Глава 51. Один день грузчика столовой

Глава 51. Один день грузчика столовой

Как всегда, я проснулся без будильника. Сказывалась многолетняя тюремная привычка — рано вставать. Зажег самодельную настольную лампу и она осветила развешанную с вечера на гвоздях вдоль стен мокрую от пота и грязи одежду. В комнате было холодно. Я потрогал рукой трубы парового отопления — оно почему-то опять не работало. Два окна моей комнаты смотрели на север и северный ветер выдул все тепло. С сожалением я вспомнил теплую комнату из «маневренного фонда», из которой меня недавно переселили в мой теперешний дом № 52 по улице Маяковского. В теплую комнату я попал случайно, по ошибке.

Однако такой комфорт продолжался всего несколько месяцев. Однажды мне пришла повестка, в которой говорилось, что я должен немедленно освободить «маневренную» комнату. Взамен мне предоставлялась постоянная комната. Новая комната уже не была результатом ошибки. Она представляла собой «нормальное советское жилье» и находилась в коммунальной квартире, состоящей из 10 комнат, в которых жило 10 семей. В квартире было так много жильцов, что я так и не запомнил как их всех звали, однако — только одна кухня и один туалет. В кухне даже не вмещались столы для всех 10-ти семейств, а в ванную и туалет в часы пик выстраивались очереди, как в магазине за селедкой.

Зная об этом, я поспешил встать в очередь, пока еще не все жильцы проснулись. После бритья и мытья я стал одеваться на работу. Я снял с гвоздей нижнюю рубашку и верхнюю фланелевую рубашку и надел их на себя. Обе они прошли со мной все тюрьмы и вот теперь, заштопанные и залатанные, продолжали еще служить мне. Муравьев бывало, говорил мне: «Как только освобожусь — сожгу всю одежду, которая была со мной в тюрьме». Я такую роскошь не мог себе позволить. Где я возьму другую одежду, если сожгу тюремную? На 60 рублей в месяц — оклад грузчика в столовой, — не разгонишься! И брюки я надел тоже тюремные, те самые, что остались от какого-то умершего заключенного и были отданы мне взамен моих украденных. Я ушил их сзади прямо через край, а на коленях и внизу поставил заплаты. Ничего — сойдет! Сверху рубашки я надел куртку и засаленный ватник, выданные мне в столовой, как спецодежда, а поверх их «для приличия» — старый-престарый, во многих местах зашитый, плащ-болонью. На голову я натянул чепчик от болоньи.

«Завтра — среда, наш выходной, да к тому же — женский праздник — 8 марта! — подумал я. — Дадут паек!» — и я сунул в карман болоньи ту самую сетку, которую связал в спецбольнице. Затем закрыл дверь своей комнаты на ключ и вышел из квартиры.

Уличные часы показывали 7:50, когда я пришел на работу. Моя столовая № 1 Треста Столовых Дзержинского района, где я теперь работал, находилась близко от угла Литейного проспекта и улицы Белинского. На эту работу я был направлен инспектором Бюро по трудоустройству, этого введенного в обиход в мое отсутствие суррогата Биржи Труда. Когда милиция на основании Справки об освобождении из мест заключения выдала мне Справку об утере паспорта., которая позволяла устраиваться на работу, я сразу пошел в такое Бюро, ибо для освободившихся из заключения это было обязательно. Я очень торопился устроиться на работу, ибо мне было нечего есть и никто не собирался помочь мне. Правда, один человек приходил ко мне от имени диссидентов и спрашивал, нужна ли мне материальная помощь от Солженицынского или какого-то еще фонда и хочу ли я встретиться с ленинградскими диссидентами? Я ответил, что помощь нужна, а диссиденты — нет. После этого никакой помощи я не получил.

Ближайшее Бюро по трудоустройству находилось на Невском проспекте. Когда я пришел туда, там стояла очередь. Прождав около 2-х часов, я, наконец, вошел в кабинет к аппаратчику. Аппаратчик оказался пожилым человеком с манерами чекиста. Посмотрев на мой диплом, на трудовую книжку с длинным перечнем инженерных должностей, и более внимательно — на справку об освобождении из тюрьмы, аппаратчик быстро и уверенно выписал мне направление на работу… грузчиком. К счастью, я уже выполнял работу грузчика при столовой вольной психбольницы и поэтому такое назначение не испугало меня своей тяжестью. Моральная сторона дела меня мало беспокоила. «Это только до лета! — подумал я. — А там, как только вода в Черном море достаточно нагреется, я совершу побег на Запад!»

