3

3

После декабрьского восстания Горький был бы, несомненно, арестован и привлечен к новому «делу». Но в это время в партии возникла мысль поручить Горькому поездку за границу для пропаганды русской революции и в Америку для сбора путем агитации денег в кассу большевиков.

Владимир Ильич Ленин придавал этой поездке большое значение, как вспоминает H. E. Буренин, член боевой технической группы большевиков, которого партия назначила сопровождать Горького.

Тогда же, в начале февраля 1906 года, Ленин имел второе свидание с Горьким в Гельсингфорсе (Хельсинки)33.

В глазах всего мира Горький был выразителем свободолюбивого русского народа, представителем борющейся за свое освобождение России, и партия большевиков поручила ему, великому писателю, великому патриоту и революционеру, эту поездку с призывом к международной демократии поддержать русскую революцию.

Он выехал за границу через Финляндию в феврале 1906 года.

Но еще в январе он послал европейским левым газетам свое письмо-воззвание о Московском восстании, которое ходило в России по рукам как прокламация.

Газета «Юманите» опубликовала воззвание Горького в номере от 21 января 1906 года (по новому стилю) с предисловием редакции: «Великий русский писатель-социалист Максим Горький прислал редакции «Юманите», одновременно редакции «Форвертс», брюссельской «Пепль», римской «Аванти» и главным социалистическим газетам следующее волнующее воззвание, обращенное к рабочим всех стран».

В Берлине в ответ на приветствия иностранцев на многочисленных банкетах Горький говорил о революции в России и о необходимости помочь борцам за свободу.

В воззвании к французским рабочим он писал:

«Первым отрядом всемирной армии двинулся в битву русский рабочий.

Его победы и поражения его — известны вам, вы знаете, как много сил потратил он и еще потратит, вы знаете, как обильно текла и потечет еще его кровь.

Он уже нанес славные удары врагу, но враг еще силен, и впереди у русских — много битв.

Чем скорее грянет ближайшая битва, тем скорей ее гром пронесется по всей земле, и, если русский рабочий победит, — рабочие всей Европы, всего света почерпнут в этой победе вдохновение и силу, и уроки для себя…» (23, 394–395).

Горький говорил, что Россия идет впереди мирового освободительного движения, что русский рабочий идет впереди рабочих всего мира.

Для царского правительства это было время страшного финансового кризиса после проигранной войны с Японией.

Вопрос — удержит ли правительство власть и сможет ли с новыми силами обрушиться на революционное движение — в значительной степени был связан с вопросом: поможет ли буржуазия Европы царскому правительству.

Поэтому Горький публикует в Европе воззвание: «Не давайте денег русскому правительству!»

«Когда правительство теряет доверие народа, но не уступает ему своей власти, — оно становится только политической партией…

Партия, именующая себя русским правительством, все-таки еще может опереться на армию, но она уже и теперь не имеет денег для борьбы с народом. И вот она обращается к Европе. Европа говорит:

«Сначала я хочу видеть у вас порядок, потом я вам дам денег…»

Под давлением необходимости иметь деньги русские власти устраивают гнуснейшую комедию народного представительства…

Не давайте ни гроша денег русскому правительству! Оно не имеет связи с народом, миллионы сердец уже осудили его на гибель…

Не делайте исторического преступления, еще никем не сделанного, — преступления бессмысленного столь же, как и позорного.

Не давайте Романовым денег на убийства…» (23, 382–385).

Агитируя против займа царскому правительству, Горький основывался на большевистской оценке политической роли внешних займов. В. И. Ленин еще в марте 1905 года писал, что европейский капитал ставит русскому самодержавию ультиматум, побуждая его на уступки либералам.

«Они хотят умеренного и аккуратного буржуазно-конституционного (или якобы конституционного) порядка в России»[38].

В письме Анатолию Франсу, опубликованном во Франции, Горький говорит:

«Выборы в Думу открыто и нагло фальсифицируются — ведь Дума нужна правительству лишь для того, чтобы Европа дала ему денег на продолжение борьбы с народом» (23, 390).

Америка встретила Горького с большим интересом. Навстречу пароходу с берега выехал катер, наполненный журналистами и репортерами буржуазных газет. Приезд великого русского писателя в Нью-Йорк они постарались изобразить как очередную газетную сенсацию, оставив без внимания политические цели, ради которых Горький совершил это путешествие через океан.

Иначе встретили писателя представители демократических сил страны.

Тотчас же по приезде начались митинги, на которых выступал Горький, в Нью-Йорке, в Бостоне, в Филадельфии.

На первом же митинге в Нью-Йорке было собрано тысяча двести долларов, как сообщил Горький в письме Л. Б. Красину.

Но успех агитации Горького всячески подрывали агенты реакционной американской буржуазии, действовавшие в союзе с царским правительством. В кампании против Горького активное участие приняли эмигранты социалисты-революционеры.

