Н. А. ЩЁЛОКОВ В ВОСПОМИНАНИЯХ

Н. А. ЩЁЛОКОВ В ВОСПОМИНАНИЯХ

Игорь Карпец (из книги «Сыск. Записки начальника уголовного розыска». М., 1994)

Хотелось бы мне или нет, но я вынужден буду обращаться к фигуре этого министра. В меньшей степени, конечно, как к политической фигуре… но в значительной, нет, пожалуй, в решающей степени как к руководителю МВД, поскольку в этом плане он, конечно, фигура неординарная. Пришел я в министерство желанным, а под конец все было сложнее. Министр гордился: во главе уголовного розыска страны стоит профессор, доктор, ученый, уже успевший зарекомендовать себя в этом качестве не только внутри страны, но и в мире, да еще практик! При каждом удобном случае он предоставлял мне трибуну, организовывал встречи с прессой и т. д. Я обязан, следуя истине, сказать, что он в первый период своего «правления» очень много сделал для улучшения материального положения сотрудников и поднятия престижа МВД. То, чего не могли сделать его предшественники, — сделал он. Могут сказать: что ж тут особенного, он же «выходил прямо на Брежнева». На это можно ответить: «выходили» на Брежнева многие, однако преимущественно для себя, Щёлоков же, не забывая себя, много сделал для министерства. И от этого никуда не денешься. В тот момент, о котором я сейчас говорю, именно эта сторона его деятельности не осталась не замеченной и людьми посторонними, и сотрудниками — последние ценили его за это. Он и по характеру был человек достаточно привлекательный. Доступный, в меру (для тех времен) открытый, идущий навстречу тем, кто не стоял на месте, мог что-то интересное и полезное предложить (это последнее нередко было и его слабостью: он как непрофессионал «клевал» на сомнительные идеи, выдвигавшиеся не столько специалистами, сколько карьеристами, познавшими эту его сильную слабость). Он не прочь был показать широту своей натуры и то, что круг его интересов выходит далеко за рамки деятельности министра. Поэтому вокруг него всегда были деятели искусства, культуры, актеры и актрисы, музыканты и композиторы, ученые и, конечно, писатели и кинематографисты. Достаточно сказать, например, забегая вперед, что когда Мстислав Ростропович переживал перед своей эмиграцией не лучшие времена, Щёлоков его поддерживал (морально, во всяком случае), а автомобиль М. Ростроповича, кажется, это был «мерседес», стоял на стоянке около входа в министерство на ул. Огарева, 6. (Не в таких ли его поступках истоки, мягко говоря, недружественных отношений с Ю. В. Андроповым? Впрочем, конечно, не только, ибо это было соперничество за влияние на «первое лицо», а также то, что Ю. В. Андропов имел сведения о пристрастии министра к «прихватизации», выражаясь современным языком.)

Руководя министерством, министр стремился, как он говорил, опереться на науку и высказывал весьма гуманистические идеи, говоря, например, о недопустимости применения строгих наказаний за малозначительные деяния. Он же, идя вслед за криминологами, утверждал, что преступность — социальное явление, что рост или снижение ее зависит от экономических, социальных и пр. отношений, что нельзя с милиции и других правоохранительных органов напрямую «спрашивать» за рост преступности или требовать ее снижения. Доклады его в этом плане были почти безупречны. На практике же он был далеко не всегда последователен. С точки зрения организации работы при нем было принято немало полезных решений. В первый период его «царствования» преимущественно. Поэтому те, кто ввел в период после его трагической смерти термин «щёлоковщина» (а среди них были и есть те же журналисты и писатели, которые ранее курили министру фимиам), вряд ли могут сказать, а что же такое «шёлоковщина»? Таковы были мои первые впечатления. Я и сейчас остаюсь верен им. Позднее я узнал и об изменчивом его характере, и о податливости чужим, часто недобрым влияниям, и о бесхребетности в семье — источнике многих его личных бед, и о слепоте по отношению к своему близкому окружению, часто злоупотреблявшему его доверием и даже творившему за его спиной черные дела, втягивая в них и его самого, вместо того, чтобы остановить его наклонности к «накоплению прекрасного», и о том, что сам он метался, терпя около себя чванливого, ничего толком не знающего протекциониста, «любимца женщин» Чурбанова…

Но при всём том одно его качество оставалось неизменным. Как бы его отношения с тем или иным человеком ни портились, он не позволял себе расправиться с ним, он всегда находил какую-то возможность, грубо говоря, не добивать человека до конца, прощая подчас немалые прегрешения.

Юрий Чурбанов (из книги «Мой тесть Леонид Брежнев». М., 2007)

Каким же министром был Николай Анисимович Щёлоков? Что это за человек? Каковы его положительные и отрицательные качества? Не так просто, наверное, будет разобраться, но я сразу скажу: и все-таки это был министр.

Я понимаю, конечно, что иду сейчас вразрез, о Щёлокове так много негативных статей, и у меня наверняка появятся серьезные оппоненты, но ведь заключенному, прямо скажем, терять нечего. Характерная деталь: лишив Щёлокова всех орденов и медалей, Президиум Верховного Совета СССР все-таки оставил ему его боевые награды. А если взять Щёлокова до войны, во время войны и — на посту министра, то это совсем разный Щёлоков.