Складские помещения нашей столовой располагались в подвалах жилого дома, в проходном дворе. Я вошел в этот двор, миновал набросанные прямо на дороге ящики из-под картошки и металлические мясные лотки, и вошел с черного хода в служебный коридор столовой. Направо от входа находился загороженный фанерой закуток, в котором раздевались грузчики. Оттуда вышел Володя. Мы поздоровались. Володя — грузчик и мотоциклист. На своем грузовом мотоцикле с коляской он ездил по складам и базам и получал там разные дефицитные продукты, о выписке которых удавалось договориться по телефону кладовщику или директору столовой. Поскольку эти продукты на складах грузил он сам, то ему доплачивали «за грузчика» что-то около 20 рублей в месяц. Работа у Володи была блатная. Половина перевозимых им продуктов были «левые» или же выданные по блату. Поэтому он имел небольшую долю в этих махинациях. Держал он себя по отношению к другим грузчикам покровительственно и каждый день к вечеру бывал пьян. Я вошел в закуток, быстро скинул с себя «болонью», поддел под ватник длинный фартук грузчика и пошел к кладовщику. Конторка кладовщика находилась в маленьком помещении под аркой. Там стоял большой холодильник, в котором хранились мясные и молочные продукты, и письменный стол. Рядом с письменным столом были установлены большие весы. Маленькие весы находились на самом столе. За холодильником были сделаны полки, на которых лежали конфеты, печенье, чай и кофе. Кладовщик, усатый пожилой человек в белом халате с курчавыми черными волосами на голове, чем-то похожий на Сталина, сидел за письменным столом, а его кожаное пальто висело на гвозде, прибитом к стенке. Тут же стояла лопата, аккуратно завернутая в газету и перевязанная бечевкой: в предвыходные дни кладовщик ездил на свою дачу прямо с работы. Лопату он приготовил, чтобы на даче разгребать снег. Руководящий повар, приблатненный молодой мужчина в засаленном ватнике поверх белого халата стоял у стола и что-то шепотом говорил кладовщику. На больших весах лежали металлические лотки с мясом, которые уже носили два грузчика: Сергей и Коля-Глухой. Я поздоровался и включился в работу. После мяса мы подали на кухню овощи, молоко и крупу, вынесли из коридора скопившуюся там тару и пошли завтракать.

— Не могу есть, не опохмелившись! — пожаловался мне Сергей. — Дай в долг 40 копеек: пойду выпью пива в ларьке!

Я дал и он ушел. На завтрак была каша с котлетами, чай и бутерброд. Кашу с котлетами я съел, чай выпил, а бутерброд завернул в газету и оставил, как всегда на ужин. Его я съедал вечером, когда приходил домой.

После завтрака мы с Колей-Глухим повезли в Домовую Кухню овощи. Тележка была тяжело нагружена: 12 ящиков картошки, 2 клетки капусты и еще Коля стал грузить лотки со свежей треской.

— Ну, куда ты грузишь? Мы же не лошади! — прокричал я ему в ухо.

Однако Коля только подмигнул мне в ответ. «Значит задумал стащить рыбину», — подумал я и не стал ему мешать. Погрузив и треску, мы с Колей ухватились за ручки тележки и стали ее толкать со двора. 400 килограммовая поклажа со скрипом двинулась в подворотню, а потом — на Литейный проспект, где кишмя кишело народу и со всех сторон двигался транспорт. Домовая Кухня была на противоположной от нас стороне Литейного, направо от улицы Некрасова. Мы повезли наш груз прямо на поток транспорта и, неприятно действуя на нервы, тормоза заскрипели в непосредственной близости от нас. Моргая фарами, пыхтя моторами и неистово матерясь, водители всячески торопили нас, но колеса телеги зацепились за рельсы и никак не хотели отцепиться. Мы остановились прямо посреди Литейного,

перекрыв весь поток транспорта. Нервничая, Коля забежал вперед, напряг всю свою немалую силу и приподнял перед тележки, а я в это время толкнул ее. Тележка немного проехала и освободила дорогу трамваям, троллейбусам и машинам. Дальше предстояло втащить тележку на тротуар. Мы развернули ее ручками к панели, приподняли и изо всех сил дернули на панель. Тележка въехала, но два крайних ящика полетели с нее и картошка рассыпалась по грязной мостовой. Вслед за ящиками с картошкой опрокинулся и рассыпался по мостовой лоток с треской. Тут же образовалась толпа и со всех сторон посыпались вопросы:

— Что это? Треска, да?

— Куда везешь треску?

— Продай треску!

Всякая рыба в Ленинграде — дефицит, а треска — в особенности. Пока Коля, не отвечая им, складывал треску обратно в лоток, я собрал сколько мог картошки.

— Да плюнь ты на картошку! — посоветовал мне Коля.

Мы поехали дальше. Оглянувшись назад, я увидел, как несколько человек вылавливали из грязного снега рассыпанную нами картошку и засовывали себе по сумкам. Проехав метров 100 по панели, мы въехали во двор.

— А! Привезли, наконец! Ну, разгружайте быстрее! — вышла нам открывать дверь руководящая повариха Надежда Григорьевна и ушла опять.

