Николай Давиденков СТИХИ
Николай Давиденков
СТИХИ
Бабочка
Листва в саду зазеленела,
Над грядкой воздух разогрет.
И вот, сломав свой кокон белый.
Выходит бабочка на свет.
Пыльца на крыльях серебрится.
Сейчас взмахнёт — и в дальний путь.
Вот так бы мне переродиться
И улететь куда-нибудь…
Воробьиные песни
Гремят на путях эшелоны,
На стройке стучат молотки.
Трамвайные стоны и звоны.
Сирены, сигналы, гудки.
Но слушай — всё громче и громче
Кричат во дворе воробьи,
Летят воробьиные песни
В открытые окна твои.
Уверенно, звонко и смело.
Наверх, на четвёртый этаж.
И я принимаюсь за дело
И в руки беру карандаш.
Помчатся за серенькой стайкой.
Ни в чём непокорны судьбе.
Мои воробьиные песни —
Последний подарок тебе.
Над Родиной качаются синие звёзды.
Реки взрываются, любимая моя,
Грачи ремонтируют черные гнёзда
И мы ещё молоды, любимая моя.
Мы ещё живы, мы ещё молоды.
Берут меня в солдаты, любимая моя,
И если не сдохнем от голода и холода,
То мы ещё увидимся, любимая моя.
К советским границам меня посылают.
Но мы ешё увидимся, любимая моя.
И если полковник меня не расстреляет.
То мы ещё увидимся, любимая моя.
Проводы
Солдатская жёнушка шла за полком.
Гордо солдат шагал.
Кто-то ему помахал платком.
Кто-то руку пожал.
А за мной собака плелась.
Провожая в дальний путь,
И корявый вяз, задумчивый вяз
Веткой успел махнуть…
Всю ночь рвались бризантные снаряды.
Шли на восток усталые полки
И думал я под грохот канонады —
Вот казнь моя за все мои грехи.
Но смерть прошла в торжественном параде.
Чтоб через год ко мне вернуться вновь.
И думал я, в её глазницы глядя, —
Вот казнь моя за пролитую кровь.
Но для меня должно быть смерти нету.
Опять живу, опять пишу стихи,
И о тебе мечтаю до рассвета —
Вот казнь моя за все мои грехи.
Часовой
Кавалерийский полк ускакал.
Сапёры взорвали мост,
А часовой на скале стоял.
Не смея покинуть пост.
Внизу — камнями гремел поток.
Вверху — парили орлы.
Он мог бы спуститься, но он не мог
Спуститься со скалы.
И так он будет стоять на посту.
Не отступая впредь,
И будут в глаза ему, на лету.
Горные орлы смотреть.
Парк Монсо
Шумит над парком непогода.
Не утихает ни на миг.
На скамейку возле входа
Садится сгорбленный старик.
Что дождь ему — что ветра свист?
Уже давно кичиться нечем,
И падает ему на плечи
Как эполет, холодный лист.
Чей это стон? Но это не стон человека —
Это шелест склонённых знамён.
Это миф умирает двадцатого века.
Миф, доживший до самых тяжёлых времён.
Ну и что ж? Раздадим свои знанья учащимся,
А безумные страсти отправим в архив
И с тяжёлой лопатой за гробом потащимся
Хоронить-засыпать неудавшийся миф.
Она сказала: — Вот и осень
И клёны жёлтые давно.
Забросим же тоску, забросим!
А он ответил: — Всё равно.
Она сказала: — Ты печален.
Ты вечно чем-то огорчён.
О чём ты думаешь ночами?
А он ответил: — Ни о чём
Она сказала: — Годы эти
Не возвратить: такая грусть!
Мы потеряли всё на свете!
А он ответил: — Ну и пусть!
Я всю ночь просидел без спичек.
И казалось, что из меня
Математик великий вычел
Право жить до другого дня.
Я готов был пойти на это.
Нo вот тут-то ты и вошёл.
Милый, маленький луч рассвета —
Золотистый небесный шелк.