Сразу скажу, что никогда не был близок с министром, как сейчас преподносит печать, но пусть это будет только деталью в нашем разговоре. Щёлоков — человек самостоятельного мышления, очень энергичный, с хорошей политической смекалкой, которую, правда, сейчас возводят в степень политического авантюризма (где-то, наверное, это так), но все-таки определенная взвешенность и продуманность принимаемых решений у Щёлокова была всегда. Он колоссально много работал, особенно в первые годы, когда он действительно глубоко изучал корни преступности в стране. При нем органы внутренних дел стали более уважаемы в народе. Для милиции было много сделано и в материальном отношении; в 1981 году Совет Министров решил вопрос о повышении денежного содержания сотрудникам органов. Если раньше за офицерское звание лейтенант получал 30 рублей, то теперь — уже 100. Придало ли это новый импульс нашей работе? Бесспорно. Повлияло ли это на стабилизацию кадров, приток новых сил? Конечно. Я не знаю, поэтому не говорю сейчас об образе жизни Щёлокова вне стен министерства, но меня и других членов коллегии всегда подкупали энергичность, моторность министра, его умение «пробить» интересные вопросы. Кстати, именно Щёлоков не раз протестовал, ссылаясь на зарубежный опыт, против больших сроков наказания для женщин и для подростков. Он предлагал вывести из Прокуратуры весь следственный аппарат и подчинить его МВД или иметь самостоятельное следствие — и в этом он видел большую пользу. А то у нас получается, что Прокуратура и ведет следствие, и надзирает за ним. А это в корне неправильно. Тут сплошь и рядом происходят ошибки, как сейчас. Щёлоков бережно относился к кадрам, я не помню ни одного случая, чтобы чья-то судьба была сломана, чтобы лицо, входившее в номенклатуру министерства, было с позором из органов изгнано, чтобы вокруг этого оступившегося человека искусственно нагнеталась обстановка…

Другая заслуга Щёлокова, которую никак нельзя сбросить со счетов, — это установление тесных контактов с партийными, советскими и другими государственными органами. При нем значительно расширена сеть учебных заведений МВД СССР. У нас появились академия, Высшая школа милиции в Горьком, обновлялись кадры милиции, работа сотрудников аппарата становилась более конкретной, несколько снижалась преступность по отдельным ее видам. По инициативе Щёлокова были установлены прочные контакты с органами внутренних дел социалистических и развивающихся стран, увеличили прием на учебу иностранцев…

В аппарате Щёлокова любили. Он всегда очень хорошо выступал. Не только, как говорится, со знанием дела, но и с большой ответственностью за свои слова: если, скажем, он давал обещание решить вопрос по улучшению жилищных условий, санаторно-курортного и медицинского обслуживания, то он обязательно решал эти проблемы. Кроме того, Щёлоков всегда достаточно спокойно относился к критике в свой адрес. Точнее — с пониманием. Он (особенно в первые годы) много бывал в командировках по стране, знал обстановку на местах, регулярно приглашал в Москву руководителей органов внутренних дел республик, краев, областей, обязательно встречался с ними, долго и откровенно разговаривал. По инициативе Щёлокова мы каждый год проводили большие — они назывались «итоговыми», ибо подводили результаты нашей работы за год — совещания. Они шли по два-три дня. На эти совещания всегда приглашались представители отдела административных органов ЦК КПСС, Председатель Верховного Суда СССР, обязательно присутствовал кто-то из первых заместителей Председателя КГБ СССР, министры внутренних дел союзных республик, начальники УВД краев и областей, крупных городов — Москвы, Ленинграда, Киева и других. По поручению коллегии с докладом об основных итогах работы органов за год всегда выступал сам министр. Люди, находившиеся в зале, прекрасно понимали, что этот доклад носит исчерпывающий и объективный характер, — фальшивить и «затирать» какие-то факты было бы невозможно, хотя бы потому, что приглашенные товарищи и без того прекрасно знали обстановку в каждом регионе. Самая резкая критика Щёлокова звучала в докладе самого Щёлокова. Со своей стороны, выступавшие на совещании руководители милиции тоже давали оценку лично своей и нашей общей работе. Со стороны руководства МВД СССР и Прокуратуры СССР тщательному анализу подвергались оперативно-служебная деятельность органов в тех регионах, где была наиболее тяжкая обстановка с преступностью. Всегда шел очень деловой и конструктивный разговор — и Щёлокову это нравилось. У нас не существовало никакой «маниловщины», нас почти никогда не удовлетворяли результаты собственной работы. Сама обстановка на этих совещаниях была достаточно спокойной и рабочей. Генералы, приехавшие с мест, свободно критиковали Щёлокова и членов коллегии, заместителей министра, ставили перед нами вопросы, прямо говорили, что требуется для укрепления органов в различных регионах страны. Всё это происходило на здоровой основе, глаза в глаза, без каких-то интриг и кулуарных смакований.

