В этом плане водители, простые трудолюбивые люди из народа, представляли существенный контраст врачебной (и медсестринской) части нашего коллектива. Многие из медиков, как оказалось, пришли на службу, лишь чтобы получать высокую зарплату, торговать больничными и расхищать медикаменты.

Не раз, собирая весь коллектив, я пытался апеллировать к совести и чувству долга медработников, приводил им в пример водителей. Часто цитировал любимого Симонова:

Давно бояре стали нелюбы князю,

Их мечам, доспехам их из грузной стали, их несговорчивым речам

Предпочитал людишек ратных, в простой кольчуге, с топором.

Он испытал их многократно, и поминал всегда добром!

Кое-чего в воспитательной работе добиться удавалось, но по морали, решимости, пониманию и исполнению своего воинского долга водительский коллектив, в целом, неизмеримо превосходил коллектив медицинский.

«Каждая случайность — не до конца изученная закономерность». Тут всё закономерно. Когда в страшной спешке, буквально за полмесяца, с полного нуля формировалась бригада, нам командование сказало: «Набирайте всех подряд — тех, кто не справился, потом уволим». В отношении водителей это было проделано — на место тех, кто откровенно трусил, тупил и лентяйничал, взяли нормальных людей и сложился прекрасный коллектив. С медиками получилось совсем наоборот. Как я ни старался, как я ни требовал от командования, уволить из них мне не дали НИКОГО. Например, прошу любить и жаловать — Мерко Геннадий Васильевич.

Пролез на должность командира медицинской роты (позже, когда я уже стал начальником медицинской службы бригады). Когда начались активные боевые действия, он за полтора месяца ни разу не явился к месту несения службы. Носил справки о том, что ему плохо с сердцем и он проходит лечение, — но при этом почти каждый день бывал то в горловском штабе бригады, то в Донецке, куда бесчисленно носил и возил кляузы на меня. Ездить в полублокированный противником Донецк, по шесть-восемь часов в пути в день, — ему здоровья хватало. Прийти пешком во вверенное ему подразделение, за пятнадцать минут неспешной ходьбы от своего дома — нет. Вдумайтесь, по стандартам военной службы неявка в течение трёх суток в расположение своей части считается дезертирством! Командир подразделения в течение ПОЛУТОРА МЕСЯЦЕВ не является к месту несения службы — и ничего! Мои многочисленные рапорты о его отсутствии новый командир бригады, в нарушение всех канонов военного делопроизводства, не подписывал, — то есть умышленно скрывал факт воинского преступления, совершаемого одним из командиров вверенного ему подразделения. Ладно, об этом «соколе», новом командире бригады, мы ещё поговорим чуть позже. Содеянное им на этой должности так велико, что покрывание ротного-дезертира — пустяк по сравнению с прошлыми его «деяниями»…

Было ещё несколько столь же «ярких» деятелей. Жаль тратить время и нервы на описание этих недостойных звания людей особей. Скажу кратко: как и Гена, они отказывались от участия в боевых действиях (вдумайтесь — нонсенс! — человек на офицерской должности «отказывается» идти в бой), были уличены в профессиональной некомпетентности и человеческой нечистоплотности. На каждого из них было проведено служебное расследование, по всей форме были поданы документы на увольнение, они были уволены. Однако новый комбриг, «генерал Соколов» (о нём мы ещё напишем позже), втайне от меня распорядился восстановить в должности этих мерзавцев, да ещё и дать им двадцать пять суток отпуска. Особенно цинично и омерзительно это выглядит на фоне того факта, что люди, которые выполняли за них их служебные обязанности, беззаветно шли в бой и трудились, в состав подразделения зачислены не были, — по распоряжению того же Соколова. Находились «за штатом». Некоторые так и погибли, будучи «за штатом», — ни копейки денег, ни формального утешения наградой их родственники так и не получили…