Коля схватил лотки с треской и занес их в коридор. Там он выбрал три хороших рыбины и незаметно бросил их в один из пустых молочных бидонов, валяющихся в коридоре в ожидании, пока мы их увезем. Остальное он снес на кухню. Затем мы переносили картошку и капусту в овощной цех, нагрузили полную телегу пустой тары и поехали обратно.

— Начальство, небось, черную икру жрет, да коньяком запивает! А мы хоть треской побалуемся, — проговорил Глухой Коля, вынимая треску из бидона уже в нашем закутке.

Скоро в раздевалке раздался грохот — это Сергей уронил бидон. Оказалось, он был уже совершенно пьян.

— Юра! Ну его к черту! — позвал меня Глухой. — Вон

Надя просила паштет в магазин свезти — рубль на двоих дает! Поехали?

— Поехали, — согласился я.

Печеночные паштеты, заливные и холодцы для магазина, также как и отварные куры, очевидно приносили руководящему повару Домовой Кухни немалый личный доход. Откуда иначе она взяла бы денег, чтобы заплатить за нашу работу наличными? Собственно говоря, эта работа не была тяжелой. Платили за аккуратность. Чтобы не перевернули, не размазали паштет, чтобы правильно оформили документы.

Коля технологию перевозки знал досконально. Сперва он положил на тележку три деревянных хлебных лотка. В них уложил посудины с паштетом, заливным и холодцом. Сверху закрыл такими же хлебными лотками и прижал большими кастрюлями с курами. Потом сверху накинул какую-то белую тряпку. Мы осторожно поехали. Задача состояла в том чтобы это сооружение не растряслось и не развалилось по дороге. Поэтому один вез тележку, а другой сбоку придерживал лотки и кастрюли. Магазин, куда обычно сдавала свои изделия Домовая Кухня, находился в 2-х трамвайных остановках от нее по Некрасовской улице. С соблюдением осторожности мы ехали в магазин минут 15. Потом Коля сдавал продукцию по весу.

— Жмот заведующий! — убежденно заявил он, выйдя на улицу, где я ждал его. — Паштет вытянул на 1 кг. больше, чем записано в накладной, куры на 800 гр. и все остальное — тоже в плюсе, а нам «на лапу» ничего не кинул!

— А в других магазинах «кидают»?

— «Кидают» иногда! 500 грамм — это их законные. Без этой надбавки магазин и не примет никогда. Им тоже надо иметь. Ну, а что лишнее сверх 500 грамм в каждом наименовании накладной — за это они должны рассчитываться с грузчиками. А этот жмот сделал вид, как будто не знает правил!

— Вот вам ребята по полтиннику, — обрадовалась руководящая, когда мы привезли ей накладную. — И идите скорее в кладовую. Кладовщик уже несколько раз звонил: тушевое мясо пришло, а вас нет.

Тушевое мясо было мороженое. В нашу столовую полагалось примерно 500 кг., — около 5-ти полутуш. Я принес и положил на землю перед открытыми дверцами фургона 6 картофельных ящиков. Коля залез в машину и стал сбрасывать туши, а я их принимал, укладывая на эти картофельные ящики, которые трещали и ломались под тушами. Уложив очередную тушу на ящики, мы с Колей распиливали ее пополам обыкновенной пилой, какой пилят дрова. Иногда туша соскальзывала и падала на землю. Мы ее поднимали и продолжали пилить. Сергей хотел было включиться в работу, но упал с тушей и кладовщик его прогнал.

Обидевшись Сергей ушел домой. Сергей вообще часто обижался. Он считал, что его здесь никто не может понять, кроме меня. Меня он не равнял со всеми, потому что я — тоже инженер.

— Вот мы с Юрием Александровичем инженеры, а вынуждены работать грузчиками, — часто плакался Сергей какой-нибудь посудомойке после того, как распивал с этой же посудомойкой очередную бутылку барматухи. Сергей действительно когда-то был инженером и его выжили с инженерной должности за глупость и пьянство. Мотоциклист, совмещающий обязанности грузчика, кстати тоже был инженером и тоже пьяницей, но не дураком. Причину его деградации я так и не узнал.

К этому можно было прибавить 2-х буфетчиц с высшим образованием, одна из них — юрист. Не знаю, какое образование было у кладовщика, но его жена преподавала в музыкальном училище.

Однажды телефонный разговор привлек мое внимание:

— Вы хотите определить своего сына в музыкальное училище? — спрашивал кого-то кладовщик. — А сколько классов он окончил?

— Вы говорите, что он пытался поступить в училище, но не прошел по курсу?

— Хорошо, дорогой Аркадий Григорьевич, я поговорю о вашем сыне с женой. Она сделает для него все, что сможет!

