Глава 8 Штурм Палермо 27 мая 1860 г.
Глава 8
Штурм Палермо 27 мая 1860 г.
Храбрейшие бойцы под командованием Тюкери и Миссори шли в авангарде. Среди них были: Нулло, Энрико Кайроли, Виго Пелиццари, Тадеи, Поджи, Скопини, Уциель, Перла, Ньекко и другие отважные герои, имена которых, к сожалению, я запамятовал[320]. Этот избранный отряд «Тысячи» ставил ни во что численное превосходство неприятеля, баррикады, пушки, которые бурбонские наемники нагромоздили перед Порта Термини. Отряд ринулся вперед, разметал неприятельские сторожевые посты у Адмиральского моста и проследовал дальше.
Баррикады у Порта Термини были взяты на ходу и колонны «Тысячи», соревнуясь в героизме с отрядом пиччиоттов, преследовали по пятам надменный авангард врага. Упорное сопротивление многочисленного войска неприятеля не помогло, так же как орудийные залпы с суши и моря и даже батальон стрелков, расположенный в монастыре Сант-Антонио, господствующем над городом, откуда, находясь на левом фланге, можно было обстреливать из карабинов нападающих. Ничего не помогло; победа была наградой мужеству и правому делу. И вскоре в центр Палермо вторглись бойцы за свободу Италии.
Поскольку население города было совершенно безоружным, оно не могло вначале бессмысленно подвергать себя ужасающему обстрелу, происходящему на улицах. Стреляла не только полковая и крепостная артиллерия, но и бурбонский флот, взявший на прицел главные улицы, сметая все своими мощными снарядами. А всякому известно, что когда бомбардирующие могут безнаказанно обстреливать несчастный город, то их каннибальская храбрость все возрастает.
Однако уже скоро жители Палермо сбежались, чтобы сооружать защитные баррикады, от которых побледнели наемники тирании. Здесь отличился, как руководитель, полковник «Тысячи» Ачерби, доблестный участник всех битв за Италию. Жители вооружились чем попало — от ножа до топора — и в последующие дни стали внушительной, непобедимой массой, которой не может противостоять ни один отряд, как бы хорошо он ни был организован.
Из Порта (ворот) Термини я отправился в Фьера Веккиа, а оттуда на Пьяцца Болонья, где, видя, что очень трудно сосредоточить в одном месте сильное ядро наших, рассеявшихся по большой столице, я слез с лошади и устроился в одном из подъездов. Когда я снял седло с моей лошадки Марсалы и положил его вместе с кобурой на землю, пистолет, ударившись о землю, выстрелил. Пуля попала мне в правую ногу и оторвала кусок нижней части штанины. «Ну, удача никогда не приходит в одиночку», — подумал я.
С революционным комитетом Палермо, состоявшим из пылких патриотов, договорились, чтобы мой главный штаб расположить во Дворце Преторио, в центре города. Палермо не дал нам много вооруженных людей, так как бурбонцы всячески старались лишить население оружия. Однако надо заметить, что энтузиазм этих храбрых горожан нельзя было ничем умерить: ни кровопролитными схватками на улицах, ни жестокой бомбардировкой со стороны неприятельского флота, форта Кастелламмаре и королевского дворца. Наоборот, многие за неимением оружия появлялись с кинжалами, ножами, пиками и всевозможными железными предметами. Отряды «пиччиоттов»[321] мужественно сражались и шли на смену убывающим из «Тысячи». Даже женщины были охвачены патриотическим порывом. Среди адской бомбардировки и стрельбы они подбадривали наших бойцов рукоплесканиями, жестами, криками «ура». Они бросали из окон стулья, матрацы, всевозможную утварь для сооружения баррикад. Многие выходили на улицу, чтобы помогать нам в этой работе. Население было сначала смущено нашим смелым вторжением, но когда первые минуты изумления прошли, их отвага и мужество возрастали с каждым днем. Баррикады вырастали словно по мановению волшебной палочки, и Палермо был сплошь ими загроможден. Быть может такое большое количество баррикад было излишне, но, нет сомнения, что они подбодряли жителей и вселяли страх в бурбонское войско. К тому же эта работа заставляла жителей все время быть в движении и подогревала их энтузиазм.
Самая большая трудность нашего положения заключалась в недостатке боеприпасов. Нашлись все же фабрики, изготовлявшие порох. День и ночь заготовляли патроны, картечь; но все же их было недостаточно, при беспрерывно продолжавшихся военных действиях против многочисленных бурбонских отрядов, занимающих главнейшие пункты города. Бойцы и особенно пиччиотти, которые много стреляли, не оставляли меня в покое, желая получить боеприпасы, которых им не хватало. Все же, несмотря на это, бурбонцы были оттеснены к форту Кастелламмаре, ко Дворцу финансов и королевскому с прилегающими к ним домами. Мы стали хозяевами всего города.