Я не видел, когда вошел ты
В щель дырявых моих дверей
И дотронулся лапкой жёлтой
До больной головы моей.
Наклонясь надо мною низко.
Раздвигая ресниц кусты.
Дружелюбным участливым писком
Утешать меня начал ты.
Ты сказал: — Будь, приятель, честным.
Солнцу в очи смотреть не трусь.
Грустно?! Ну и что же, и пусть!
Проживёт в твоём сердце тесном
Рядом с гордостью и эта грусть.
…И подняв затемнённые шторы.
Забывая ночную страсть,
Я увидел рассвет, который
У меня хотели украсть.
Молитва
Припоминаю все священные слова
И всех богов от Глазго до Таити.
Бог христиан. Аллах, Иегова.
Раскосоглазый Будда: помогите!
Вы видите: я вот у Ваших ног.
Язычник, поклоняющийся Богу.
Так пусть же тот из Вас, кто настоящий.
Укажет настоящую дорогу.
Не надо чистого белья,
Не открывайте дверь.
Должно быть в самом деле я
Опасный дикий зверь
Не знаю, как мне с вами быть
И как вас величать —
По птичьи петь, по волчьи выть.
Реветь или рычать…
Гроб Бонапарта
Прозрачный свет в мозаичном окне.
Гладь полированных скамей
И белый барьер, а за ним в тишине
Холодом скованный камень.
Такой не бывает могила царей
И надписей нет на гробнице.
Вот оно — сердце Европы моей.
Давно переставшее биться.
Не надо венков, потому что над ним
Камни венками заснули
И нет караула Над гробом таким
Время стоит в карауле
Могила неизвестного солдата
Грянули и замерли оркестры
Статуи торжественно молчат
И лежит год камнем неизвестный.
Павший за отечество солдат.
А вокруг под грохот барабанный
Чёрные построились ряды
И несут четыре капитана
По ступеням белые цветы.
Положили воинский подарок,
Отошли — и вытянулись в ряд
Плакали девчонки на тротуарах —
Так хорош сегодняшний парад!
Кавказ
Через овраг единым махом
И по над пропастью — вперёд.
Навстречу буркам и папахам.
Туда, где пыль клубится прахом
И где тебя никто не ждёт.
Вперёд в бешмете обветшалом.
Галопом из последних сил.
Чтоб горец, брякая кинжалом
Тебя на свадьбу пригласил!
Я вздумал привести в порядок
Давно забытые дела
И много маленьких догадок
Открылись в ящике стола.
Вот чьи-то серьги. Чьи — не знаю
Вот чей-то скомканный платок.
Сижу и долго вспоминаю.
Кто здесь его оставить мог.
Тугие связки писем старых,
Рисунки, записи, стихи
И чей-то маленький подарок
Увядшей розы лепестки.
И я до самого рассвета
Сижу над письменным столом
Кто подарил мне розу эту
Сухую память о былом?
Давно клубится день морозный
И падает холодный свет
На серьги, на платок, на розу.
На всё, чему возврата нет.
Дом
Дощечка у входа прибита
На окнах гардины висят.
За ними лежит знаменитый
В дубовом гробу адвокат.
Доносится сверху рулада.
Играют в четыре руки —
Им большего счастья не надо
И ночи для них коротки.
А выше — всё чинно и тихо.
Хозяйка у зеркала ждет
Пока примеряет портниха
На ней полосатый капот.
В четвёртом грохочат ботинки —
С утра там царит ералаш —
На свадьбе прекрасной блондинки
Гуляет четвёртый этаж.
А в пятом — в коморочке тесной.
Один, в тишине гробовой
Сидит никому не известный
Мечтатель с седой головой
Смеяться он больше не будет.
Дела его очень плохи.
А вот и мансарда, где люди
Рисуют и пишут стихи.
Над ними покатые крыши,
Труба и антенны рога,
А выше — гораздо выше
Плывут и плывут облака…
Светла зелёная вода.
Прохладны белые ступени.