Однако в последнее время у Щёлокова появились элементы самолюбования. И это видели все. Он часто говорил: вот я был у Леонида Ильича, вот Леонид Ильич просил передать привет коммунистам министерства и т. д. А Леонид Ильич, кстати говоря, всегда держал его на расстоянии; по крайней мере, сколько бы я ни находился на его даче в вечернее время или на каких-то торжествах — Щёлоков там не появлялся. Часто ли он бывал у Брежнева? По моим данным, нет, не часто, мы ведь всегда знали, кто и куда уезжает. Поддерживал ли его Леонид Ильич? Наверное, да, все-таки — важное министерство. Но в то же время, когда Щёлокова слушали на Политбюро или Секретариате ЦК, то Щёлоков был не Николай Анисимович, близкий друг Леонида Ильича, как это сейчас подают, а Щёлоков был товарищ Щёлоков — министр, который нес всю полноту ответственности. Тот же штришок о защите Щёлоковым докторской диссертации, который я уже приводил, говорит о том, что он был под контролем, поблажек ему не было. Леонид Ильич проявлял твердый характер. Зачем Щёлокову нужна была докторская диссертация, до сих пор не могу понять. Какие-то публикации он потом подписывал: министр, доктор экономических наук. Только для этого, я думаю.

У Щёлокова никогда не было своего личного самолета, как сейчас пишут газеты, если он куда-то летел, то самолет (Ту-134) арендовался в Министерстве гражданской авиации. Наше министерство оплачивало этот рейс, но для МВД на приколе он никогда не стоял. Что же касается меня, то я просто летал обычными рейсами — а с людьми, между прочим, всегда веселее лететь. В кассе Аэрофлота приобретались билеты, и эти билеты потом подкалывались в финансовые отчеты. Там же были и квитанции за проживание в гостинице.

У Щёлокова всегда были хорошие отношения с интеллигенцией. Будучи человеком исключительно культурным и начитанным, он дружил с Хачатуряном, с Ростроповичем и Вишневской, общался с Шостаковичем, и Шостакович (по своей инициативе) написал для милиции несколько новых произведений, из них «Марш советской милиции». Щёлоков хорошо знал не только музыку, но и архитектуру, живопись.

Как-то раз мне довелось быть свидетелем его разговора с художниками. Он был хорошо с ними знаком, и они к нему тоже тянулись.

Мне кажется, так и должно быть. Разве в этом есть что-то противоестественное? Мы просто привыкли к тому, что полицмейстер должен быть грубым человеком, вот и всё! А это не так. Щёлоков действительно был принят в ряды интеллигенции.

Светлану Владимировну, жену Щёлокова, я почти не знал, мы встречались с ней только на концертах в честь Дня советской милиции. У них в гостях был редко, из других заместителей министра на даче Щёлокова бывали только один-два человека, причем когда Щёлоков получил звание Героя Социалистического Труда, то что-то не слышал, чтобы он устраивал какой-то большой банкет. Просто к нему на госдачу были приглашены только некоторые из его заместителей, еще два-три человека, ему известных, вот и весь круг его гостей. О других еще каких-то торжествах мне ничего не известно… Еще меньше я знал сына Щёлокова — Игоря. Неглупый парень, закончил институт международных отношений, работал в комсомоле, но иногда злоупотреблял положением отца. Отсюда все его недозволенные «фокусы» и выкрутасы. Дочь Щёлокова я видел только раз, она производила впечатление обычной девушки.

Я никогда не боялся Щёлокова. А что его бояться? Мы с ним были одной номенклатуры, он утверждался ЦК КПСС и я — тоже, он был избран в состав ЦК, и я был избран, только ЦК КПСС и мог нас рассудить. Но то, что, разговаривая с ним, я всегда называл вещи своими именами и не скрывал от него положение дел в стране, он воспринимал, конечно, без особой радости. Каждое свое предложение я всегда оформлял в виде докладной записки лично министру, либо — в адрес коллегии; похоронить эти документы было трудно. И если я видел, что Щёлоков упрямится из-за чего-то личного, я мог в любое время подъехать в отдел административных органов ЦК и доложить свою точку зрения. Вот с этим Щёлоков уже был вынужден считаться. У него не было попыток спихнуть меня, он заранее знал, что эти попытки ни к чему бы хорошему не привели, но какой-то элемент зависти, может, и что-то другое у него все-таки на мой счет было.

Конечно, он ревновал меня и к Леониду Ильичу. И главная причина тому — возрастная разница. А мои недоброжелатели в аппарате министерства этим умело пользовались, потихоньку разжигали его ревность. Ссорили нас мелко, гадко, исподтишка; я догадывался об этом только тогда, когда Щёлоков вдруг задавал мне вопросы о каких-то моих действиях, казавшихся ему неверными, о каких-то моих решениях, с которыми он не соглашался. Мы так устроены, что интриги у нас есть в любом аппарате, независимо от его назначения и структуры… Что же касается ревности Щёлокова, то ее еще больше усугубляли мои работоспособность, мобильность, частые поездки в командировки, желание всё увидеть своими глазами, личные контакты с руководителями на местах. Кроме того, по долгу службы я имел достаточно хорошие отношения с руководителями служб национальной безопасности социалистических стран. С их стороны шли в общем-то неплохие отзывы о наших отношениях, и это еще больше задевало больное самолюбие министра. Никто за мной не шпионил, конечно, но если сказать… приглядывали ли, — то да. Приглядывали. Это было.