200 кг. мяса мы с Колей-Глухим сложили в холодильник, а 300 кг. погрузили на тележку и повезли в Домовую Кухню.

— Ребята! — закричала руководящая, увидев мясо. — Мне жаль вас, но если вы еще раз привезете мне мясо, не позвав меня предварительно проверить на весах вес, я верну вас обратно вместе с мясом!

Она, конечно, была права. Кладовщик нередко обманывал ее.

Конечно, не зевали и в Домовой Кухне. Когда мы с Колей затащили туши в мясной цех, мясник сделал Коле знак, а мне разрешил ехать обратно в столовую одному. Мне было все ясно: сейчас мясник отрубит хороший кусок мяса от туши и даст Коле. Коля пойдет, продаст это мясо и купит бутылку барматухи. Потом они вместе ее разопьют.

Когда я вернулся в столовую, кладовщик попросил меня перебрать яблоки. Из 20-ти ящиков яблок надо было выбрать самые лучшие отдельно — для начальства. Потом надо было отобрать «средние яблоки» — для продажи на улице. Третья сортировка: отобрать битые и гнилые — для компота в столовой. Конечно, цена всем яблокам была одинаковая.

Не успел я кончить переборку яблок, пришла машина с кусковым мясом. Перетаскав лотки с мясом с машины на весы и дождавшись когда его взвесят, я потом снял эти лотки с весов на пол.

— Подождите, Юрий Александрович, — сказал мне кладовщик. — Посидите, отдохните пока. Я сейчас кое-что сделаю, а потом вы уберете мясо в холодильник.

Кладовщик все свое внимание обратил на сортировку мяса, на подобие той, что я делал с яблоками. Только сортировку мяса он никому не доверял, а делал сам. Мясо привозили 3-х категорий. Цены на разные категории сильно отличались. Свою задачу кладовщик понимал так: лучшие куски мяса из лотков 3-ей категории переложить в лотки 2-й категории, а лучшие куски из 2-ой категории — в 1-ую категорию. Следующей его задачей было обмануть руководящего повара и доказать ему, что «все так пришло с мясокомбината». Денежную разницу кладовщик клал себе в карман.

Он некоторое время брезгливо ковырялся в металлическом лотке, где куски мяса плавали в крови пополам с водой (экспедитор, развозящий мясо по столовым, тоже жить хочет, и он подливал в лоток воду «для веса»), а потом заговорил:

— Жить стало трудно в Советском Союзе, потому что больше нет порядка. Каждый делает то, что хочет! Захотел экспедитор воды налить в лотки с мясом — без всякого страха перед наказанием взял и налил! Захотел Сергей напиться на работе — пошел и напился… И ничего не скажи ему! Зря ругают Сталина! — вдруг с чувством воскликнул кладовщик и я понял, что это — его главная мысль.

— При Сталине такого пьянства не было! При Сталине боялись! Порядок был при Сталине… А теперь… — и кладовщик тяжело вздохнул вспоминая счастливое сталинское время.

В кладовку вошел повар Федя. Еще раз тяжело вздохнув, кладовщик из вновь привезенного мяса 1-ой категории отрезал два хороших куска и отдал Феде поджарить. Ту пищу, которую готовили для всех, он никогда не ел.

* * *

Коля долго не возвращался из Домовой Кухни, а когда возвратился, то лег спать в раздевалке. Он был совершенно пьян.

Оставалось еще много работы и эту работу теперь предстояло сделать мне одному. Я отвез на тележке десять ящиков яблок уличной торговке, которая продавала их на улице рядом с нашей столовой. Там она поставила стол, на стол весы, а сбоку прикрепила ценник — 1 р. 50 к. за килограмм. Пока я сгружал около нее ящики с яблоками, собралась очередь, человек двадцать.

— Пиво сейчас не привози, — попросила меня торговка. — Алкоголики налетят, не дадут торговать яблоками. — И чтобы я «лучше понял» — выругалась матом.

Только я закончил эту работу, как получил новую:

— Хорошо, — ответил я, но про себя подумал: «Хватит пока! Всю работу не переработаешь! Пойду обедать!»

Я помыл руки и как был, в рабочем фартуке, пошел в столовую. Проходя по коридору я задержался около «графика выхода на работу», вывешенного недавно и подписанного директором столовой. С удивлением я увидел, что кто-то ежедневно проставлял мне 8 часов работы без всяких переработок: с 9 ч. утра до 6 ч. вечера.

— Товарищ директор! — обратился я к директору, как раз в этот момент вышедшему из своего кабинета. — А как же мои сверхурочные? В графике написано, что я работаю с 9-ти ч. утра до 6-ти ч. вечера. На самом деле я работаю с 8 ч. утра, а ухожу домой иногда в 9 часов вечера.

— О ваших переработках мне ничего не известно, — ответил директор.