Я раздеваюсь, как всегда
Чуть-чуть дрожа от нетерпенья.
Какие к чёрту могут быть
Тревоги или опасенья.
Когда ты можешь плыть и плыть
Вдоль мраморной стены бассейна!
Тихо бабушка шепчет молитву,
Воет вьюга в трубе дымовой,
Я прочёл про кавказскую битву
И про всадника с медной главой.
Передуманы разные думки.
Пересчитаны дни и часы
И в журнале на каждом рисунке
Пририсованы дамам усы.
Чуть мерцает угол киота,
А за ставнями — ветер и мрак.
Там, за ставнями ходит кто-то,
Но войти не может никак.
Он и в окна, и в двери скребётся
И пророчит нам всем беду.
Страшный хохот его раздаётся
На холодных дорожках в саду.
Но гудит самовар сердито
И ему подпевает сверчок
И парадная дверь закрыта
На железный большой крючок.
Звуки неслись и рыдали.
Отточен был каждый звук.
Но вот в театральном зале
Что-то случилось вдруг.
Что-то промчалось сзади.
Задело о ковёр…
На самой громкой тираде
Роль оборвал актёр.
Залу поклон отвесив.
Вгляделся он в ряды…
Ряды театральных кресел
Ночью всегда пусты.
Он подождал немножко.
Но в зале царила тишь.
Наверное, это кошка
Поймала где-нибудь мышь.
Летучая мышь
Промелькнула из-под крыши,
Пронеслась через плетень
Чья-то быстрая, неслышная.
Таинственная тень.
На веранде стало тише.
Прекратился разговор.
Потому что этой мыши
Мы не любим до сих пор.
Потому что нам неведом,
Непонятен и далёк
Этот серый, непоседливый,
Таинственный зверёк…
Часовня
Мы лесом шли сквозь топь и гать
На ратные дела.
А в том лесу — забыл сказать —
Часовенка была.
Она стояла на пути
И улыбалась нам.
Ну разве это грех войти
С оружьем в Божий храм!
Руками ничего не тронь.
Постой и помолчи.
Дрожит оранжевый огонь
Копеечной свечи.
Молчок, товарищи, молчок.
Не раскрывайте рта.
Вот вышел белый старичок
Пред царские врата.
Сейчас он скажет почему
Вступили мы в свой круг.
Идём сквозь дождь, идём сквозь тьму
И сеем смерть вокруг.
Открой начало всех начал,
Скажи нам всё скорей!
Мы ожидали. Но молчал
Упрямый иерей.
Струился ладан высоко.
Мерцал во тьме киот.
И где-то очень далеко
Работал пулемёт
Мишка
Мишке этой зимой не спится —
Что за шум у самой берлоги?
Гром гремит, или вьюга злится.
Или стонут лесные боги?
Почесал косолапый темя
И полез из берлоги тесной —
Для грозы как будто не время.
Разузнать — интересно…
Вот обвёл он поляну взглядом,
Поворачиваясь еле-еле.
Грохотало и бухало рядом
Так, что шишки летели.
И стало понятно Мишке —
Не гроза это и не вьюга,
А это опять людишки
Убивают друг друга.
Набег
Режьте барана, варите рис.
Сегодня мы с гор спускаемся вниз.
Как только закатится солнце — вперёд!
Плохой человек в эту ночь умрёт.
Плохой человек. Чужой человек.
Как только закатится солнце — в набег!
Ты прошептала: «Шаг ещё к ограде
И кончено — меня ты потерял!»
Отчётливо, как на параде
Я пять шагов к ограде отсчитал.
Наутро клиппер, дрогнув парусами,
Умчал меня от скучных берегов,
Чтоб много лет спустя, пустыми вечерами
Я вспоминал вот эти пять шагов.
Оставив и город и горе
И счёт проклятых годин,
В открытое, чистое море
На парусной шлюпке, один.
И если я плачу, то ветер
Глаза застилает слезой,
И если что мило на свете.
То ветер и парус косой!
Гудят упругие снасти.