Были, разумеется, среди врачей и профессионалы высокой пробы, исключительно достойные люди. Если бы таких не было, — не получилось бы ничего в принципе. К сожалению, как часто бывает в нашем несовершенном мире, они, неся наибольшую нагрузку и являясь опорой всей конструкции, зачастую, невзирая на все мои усилия, получали вознаграждение заметно меньшее, а опасности подвергались — гораздо большей, чем хапуги и мерзавцы вроде Мерко. Тут опять не могу не отметить, что, например, целый ряд людей, которые не только по формальным признакам соответствовали занимаемой должности, но и фактически несли службу с полной самоотдачей и феноменальным героизмом, не вылезали с «боевых», реально спасали десятки людей, — так вот, этих людей, невзирая на все мои рапорты, командир бригады так и не дал ввести в состав роты. У меня оставались вакантные должности, вслух говорилось, что «необходимо как можно быстрее эти должности заполнить», — а фактически было отдано строгое распоряжение строевой части всячески саботировать зачисление людей в ряды бригады и под любыми надуманными поводами его не допускать. Касалось это не только моего подразделения, но и других. Причина этого очевидна: как мне удалось узнать от источников в штабе, заслуживающих доверия, при формальной списочной численности бригады свыше двух тысяч человек численность «фактическая» никогда не превышала тысячи с небольшим. Жалованье исправно получалось от финансовых инстанций на две тысячи с лишним, а куда девалось… Это генерала Соколова надо спросить, да только ввиду полного отсутствия контролирующих органов в России — кто же его спросит?

Вторая причина в том, что, если гибли добровольцы, формально не включённые в штат, это не проходило по учёту боевых потерь и позволяло потери списывать. Семьи погибших не получили ни зарплаты, ни какой-либо помощи, даже какой-либо награды, — последнего горького утешения, зато комбриги вроде нашего получили награды и поощрения за «выполнение операций без потерь». Так погиб в моей роте исключительно храбрый, толковый и инициативный доктор Корней. Если генерал думает, что ему сойдёт с рук кровь сотен таких Корнеев, то пусть помнит простой принцип: «никто не забыт, ничто не забыто!» Жернова Божьи мелют медленно, но верно…

Третья причина состояла в том, что если боец не числится в составе моего подразделения, то я, как командир, не имею права давать ему на руки оружия. Иначе получается, что я создаю незаконное вооружённое формирование. Без оружия людей в бой посылать — безнравственно и преступно. Многие командиры, естественно, по военной необходимости оружие своим «нештатникам» выдавали, и, таким образом, на них заводилось уголовное дело, которым командование могло их шантажировать, а при наличии желания — и пустить в ход.

Вот вышеперечисленные резоны, которые приводили к тому, что подлецы и трусы типа Мерко были в чести у командования (я имею в виду новоназначенного комбрига — всё того же «генерала Соколова»), и выгнать их было просто невозможно, а порядочные и самоотверженные люди служили месяцами, не получая даже самого скудного солдатского содержания.

Приехавшая позже комиссия из Москвы назвала нашу медицинскую роту лучшей во всей Новороссии. Их поразило всё: и порядок и чистота везде, и строгий учёт медикаментов, и обильные закрома нашего медицинского склада, — при полном отсутствии какого бы то ни было регулярного официального снабжения. «Последней точкой» послужил обед в столовой медроты, — по отзывам комиссии, так вкусно их не кормили нигде.

Разумеется, это, прежде всего, заслуга нашего коллектива, тех порядочных людей, которые своим самоотверженным трудом перевесили вредительскую деятельность недостойных сотрудников. Однако помимо их выдающихся человеческих и профессиональных качеств есть ещё один секрет успеха, он достаточно прост и широко известен.

Как только коллектив медроты был собран, в самый первый день службы, на самом первом собрании я произнёс краткую речь. Суть её была в том, что противник собирается уничтожить наш народ, подвергнуть нас геноциду, как в своё время — индейцев. Наша задача — не допустить этого, буквально «любой ценой», потому что какие бы потери мы в ходе борьбы ни понесли, — общие жертвы нашего народа, если мы проиграем, всё равно будут больше. А различного рода хищения и злоупотребления являются бичом любой освободительной борьбы. Следовательно, завершил я речь, если кто-то украдёт хотя бы облатку лекарств, он пропадёт без вести. То же самое касается хищения любых других видов снаряжения и имущества. При этом лица ряда сотрудников заметно изменились — услышанное их никак не порадовало.