— Я так и думал, — засмеялся я и пошел в зал.

Грузчики получали еду из того же окошка раздаточной, что и посетители, только без чеков. Я подошел к окну и некоторое время ждал, пока раздаточница меня заметит.

— Борщ или харчо? — спросила раздатчица, наконец, заметив меня.

— Борщ.

Она подала мне борщ. Я поставил тарелку себе на поднос и повернулся к другой раздатчице, которая выдавала второе. Та без всякого вопроса подала мне котлеты с картошкой.

— Котлеты утром давали, — возразил я.

— А что тебе, мясо?

— Мясо, конечно.

На еду я нажимал. И для работы грузчиком и для побега вплавь требовалось здоровье. А здоровье не в последнюю очередь зависит от питания.

Раздатчица помялась немного, но потом схватила мою миску, вышвырнула из нее котлеты обратно в свою кастрюлю, а мне швырнула кусок мяса. Потом подала компот.

Официально считалось, что за еду у нас высчитывали из зарплаты. Но эти вычеты были чисто символические: 2 рубля с копейками в месяц. Если платить по прейскуранту, то 2-х рублей мне бы не хватило на питание в столовой даже на один день. Иначе говоря мы ели то, что предназначалось посетителям столовой. У посетителей воровали, им порцию уменьшали, а нам отдавали. И таких, как мы в столовой была целая армия, более 40 человек. У всех за питание высчитывали одинаково, но питались не все одинаково: директору, заму, руководящему кладовщику и бухгалтерам готовились специальные блюда, по их заказу, из самых дорогих и лучших продуктов.

После обеда я повез на тележке бутерброды, котлеты и прочие холодные закуски из столовой в буфет соседнего научного учреждения — ГИДУФ-а. Оставив тележку у входа, я взял на руки все пакеты и свертки и прошел мимо вахтера вниз, в буфет. По пути мне встретилось несколько кучек научных работников. Они сидели, стояли, курили и обсуждали все на свете, только бы не думать о своей работе, только бы как-нибудь убить время и скорее — домой. Знакомая мне картина!

Мне вспомнилось время, когда я тоже был инженером и мои сослуживцы шутя говорили, что «они получают не зарплату, а пенсию (в среднем 90 рублей в месяц), и что эта „пенсия“ дается им только за то, что они утром вешают, а вечером снимают с табельной доски свой рабочий номерок». «А настоящую работу мы будем делать тогда, когда нам будут платить по-настоящему!» И они тоже всячески «убивали» время: читали художественную литературу, спорили о футболе или дремали на своих рабочих местах. А так как на инженерную зарплату прожить в СССР невозможно, то многие находили дополнительные приработки:

Инженер расчетного отдела брал непомерно большие деньги якобы за консультации абитуриентам. На самом деле за эти деньги он гарантировал им поступление в один из институтов города, куда был большой конкурс, и где в приемной комиссии заседали его приятели.

Лауреат Сталинской премии Матвеев П.В. промышлял тем, что присваивал себе деньги, отпущенные на премирование всего коллектива инженеров. Парторг Петров Д.А. получал деньги за руководство несуществующей лабораторией. Другие партийные боссы тайно от всех получали из райкома партии сверх зарплаты так называемые «конвертные деньги». Водились на заводе и мелкие воришки, которые воровали радиодетали и продавали их рыночным спекулянтам. Так было 20 лет назад, так продолжает быть теперь, так будет всегда, пока существует коммунизм!

А в буфете тем временем звонил телефон. Кладовщик требовал меня назад: пришла машина с картошкой. К концу разгрузки картошки, когда 100 ящиков уже было разгружено, и оставалось только 10, из раздевалки вышел заспанный, но почти отрезвевший Глухой Коля.

— А ты для нас хороший ящик отложил? — спросил он меня.

— Нет.

— Чего же ты? Подожди! — и, остановив разгрузку, он начал искать такой ящик, где картошка была бы не очень мокрая и не очень гнилая. Нашел один, стал искать другой.

— У меня с собой рюкзак, — пояснил он мне. — Наверное, целый ящик войдет. А вам с Сергеем и Володей ведь тоже надо взять домой!

Отобрав два ящика, Коля занес их в нашу раздевалку, а потом снова вышел, прошел во двор, где были сложены пустые ящики, вынул два из них и принес мне:

— Возьми понемногу из других ящиков и наполни эти два, для счета!

В конце дня специальная машина привезла продукты улучшенного ассортимента, так как приближался коммунистический праздник — женский день 8 марта. Каждый продукт кладовщик проверял на своих весах. Привезли особо дорогой и вместе с тем остро дефицитный продукт — одну 800-граммовую банку черной зернистой икры, в красивой упаковке с английской надписью на крышке.