Волна ударяет в корму,
А я всё пою о счастье,
О счастье быть одному.
Вагон
Баян заиграл на большом перегоне
И весело стало в зелёном вагоне.
Пускай темнота, пускай теснота.
Мы всё-таки едем в другие места.
Мы всё-таки мчимся навстречу удаче,
Туда, где и солнце сияет иначе.
Гремя на уклоне, скользя через мост,
В зелёном вагоне за тысячу вёрст.
Полустанок живёт тишиной стародавней.
Задержался курьерский — закрыт семафор
И мы видим в окне разноцветные ставни,
Покосившийся дом и дощатый забор.
Колокольчик у двери, калитка скрипящая.
Занавески белеют за каждым окном.
— С головой бы туда — в эту жизнь настоящую
За досчатый забор, в покосившийся дом.
Укоризну в глазах твоих вижу,
Знаю сам, что кругом виноват —
Третий месяц не чиним мы крышу.
Зарастает крапивою сад.
А сегодня — совсем уж напрасно.
Разливая в бокалы токай.
Загляделся на девушку в красном
И вино полилось через край.
Она дочитала книгу
— Герои в конце встречались —
И вышла на балюстраду
С опущенным лицом —
Ах, если б в нашей жизни
Так же всё получалось,
Как в этой весёлой книге
С таким хорошим концом!
Зяблик
Мокрыми дорожками
Выйди к старой груше,
Помолчи немножко,
Зяблика послушай…
Оборвётся капелька
С ветки на аллею.
Поглядишь на зяблика.
Станет веселее.
Раз уж так уверенно
Льются трели эти,
То не всё потеряно.
Можно жить на свете!
Надя
Характер у девочки странный
Часами над книгой сидит,
Читает про жаркие страны,
В окно изумлённо глядит.
И тихо, кудрявую гладя.
Советует робкая мать: —
Прошлась бы ты садиком, Надя,
Букет незабудок нарвать!
И Надя пойдёт за цветами.
Вернётся — и с книгой в руках
Читает опять на диване
О дальних, крутых берегах,
О мартовских грозах над Явой,
О ливнях, размывших пути…
У девочки этой кудрявой
Тяжёлая жизнь впереди.
На столиках цветов сегодня столько.
Но никого за столиками нет…
У одного лишь маленького столика
Оранжевый покачивался свет.
Одни мы здесь. Ты щуришься в улыбке.
В причёске только вздрагивает бант,
Наигрывает полечку на скрипке
В пустом саду усталый музыкант.
Ему пора заканчивать работу,
Программе встреч давно уже конец
И мы уходим, заплатив по счёту
Кровавой данью собственных сердец!
О чём бы я ни написал,
Всё кажется давным давно знакомым.
Как этот дом, как тополь перед домом.
Как эти золотые небеса.
И никуда я больше не пойду
Искать дорог в томительной тревоге
Давным давно известны все дороги.
Как этот сад, как иволга в саду.
В окне напротив женщина читает;
Вошёл студент. Зелёный плащ на нём.
Он говорит — она не отвечает
И только тихо головой качает,
А думает должно быть о другом.
Вот он ушёл. Вот он проходит сквером.
— Так значит кончено! — шепчу я у окна,
— Ты выйдешь в люди, станешь инженером,
А женщина останется одна!
И так всю жизнь меня проклятье душит.
Преследует повсюду и везде —
Как в отчий дом входить в чужие души,
Выдумывать измученных людей.
Артист, опьянённый экстазом.
Бросал со сцены слова.
Где надо — врывался басом.
Где надо — шептал едва.
И всякий сказал бы без лести:
— Игра была неплоха.
Лицо его жило вместе
С каждой строчкой стиха.
В моём окне алеет край востока.
Над гаванью становится светлей
И парусник — должно быть издалёка —
Проходит мимо сонных кораблей.
В ночном кафе, где сходятся матросы,
Давным давно, в былые времена
Мы в первый раз курили папиросы
И в первый раз пьянели от вина.