Конечно, Щёлокову полагалось бы взять да и объясниться со мной. Тем более он знал, что я всегда был сторонником открытого и честного диалога. Знал, но не делал этого, молчал. А когда за твоей спиной идет вся эта возня, «терки», как говорят у нас в колонии, что в переводе на русский язык означает — болтовня, то и у меня появилось к нему какое-то недоверие. Все-таки он министр. У него большой опыт работы. Я не отрицаю, что у меня могли быть ошибки, не возвожу себя в какой-то «идеал» — так тем более, казалось, надо бы нам с ним искать и находить общий язык, но это стремление, увы, было односторонним.

Генарий Попов (из статьи «Каким министром был Щёлоков?». Журнал «Милиция», декабрь 2000 г.)

…Н. А. Щелоков принял сложное, запущенное «хозяйство». Мизерные зарплаты (история повторяется), нехватка кадров, пренебрежение общества к человеку в милицейском мундире. В республиках и областях после обычных церемоний, встреч и прилюдных рапортов Николай Анисимович в своих выступлениях любил повторять слова «одного военачальника», который после обхода строя заметил: «Не знаю, как на врага, а на меня это войско наводит ужас».

Надо было что-то решительно менять.

…Трудно переоценить то, что удалось сделать Н. А. Щёлокову. При нем была открыта Академия и еще семнадцать высших учебных заведений в системе органов внутренних дел, поскольку министр и его единомышленники считали, что сотрудники милиции должны быть высокообразованными и современными. Преобразилась и сама структура министерства с учетом состояния преступности и появления новых функций. Для аналитической работы, прогнозирования, принятия управленческих решений в МВД СССР, а также на местах — в МВД, УВД и в подразделениях на транспорте были образованы штабные аппараты. Появились служба профилактики преступлений, опорные пункты охраны общественного порядка, где должны были работать участковые инспекторы. Руководители МВД исходили из того, что нужно ужесточать борьбу с опасными преступлениями и предупреждать правонарушения там, где дело не зашло далеко. В этом смысле Н. А. Щёлоков был гуманистом. Он, например, не считал тюрьму средством исправления для подростков и не раз отмечал это в своих выступлениях. Стараниями МВД был введен институт отсрочки исполнения наказания для несовершеннолетних. При Н. А. Щёлокове стали приниматься разовые указы Президиума Верховного Совета СССР о направлении лиц, осужденных за малозначительные преступления, на строительство предприятий химической промышленности — «на химию». Позже это стало постоянной нормой. Проводилась линия на гуманизацию по отношению к женщинам-осужденным.

Любопытно, что идея создания пистолета ПСМ — меньшего калибра, чем известный табельный пистолет Макарова, родилась из гуманного желания уменьшить вред при применении оружия работниками милиции.

Особая страница — отношение министра Щёлокова и его окружения к культуре, искусству, творческой интеллигенции. В министерстве действовала установка: «Милиционер должен быть культурным, это — условие наиболее эффективного выполнения им своих функций». МВД СССР выпустило знаменитый приказ «О культурном и вежливом обращении с гражданами», в подготовке которого, кроме специалистов министерства и ученых, участвовали писатели, артисты, другие деятели культуры и искусства.

Автор этих строк, работая в свое время в Контрольно-инспекторском отделе — Оргинспекторском управлении — Штабе МВД, был ответственным секретарем Совета по творческим связям Союза писателей СССР с МВД СССР. Его председателем был Аркадий Адамов, а членами — Оскар Курганов, Александр Насибов, Виль Липатов, Юлиан Семенов. В МВД действовал также институт консультантов, в число которых входили и писатели старшего поколения — Вадим Кожевников, Юрий Бондарев и молодые «детективщики» — браться Вайнеры, Эдуард Хруцкий, Николай Леонов, Леонид Словин, Валерий Поволяев. Много кинофильмов, прозаических произведений о милиции появилось тогда на свет, делая привлекательным образ милиционера в глазах населения.

Круг творческой интеллигенции, связанной с МВД, всё расширялся. Ее представители видели желание Щёлокова и его окружения изменить милицию, сделать ее верным и умелым защитником интересов всего общества и охотно брались помогать. К удивлению и зависти других правоохранительных органов, в МВД СССР появились студия художников, ансамбль песни и пляски внутренних войск, а в Академии — университет культуры во главе со знаменитым Арамом Хачатуряном. На глазах менялось отношение населения к милиции, рос ее престиж. И лучшим доказательством этого было то, что на службу в милицию (правда, не на рядовые должности) стали приходить отпрыски чиновников ЦК КПСС.