Еще до приезда Горького чиновники иммиграционного управления совместно с русским посольством старались подвести писателя под американский закон, воспрещающий «анархистам» въезд на территорию Соединенных Штатов. Это им не удалось, потому что трудно было Горького счесть «анархистом». Однако посольство не переставало усердствовать.

И. П. Ладыжникову Горький писал:

«Посольство российское настаивает в Вашингтоне на необходимости выслать меня из Америки, сыщиков здесь — безумно много! — получаю письма, написанные недурно по-русски, с предварением, что буду убит. Это свидетельствует, что я буду иметь успех все-таки» (28, 427).

Вражеская агентура усердно и всевозможными способами занялась компрометацией Горького в буржуазных кругах.

Е. П. Пешковой Горький писал:

«Дело вот в чем: русское посольство в Нью-Йорке подкупило одну из здешних, довольно влиятельных, газет, и она подняла в уличной американской прессе шум».

К свистопляске буржуазной прессы присоединились и владельцы отелей, изгнавшие великого писателя. Поднятой травлей американские капиталисты и российское посольство надеялись на вынужденный отъезд Горького.

«Уступать — не буду. Или — меня вышлют насильно, или я уеду отсюда победителем, хотя бы пришлось прожить здесь год… Ничего! Крепок татарин — не изломится, жиловат, собака, не изорвется»34.

Горький проявил величайшее мужество перед травлей капиталистов и ханжей. «Буржуазная пресса печатает статьи, в которых уверяет публику, что я анархист и меня надо в шею через океан» (28, 427).

После изгнания из отелей, очутившись со своими спутниками ночью на улице, Горький вспомнил, что поблизости было нечто вроде клуба писателей, где он недавно обедал в компании молодых литераторов и во главе со старейшим писателем Марком Твеном.

Клуб приютил его, там квартировало несколько начинающих писателей.

«Вечерами, в обширном вестибюле «клуба», перед камином, собирались молодые писатели, приходили репортеры, я рассказывал им о русской литературе и революции, о Московском восстании… Газетчики слушали, записывали и, вздыхая, говорили с явным сожалением:

— Это дьявольски интересно, но — не для наших газет…»

Горький спрашивал, почему они не могут сообщить в своих газетах правду о Московском восстании — «событии, которое, возможно, характеризует все будущее нового века». Журналисты объяснили Горькому свою полную зависимость от хозяев-капиталистов и свою погоню за личными скандалами ради хорошей рекламы-сенсации.

Эти беседы дали Горькому повод сказать, что он неплохо знает американских работников печати.

Всегда восторженно принимала Горького рабочая аудитория и население негритянских кварталов в крупных городах Америки.

Работа Горького-агитатора не прерывала работы его как художника. Первое впечатление от Нью-Йорка Горький выразил в очерке «Город Желтого Дьявола», которым начинается его великолепная публицистическая сюита «В Америке».

И нужно сказать, что в русской и мировой литературе впервые Горьким показаны американский капитализм и американская «культура» — опора империализма, показаны с потрясающей силой обличения их эксплуататорской сущности, с презрением, с пролетарской ненавистью к представителям капитализма в его наивысшей стадии развития.

Удивительна сила и острота художественного зрения Горького, сумевшего под внешним блеском разглядеть человеконенавистническую, звериную сущность американской буржуазной культуры, ее лживость и лицемерие.

«Кажется, что где-то в центре города вертится со сладострастным визгом и ужасающей быстротой большой ком Золота, он распыливает по всем улицам мелкие пылинки, и целый день люди жадно ловят, ищут, хватают их… Ком Золота — сердце города. В его биении — вся жизнь, в росте его объема — весь смысл ее. Для этого люди целыми днями роют землю, куют железо, строят дома, дышат дымом фабрик, всасывают порами тела грязь отравленного, больного воздуха… Это скверное волшебство усыпляет их души, оно делает людей гибкими орудиями в руке Желтого Дьявола, рудой, из которой он неустанно плавит Золото, свою плоть и кровь».

Этот центральный образ памфлета как бы символизирует собой всю капиталистическую Америку.

В другом очерке — «Царство скуки» — показано место воскресных увеселений. Здесь толпа смотрит на зрелища, которые в этом городе имеют одну цель: научить ее жить на земле смирно и послушно законам хозяев-капиталистов…

Отвлеченный другими задачами, Горький не написал всех задуманных им очерков «В Америке». Сбор денег на русскую революцию не удался из-за интриг реакционной буржуазии в предполагаемом масштабе, — было собрано всего около десяти тысяч долларов. Но за это время — в Америке — Горький написал «Мать».

Написал он также пьесу «Враги» и серию сатирических памфлетов «Мои интервью».

В одном из этих памфлетов, возвращаясь к Америке, он ведет «интервью» с миллионером. В образе миллионера («Один из королей республики») Горький последовательно, с глубоким презрением раскрывает идеологию американских магнатов капитала.

Мы видим «короля республики» и слышим его откровенные речи о науке, философии, религии, искусстве.