Заказывали красное вино
И угощали женщин до рассвета
И до рассвета, словно кастаньеты
По столикам стучало домино.
Под этот стук, под тихий шорох ветра,
Под ровный звон хрустального стекла,
Не знаю как — легко и незаметно.
Не знаю как — но молодость прошла.
Всё кончено. И встречи и разлуки —
Всё позади. И так отрадно мне.
Что медленно, без горечи и муки
Проходит жизнь — как парусник в окне…
Чёрный день
В углу — коробки и кульки,
Пакет картофельной муки
И ты всю эту дребедень
Хранишь в углу на чёрный день.
А вдруг опять голодный год,
Война и бедствие… Но вот
Неслышно, крадучись как тень,
Приходит этот чёрный день.
И нет особенной беды.
Ни голодовки, ни нужды,
Он чёрен только потому.
Что жить придётся одному!
Возвращение
Так долго я дома не был
И вот кивком головы
Встречаю серое небо.
Сизую даль Невы.
У трёхэтажного дома
Сходятся все пути.
Где ж вы, мои знакомые.
Как вас теперь найти?
Настойчиво и упорно
Заговорит телефон,
Помчатся в разные стороны
Письма с разных сторон.
И все друг друга отыщат.
Иного исхода нет.
Иначе — какого дьявола
Ждали мы столько лет?
Всё могло быть иначе
— Ах, всё могло быть иначе,—
Сказал мне мой спутник в бедствии,
— Без этакой неудачи,
Без этих дурных последствий!
Какой-то проклятый случай
Толкает нас в эти беды.
Ах, всё могло быть лучше.
Если б не случай этот!
И я ему тоже вторю:
— Ах, всё могло быть славно —
Плыли б сейчас по морю.
На волнах качаясь плавно!
Вот так мы сидим и плачем
И хлеб жуём со слезами:
— Ах, всё могло быть иначе.
Если б не мы сами!
Шар
Хотел я летать в поднебесье.
Смотреть свысока на зарю
Подобно воздушному шару —
Тугому, как мяч пузырю.
Мечта моя точно свершилась
И мне полететь удалось
Подобно воздушному шару.
Пробитому пулей насквозь.
Я падал. И падая понял,
Что прежде — с пустой головой
Подобно воздушному шару
Летал я над этой землёй.
Норвегия
Нет, я там не был. Но с детства мне
Знакома каждая пядь,
В страну, где так часто бродил во сне
Я возвращаюсь опять.
Белые домики, берег крут.
Запахло пенькой на миг.
Спокойные люди у пристани ждут
Соли, газет и книг.
Трап опустили. Схожу дрожа.
По виду-то я хорош —
Блестящие пуговки, пёстрый шарф,
На поясе — финский нож.
Честь отдаю, как простой матрос
И медленно, мне в ответ
Морскую фуражку с седых волос
Снимает столетний дед.
И я говорю им — сразу всем —
На четырёх языках,
Что здесь бы остаться хотел совсем,
Что жизнь моя — в их руках.
Глиняных трубочек лёгкий дым
Летит голубой канвой
И великаны один за другим
Кивают мне головой.
Как будто я человек, а не труп
И нет за спиной моей
Огня и воды, и медных труб,
И кое-чего страшней.
Как человек, я построю дом —
Окно, четыре стены
И выучу их язык. Потом —
Обычаи их страны.
Буду в горах собирать цветы,
На танцы ходить в пакгауз
И толстая фрекен мне скажет: «Ты
Такой же как наши. Клаус».
Буду ловить у прибрежных скал
Усатых, морских рачков.
Как будто это не я писал
Книги для дураков.
Дождь пройдёт
Дождь пройдёт По дорогам весенним
Застучит телеграф торопливых шагов.
Солнце выглянет вдруг. И вечерние тени
Понемногу покроют промокшие травы лугов.
Дождь пройдёт. На блестящую крышу амбара
Сядет яркая птица. Сбудутся давние сны.
Мы пойдём осторожно по мокрым дорожкам бульвара.
