1

1

Алексей Максимович писал С. П. Подъячеву:

«Я редко пишу Вам только потому, что у меня совершенно нет времени переписываться для своего удовольствия. Вы представить не можете, как много приходится мне писать. Вот вчера я получил 17 писем, сегодня — 14, и добрый десяток их требует обстоятельных ответов. Разумеется — я не жалуюсь, ибо: «Взялся за гуж — не бай, что не дюж». Но мне нужно писать статьи, хочется написать пьесу[97], у меня не кончен «Самгин», а в правой руке сидит ревматизм… И, вообще, — 63 г. дают себя знать» (30, 205).

При необычайной загруженности Алексей Максимович продолжал работать и в драматургии.

Горький любил театр. Театр для него был популярным массовым искусством, потрясающим и радующим зрителей. Он очень ценил это качество, заражающее сотни тысяч людей.

Пьеса, о которой пишет Алексей Максимович в письме к Подъячеву, появилась на сцене осенью 1932 года.

Эта пьеса — «Егор Булычов и другие» — изображала события в купеческом доме накануне Февральской революции 1917 года.

«Егор Булычов» быстро завоевал симпатии зрителя политическим значением своим, мастерством построения, выразительностью языка персонажей пьесы.

Действие происходит в губернском провинциальном городе.

Булычов, именитый купец, вышел из бурлаков («отец мой плоты гонял»), пробил себе энергией, кулаками путь к богатству, женился на купеческой дочери, получил богатейшее приданое, — «какой был орел!» — говорит о нем жена.

Став капиталистом, он приумножает капитал, грабит — «с молоду бито много, граблено», говорит он былинными стихами.

Но, вероятно, еще в юности у него были сомнения, заглушенные потом капиталистическим азартом. Теперь, в 1916 году, он пришел к отрицанию тех буржуазных порядков и нравов, которых сам был еще недавно активным представителем.

Пришел к отрицанию теперь, когда «люди, как фокусники, прямо из воздуха деньги достают».

Башкин, управляющий Булычова, говорит его жене:

«Кругом деньги падают, как из худого кармана, нищие тысячниками становятся… Достигаев до того растучнел, что весь незастегнутый ходит, а говорить может только тысячами. А у Егора Васильевича вроде затмения ума начинается. Намедни говорит: «Жил, говорит, я мимо настоящего дела. Что это значит?»

Что это значит — не знает Башкин, не знает и жена Булычова, — она приписывает это привычному Булычеву озорству.

Конечно, Булычов — озорник. Но сейчас через его озорство проглядывает отрицание того, что происходит вокруг.

Придя из госпиталя от раненых, он говорит: «Народу перепортили столько, что страшно глядеть…» Поп Павлин предусмотрительно вставляет: «Однако войны не токмо разоряют, но и обогащают как опытом, так равно и…» И Булычов прерывает его: «Одни — воюют, другие — воруют».

От каждого человека, который приходит к нему, он допытывается «правды». Башкин, который пришел к нему за разрешением дать взятку генералу Бетлингу, чтобы он принял сукно, подвергается такому допросу:

«Булычов. Ну, и что же? Несчастная война?.. Для кого несчастная?

Башкин. Для нас.

Булычов. Для кого — для нас? Ты же говоришь: от войны миллионы наживают? Ну?

Башкин. Для народа… значит…

Булычов. Народ — мужик, ему — все равно: что жить, что умирать. Вот какая твоя правда!..

Башкин. Ну, что вы? Какая же это правда?

Булычов. Самая настоящая! Это и есть правда. Я говорю прямо: мое дело — деньги наживать, а мужиков — хлеб работать, товары покупать. А какая другая правда есть?»

«Правду» выпытывает Булычов у каждого, кто приходит к нему, выпытывает не для разоблачения, а чтобы самому убедиться в гнили буржуазной действительности.

У Булычова рак печени. Болезнь оторвала его от привычных дел, поселила сомнения и еще более обострила его отношение к окружающему.

Он спорит с Меланией, игуменьей монастыря, деньги которой лежат в булычовском деле. Она грозит судом божиим, а он уличает ее в ханжестве.