Как-то после выступления Сергея Михайловича Крылова в Доме литераторов мой товарищ, ученый-педагог Юрий Азаров, впоследствии писатель, сказал не без зависти:

— Знаешь, твое полицейское ведомство гораздо прогрессивнее, чем наша Академия педагогических наук.

Основания для таких слов были несомненные. Вспоминается паспортная реформа 1974 года. МВД подготовило тогда образцы паспортов без графы «национальность». Предполагалось и другое смелое новшество — отказаться от ограничений в прописке. Препоны в этом деле причиняли массу неудобств людям, порождали эксцессы. Нарушения паспортного режима образовывали состав преступления и были предусмотрены специальной статьей Уголовного кодекса. Особенно страдали те, кто после отбытия наказания не мог вернуться в семьи — в Москве, столицах союзных республик и в целом ряде других городов действовали железные правила на этот счет. Задержанный три раза за нарушение паспортного режима человек привлекался к уголовной ответственности и снова попадал в колонию. Таких были многие сотни, если не тысячи.

С предложением Министерства внутренних дел в ЦК КПСС не согласились, решение этих вопросов отодвинулось на десятилетия.

Отношения с высшей партийной инстанцией у Н. А. Щёлокова были сложные, случалась и конфронтация. Да, он мог пойти прямиком к Генеральному секретарю и доложить документ, решить какой-то вопрос. Но по каждой проблеме не находишься. К тому же после каждого такого визита увеличивалась неприязнь «обойденных» чиновников к нарушителю партийной субординации. Поэтому чаще приходилось смирять гордость и подчиняться «партийной дисциплине».

Вспоминается, как однажды мне довелось везти на согласование в ЦК КПСС текст выступления Н. А. Щёлокова по случаю празднования очередного Дня милиции. Заведующий сектором в отделе адморганов А. И. Иванов читал и хмыкал. Потом с неодобрением посмотрел на меня:

— Это что же, утверждаете, что Россия — страна повального пьянства?!

— Да нет, — по молодости бесстрашно возразил я, — тут другое написано…

Вызвавшая гнев фраза была такой: «Исследования показывают, что две трети преступлений совершается в состоянии опьянения, следовательно, успех борьбы с преступностью в большой мере зависит от нашей борьбы с пьянством и алкоголизмом».

Не дослушав мои возражения, Иванов набрал по «кремлевке» номер, как я понял, заместителя министра Никитина:

— Константин Иванович, тут я одну вашу фразу подчеркнул. Выходит, по-вашему, что Россия — страна алкоголиков. Надо убрать. Если министр не согласится — будем докладывать Николаю Ивановичу. (Имелся в виду заведующий отделом административных органов ЦК КПСС Н. И. Савинкин.)

Вернувшись, я понес текст министру и начал докладывать ситуацию.

— Я уже знаю, — остановил меня Н. А. Щёлоков и повернулся к стоявшему рядом начальнику Штаба МВД А. Г. Лекарю. — Антон Григорьевич, все верно?

Лекарь ответил утвердительно.

— Ну что же, — произнес Николай Анисимович после паузы, как мне показалось, с легким вздохом, — придется убрать.

И еще одна мимолетная встреча в связи с подготовкой выступления во время очередной кампании по борьбе с пьянством и хулиганством. В соответствии с постановлением партии и правительства было ограничено время продажи спиртного, а также предусматривалось выпускать алкогольные напитки в крупной фасовке. В порядке эксперимента патрульно-постовая служба в некоторых областях вооружалась резиновыми палками.

— Что изменилось после введения мер? — спрашивал министр, бегло просматривая подготовленные вместе с текстом графики. — Сколько подобрано пьяных за неделю?.. Сколько помещено в вытрезвители?.. Сколько случаев хулиганства?.. Сколько людей привлечено за сопротивление работникам милиции?

Я коротко отвечал, что все остается примерно на прежнем уровне.

— Ну вот, — раздраженно заметил министр, — я им говорил, что ничего этого не надо.

Действительно, в предложениях МВД по борьбе с пьянством было всё наоборот: предлагалось увеличить количество рюмочных, продавать спиртное в обычных магазинах в мелкой фасовке.

Резиновая палка тоже была фактически навязана МВД. Министр дал на места указания действовать с величайшей осторожностью. За милиционерами, снабженными «изделием РП-60», ходили работники в штатском, смотрели, как реагируют люди. «Правда» напечатала заметку из Орла, в которой говорилось о том, как хулиган мешал смотреть фильм, и в кинотеатр пришлось вызвать наряд милиции. Хулиган не подчинился, и тогда его огрели по спине «дубинкой» как раз в тот момент, когда в зале зажгли свет. Зрители встретили аплодисментами действия милиции! В конце концов, с учетом «требований трудящихся», резиновую палку ввели повсеместно. Этому не помешало мнение министра, подкрепленное результатами экспресс-исследования Штаба МВД. Такое исследование провел инспектор по особым поручениям Геннадий Анисимович Туманов, будущий известный ученый-юрист. Он доказывал, что палка не повлияла на показатели борьбы с мелким хулиганством, пьянством и, стало быть, оказалась бесполезной, а значит, по большому счету, вредной. А Н. А. Щёлоков долго еще, выступая в доверенных аудиториях, говорил, что резиновая палка легализовала в милиции битье…

Спустя 16 лет после назначения на пост министра внутренних дел СССР, сразу же после смерти Брежнева в 1982 году, Н. А. Щёлоков был смещен со своего поста и направлен в так называемую «райскую группу» — генеральным инспектором Министерства обороны. Это никого не удивило. Новый Генеральный секретарь ЦК КПСС Ю. В. Андропов был одним из тех, кто недолюбливал Н. А. Щёлокова, и поспешил от него избавиться.