Попирая ногами истомлённую землю весны.
За гирляндой огней зашумит, заволнуется…?
Запоют скрипачи, призывая понять и простить.
Да и незачем нам вспоминать отошедшее горе
И, былое кляня, о былом потихоньку грустить.
Мы вернёмся домой. Отогреем холодные руки.
Свет повсюду зажжём. И прославим судьбу, не шутя,
За такую, как эта, бесконечную горечь разлуки.
За такие, как эти, — простые минуты после дождя.
Серый камень
Пароход идёт по Каме,
За кормой шумит волна,
А над Камой — серый камень,
Серый камень и сосна.
Говорят, что в том столетьи
Атаман разбойный жил
И что он под камнем этим
Атаманшу схоронил.
И пошёл гулять весёлый
По дорогам удалец,
Жёг станицы, грабил сёла.
Угонял чужих овец.
Но когда в горах далёких
Умирал от жарких ран,
Наказал друзьям жестоким,
Умирая, атаман.
И друзья другими стали.
Позабыли воровство.
В Петербурге заказали
Гроб свинцовый для него.
Положили в гроб свинцовый.
Запаяли этот гроб
И напутственное слово
Говорил над гробом поп.
Сверху досками обшили.
С дальних гор спустились вниз.
Шли пустыней, морем плыли.
Скорым поездом неслись.
Наконец, пришли и стали
Между камнем и сосной.
Яму саблями копали.
Гроб спустили бичевой.
С той поры под камнем мрачным
В бурю, вьюгу и туман
Возлежит на ложе брачном
Рядом с милой атаман.
А внизу сверкают воды,
Блещет зеркало реки.
Проплывают пароходы,
Удят рыбу рыбаки,
Вот бы знать за годы раньше,
Что и я, когда смогу,
Лягу с милой атаманшей
На высоком берегу,
И пускай стоит веками
В лютый холод, в летний зной
Серый камень, серый камень.
Серый камень надо мной.
Утром встану, выпью чаю,
Помечтаю, поскучаю,
Вечер запросто губя,
Встречу в садике тебя…
О любви с тобой поспорю
И уже крадётся к морю
Ближних гор косая тень.
— Вот и прожит этот день.
1.
Горящий взгляд в пространство устреми —
Она идёт — сквозь вьюгу и метель,
Она ещё далёко за дверьми,
Она ещё за тридевять земель.
Но медленно — сквозь темень и туман
С какой железной верой в правоту! —
Она пересекает океан
И твёрдые тела, и пустоту.
Пред нею расступается река,
Смолкает птиц неистовая трель,
Созвездия чуть теплятся, пока
Она ещё за тридевять земель.
Но ты её узнаешь и в пургу,
И в горести, и в счастьи, и в борьбе,
Её следы на мраморной снегу
Торжественно приблизятся к тебе
И остановятся. Холодная луна
Тебе осветит сумрак снеговой
И скроется.
2.
… а может быть она
К тебе примчится пулей роковой
И поцелует — пулею — взасос
От напряжения взмокший твой висок,
По прядям посеребрянных волос
Цепочкой кровь прольётся на песок.
Она уйдёт. И станет бурой кровь,
В сухой степи — спокойствие и тишь,
А в двух шагах выглядывает вновь
Из норки перепуганная мышь.
Понять не может — в сумерках глухих,
Что смерть — твоей любовницей была.
Что сколько б ни влюблялся ты в других,
Но ждал её.
И вот она пришла.
Я стихов Державина не запомнил доныне,
Трением палки о палку не умею добыть огня,
Я не видел Пушкина, не слыхал Паганини,
Мало ли недостатков есть ещё у меня!
Но когда распахнутся дубовые, новые,
Полированные двери суда.
Я войду туда для последнего слова,
«Виновен ли» — спросят. Отвечу? «Да!»
Виновен, конечно, куда же мне деться,
Решайте скорей и начнём сначала,
Со мной остается Большое сердце,
Хорошее сердце, каких мало.