Указывая на превосходство Америки, как страны доллара, миллионер говорит: «Американцы — лучшие люди земли. У них больше всего денег. Никто не имеет столько денег, как мы. Поэтому к нам скоро приедет весь мир…»

От доллара к мировой гегемонии — на этот бредовый путь американских капиталистов указывал еще Горький.

О социалистах миллионер говорит не менее развязно:

«У хорошего правительства не должно быть социалистов. В Америке они родятся. Значит люди из Вашингтона не вполне ясно понимают свои задачи. Они должны лишить социалистов гражданских прав».

Теперь американские капиталисты, преследующие Компартию США, стремятся всерьез лишить коммунистов гражданских прав.

О неграх миллионер говорит так же развязно: «Мы линчуем негра, лишь только узнаем, что он жил с белой, как с женой. Сейчас его за шею веревкой и на дерево… без проволочек! Мы очень строги, если дело касается морали…»

Такой беспощадной сатирой клеймил Горький американских капиталистов.

Буржуазная пресса, не добившись высылки Горького, бесчинствовала.

«Теперь они снова начали ругать меня в газетах, — писал Горький в одном из писем, — я напечатал в одном здешнем журнале статью о Нью-Йорке, озаглавив ее «Город Желтого Дьявола». Не понравилось… Желтая пресса неистовствует. На ворота дома, где я живу, наклеивают наиболее резкие выходки против меня» (28, 433–435).

В мае 1906 года пришло сообщение о том, что царское правительство добилось, наконец, согласия на заем во Франции. Ленин писал об этом:

«…Кадеты помогли правительству в 1906 г. весной занять два миллиарда франков на расстрелы, военно-полевые суды и карательные экспедиции»[39].

Горький ответил памфлетом, в котором сопоставлял традиционное представление русской интеллигенции о Франции, как носительнице свободы и культуры, с представлением о ней — пособнице душителей русской революции.

«Франция! Это милое слово звучало для всех, кто честен и смел, как родное имя страстно любимой невесты. Сколько великих людей в прошлом твоем! Твои битвы — лучшие праздники народов, и страдания твои — великие укоры для них.

Сколько красоты и силы было в твоих поисках справедливости, сколько честной крови пролито тобой в битвах ради торжества свободы!..

Жадность к золоту опозорила тебя, связь с банкирами развратила честную душу твою, залила грязью и пошлостью огонь ее…

Великая Франция, когда-то бывшая культурным вождем мира, понимаешь ли ты всю гнусность своего деяния?

Твоя продажная рука на время закрыла путь к свободе и культуре целой страны… Твоим золотом прольется снова кровь русского народа.

Пусть эта кровь окрасит в красный цвет вечного стыда истасканные щеки твоего лживого лица!..

Прими и мой плевок крови и желчи в глаза твои!»

Памфлет Горького вызвал целую бурю протестов во французских буржуазных газетах. Профессора, журналисты, государственные деятели наперерыв спешили выразить негодование и возмущение революционером, столь непочтительно отозвавшимся об их стране.

Ведь французы, писали они, восхищались сочинениями Горького, хлопотали о нем, чтобы освободили его из тюрьмы, любили его, а он, Горький, ответил такой неблагодарностью! Один журналист даже утверждал, что он уплатил пятьдесят франков за кресло, чтобы посмотреть пьесу «На дне».

На все эти жалобы Горький ответил статьей «Открытое письмо господам Ж. Ришару, Жюлю Кларети, Рене Вивиани и другим журналистам Франции».

«Я познакомился с гейзерами красноречия, которые вызвала из ваших чернильниц моя статья о займе, данном правительством и финансистами Франции Николаю Романову на устройство в России кровавых экзекуций, военно-полевых судов и всевозможных зверств, я познакомился с вашими возражениями мне и — не поздравляю вас!..

Вы говорите: «Мы встали на защиту Горького, когда он сидел в тюрьме, а он…»

«Я был добр к тебе — ты должен за это заплатить мне благодарностью!» — вот что звучит в ваших словах. Но я не чувствую благодарности и доброту вашу считаю недоразумением…

Ибо мы — враги, и — непримиримые, я уверен…

Надеюсь, что эти строки вполне точно и навсегда определят наши отношения» (23, 408–409).

А в другом «письме»-ответе французскому историку Олару Горький объясняет:

«Вы ошибаетесь, видимо, полагая, что я бросил мой упрек в лицо всей Франции. Зачем считать меня наивным. Я знаю, что народ никогда не ответственен за политику командующих классов и правительства, послушного лакея их…

Я говорил в лицо Франции банков и финансистов, Франции полицейского участка и министерств, я плюнул в лицо той Франции, которая плевала на Э. Золя, той, которая утопила в страхе перед королем Пруссии и жрецом всяческой глупости все свои рыцарские чувства и ныне живет только трепетом за свой покой и целость франков…

Русская революция будет развиваться медленно и долго, но она кончится победой народа…

Я уверен, что русский народ не возвратит банкирам Франции займов, уже оплаченных им своей кровью.

Не возвратит» (23, 407).