Удивительное началось потом, почти через два года. Началась шумная кампания. Будто соревнуясь, средства массовой информации дружно клеймили позором когда-то всесильного министра. Вчерашние почитатели злорадствовали, выискивали слова пообиднее, отказывая Н. А. Щёлокову и в образованности, и в культурном развитии, и во всём, что только могли придумать.

…Трудно отделаться от мысли, что с Н. А. Щёлоковым сводили счеты, ставя каждое лыко в строку. Даже в хронологии напористых действий следствия и власти виден некий психологический расчет. 6 ноября 1984 года, в канун праздника, его лишили воинского звания «генерал армии». Указ об этом напечатали в газетах 10 ноября — подгадали к Дню милиции.

Дальнейшие удары следовали один за другим. С 12 по 14 ноября проводились обыски, 7 декабря отобрали партбилет, 12 декабря — лишили звания Героя Социалистического Труда и всех государственных наград, кроме тех, которые были получены во время войны.

Павел Перевозник (из книги «О прошлом — для будущего». М., 2007)

Помню, однажды, когда я докладывал Щёлокову по вопросам своей службы, раздался звонок, и я понял, что звонит Андропов. Я поднялся, чтобы выйти из кабинета, но Щёлоков указал жестом, чтобы я остался на месте. В разговоре Щёлоков настаивал на необходимости навести порядок в разрешении права на выезд деятелям культуры за границу. По существовавшим в то время правилам любой рядовой работник КГБ мог заблокировать выезд за границу известным мастерам культуры, а объявлять о принятом решении должны были сотрудники милиции. То есть мы берем вину на себя, а КГБ — в стороне. Щёлоков в разговоре с Андроповым сказал ему, что на днях тогда запретили выезд за границу Мстиславу Ростроповичу и его жене Галине Вишневской, и, насколько ему было известно, для этого нет никаких оснований. Кроме того, как сказал Щёлоков, такими действиями мы сами создаем почву для пополнения лиц, недовольных советскими порядками, а некоторых прямо толкаем в число диссидентов. Сами создаем диссидентов, а потом ведем с ними борьбу.

Андропов тут же ответил, что Ростроповичу отказано в выезде потому, что он защищает Солженицына, предоставив ему жилье, у него обширные связи с антисоветскими элементами, и вообще он, а особенно его жена, не заслуживают того, чтобы они представляли нашу культуру за границей. Андропов довольно прозрачно намекнул, что ему известны хорошие взаимоотношения Щёлокова с семьей Ростроповича и что Галина Вишневская выдает себя за сестру жены Щёлокова Светланы Владимировны. «Мы проверили и установили, что они сестрами не являются».

Щёлоков подтвердил, что действительно, кровными сестрами они не являются, но они поклялись, что их взаимоотношения будут строиться как родственные, как между сестрами, и ничего плохого в этом нет… Перейдя к Солженицыну, Щёлоков сказал, что мы сами создали из него мученика, человек не хотел уезжать из страны. И то, что он написал и опубликовал в стране книгу о лагерях, которая в основном соответствует действительности, и потому надо бы дать ему возможность продолжать заниматься своим творчеством в стране, а не за рубежом. В результате мы получили удар по престижу страны.

В конце разговора Андропов пообещал пересмотреть дело Ростроповича, и, как оказалось, через некоторое время ему было разрешено выехать в Англию.

В то время я не заметил ничего такого, что свидетельствовало бы о разладе взаимоотношений между Щёлоковым и Андроповым. К слову сказать, Щёлоков, узнав, что я собираюсь в командировку в Оренбург, поручил мне проверить, что сделано в УВД по выполнению его указания, связанного с одной из просьб Ростроповича. Кроме того, Ростропович продолжал пользоваться гаражом МВД и другими бытовыми привилегиями. Из этого я сделал вывод, что Щёлоков не изменил своей позиции и чувствует себя уверенно.

Как-то Щёлоков вызвал меня к себе и дал прочесть в его присутствии некую бумагу. Это был перевод с немецкой статьи, опубликованной в журнале «Шпигель».

В статье приводились факты из личной жизни Брежнева и его семьи. Подробности указывали на то, что источником информации был человек, вхожий в семью или близко связанный с членами семьи.

Мне было поручено выявить, кто распространяет эти сведения. Задача не простая, но через некоторое время работникам Главка удалось установить, что в районе Смоленской площади на одной из квартир собираются дети бывших известных военачальников, крупных руководителей страны, и частным гостем этой квартиры является дочь Брежнева Галина. Кроме советских граждан, туда приходят и иностранцы, в том числе и корреспонденты иностранных СМИ.