Именно безжалостная борьба на всех уровнях с хищениями послужила как причиной высокой боеготовности и эффективности работы медроты, так и причиной огромного количества кляуз со стороны «ущемлённых» таким контролем сотрудников. А в итоге и главной причиной разногласий с командованием: когда много времени спустя мои друзья из МГБ предупредили о том, что командование мной крайне недовольно, одной из главных причин было «ты развёл у себя в подразделении настоящую диктатуру». Тут даже не знаешь, стоит ли удивляться: в военное время единоначалие в боевом подразделении — альфа и омега устава.

Расхищение в мало-мальски значимых масштабах невозможно без коррупции, покровительства и поддержки «сверху» — по этой причине руководители, которые пресекают хищения у себя в подразделении, становятся неудобны вышестоящему начальству: они «не делятся» и, поскольку не замешаны в хищениях, потенциально неуправляемы, так как на них нет компрометирующих материалов.

Ладно, хватит о негодяях.

За несколько месяцев удалось перетащить в медицинскую роту ряд людей, которых мы знали ещё по Донецку. Как медицинских работников, так и рядовых бойцов, которые на прошлых местах службы показали себя кристально честными и исключительно толковыми. С их помощью работа стремительно развёртывалась и налаживалась. Поскольку я знаю, что многие из них опасаются рекламы — и потому, что у них имеются родственники на оккупированной территории, и потому, что завистливое недоброжелательство многих «своих» опаснее откровенной ненависти врага, — я, к сожалению, не могу их здесь перечислить поимённо. Я могу только сказать всем вам огромное спасибо и низко поклониться. Именно усилиями этих достойных людей удалось сделать то, что удалось…

…До начала по-настоящему активных боевых действий прошло несколько месяцев. За это время был решён ряд задач: прежде всего — создание материально-технической и кадровой базы медицинской службы, кроме того — обучение личного состава, в первую очередь — медицинских служб подразделений. Существенное значение имело налаживание тесных связей и взаимодействия с нашими строевыми частями и подразделениями разведки. Однако было и много настоящей круглосуточной работы: выезды на эвакуацию раненых местных жителей в места нанесения по городу артиллерийских ударов проклятыми укрофашистами. Как я уже отметил, гражданская «Скорая» первое время наотрез отказалась выезжать «во время обстрелов», а поскольку обстрелы были почти непрерывно — то кто-то же должен был спасать гражданское население.

У успешного выполнения нами действий был целый ряд важных аспектов. Прежде всего — стабильная связь с различными структурами городского здравоохранения, своевременное оповещение нас о наличии и локализации жертв, а также своевременная передача нами информации о том, кого мы подобрали и везём в больницу, — в городскую службу.

Здесь не могу не сказать несколько крайне тёплых слов о славной Городской больнице № 2 г. Горловки. Первое хирургическое отделение в ней было образовано в 1936 году, и с тех пор беспрерывно (!), невзирая на две прокатившиеся через наш край войны, горловская хирургия функционирует. Спасает жизни земляков, не прервав своего благородного труда ни на одни сутки. Часть хирургов возжаждала иудиных американских долларов и, бросив своих земляков, сбежала в Хохлостан. Наиболее порядочные остались, трудятся под беспрерывными обстрелами, месяцами без зарплаты и средств к существованию. Круглосуточно оперируют. Горловская хирургия славилась ещё в предыдущих поколениях, когда в нашем городе заведовал отделением знаменитый Иван Александрович Кадьян, Герой Социалистического Труда. В эту войну слава наших медработников засияла ещё ярче. Самым тяжёлым, безнадёжным раненым выполнялись сложнейшие операции — иногда без света, под сильным обстрелом. И эти молодые ребята оставались живы, возвращались к своим близким и в строй.

Горловская городская больница, в особенности её хирургическое отделение, успешно справлялась с задачами медицинской помощи населению ещё в начале боевых действий в наших краях — когда обороной Горловки руководил знаменитый Безлер, город был почти в полном окружении. Оборона города только строилась, навыка выполнения операций раненым в боевой обстановке было мало. Соответственно, теперь, когда формирование медицинской службы бригады было окончено, её коллектив уже достиг блестящего мастерства в деле оказания врачебной помощи раненым. По моему убеждению, не было никакого смысла пытаться своими силами заменить это прославленное учреждение. Задачей медицинской роты должна была стать прежде всего «тактическая медицина» — эвакуация раненых с поля боя, стабилизация их состояния и доставка в лечебные учреждения. Кроме того, лечение военнослужащих, не требующее сложных оперативных вмешательств. Моё мнение прежнее командование вполне разделяло — соответственно, на выполнении этих задач и были сконцентрированы все наши усилия — как в период затишья, так и во время вскоре начавшегося усиления боевой активности. Но об этом «усилении» — немного позже. А пока пару слов — о «рутине».

