В ДНИ КОНГРЕССА (I)
В ДНИ КОНГРЕССА (I)
В середине апреля, после месячной осады и кровавых уличных боев, Комонфорт взял восставшую Пуэблу. Вожди мятежа, в том числе полковник Мирамон, были арестованы.
Внушительность, с которой он разгромил консерваторов, вернула Комонфорту давно потерянное чувство уверенности и безопасности. Он возвращался в Мехико со спокойным сердцем и спокойно ждал встречи с конгрессом…
Учредительный конгресс, избранный всенародным голосованием, собрался в столице 14 февраля 1856 года, чтобы выработать конституцию страны. Он открылся во время мятежа, и те два месяца, что длилась кампания против мятежников, депутаты работали не очень плодотворно. Слишком многое зависело от исхода военных действий. Трудилась только конституционная комиссия, руководимая Понсиано Арриагой, другом Хуареса.
Пурос победа президента убедила в необходимости сделать решительный шаг. Для модерадос важен был сам факт восстания, поддержанного неуверенными, но многочисленными вспышками по всей стране. Они заколебались.
В тот день, когда стало известно о падении Пуэблы, неожиданно среди общего ликования выступил молчавший доселе депутат одного из северных штатов. То, что он сказал, с самого начала мятежа бродило в умах умеренных.
— Сеньоры, — сказал он, — события в Пуэбле показали нам, что положение в стране совсем не так благополучно, как нам бы того хотелось. Народ прислал нас сюда, чтобы мы позаботились о его спокойствии и благоденствии, и вправе ли мы всевозможными новшествами искушать нацию? Мы должны лишить наших противников главного аргумента и не дать им возможности обвинить нас в посягательствах на освященные обычаем и духом страны установления. Не будем рисковать, сеньоры, и создавать новую конституцию. У нас есть уже прекрасная конституция тысяча восемьсот двадцать четвертого года. Восстановим ее. Опыт показал, что нации, меняющие свои конституции, не успевают воспользоваться благами конституционной системы. Такая нация постепенно идет к анархии, а затем к полному распаду! Как было правильно и мудро сказано — нация создает конституцию однажды.
Зал слушал его в напряжении и тревоге. Если при голосовании это предложение будет принято, заседания конгресса станут вполне бессмысленными. Если возвращена будет конституция 1824 года — радикальные реформы станут невозможны.
Для пурос это означало полный крах. Для модерадос это был последний шанс остановить движение влево, не прибегая к политическому давлению, чреватому расколом конгресса.
Гомес Фариас, председательствующий на конгрессе, тяжело встал, чтобы объявить начало голосования…
В этот момент поднялся Окампо. В голове у него звучало одно: «Что скажет Хуарес? Что скажет Хуарес, если мы так бездарно проиграем?»
— Сеньоры депутаты, — сказал он, стараясь говорить как можно равнодушнее, — разумеется, нужно обсудить предложение нашего почтенного коллеги. Но, сеньоры, мы забыли, что у нас есть дело первостепенной срочности, не завершив которое мы просто не имеем права двигаться дальше.
Фариас, которому тяжело было стоять, опустился в кресло. Окампо посмотрел на Арриагу и увидел, что тот с трудом сдерживает торжествующую улыбку — он понял…
— Сеньоры! Первое, что мы обязаны сделать — таков наш долг перед народом и славной революцией Аютлы, — ратифицировать «закон Хуареса»!
Он резко повысил голос, почти кричал.
— Страна ждет этого от нас, сеньоры! Великий и бесстрашный шаг, который сделал сеньор Хуарес и которым он привлек к правительству сердца всех честных и свободолюбивых граждан, этот шаг, благодаря которому народ доверил нам решать судьбу Мексики, этот шаг, сеньоры, требует, чтобы мы прежде всего подтвердили его законность!
Фариас снова встал.
— Я полагаю, — сказал он глухим стариковским басом, — что сеньор Окампо прав. Кроме того, утвердив «закон Хуареса», мы закрепим победу нашего президента над мятежом, поднятым в защиту фуэрос, и выразим свое уважение гражданину Хуаресу, который сейчас борется за свободу в Оахаке. Голосуйте, сеньоры!
«Закон Хуареса» был утвержден почти единогласно. Против голосовал только один депутат. «Закон Хуареса» был символом победы либералов. Отменить его значило вернуться к положению до революции Аютлы. Конгресс это знал.
Пришла очередь первого предложения.
Встал Франсиско Сарко, непреклонный пуро, блестящий журналист и сильный оратор.
— Сеньоры, — сказал он с выражением веселого недоумения, — мы только что ратифицировали «закон Хуареса», отменяющий фуэрос. Как же мы теперь можем всерьез говорить о конституции тысяча восемьсот двадцать четвертого года, которая подтверждает привилегии священников и офицеров? В какое положение мы себя ставим, сеньоры?
Депутаты замерли. Замерла публика на галерее. Только тут все сообразили, что произошло. Только тут модерадос поняли, какой точный ход сделал Окампо.
И только после голосования стало ясно, как необходим был этот ход и как близки были к поражению радикалы.
В тот момент, когда должны были объявить результаты голосования, пурос вскочили. Не у бастионов Пуэблы, а здесь решалась судьба революции. Если бы конгресс большинством отклонил необходимость реформ, перед радикалами оказался бы тяжкий выбор — подчиниться решению законно избранного конгресса и похоронить свои надежды на социальную справедливость либо начинать новую гражданскую войну и добиваться своего с оружием в руках. Оба пути внушали ужас…
Конституция 1824 года не прошла одним голосом.