Дальше удалось вычислить и источник информации. Им оказалась советская гражданка, вышедшая замуж за гражданина ФРГ. При очередном приезде этой гражданки в Москву (а она часто приезжала по коммерческим делам мужа) удалось с ней переговорить, и она призналась в том, что ее элементарно подставили, она сожалеет об этом и сейчас на этой почве готовит развод с мужем. Как она рассказала, в кругу родственников мужа, а таковыми он представил присутствующих, был заведен разговор о московской жизни. Кое о чем знал и муж, который тоже посещал квартиру на Смоленской площади. Как потом оказалось, среди гостей был корреспондент журнала «Шпигель», который все разговоры записывал негласно на магнитную ленту, а после всё это выдал в печать, приукрасив многое своими вымыслами.

Всё это я доложил Щёлокову и выдвинул некоторые свои предположения по этому поводу. Щёлоков позвонил тут же Андропову с тем, чтобы вместе принять какие-то меры. Андропов согласился, и я понял из его разговора, что статью он читал и дал указание по своей линии. Щёлоков сказал, что надо бы предупредить Брежнева о появившейся статье, так как при очередном выезде за границу корреспонденты могут задать вопросы по фактам, изложенным в статье, а он окажется неподготовленным. На это Андропов ответил: «Николай Анисимович, давай не будем тревожить хозяина, этим мы испортим ему настроение».

Когда разговор закончился, Щёлоков сказал мне, что он докладывать Брежневу не будет, сославшись на Андропова, мол, он прав…

Я считал, что отношения между Щёлоковым и Андроповым нормальные. Но, как оказалось потом, я глубоко ошибался.

А случилось следующее. По инициативе Андропова было внесено предложение в Политбюро ЦК КПСС о разработке мер по укреплению дисциплины в стране. Политбюро создало комиссию, возглавить которую было поручено Андропову. Комиссия долго работала, собирала предложения со всех ведомств, а когда материалы уже были подготовлены, Андропов уже был избран секретарем ЦК КПСС, и не без его помощи рассмотрение этих материалов было включено в повестку дня заседания Политбюро.

Вечером накануне заседания Политбюро Щёлоков был в кабинете у Брежнева и увидел эти материалы. Он высказал свое мнение, почему не следовало бы их принимать: положительное решение приведет только к ужесточению карательных мер по отношению к руководителям предприятий, которых можно будет привлекать к ответственности, в том числе и уголовной, за всякого рода нарушения государственной, финансовой, плановой дисциплины. Брежнев материалы не читал, но сообразил и даже высказал вслух: «С кем тогда я буду выполнять план пятилетки?»

Утром на заседании Политбюро Брежнев заявил, что вопрос об укреплении дисциплины в стране следует снять с обсуждения, и проговорился, что вчера вечером у него был Щёлоков, который посоветовал ему не принимать решения по этому вопросу. Характерно, что ни Андропов, ни другие члены Политбюро не стали настаивать на рассмотрении этого вопроса, все согласились с мнением Брежнева.

Когда Щёлоков рассказал мне об этом, я высказал мнение, что ему это припомнят: состояние здоровья Брежнева ухудшается, а после него Генеральным секретарем станет Андропов, и тогда он всё равно вернется к этому вопросу. Щёлоков улыбнулся: еще неизвестно, кто раньше умрет, Андропов уже давно болеет, и сам из-за болезни не согласится взвалить на себя такую тяжелую ношу, это же приведет его к гибели.

…Чуть больше полугода пройдет после этих событий — внезапно умрет Брежнев, и Генеральным секретарем ЦК КПСС становится Андропов. И первое, что он делает, — поднимает материалы об укреплении государственной дисциплины, проводит давно намеченное им решение через Политбюро и организует работу по его исполнению.

Кирилл Столяров (из книги «Голгофа». М., 1991)

…Для выявления мотивов поведения Щёлокова чего-то явно недостает. Я долго искал отсутствующие звенья этой цепи и нашел их там, где, признаться, не ожидал — в бесхитростном рассказе человека, которого назову по имени и отчеству Василием Федоровичем (речь идет о В. Ф. Воробьеве. — С. К.). По профессии он строительный рабочий широкого профиля, а его, скажем так, конек — печи и камины. Беседовали мы не спеша, часто перескакивали с одной темы на другую, а порой настолько отвлекались, что я вынужден прибегнуть к сокращенному пересказу.

