ОТКРЫТИЯ, ОТВОЕВАННЫЕ У ПУСТЫНИ И МАНДАРИНОВ

ОТКРЫТИЯ, ОТВОЕВАННЫЕ У ПУСТЫНИ И МАНДАРИНОВ

Началась борьба с новыми препятствиями, которые ставили Пржевальскому то пустыня, то богдоханские власти.

Выйдя из оазиса, караван вступил в Хамийскую пустыню, раскинувшуюся от Тянь-шаня на севере до Нань-шаня на юге. Путешественники двигались прямо на юг — к Наньшанским горам, через которые лежал путь в Цайдам и дальше — в Тибет.

День за днем перед глазами путников расстилалась во все стороны бескрайняя, покрытая гравием и галькой равнина, где нет ни растительности, ни животных, нет даже ящериц и насекомых. Единственными следами жизни в этой мертвой пустыне были кости мулов, лошадей и верблюдов, отмечавшие путь караванов, которые здесь прошли.

Днем над раскаленной пустыней воздух был мутен, словно его наполнял дым. Горячие вихри крутили соленую пыль и уносили ее вдаль. Солнце с восхода до заката жгло невыносимо. Почва накалялась до +62,5°. В полдень в тени термометр ни разу не показывал меньше +35°. Напрасно, ища прохлады, путешественники поливали водой внутри палатки и накрывали ее смоченными войлоками: влага быстро испарялась в сухом воздухе пустыни, а после того жара чувствовалась еще сильней. Укрыться от нее было негде ни днем, ни даже ночью, что редко случается в Центральной Азии, где по ночам жары не бывает.

Через Куфи, караванную станцию в пустыне, путешественники вышли на дорогу к оазису Сачжоу. На пятые сутки пути от Куфи далеко впереди показались Наньшанские горы. Видны были простым глазом два громадных снеговых хребта.

Во время своего первого центральноазиатского путешествия Пржевальский ознакомился с восточной окраиной Нань-шаня. Теперь он приближался к этой горной стране с запада.

Еще через два перехода караван вступил в оазис Сачжоу. Рядом с дикой бесплодной пустыней зеленели сады и поля. Всего лишь в четырех-пяти километрах от голых холмов сыпучего песку, в тени высоких ив и тополей прятались фанзы, хлопотали ласточки, ворковали голуби, свистели камышевки.

Город Сачжоу имел такой же вид, как и другие китайские города того времени: снаружи зубчатая глиняная стена, внутри тесно скучены фанзы, а между ними узкие улочки.

Сачжоу — последний город на пути к Наньшанским горам, этой гигантской северной ограде Тибетского нагорья. В Сачжоу Николай Михайлович надеялся достать проводника в Тибет. Но местные власти приняли Пржевальского недружелюбно. Они (без сомнения, по указанию из Пекина) не только отказались дать ему проводника, но всячески пытались отговорить его от дальнейшего путешествия — под тем предлогом, что из Сачжоу нет дороги в Тибет и путешественникам грозит верная гибель в горах и пустынях. При этом местные власти ссылались на пример венгерского путешественника графа Сечени, который за два месяца до Пржевальского пришел в Сачжоу, но здесь отказался от намерения идти в Тибет.

«К сожалению, — писал Николай Михайлович русскому поверенному в делах в Пекине А. И. Кояндеру, — в данном случае китайцы напали на человека не слишком сговорчивого. У меня таких одиннадцать молодцов, с которыми можно пройти весь свет».

Сачжоуские власти согласились дать Пржевальскому проводников только в соседние Наньшанские горы. Николай Михайлович решил отправиться в эти горы и посвятить месяц или полтора исследованию их, а за это время подыскать проводника, или снарядить разъезд, чтобы разведать путь в Цайдам и Тибет.

Пытаясь остановить Пржевальского, сачжоуские власти прибегли к обману.