Главные силы неприятеля со своим главнокомандующим генералом Ланца засели в королевском дворце, отрезанные от моря и от других своих частей. Несколько наших отрядов занимали все выходы, ведущие в окрестности, таким образом бурбонские войска, находившиеся в королевском Дворце вместе с генералом, оказались в полной изоляции и уже через несколько дней стали ощущать недостаток в провианте и не знали также, куда деть раненых. Это заставило Ланца обратиться к нам с предложением: разрешить погребение трупов, которые начали уже разлагаться, и транспортировку раненых на кораблях в Неаполь. Для всего этого потребовалось 24-часовое перемирие. Один бог ведает, как мы в этом нуждались, ибо нам приходилось изготовлять порох и патроны, которые тут же расходовались. Тут следует вспомнить, что в эти знаменательные дни, когда Мы кровью готовы были заплатить за каждый патрон, мы никакой помощи ни оружием, ни боеприпасами не получали от военных кораблей, стоящих в гавани и на рейде, не исключая и итальянского фрегата. Если не ошибаюсь, мы приобрели даже старую железную пушку с греческого парохода. Появление бурбонских колонн фон Мекеля и Боско, которые шли по нашим следам до Корлеоне, а потом повернули к столице, чуть не заставило неприятельского генерала пересмотреть свое решение. Действительно появление этих двух командиров во главе пяти-шеститысячного отборного войска было важным фактом и могло стать для нас роковым. Извещенные о нашем вступлении в столицу, обманутые в своей надежде застигнуть нас врасплох и уничтожить, они, разгневанные, начали энергично штурмовать Порта Термини. Небольших моих сил, да к тому же разбросанных по всему городу, было недостаточно для сопротивления рвущемуся в бой противнику. Все же кучка людей, находившихся у Порта Термини, мужественно защищалась до самой Фиера Веккьа, борясь за каждую пядь земли. Оповещенный о продвижении неприятеля в этом районе, я собрал несколько отрядов и бросился туда. По дороге я узнал, что генерал Ланца желает продолжить переговоры на борту «Ганнибала», военного корабля англичан, стоящего на рейде в Палермо под командой адмирала Манди. Я оставил командование городом генералу Сиртори, начальнику моего главного штаба, и отправился на вышепоименованный корабль, где застал генералов Летиция и Кретьена, которые явились для переговоров со мной от имени главнокомандующего неприятельской армией.
Сейчас я не помню точно предложений, сделанных мне генералом Летиция. Припоминаю, что разговор шел об обмене пленными, эвакуации раненых на военные корабли, о разрешении подвезти провиант отрядам, находившимся в королевском дворце, о стягивании вражеских сил к Куаттро Венти, пункту связанному с морем, и наконец о том, чтобы город Палермо выказал уважение и повиновение его величеству Франческо II.
Я торжественно выслушал чтение первых пунктов предложения, но когда дошло до требований, унизительных для Палермо, я поднялся, полный негодования, и сказал генералу Летиция, что ему хорошо известно, что он имеет дело с людьми, которые умеют биться, и что другого ответа дать не могу. Генерал попросил у меня перемирия на 24 часа, чтобы эвакуировать раненых, на что я согласился. Так наше совещание и закончилось. Кстати я должен здесь заметить, что предводителя «Тысячи», с которым до сей поры обращались как с флибустьером, стали именовать «превосходительством», титул, всегда мне ненавистный, которым меня наделяли при всех последующих переговорах. Так велика низость сильных мира сего, когда они попадают в беду.
Как бы там ни было, но положение наше было не из блестящих. В Палермо не хватало ни оружия, ни боеприпасов. Бомбы разрушили часть города. Враг все еще находился со своими отборными частями внутри города, а остальными занял сильнейшие позиции. Корабельная артиллерия обстреливала улицы, а пушки королевского дворца и Кастелламмаре помогали разрушению.
Я вернулся во Дворец Преторио, где меня поджидали влиятельнейшие граждане и зорким взглядом южан пытались прочесть в моих глазах, какое впечатление произвели на меня происшедшие разговоры. Без утайки я передал им требования врага и не встретил с их стороны никакого уныния. Мне предложили обратиться с балкона к собравшемуся народу, что я и сделал.