Я понес было икру прямо в холодильник, но кладовщик вернул меня и заметил с обидой в голосе:

— Юрий Александрович, эта банка икры стоит 180 рублей, т. е. столько, сколько я зарабатываю за два месяца работы. И если не хватит весу, я должен буду платить за нее из своего кармана.

Я никогда не думал, что металлическую банку икры в фабричной упаковке тоже надо проверять на вес, однако, не хватило 10 грамм, что кладовщик сразу же отметил в накладной.

Вечером с ведомостью в руке пришел руководящий повар. Сперва они с кладовщиком долго шептались, а потом кладовщик сделал в ведомости пометки и велел нам, грузчикам, выдать только те продукты, которые он отметил. За остальную часть продуктов, записанных в ведомости, он уплатил руководящему деньгами.

После доставки продуктов в столовую я вернулся в кладовую. Двери кладовой были прикрыты. Войдя внутрь, я увидел нескольких постоянных покупателей с портфелями. То и дело ныряя в холодильник, кладовщик выносил оттуда уже завернутые в бумагу свертки. Он взвешивал их, потом считал на счетах и говорил цену. Посетители молча рассчитывались, прятали свертки в портфели и уходили.

Потом, когда я складывал во дворе деревянную тару, мимо меня, направляясь к конторке кладовщика, прошел руководящий повар, а за ним — повар Федя с шипящими сковородками в каждой руке. Они вошли в конторку и Федя сразу же вышел обратно. Ему что-то крикнули и тогда он прикрыл за собой дверцы.

Я знал, что дверцы конторки прикрывались в двух случаях: когда кладовщик выпивал и когда он торговал… Яркий румянец на его щеках, который я увидел, когда он вновь появился во дворе, показывал что на этот раз было первое.

Когда я закончил складывать тару, то заметил, что около меня стоит какой-то важный старик и невежливо рассматривает меня

— Вам что-нибудь надо от меня? — так же бесцеремонно спросил я его.

— Я хочу с вами поговорить.

— Если вам нужно что-нибудь из столовой, — не трудитесь, — ответил я. — Я ничем вам помочь не могу.

Я уже знал, что нередко подобные старики и старухи просили принести им «несколько картошин», «несколько луковиц» или тому подобное.

— Я хотел попросить вас придти ко мне домой и еделать кое-какую работу, за плату, конечно. Я живу в этом доме и из окна все вижу. Я заметил, что вы никогда не бываете пьяным и потому решил обратиться именно к вам.

— Какую работу?

Старик немного помялся, а потом проговорил:

— Морить клопов.

Я подавил в себе горячую волну протеста и оскорбленной гордости и вспомнив о своем положении, как только мог, спокойно спросил:

— А какая плата?

— Три рубля.

— Хорошо. Я приду завтра. Какой адрес?

— Вот тут на бумажке написан адрес, — проговорил старик и протянул мне листок. — Приходите к 12 часам дня. До свидания.

* * *

Я оговорился с самого начала, что выбранный для моего рассказа день — предвыходной. Поэтому после ужина, около 7 часов вечера, мы, грузчики, пошли в Домовую Кухню к руководящей Надежде Григорьевне, которая по неписаному закону выдавала нам пайки.

— Ну, что, мальчики, пришли, да? — понимающе приветствовала она нас. Она вышла из конторки, прошла в мясной цех, взяла у мясника нож и отрезала нам три куска мяса. Глазомер у нее был такой, что она никогда не отрезала меньше 700 грамм и больше 800 грамм.

— Ну, что вам еще дать? — подумала она вслух, вовсе не спрашивая нас о том на самом деле.

Затем она пошла в холодильник и подцепила из бочки по куску жира, оглянулась вокруг себя и дала еще 5 штук яиц.

— Все, ребята!

Это был паек на выходной день. Такие же «пайки» получали все работники столовой, только качество и количество продуктов в пайке зависело от занимаемой должности. Думаю, что всем ясно происхождение продуктов для этих пайков: они тоже были украдены у посетителей столовой. Однако, мне кажется, надо объяснить, что такой порядок существовал во всех столовых и ресторанах Ленинграда и, я уверен, — всего Советского Союза! Совет-ское правительство установило месячную зарплату грузчикам и посудомойщицам — 60 рублей. Что можно купить в СССР на 60 рублей? Вот что: одну третью часть мужского костюма, или пару зимних ботинок, или один вечер скромно посидеть в ресторане, или не покупая ничего более, тратить всю зарплату исключительно на питание одного человека, да и то не досыта! Конечно, за такую зарплату никто не стал бы работать грузчиком, да и поваром тоже, ибо зарплата других работников столовой была не на много выше. Тогда коммунисты придумали для них бесплатное питание и «пайки», но не за счет государства, а за счет посетителей столовой, за счет покупателей.

Легко заметить, что подобные «пайки» существуют в СССР для всех категорий работников сверху до низу, и во всех случаях они оплачиваются не государством, а народом. Более привычно эти пайки называть «привилегиями», а самую систему — системой «привилегий».