Ранним утром 21 июня, получив в проводники одного офицера и четырех солдат, экспедиция выступила к Нань-шаню.

В трех километрах от городской стены кончался оазис. «Не далее пятидесяти шагов от последнего засеянного поля и орошающего его арыка, — рассказывает Пржевальский, — не было уже никакой растительности — пустыня являлась в полной наготе. Кайма деревьев и зелени, убегавшая вправо и влево от нас, рельефно намечала собою тот благодатный островок, который мы теперь покидали. Впереди же высокою стеною стояли сыпучие пески, а к востоку, на их продолжении, тянулась гряда бесплодных гор — передовой барьер Нань-шаня».

На другой день проводники, заведя путешественников в глубокое ущелье, заявили, что дальше не знают дороги. Несомненно они действовали по приказу сачжоуских властей, которые рассчитывали, что без проводников Пржевальский вернется обратно.

Но Пржевальский выбрался из ущелья и послал казачий разъезд отыскать путь, ведущий через Нань-шань и Цайдам в Тибет.

Казаки, посланные с двумя монголами, которых Пржевальский встретил в горах, вернулись на следующий день. Монголы показали им тропинку, которая вела на южную сторону Нань-шаня. Казаки сами видели кочевья цайдамских монголов у южного подножья гор.

Марал. Рис. Роборовского.

Разбив в горах Нань-шаня свой лагерь, Николай Михайлович отправил Абдула и двух казаков с семью верблюдами обратно в Сачжоу забрать оставшиеся там запасы дзамбы и риса, приготовленные для путешествия через Нань-шань и Цайдам.

Через неделю Абдул с казаками привез все в исправности. Сачжоуские власти, уже знавшие о том, что экспедиция проникла в Нань-шань, помирились с совершившимся фактом…

В Нань-шане, на горном лугу, на высоте 3500 метров, путешественники раскинули свои палатки. Постельные войлоки, насквозь пропитанные соленой пылью пустыни, тщательно выколотили и расстелили в палатках, а снаружи в строгом порядке положили вьючный багаж. На берегу речки казаки вырыли печь и даже пекли в ней булки.

Из своего лагеря путешественники совершали охотничьи и ботанические экскурсии. Роборовский, страстный ботаник, в поисках новых видов растений целыми днями лазил по скалам, взбирался на горные лужайки, но бедная флора Нань-шаня скупо вознаграждала его старания. Охота также была не особенно удачна, — в горах трудно передвигаться быстро, да и зверя здесь мало, в особенности крупного. В изобилии тут водятся одни только сурки. Повсюду на горных лугах, даже у самой стоянки, с утра до вечера можно было видеть этих зверьков, настороженно сидящих у своих нор, и слышать их тонкий свист. Да еще на ранней заре громко кричали горные куропатки-уллары.

Нань-шанские сурки оказались новой разновидностью, которую Пржевальский в честь своего помощника назвал «сурком Роборовского» (Arctomys Roborowskii).

За крупным зверем отправлялись до рассвета. Охоту все страстно любили, поэтому ходили охотиться и оставались сторожить стоянку по очереди. С вечера приготовляли ружья и патроны, и Пржевальский приблизительно указывал каждому куда идти. Дежурный казак разводил огонь, варил чай и будил охотников. Проглотив наспех чашку горячего чая, они тихонько оставляли бивуак.

Сначала шли вместе, но вскоре рассыпались по ущельям. Медленно, с частыми остановками, иногда ползком, взбирались на крутую гору. Именно здесь — жилище диких яков, куку-яманов, маралов. Отсюда они утром выходят пастись на скудных лужайках.

«С замирающим сердцем, — рассказывает Пржевальский, — начинается высматривание из-за каждой скалы, с каждого обрыва, с каждой новой горки. Вот-вот, думаешь, встретится желанная добыча, — но ее нет, как нет… Так проходит час, другой. Ноги начинают чувствовать усталость, разочарование в успехе понемногу закрадывается в душу.

