В СТОЛИЦУ НЕБЕСНОЙ ИМПЕРИИ
В СТОЛИЦУ НЕБЕСНОЙ ИМПЕРИИ
17 ноября Пржевальский, его спутник Пыльцов и их общий друг, лягавый сеттер Фауст, влезли в запряженную верблюдом китайскую телегу.
Это был низкий квадратный ящик на двух колесах, закрытый со всех сторон и похожий на гроб. Только в передней его части были проделаны по бокам небольшие лазейки для входа и выхода. В этом передвижном гробу можно было поместиться только лежа. Ящик был короток, и Николаю Михайловичу приходилось лежать, поджав ноги.
Семь верблюдов были навьючены дорожными вещами, принадлежностями для препарирования, геодезическими приборами. Восьмого впрягли в телегу. Верблюды были наняты до Пекина. Перед вечером караван двинулся в путь. От малейшего камешка или кочки, которые попадали под колесо, телегу сильно подбрасывало, и тряска в дороге была невообразимая.
Впрочем, верблюды двигались медленно, и Пржевальский с Пыльцовым большую часть пути шли пешком. Склоны окружающих гор поросли лесом, а долины даже в эту студеную осеннюю пору были покрыты густой травой, которою круглый год кормятся здесь стада.
Через неделю пути Николай Михайлович увидел на берегу реки Толы глиняные фанзы и войлочные юрты главного города Монголии — Урги[21], позолоченные купола ее кумирен и зубчатые стены высокого квадратного храма Майдари.
Переправившись через Толу, путешественники простились с последней рекою, с последним лесом и вступили в пустыню Гоби.
Гоби! Сколько лет Пржевальский мечтал увидеть эту пустыню воочию, и сколько лет она оставалась только белым пятном на карте, которое он поневоле заполнял лишь образами, созданными воображением!
И вот Гоби хрустела низкой мерзлой травой под колесами его телеги, под раздвоенными копытами его верблюда. Она раскинулась необозримой волнистой равниной. В пустынных степных просторах лишь изредка виднелось стадо на пастбище, и дым вставал над юртой монгола. Вот она, Гоби! Она катила навстречу, как волны, свои пологие холмы, и иногда на вершине их мелькал силуэт быстроногого дзерена[22].
Перед путешественником открывались, наконец, те страны, которые он шел исследовать. Но исследования еще были делом будущего: сейчас Пржевальский спешил в Пекин, чтобы запастись там паспортом и всем необходимым для продолжительной научной экспедиции…
Стояли тридцатиградусные морозы. Мерно шагали тяжело навьюченные верблюды. Заходило солнце, звезды загорались в чистом безоблачном небе, и караван останавливался на ночевку. Верблюды, освобожденные от вьюков, тотчас же укладывались вокруг палатки погонщиков.
В Гоби нет ни кустарников, ни деревьев. Чтобы развести огонь, погонщики собирали в степи помет животных. Воды также не было. Приходилось растапливать снег, но и снег попадался редко. Наконец разведен огонь и варится ужин. Проходит еще час, засыпают люди и животные, и кругом опять воцаряется тишина пустыни…
Встречая на своем пути становища кочевников-монголов, Пржевальский входил в их юрты, знакомился с их бытом и нравами.
Путешественника поражало их чрезвычайное гостеприимство. Всякий путник мог смело войти в любую юрту, и его тотчас же угощали чаем или молоком. Для хорошего же знакомого кочевник не пожалел бы даже заколоть барана.
Принимая гостя или встретившись дорогой со знакомым или незнакомым, монгол тотчас же приветствовал его, угощал табаком и прежде всего спрашивал: здоров ли твой скот?
В то время скотоводство составляло единственный источник существования монгольского народа. Естественно, что для монгола здоровье скота казалось наиболее важным вопросом. Поэтому, начиная разговор, монгол из вежливости первым делом осведомлялся у своего собеседника: здоровы и жирны ли твои бараны, верблюды и лошади? Лишь после того монгол считал уместным оправиться о здоровье самого собеседника.
Монголы, которых встречал на своем пути Пржевальский, постоянно расспрашивали его, кому он оставил свой скот, отправляясь в путешествие, crолько весит курдюк у его баранов, сколько у Пржевальского лошадей и верблюдов.
Монголы ни за что не хотели поверить, что у Пржевальского, который производил на них впечатление важного чиновника, а значит, человека зажиточного, нет коров, лошадей, баранов…
Мерно шагали верблюды. И вот впереди, на краю неба, показались неясные очертания гор. С каждым переходом все отчетливее виднелись вдали их остроконечные вершины. А кругом расстилалась все та же однообразная степь. До последнего шага по Гоби путешественник видел вокруг себя волнистую равнину. И вдруг равнина круто оборвалась.
С обрыва открылось удивительное зрелище. Гряды гор, окаймляющих Гоби, отвесные скалы, пропасти и ущелья лежали под ногами путешественников.
Равнина, по которой они шли до сих пор, была нагорьем — таким высоким, что горные вершины, поднимавшиеся на полторы тысячи метров, лежали ниже его.
По горам извивалась стена необыкновенной толщины: на гребне ее, между двумя рядами зубцов, свободно могли бы разъехаться две телеги. Это была знаменитая «Великая стена в десять тысяч ли»[23]. За нею, глубоко внизу, расстилались долины, в долинах серебрились реки.
Начался спуск с высокого Монгольского нагорья на более низкое Калганское. С каждым шагом спуска становилось все теплее. Внизу, в городе Калгане, несмотря на конец декабря, путешественников встретила весенняя погода.
Пустыню сменили людные села, хорошо возделанные поля, дороги, по которым тянулись вереницы ослов, нагруженных каменным углем, и телеги с солью, запряженные мулами.
Название «Калган» произошло от монгольского слова «калка» — ворота. Город запирает собой ущелье и проход в Великой стене, ведущие из Монголии в собственно Китай. Вскоре Калганское нагорье круто оборвалось, как и Монгольское. Глубоко внизу лежала Пекинская равнина. На эту равнину — густо заселенную, теплую, зеленевшую кипарисовыми рощами, спустились теперь путешественники.
2 января 1871 года они увидели зубчатые глиняные стены столицы Небесной империи. Отсюда должна была начаться экспедиция в неисследованные области Центральной Азии.