Должен признаться, что я не был обескуражен, да этого со мной не случалось и в более тяжелых обстоятельствах. Однако, учитывая силы и численность врага и ничтожность наших, я не знал, какое принять решение, т. е. продолжать ли защиту города или собрать все наши отряды и оставить его. Эта последняя мысль давила меня как кошмар и я с презрением отверг ее: ведь речь шла о том, чтобы оставить Палермо на растерзание озверевших солдат! Борясь сам с собой, я выступил перед славным сицилийским народом и объявил, что согласен на все выставленные врагом условия. Все же, когда я дошел до последнего пункта, то сказал, что отверг его с презрением. Страстный крик негодования и одобрения вырвался из груди этой толпы благородных людей! Это решило судьбу миллионов, свободу двух народов и предопределило падение тирана! Я снова укрепился в своем решении: с этого момента исчезли все сомнения, робость, моя нерешительность. Солдаты и горожане снова стали состязаться в деятельности и твердой решимости. Баррикады умножались; каждый балкон, каждая терраска были защищены матрацами. Камни, всевозможное оружие были приготовлены, чтобы истреблять врага. Изготовление пороха и картечи производилось с лихорадочной поспешностью. Несколько старых пушек, извлеченных на свет неизвестно откуда и наспех отремонтированных, были поставлены в подходящих местах. Другие были куплены у торговых пароходов. Женщины всех слоев появлялись на улицах, чтобы воодушевлять работающих и готовящихся к бою мужчин. Американские и английские офицеры с кораблей, стоящих на рейде, дарили нам револьверы и охотничьи ружья. Некоторые сардинские офицеры тоже выражали симпатии к святому народному делу, а матросы с итальянского фрегата жаждали разделить участь своих братьев и угрожали дезертировать. Только тот, кто подчинялся холодным и расчетливым приказам Туринского правительства, равнодушно взирал на подобные сцены и оставался безучастным наблюдателем разрушения одного из благороднейших итальянских городов. Они ждали приказа! О, приказ уже был дан: нанести нам последний удар, если мы окажемся побежденными, и выражать нам дружеское расположение, если мы выйдем победителями![322]
Один южный сицилиец из приличной семьи, посланный мною за оружием на сардинский фрегат и с опасностью для жизни проникший туда, вместо того, чтобы получить просимое оружие, услышал язвительное: «Вы, ненароком, не шпион ли?»
Итак, враг быстро догадался, на что решились город и его защитники, и понял, что нельзя безнаказанно измываться над народом, когда он твердо решил победить, сражаясь не на жизнь, а на смерть. Деспотизм, кстати, допускает большую ошибку, разрешая своим проконсулам обрастать жиром, ибо потом они не решаются подвергать свое «брюшко» опасности на баррикадах этих «каналий».
Еще до истечения 24-часового перемирия у меня появился новый парламентер генерала Летиция. Теперь он просил о трехдневном перемирии, ввиду того, что 24 часа перемирия недостаточно, чтобы доставить раненых на борт корабля. Я согласился и на это. Тем временем мы не теряли ни одной секунды, спешно изготовляли порох и картечь, продолжали сооружать баррикады. В окрестностях города образовались вооруженные отряды, умножавшие наши силы и угрожавшие врагу с тыла. Присоединился к нам и Орсини со своими пушками, а с ним и другие войсковые части. С каждым днем наше положение улучшалось, и у бурбонцев все меньше становилось желания нападать на нас.
При возобновлении переговоров с генералом Летиция было условлено, что его отряды оставят королевский дворец и Порта Термини и соберутся на молу и у Куаттро Венти. Для нас это было большим выигрышем. Прекращение военных действий и отступление бурбонцев к морю дало населению уверенность в победе и усилило его отвагу до такой степени, что мы были вынуждены расставить краснорубашечников[323] на аванпостах, чтобы предотвратить стычки между сицилийцами и бурбонскими отрядами, так велика была ненависть к Бурбонам. Наконец начались переговоры об удалении вражеских полчищ, которые не могли дольше держаться на неудобных позициях и об окончательном очищении города и фортов. Отвага «Тысячи» и вообще защитников Палермо была достойна удивления! Выдержка их и всего населения не обманула наших надежд ни на секунду. Действительно, словно все были готовы похоронить себя под развалинами прекрасного города. Должен признаться, результат получился великолепный, на большее нельзя было надеяться. Казалось просто чудом, что двадцать тысяч приспешников деспотизма, отборное войско, умеющее отлично сражаться, капитулировало перед горстью горожан, готовых на всякие жертвы, вплоть до мученичества. Ликуйте же мужчины, женщины, дети! Вы все внесли свою лепту в освобождение родины. Вы можете гордиться и ликовать. Палермо свободен и тираны изгнаны! Далеко слышны сильные взрывы гнева гордой столицы народа Веспри, как и ее вулканов, и рушатся шаткие престолы лжи и тирании!
В Палермо мы потеряли храброго венгерца Тюкери. Я упомяну и о других неоценимых наших утратах, когда узнаю о них. Среди наших раненых смельчаков были: Биксио, оба Кайроли — Бенедетто и Энрико, Кукки, Канцио, Карини, Бецци.