…Мерно колышутся стены и пол. Чуть позже, запоздало, доносится через открытое окно могучее «Гу-Гух!». Тяжёлая артиллерия — 122-, 152-миллиметровые гаубицы, самоходные тяжёлые миномёты калибром более двухсот миллиметров обстреливают центр города. Круглосуточно, днём и ночью, почти без перерыва. Я сижу в своём кабинете и ощущаю, как медленно, словно закручивающаяся пружина, в моей груди сворачивается тяжёлая змея напряжения. Я жду сигнала о жертвах обстрела. На стенах и на экране монитора передо мной — карты города в различном увеличении. Рации заряжены, дежурные смены — в полной готовности. Телефоны молчат, рации молчат — они будут молчать до того мгновения, пока тяжёлая чушка очередного фашистского снаряда не найдёт в холодной квартире живую плоть моих дорогих соотечественников — горловчан. Как правило, детей, женщин или стариков. Мужчин почти нет: трусы убежали, нормальные мужики — ушли сражаться.

Заорал мобильный. Очередной вызов — очередное попадание с жертвами, Майский, или Кочегарка, или Ленинский — районы города.

Вызов водителя к себе — согласование по карте оптимального маршрута, инструктаж по действиям — и очередная бригада несётся на вызов. Удалось довести готовность бригад к выезду до семи минут — от момента поступления сигнала до выхода дежурной машины за ворота. В каждом случае, когда норматив не был выполнен, следовал тщательный разбор причин — почему так вышло. То же самое по любым чрезвычайным происшествиям в ходе выезда, по ошибкам и упущениям. Тщательный анализ привёл к тому, что ошибок становилось всё меньше.

В иные дни особенно напряжённых обстрелов у нас в готовности к выезду находилось до пяти бригад. Много это или мало? Хотя выезды, в основном, — по контролируемой нашими территории, но ДРГ противника шастают, иногда приходится ездить на нейтралку — и все бригады нужно формировать так, чтоб в их составе были вооружённые люди, способные при необходимости дать противнику отпор. При этом необходимо учесть, что усилиями какого-то феноменально «умного» человека штат моей медроты был укомплектован по нормам МИРНОГО времени! Таким образом, военнослужащими (гражданский персонал роты, по закону, я отправлять на боевые выезды не мог) у меня числились тридцать семь человек всего: включая и водителей, и врачей, и медсестёр. Чтобы при такой ситуации со «снабжением» запчастями держать боеготовыми пять единиц транспорта, водительскому коллективу приходилось ремонтировать машины практически круглосуточно. При этом выставлять ещё ПЯТЬ дежурных водителей ежесуточно. Врачи днём ведут беспрерывный поликлинический приём бойцов, а в каждой бригаде должно быть два медработника. Один из них врач. Всего врачей-военнослужащих по штату в роте одиннадцать, из них несколько — те самые феноменальные трусы (Мерко, будущий ротный, и пара человек, попавших в коллектив по его протекции), которых на боевые за всё время вытолкать так и не удалось (впрочем, изгнать из состава подразделения тоже, ввиду покровительства комбрига Соколова). Итак, некоторые военнослужащие роты не спят по нескольку суток, несут вахту, спасают своих земляков — а некоторые бесстыдно дрыхнут дома и пользуются покровительством комбрига. Чудеса, да и только…