Он добивается «правды» в торжестве над униженным противником, добивается того, чтобы вытащить из него гнусную «ложь».

Башкин отступает перед ним. Мелания, с посохом и в клобуке, ошалелая, теряет свое величие игуменьи. Поп Павлин скрывается, посрамленный Булычевым.

Булычов не хочет умирать. Он цепляется за все средства, которые ему предлагают. Вдруг поможет? И ему подсовывают дураков и прохвостов.

Когда трубач-пожарный, который лечит трубными звуками, сознался в обмане и признался, что обманывать не стыдно, если верят, Булычов развеселился.

«Это правильно! — говорит он. — А поп Павлин эдак не скажет! Он — не смеет!»

А узнав, что пожарного зовут Гаврило, велел трубить во всю силу.

И, когда сбежались домашние и гости, он закричал:

«Глуши их, Гаврило! Это же Гаврило-архангел конец миру трубит!»

С таким буйным, трагическим озорством возглашает Булычов «светопреставление», конец миру и «страшный суд» воровству, обману и грабежу.

А тем временем домашние ждут его смерти, чтобы завладеть наследством.

Ксения, его жена, говорит Башкину, что напрасно замуж за Булычова пошла, надо было за него выйти, за Башкина. Говорит, что зять ее, Звонцов, с ее дочерью, — Варварой, облапошат ее в случае смерти Булычова. Башкин говорит: «Все возможно. Война! На войне — ни стыда, ни жалости».

Булычов всем своим существом чувствует, что «погибнет царство, где смрад». Достигаевы и Звонцовы, наоборот, ожидают расцвета буржуазного строя.

Звонцов, адвокат-кадет, мечтает о политической карьере, о влиянии в губернии и о портфеле министра; Варвара мечтает завести политический салон; Достигаев мечтает о крупнейших финансовых операциях, и все они относятся к метаниям Булычова, как к чудачеству и нелепостям.

Пьеса поразила своей простотой зрителя и оздоровила понимание настоящей театральности. Эта простота была настолько необычной, что режиссер Вахтанговского театра Б. Захава так вспоминает первоначальную работу театра с пьесой:

«…Мы разделили акты на эпизоды, перемонтировали текст, в результате чего отдельные куски из одного акта попали в другой, сочинили пролог, вмонтировали в текст пьесы чтение газет, стихов и т. п., кое-где осмелились даже — страшно подумать! — вставить в горьковский текст реплики нашего собственного сочинения»58.

Оказалось, что вся эта театрализация не нужна, что пьеса является классической по построению и языку.

Три мотива есть в пьесе. Первый мотив — борьба Булычова за жизнь, ожесточенная борьба, и сознание, что он бессилен против смерти. «Кабы — бог да кабы мог», — говорит он, повторяя слова «блаженного» Пропотея.

Второй мотив — Булычов в борьбе с окружающими, которые ждут его смерти и ткут сложные интриги, готовые вцепиться в наследство и урвать кусок побольше. Пользуясь историей с трубачом, подговаривают врачей признать Булычова сумасшедшим для того, чтобы оспорить на суде его завещание.

И третий мотив — надвигающаяся в феврале революция, грозящая смести эксплуататорский порядок. Булычов, который сам, своим путем пришел к неверию в грабительские законы капитализма, говорит задумчиво: «Дело — не в царе… а в самом корне…» Достигаевы же и Звонцовы возлагают на буржузную революцию свои спекулянтские надежды. Достигаев говорит в конце пьесы, когда Булычова охватывает тяжелый приступ после пляски «блаженного» Пропотея: «Демонстрация идет… надобно примкнуть».

Вот какое сложное и огромное содержание вложено автором в три действия этой небольшой пьесы.

А. Н. Толстой писал Алексею Максимовичу:

«Вы никогда не поднимались до такой простоты искусства. Именно таким должно быть искусство, — о самом важном, словами, идущими из мозга, — прямо и просто — без условности форм. Спектакль производит огромное и высокое впечатление. Изумительно, что, пройдя такой путь, Вы подошли к такому свежему и молодому искусству…» (18, 420).