Между тем, охотник поднялся чуть не до вечных снегов. Дивная панорама гор, освещенных взошедшим солнцем, расстилается под его ногами. Забыты на время и яки и куку-яманы. Весь поглощаешься созерцанием величественной картины. Легко, свободно сердцу на этой выси, на этих ступенях, ведущих к небу, лицом к лицу с грандиозной природой…»

В одну из таких охотничьих экскурсий казак Калмынин, хороший охотник, убил двух беломордых маралов. Это был новый вид; Пржевальский дал ему название: Cervus albirostris («марал беломордый»)[43]. Шкуру одного из маралов Пржевальский, вернувшись из путешествия, привез в Петербург, в музей Академии наук.

Исследование Наньшанской горной страны завершилось новой географической победой: в июле 1879 года Пржевальский открыл в Нань-шане два громадных снеговых хребта, неизвестных до него ни одному географу.

Вот как рассказывает сам Пржевальский об одновременном открытии обоих хребтов:

«Я отправился с Роборовским, препаратором Коломейцевым и одним из казаков посмотреть поближе на вечные снега и ледники. Поехали мы верхами, рано утром и, сделав верст десять к востоку от нашей стоянки, увидали вправо от себя снеговое поле. Лошади, под присмотром казака, были оставлены на абсолютной высоте 12800 футов (3900 метров над уровнем моря), и мы втроем отправились пешком вверх по небольшой речке, бежавшей от снегов.

Восхождение сопряжено было с большим трудом, так как помимо предварительного пути на протяжении почти четырех верст по каменистому ущелью, на самом леднике, в особенности в верхней его половине, пришлось подниматься зигзагами, беспрестанно проваливаясь в глубокий снег.

На самом леднике мы не видали ни птиц, ни зверей, даже не было никаких следов; заметили только несколько торопливо пролетавших бабочек и поймали обыкновенную комнатную муху, бог весть каким образом забравшуюся в такое неподходящее для нее место.

С вершины горы, на которую мы теперь взошли, открывался великолепный вид. Снеговой хребет, на гребне коего мы находились, громадною массою тянулся в направлении к востоку-юго-востоку верст на сто, быть может и более… У его подножия раскидывалась обширная равнина, замкнутая далеко на юго-востоке громадными также вечно-снеговыми горами, примыкавшими к первым почти под прямым углом.

Приближавшийся вечер заставил нас пробыть не более получаса на вершине посещенной горы. Тем не менее, время это навсегда запечатлелось в моей памяти… Открытие разом двух снеговых хребтов наполняло душу радостью, вполне понятною страстному путешественнику».

«Пользуясь правом первого исследователя, — пишет Пржевальский в другом месте книги, — я назвал, там же на месте, снеговой хребет, протянувшийся по главной оси Нань-шаня — хребтом Гумбольдта, а другой, ему перпендикулярный, — хребтом Риттера»[44] (в честь двух выдающихся географов XIX века). «Отдельные вершины хребта Гумбольдта поднимаются на абсолютную высоту до 19000 футов» (около 5800 метров).

Новый замечательный успех! Белое пятно на карте Центральной Азии длинной непрерывной полосой пересекли штрихи гор. После открытия в 1876 году Алтын-тага, а теперь — в 1879 году — хребтов Гумбольдта и Риттера — выяснилось, что «непрерывная, гигантская стена гор от верхней Хуанхэ до Памира», говоря словами Пржевальского, «огораживает собою с севера самое высокое поднятие Центральной Азии и разделяет ее на две, резко между собою различающиеся, части: Монгольскую пустыню на севере и Тибетское нагорье на юге».

Для того чтобы сделать эти замечательные открытия, недостаточно было отыскать путь через неведомые страны, пересечь знойные пустыни, взойти на вечно-снеговые горы. Нужно было еще преодолеть упорное сопротивление местных правителей феодальной Азии — вроде джетышаарского эмира или сачжоуских властей.