От всяких «диванных стратегов» я не раз слышал, что я был не прав, лично выезжая со своими людьми. «Начмед должен руководить, а не ездить». Что тут можно сказать? Знаменитый русский генерал Драгомиров сказал: «Работают у того, кто труда не боится, на смерть идут у того, кто сам её не сторонится». На смерть посылать — безнравственно, на неё нужно вести. Какое моральное право имеет командир послать своих людей вперёд, если он не ходит вместе с ними, не видит обстановку, не знает ситуацию и не испытывает глубокого внутреннего единения с ними, обусловленного общим перенесением тягот и опасностей? Насколько я знаю, Суворов, даже будучи фельдмаршалом, не гнушался лично водить своих «ребятушек» — «чудо-богатырей» гренадёров в штыковую. Скобелев и Невский, Багратион и Дмитрий Донской, — все они были в решающий момент впереди своих воинов. И тогда русское оружие прославилось своими победами. Теперешние генералы в большинстве своём — сердюковская родня, воры и мерзавцы. Личная нажива — для них всё. Честь Родины и слава российского оружия для них пустой звук. Потому неудивительно, что с их подачи так рекламируется образ «бункерного» командира, который из «глубоко безопасного» места руководит действиями своих войск. Результат закономерен: после Великой Отечественной мы проиграли почти все войны, которые вели при помощи своих союзников или самостоятельно, дошло до того, что враг уже находится на священной русской земле (не будем забывать, что Киев — «матерь городов русских»), а наши генералы всё культивируют важность «самосбережения», приоритетом имея не спасение Родины, но спасение своей шкуры. Результат закономерен — противник стоит под Ростовом и уже взял Харьков, а новых Суворовых и Кутузовых всё не видать…

Запоминающихся эпизодов было много. Большинство из них, видимо, останутся в памяти навсегда. Как сейчас помню, однажды было попадание снаряда в жилой дом в центрально-городском районе, возле кафе «Барнсли». Мы забежали в подъезд, там взрослый, сидевший над истекавшим кровью ребёнком, посмотрел на меня — и как заорёт: «Юрка, это ты??» Оказывается, мы вместе с ним учились в одном классе. Представляете — у моего соученика, с которым мы вместе бегали в школьном дворе, играли в футбол, — раненый ребёнок его, на его руках…

…Очень запомнилось, как однажды мы приехали на детскую площадку после обстрела. Пострадавших, по счастливой случайности, не было, но плотность огня была такова, что каждая тончайшая железочка, на которой висят качели, была пробита осколками в десятках мест…

Многие «военные профессионалы» нередко говорили мне: «Вы слишком эмоционально всё воспринимаете». Я от всей души желаю каждому из них перевязывать раненых детей своих друзей и любоваться на изрешеченные осколками карусели на детской площадке, на которой только что играли их собственные детки и внуки, пока они не поймут простую истину. Настоящий профессионализм военного, служивого человека — в любви к Родине, которой ты присягнул, в готовности защищать её до последнего вздоха и служить ей всю жизнь. Умение ловко спрятаться за диван в ожидании положенной «выслуги» и «служебной квартиры», при этом заглушив всякий голос своей совести, и с ледяным сердцем взирать на убийство твоего народа — это не «профессионализм». Это низость, трусость и предательство.

Очень запоминающимся оказался случай, когда мы никого спасти не смогли. Это был выходной праздничный день, грохотало везде, в том числе совсем близко, мне сообщили, что возле кинотеатра «Шахтёр» лежат то ли раненые, то ли убитые мирные жители. Мы выдвинулись туда. Что такое «Шахтёр» для горловчанина? Это самый центр города, это мороженое и кино по выходным с родителями в детстве, это беляши после школы и первые свидания в юношестве, это место, где в зрелые годы гуляешь и ведёшь в кино уже своих детей. Для меня площадь перед «Шахтёром» — это символ радостного, беззаботного детства. По вечерам мы шли с родителями из кинотеатра и обсуждали — как вели себя герои, в чём был смысл их действий, как иначе можно было поступить. Теперь, после разрыва снаряда, фасад кинотеатра был изувечен осколками, а на остановке лежали двое убитых наповал мирных местных жителей. Мужчина, с прямым осколочным в область сердца. Синие глаза приоткрыты, лицо безмятежно — умер моментально. И молодая девушка в кокетливой шубке и модных джинсах — что девушка, можно определить только по стройной фигуре. Голову размозжило большим осколком, смесь из густой крови и мозгов цветёт на снегу. От неё ещё поднимается пар, она не успела застыть на морозе. И тут, словно увиденного было мало, из соседнего дома подбежала мать убитой. Дочка только что вышла из дома — стояла на остановке, ждала автобуса, и мать всё увидела в окно своими глазами. Как «доблестные украинские военные» своим снарядом убили её дочь прямо в центре города. Дикий крик матери над телом убитой дочери стоит у меня в ушах до сих пор. Тем более что девушка была беременна. Хохломутанты убили одним снарядом не двоих, а троих горловчан — и мать сейчас оплакивала не только дочку, но и внука или внучку.