Горький повернул «Егором Булычовым» развитие советской драматургии. Это было решающим этапом. «Без условности форм», без театрализации, без внешней красивости, без навязчивых идей, без стилизации, без мелодраматизма, «прямо и просто» показал Горький сложного и противоречивого героя. Художественно красочен не только Булычов, но и все действующие лица до самых мелких, эпизодических, и все это превращается в широкое социальное полотно. Хотя нигде в пьесе не сказано об этом, но читателя и зрителя не покидает ощущение, что действие происходит в преддверии социалистической революции.

Вторая пьеса — «Достигаев и другие» — появилась на сцене в 1933 году. Действие ее происходит в июле, сентябре и октябре 1917 года.

Если в первой пьесе мы видим только предвестие бури, социалистической революции, то во второй пьесе уже сама буря.

Народная волна поднялась, рабочие, солдаты митингуют на заводах, на улицах.

В купеческом клубе — Звонцов, комиссар Временного правительства, «губернатор», как с иронией называют его сограждане, Варвара, его жена, воинствующая кадетка, Достигаев, генерал Бетлинг, черносотенцы Нестрашный, Губин, купцы Троекуров, Целованьев, фабрикант Лисогонов, Павлин, бывший полицейский Мокроусов, Мелания. Все они растеряны, не знают, как им быть, что предпринять.

Только Достигаев прислушивается, присматривается, сыплет прибаутками и соображает, к чему ему приспособиться.

Во втором действии, когда Мелания после столкновения с большевиком Рябининым кричит: «До чего дожили! И арестовать нельзя… Ходит разбойник у всех на глазах, а схватить его — запрещено. Что же это?» — Достигаев отвечает: «Схватить — нельзя! Свобода».

И размышляет: «Ежели эдаких Рябининых найдется тысяч пяток, десяток… А их может оказаться и больше… Н-да… Не схватишь. А вот если ножку им подставить на крутом-то пути… на неведомой дороге?»

Здесь мы видим, что Достигаев, не надеясь, что одолеет Рябининых, уже строит планы вредительства.

А когда взволнованный Павлин принес известие об Октябрьском перевороте, Достигаев говорит так, как будто ничего не случилось особенного:

«Значит: в Петрограде образовалось новое правительство, рабочее? Ну, что ж? Деды и прадеды наши из рабочих вышли, отцы с рабочими жили-трудились, почему же и мы не сумеем?»

И Павлин восклицает с огорчением:

«— Ох, Василий Ефимович, как неприятно шутите вы!..»

Но Достигаеву не до шуток, он искусно юлит, что в тот же вечер доказал. К нему приходят два дубовых черносотенца, Нестрашный и Губин, для того, чтобы вовлечь его в заговор и устроить вооруженное нападение на Совет рабочих и солдатских депутатов.

Достигаев ведет с ними политический разговор, ни к чему его не обязывающий, и в то же время выведывает их секреты, а когда приходят солдаты, чтобы арестовать черносотенцев, он обвиняет гостей в том, что они «явились с фантазиями», которые он «отказался даже выслушать, чему есть свидетель отец Павлин…».

Но Достигаеву не удается выкрутиться.

Последнее явление пьесы посвящено «бородатому солдату».

«Бородатый солдат» — эпизодическое лицо, но крайне важное для Горького. Этот солдат, к удивлению Достигаевых, остается дежурить при них, и пьеса кончается его диалогом с арестованными.

Горький в беседе с актерами после одной из репетиций так говорил о «бородатом солдате»:

«Его надо сделать отчетливо. Это эпический солдат. Чорт знает, чего он не видел на своем веку, он был и конюхом, он не то, что понял что-то, но он почувствовал, всем своим существом почувствовал «вот что надо делать». Это типичный человек того времени… Он прошел путь от 6-го года. В 12-м году Ленский расстрел, видел, как страдали товарищи, массы страдали. Это какой-то массовый человек, палец какой-то руки. Я не хочу сказать, что он исторически чувствовал эту боль, но лично чувствовал. Так что ему особенно беспокоиться, особенно говорить не нужно, он говорит спокойно, он злорадствовать не будет, но и жалеть не будет. Если нужно, он и сам расстреляет…»59.