Еще в стародавние времена случай свел Василия Федоровича с известнейшим музыкантом М. Ростроповичем. Началось с того, что Василий Федорович подрядился соорудить камин на даче Ростроповичей в поселке Жуковка, за камином последовал гараж с жилой пристройкой, куда хозяева дачи впоследствии поселили писателя Солженицына, а затем там же был построен просторный зал для домашних концертов. Так деловые контакты мало-помалу превратились в доброе знакомство, и Василия Федоровича стали приглашать в Жуковку на обеды и ужины. Ходил он туда с неизменным удовольствием — еще бы, не каждому выпадает радость посидеть за одним столом с такими знаменитыми людьми, как Дмитрий Дмитриевич Шостакович, Галина Павловна Вишневская, Николай Анисимович Щёлоков, академик Кириллин Владимир Андреевич, в ту пору зампред Совмина СССР, Андрей Дмитриевич Сахаров, не говоря уж про самого Мстислава Леопольдовича, хлебосольного, необыкновенной душевности человека. Александр Исаевич Солженицын редко садился за стол, хотя его любезнейшим образом приглашали разделить компанию, но, скажем прямо, Василий Федорович об этом ничуть не сожалел — ершистого нрава писатель не нравился ему, не внушал симпатий. И сколько ни твердил Ростропович, что он не прав и что Александр Исаевич — человек выдающихся способностей, Василий Федорович остался при прежнем мнении. «Поймите, упрямец, — в свою очередь доказывал ему Щёлоков, — Солженицын восемь лет просидел ни за что, к нему можно относиться по-разному, но нельзя отрицать, что он — великий русский писатель!» А Василий Федорович всё равно стоял на своем: «Не лежит к нему душа, и баста!»

Когда Вишневскую и, в особенности, Ростроповича принялись травить за поддержку Солженицына и вынудили уехать за бугор, перед отъездом они — доброго им здоровья! — позаботились о тех, кто им помогал. Домработница Галины Павловны перешла к Светлане Владимировне Щёлоковой, а Василий Федорович, по рекомендации Мстислава Леопольдовича, был зачислен в кадры МВД. Министр присвоил ему офицерское звание «майор» и сделал доверенным лицом в коммунально-дачной службе — отныне у Василия Федоровича были свои ключи от квартиры Щёлоковых и от служебной дачи № 1 МВД СССР в поселке Усово. Именно там в долгие осенне-зимние вечера он по-настоящему узнал Николая Анисимовича.

Рядом, на соседнем участке, находилась еще одна дача, где последовательно жили Мазуров, Кулаков, Шелест. Ничего плохого за ними Василий Федорович не замечал, люди как люди, однако постоянно бросалось в глаза, что они чурались обслуживающего персонала. Николай Анисимович держался совсем по-иному — стоило ему приехать на дачу после трудовой недели, как его тотчас обступали садовник, сестра-хозяйка и дворник. О чем бы они ни спрашивали министра, что бы у него ни просили, Николай Анисимович доходчиво растолковывал интересующие их события и помогал, чем только мог. Да и барства не проявлял — когда требовалось, к примеру, приготовить завтрак или ужин, это всегда брал на себя Николай Анисимович, в то время как Василий Федорович чувствовал себя как бы на правах гостя. В выходные дни с утра министр работал с документами, потом гулял по лесу на пару с Василием Федоровичем, а когда выпадал снег, катался с ним на лыжах…

В ту пору приключилась на даче гадостная история — там начали пропадать вещи. То недосчитаются радиоприемника, то ковровой дорожки, то — нескольких бутылок марочного коньяка: Николай Анисимович пил только по праздникам, да и то рюмку-другую, и держал его для гостей. Словом, Василий Федорович извелся — на него, понятно, никто не погрешит, но душа-то неспокойна: раз поблизости орудует вор, стало быть, надобно изловить его — и к ответу! Николай Анисимович отдал распоряжение, ребята из угрозыска обработали полы специальным составом, и вскорости попался с поличным архаровец из «девятки» — он, сукин сын, охранял соседнюю дачу. Василий Федорович без промедления доложил Щёлокову, а тот усмехнулся, снял трубку кремлевского телефона и позвонил Цвигуну, первому зампреду КГБ — они еще с Молдавии дружили. «Хлюста этого, Семен, — сказал Щёлоков, — гони в шею, а судить не стоит — может быть, еще одумается? Дадим ему шанс…»

Вот каким человеком был Николай Анисимович, земля ему пухом.

…Про государственные дела, само собой, министр с Василием Федоровичем накоротке не толковал, чего не было, того не было, но однажды на прогулке заговорил о преступлениях и наказаниях. Николай Анисимович знал, что наши исправительно-трудовые колонии ни к черту не годятся — народ там не перевоспитывают, а гнут и калечат на всю оставшуюся жизнь. Вот потому он, Щёлоков, и внес предложение изменить карательную практику таким образом, чтобы правонарушители, получившие по приговору суда сроки до пяти лет, исправлялись не за колючей проволокой, где отношение к ним хуже, чем к скотам, а на тех же рабочих местах, где трудились до совершения преступлений. Тогда, мол, пойдет на убыль рецидивная преступность, не будут распадаться семьи, да и государству не в пример выгодней — свободный труд не чета подневольному. С этим Василий Федорович тут же согласился — с какой стороны ни глянь, мысль правильная! Прошло месяца два-три, а может, побольше, и Василий Федорович как бы между прочим полюбопытствовал, как же дальше-то будет с наказаниями, по-старому или лучше? Николай Анисимович рукой махнул, а на другой день, тоже на прогулке, проронил с усмешкой: «Не поддержали меня наверху, не хотят ничего менять, им это ни к чему…»