Плата за труд в Советском Союзе складывается из двух составных частей: заработной платы (обычно в 10 раз более низкой, чем заработная плата за ту же работу в капиталистических странах) плюс привилегии. Привилегии в СССР подразумеваются не только за работу, но и за лояльность к партии, лояльность к советской власти. На средних и низших позициях под лояльностью обычно подразумевается лояльность к начальству, к его махинациям, к его беззакониям. Привилегии нигде не оговорены в законах. Поэтому никто не может требовать их для себя по суду. Если работник проявил нелояльность, его лишают привилегий без права обжалования. Поскольку привилегии часто в несколько раз превышают зарплату по своей ценности, хотя не всегда выражены непосредственно в деньгах, то лишившись привилегий, работник оказывается на положении человека, работающего бесплатно. Для элиты привилегиями считаются государственные дача и квартира в городе, возможность съездить за границу за государственный счет, ежегодные бесплатные путевки в лучшие санатории, а также право пользоваться специальными больницами и поликлиниками, специальными магазинами и столовыми со сверхнизкими ценами и т. п. Что касалось нас, грузчиков, то наши «привилегии» умещались в двух ладонях. Мы завернули их в оберточную бумагу и пошли по домам, столкнувшись в дверях с бухгалтерами, которые в свою очередь тоже пришли за пайком.

Выйдя на улицу, я направился по Литейному, в густой толпе прохожих дошел до улицы Салтыкова-Щедрина и свернул на нее. На этой улице, напротив кинотеатра «Спартак» находился пивной ларек. Я подошел к нему и узнал в продавщице знакомую женщину.

— Вам большую кружку? — не глядя на меня, быстро спросила продавщица, приготавливаясь открыть кран.

— Мне пива не надо, — ответил я.

Женщина подняла голову и с удивлением взглянула на меня.

— А! Это вы? — узнала она меня. — Что принесли сегодня? — понизила она голос до шепота.

— Мясо, 5 штук яиц и жир, — таким же шепотом быстро ответил я.

— Давайте незаметно сюда!

Я подал прямо в сетке. Женщина наклонилась к полу, чтобы другие покупатели не видели, что она делает, и там развернула мои свертки.

— Два рубля, как всегда? — спросила она, приподымаясь с пола.

— Да.

Она быстро подала мне пустую сетку и сунула в руку два рубля. Я сразу отошел от ларька. «Один день как-нибудь перебьюсь на хлебе и картошке, — подумал я, — а два рубля положу в копилку».

Я уже почти дошел до дома, когда вспомнил о том, что забыл в кладовой несколько пустых пивных бутылок, которые собрал в течение дня в закоулках двора и на помойке. Впереди был выходной день и я собирался снести эти бутылки на приемный пункт стеклотары. Пришлось вернуться. Когда я без стука открыл дверь кладовой, то там были двое: кладовщик и директор столовой. На письменном столе, прямо на куче накладных, стояла открытой та самая 800 граммовая банка черной икры, в которой не хватило 10-ти грамм, и бутылка экспортной пшеничной водки. Директор столовой и кладовщик сидели за столом и большими столовыми ложками ели икру прямо из банки.

* * *

Придя домой, я помылся, поставил будильник на 10:30 и сразу лег в кровать. Все тело ломило от усталости, а когда я согрелся под своим зимним пальто и нашел удобное положение в кровати, в моих ушах появился тонкий, еле уловимый звон. Я знал, что это — от переутомления, возможно, — от повышенного кровяного давления, но я уже привык к нему и мне было даже приятно его слышать. И этот звон помог мне скорее уснуть.

Вскочил я от треска будильника. Было темно и тихо в нашей огромной квартире. Я быстро оделся, разогрел на кухне чай и выпил его вместе с бутербродом, который остался у меня от завтрака на работе. Потом я надел пальто, шапку, взял плавки, которые сшил сам, полотенце и вышел на улицу. На улице мороз усилился. Я быстрым шагом дошел до улицы Некрасова, где сел на трамвай № 12. С трамвая я сошел на Крестовском острове около нового стеклянного здания плавательного бассейна «Спартак». Я вошел в просторный вестибюль, в котором посредине стоял стол дежурного, справа и слева были лестницы на второй этаж, а на переднем плане находились скамейки и игральные автоматы для ожидающих. Ждать пришлось недолго. В 11 часов дежурный объявил: «Имеющие оздоровительные абонементы на вторник могут подняться в раздевалки: мужчины — по правой лестнице, женщины — по левой!» У входа на лестницы уже стояли тренеры и проверяли абонементы. В числе других прошел в раздевалку и я.