Вот какой эпической фигурой кончается пьеса «Достигаев и другие».

Когда я подготовлял второе издание собрания сочинений М. Горького, я запросил Алексея Максимовича, не включить ли в собрание две его пьесы, к тому времени уже написанные. Алексей Максимович ответил 21 декабря 1932 года: «Булычова» и «Достигаева» тоже не надо включать, когда напишу третью пьесу, — издадим их все сразу, отдельной книжкой» (30, 265).

Третьей пьесой должна была быть, по словам Алексея Максимовича, — «Рябинин и другие».

За обилием дел Горькому не удалось, к сожалению, написать ее. К сожалению потому, что Рябинин был бы подлинный большевик. В «Достигаеве и других» он показан умным, веселым, знающим, чего он хочет, и смело ведущим за собой массы. Он показан Горьким только во втором акте, но запоминается, как одно из великолепных созданий горьковского творчества. В драматургии Горького «малый» мир на сцене всегда является отражением «большого» мира — истории. Так и Рябинин — почти эпизодическое лицо — дан как политический руководитель, агитатор, воспитатель. Он учит Тятина, как писать прокламации, хвалит Доната за его речи, с юмором агитирует Таисию, монастырскую служку, — скульптурный, объемистый образ его таков, что хочется потрогать его руками. Вот почему так много обещала третья пьеса.

Судя по письму Алексея Максимовича от 21 декабря 1932 года, можно бы ожидать, что пьесу он закончит в 1933 году.

7 октября 1933 года после одной из генеральных репетиций «Достигаева» в театре имени Вахтангова Алексей Максимович вел с труппой театра беседу о персонажах пьесы «Достигаев и другие». Говорили попутно и о том, кто из этих персонажей будет в третьей пьесе.

Варвара, жена Звонцова, будет, по словам Алексея Максимовича, злейшая контрреволюционерка. Звонцов — «правозащитник» или даже просто «счетовод». Достигаев при нэпе будет опять «в седле» — у него дача, приемы, автомобильчик свой. Глафира (прислуга Булычова) — уже партийный работник, гражданскую войну прошла. Шура (побочная дочь Булычова) «в левый загиб войдет». Нестрашный надеется на мужика (кулака), верит, что «мужик не выдаст».

В набросках и заметках Горького мы находим некоторое дополнение. Прежде всего — смерть Глафиры. Рябинин произносит обвинительную речь на суде. Очевидно, в ее смерти виновны кулаки. Калмыкова спустя десять лет по-прежнему продолжает работу с Рябининым. Таисия вступает в партию, ее обвиняют в том, что она «монашенкой была». Товарищи заступаются за нее60.

Есть в набросках и много незнакомых нам имен и лиц. Есть крестьянин-подкулачник, действующий в угоду кулакам, комсомолец Сергейка и т. д.

Но есть и знакомые нам лица по пьесе «Сомов и другие» — инженер Яропегов, кулак Силантьев, учитель пения.

Вскоре после окончания «Сомова и других» Горький начал пьесу о Булычове. Работа над Булычовым, видимо, и повлияла на судьбу «Сомова и других». Эту пьесу Алексей Максимович не опубликовал. То ли он был неудовлетворен ею, то ли он хотел ее переработать, чтобы поставить в драматургический цикл, идея которого пришла к нему при мысли о Булычове, но, видимо, он хотел вернуться к ней.

В 1933 году произошло событие, взволновавшее Алексея Максимовича, — убийство пионера Павла Морозова при содействии отца его кулаками.

Горький решил использовать в пьесе это событие, и потому «учитель пения» в набросках говорит о Филиппе II и дон Карлосе, о Петре Великом и сыне его Алексее, об Иване Грозном и его сыне, как об убийцах, которыми повелевала история. По этим наброскам нельзя даже предположить, что хотел сделать Горький.

Одно ясно, что он, показав в своем драматургическом цикле крушение буржуазии в Октябре, хотел довести пьесы до Октября в деревне, до ожесточенной борьбы партии с кулаками, до крушения экономического порядка, возглавляемого кулаками. Но об этом времени осталась одна пьеса — «Сомов и другие».