Я не мог спасти этих людей. И тогда я сделал всё, что мог — закрыл глаза убитому и на камеру продиктовал краткую речь. О том, что мы страшно отомстим, что скоро мы убьём сотни и тысячи укрофашистов, что за каждую каплю святой крови моих земляков они заплатят реками своей чёрной крови.

Это пророчество облетело Интернет, сотни тысяч людей просмотрели его. Хохлотвари умудрились вякнуть, что там кадры «постановочные». Трудно представить, как они в своём безумии представляют такую «постановку» — кровь ещё вытекает из раздробленного черепа и пар струится над ним. Впрочем, они для меня — давно не люди. Зомби, манкурты, продавшие право русского первородства за чечевичную похлёбку «прав сексуальных меньшинств» и теперь тщетно пытающиеся заглушить муки своей совести (блин, дёшево продались!) невыразимыми в лживости и подлости бреднями.

Некоторые из числа просмотревших мою речь обвиняли меня в «резкости оценок». Тут я скажу кратко: ни один из видевших эту мою речь воевавших людей такого мне не сказал. Напротив, одобрили каждое моё слово, в том числе матерное. Здесь всё достаточно просто: если бы те, кто меня осуждает, каким-то образом оказались над трупами СВОИХ свежеубиенных детей — я бы посмотрел, ЧТО бы они сказали! Так неужели каждому нужно дождаться, чтобы его близких убили или покалечили, чтобы понять: все русские — нам родня. Когда убивают наших — это война против нас. И настоящий правильный ответ — даже не самые резкие слова, а под фундамент снесённая столица агрессора. В данном случае — это даже не Киев (хотя он, я уверен, заплатит), а Вашингтон.

Тот раз моя клятва на крови земляков сбылась. Мы скоро пошли в наступление и хохломутантов, а также иностранных наёмников, Хвала Всевышнему, убивали и брали в плен тысячами. Но это будет чуть позже…

Но больше всех других случаев мне навсегда запомнился один. В темноте зимней ночи металось и гудело пламя над небольшим домиком. После прямого попадания были ранены все, кто там был — мама, бабушка и двое детишек. Старшая, шестилетняя девочка, плакала и уговаривала маленького братика не бояться. А крошечный двухлетний братик её, раненный в крошечное детское бедро осколком, лежал тихо, как мышка, и не подавал признаков жизни. Схватив его на руки, я его выносил под отсветами пламени, по скользкому льду, и видел совсем рядом крепко зажмуренные, крошечные глазки и трогательные маленькие пальчики.

Слёзы катились по моему лицу рекой. Это был единственный случай, когда «на работе», в поле, я плакал. Мой медицинский расчёт — это были очень крепкие ребята. Отборные люди нашего подразделения, некоторые — ещё с опытом с первой Чечни. Но они все рыдали — всю дорогу, пока мы везли малыша и его родню в больницу. И до сих пор, когда мне начинают нести какой-то бред о «Минских соглашениях», о том, что «украинцы насильственно мобилизованные, они не хотели» и так далее, — я вспоминаю этого ребёночка. Мне этого достаточно.

Впрочем, я вспоминаю его и тогда, когда мне начинают говорить про «хитрый план Путина» — про то, что «мы не можем вмешиваться — Украина независимое государство». «Не бойтесь врагов — они в худшем случае вас убьют. Не бойтесь друзей — они в худшем случае вас предадут. Бойтесь равнодушных — с их попустительства происходит в мире предательство и убийство». Это с вашего попустительства, твари вы проклятые, было убито множество моих земляков, это на ваших руках — кровь их! И вы, мерзкие бесхребетные твари, вчера повторявшие лживую и мерзкую фразу: «Чего это наши ребята должны гибнуть на Украине», сегодня будете смотреть, как «ваши ребята» гибнут в Сирии. Предательство никогда не остаётся безнаказанным, и вам ещё многократно отольётся вся ваша подлость, трусость и равнодушие, с которыми вы смотрели, как убивают русских людей на Донбассе!