Раздевшись в раздевалке, мы все, человек 30 мужчин разного возраста, пошли в душевые, выход из которых был непосредственно к воде. У воды к нам присоединились человек 25 женщин. Бассейн имел 10 плавательных дорожек и вышку для прыжков в воду. Заметив время по большим стенным часам, я прыгнул в воду и поплыл брассом. Было 11 часов 20 минут. Для тренировки оставалось 40 минут. Уклоняясь от столкновения с другими пловцами, я поплыл с равномерной, однако максимально возможной скоростью, делая повороты так, чтобы не нарушать ритма движения. Очевидно заметив мою целеустремленность, некоторые пловцы перешли на другие дорожки, Ну и слава Богу! На моей дорожке осталось еще 4 пловца, избегать столкновения с которыми стало легче. Большая минутная стрелка на стенных часах неуклонно двигалась по окружности и так же неуклонно увеличивалось проплытое мной расстояние. Когда минутная стрелка показывала 55 минут, я уже проплыл 29 дорожек, т. е. 1 километр 450 метров. «Опять я не достиг своей предтюремной скорости!» — с горечью подумал я.

Увидев, что дежурный тренер смотрел на меня, я спросил его:

— Товарищ тренер, посмотрите, пожалуйста, на мой брасс: может быть вы увидите какие-нибудь недостатки? Я недоволен своей скоростью.

И я проплыл перед ним.

— Нет замечаний, — ответил тренер. — Для непрофессионала вы плаваете прекрасно!

Шесть месяцев назад, когда я пришел в этот бассейн в первый раз, он бы так не сказал! В тот день я плюхнулся в воду, как бревно. На дно, конечно, я не пошел, но и вперед стал продвигаться так, как будто делал непомерно тяжелый труд. В моих гребках не было ни ловкости, ни изящества, ни согласованности. Движения рук и ног не вытекали одно из другого и не увеличивали скорости. На каждый отдельный гребок требовалось умственное приказание. Я делал их через силу и с нетерпением ждал, когда все это кончится.

Напрягая все силы, я проплыл 6 раз по дорожке и совершенно выдохся. Я ухватился за трап руками и почувствовал, что меня всего трясло. Было очевидно, что дольше плавать я не мог. Ничего не видя и ни на что не обращая внимания от разочарования, я оделся и поехал домой. Два дня до следующего раза, когда по расписанию я мог снова идти в бассейн, я думал только о своей спортивной импотенции. «Моя способность плавать, — думал я, — это мой билет на Запад. Если я совершенно потерял эту способность и не смогу ее восстановить, то никакого иного способа уехать из СССР для меня не остается. Я должен во что бы то ни стало восстановить свою способность к длительным заплывам. Я должен снова плавать!»

На следующий раз я шел в бассейн с готовым решением: «или я проплыву 1500 метров, или пойду на дно бассейна!» И я проплыл. За отпущенные нам 45 минут я проплыл ровно 1500 метров. Дальше дело пошло лучше. Я стал ходить в бассейн 4 раза в неделю: два раза — в дни своей группы и еще два раза я проходил «зайцем» в дни, отведенные для второй группы. Когда я достаточно втянулся в тренировки, то стал обращать внимание на свою скорость. Но сколько я не старался, из предела 2,5 км/час я вылезти так и не смог. Пришлось с этим смириться. Лишь бы вернуть способность плавать на дальние дистанции!

Вместе с лыжными тренировками, которыми я занимался по выходным дням, у меня получалось, что спортом у меня были заняты 6 дней в неделю. Через месяц я заболел. Я потерял сон и у меня начались сердцебиения, спазмы и головокружения. Вновь появилась отрыжка желчью. Я пошел в поликлинику. Врач осмотрел меня и стал выписывать бюллетень о нетрудоспособности.

— Не выписывайте бюллетень, пожалуйста, — остановил я его. — Без работы мне есть будет нечего!

— Но у вас прединфарктное состояние! Вам надо лежать! — возразил врач.

— Если я буду лежать, то умру с голода, — сказал я, поблагодарил его и ушел.

Однако, теперь я знал, что со мной. Пришлось пропустить несколько тренировок в бассейне и временно не ходить на лыжах. Я не стал глотать никаких лекарств. Я только молился Богу и соблюдал диету. Бог помог мне и на этот раз. Постепенно состояние мое улучшилось и я опять возобновил тренировки. Для того, чтобы не перетренироваться, я сократил время плавания на 5 минут.

Эти 5 минут я стал посвящать прыжкам в воду с вышки. Умение прыгать с высоты могло мне пригодиться.

— Можно мне прыгнуть с вышки? — спросил я тренера после его похвалы.

— Вообще-то мы не разрешаем вашей группе прыгать, но так и быть — после того, как я сейчас подам команду выходить из воды — ныряйте, но только один раз!

Я залез на 10-ти метровую вышку и как только люди под вышкой вышли из воды, нырнул «солдатиком».