"Новый курс"

"Новый курс"

Находясь в изгнании, Троцкий вспоминал, что 1923–1924 годы оказались переломными в его судьбе. Еще при Ленине, писал позже Троцкий, в верхнем слое партии стали проявляться черты кастовости, складывались неписаные нормы, правила поведения в "своем кругу". Пока шла гражданская война, размышлял Троцкий, все жили "по камертону партии". Когда же напряжение смертельной борьбы спало "и кочевники революции перешли к оседлому образу жизни, в них пробудились, ожили и развернулись обывательские черты, симпатии и вкусы самодовольных чиновников". В правящем слое, отмечал Троцкий, входили в моду "хождение друг к другу в гости, прилежное посещение балета, коллективные выпивки, связанные с перемыванием косточек отсутствующих…"[28]. Троцкий не принимал участия в этой бытовой полумещанской жизни, что лишь ускоряло и без того быстрый процесс полного отторжения революционера от касты "вождей".

Большевистская система была на переломе. Страна стояла перед необходимостью крупных решений. Нэп экономический требовал и нэпа политического. Демократизация экономической жизни должна была повлечь за собой и демократизацию политики, изменение курса партии. Но установившаяся однопартийность уже диктовала свои законы идеологии, культуре, государству, системе в целом. Троцкий вместе с Лениным (или вслед за ним) понял, сколь велика опасность бюрократизации режима, но он никогда не связывал это с монопольным положением партии. В своей статье "Группировки и фракционные образования" он писал: "Мы являемся единственной партией в стране, и в эпоху диктатуры иначе быть не может"[29]. Тонкий, проницательный ум находился во власти самых ошибочных Марксовых догм об определяющей роли партии рабочего класса. Более того, он считал, что оппозиционные взгляды различных групп коммунистов опасны. Он был за единомыслие, но единомыслие, как он думал, как думали в СССР семь десятилетий, "правильное". В своем первом письме к членам ЦК в начале октября 1923 года Троцкий шел дальше и подчеркивал, что "извещение партийной организации о том, что ее рамками пользуются враждебные партии элементы (речь фактически шла о доносах. — Д.В.), является элементарной обязанностью каждого члена партии…"[30]. Эта "элементарность" станет вскоре нормой тоталитарной системы. Троцкий был убежден, что подлинное народовластие может развиваться в условиях монополии на власть одной политической силы. Так думали и другие большевистские лидеры, так думала партия и все мы, подчеркну еще раз, на протяжении долгих десятилетий..

Уже после того, как в октябре 1923 года Троцкого публично окрестили "фракционером", пытавшимся осуществить ревизию большевизма с меньшевистских позиций, он хотел изменить "тягостный внутрипартийный режим"[31]. Каким же образом? Теперь ясно: с помощью борьбы идейной и политической. Выступления на Политбюро, на различных конференциях и собраниях, опора на немногочисленных сторонников могли помочь ему, как полагал Троцкий, повлиять на радикальную коррекцию курса в период нэповских перемен. Но главные свои надежды он связывал с выступлениями в печати. 11 декабря 1923 года "Правда" опубликовала его "Письмо к партийным совещаниям", которое он озаглавил: "Новый курс". В конце декабря того же года он публикует статьи: "Группировки и фракционные образования", "Вопрос о партийных поколениях", "Общественный состав партии" и "Традиция и революционная политика". В самый канун Нового года, 29 декабря, "Правда" опубликовала еще две статьи Троцкого. Затем все эти материалы автор собрал в сборник "Новый курс"[32], который вышел из печати в дни работы XIII партконференции, проходившей 16–18 января 1924 года.

Публикации не были задуманы как выдвижение и обоснование некоего "особого", нового, отличного от ленинского, курса Троцкого, как нам внушали и мы этому верили долгие годы. Дело в том, что 5 декабря 1923 года Политбюро и Президиум ЦКК на своем совместном заседании приняли постановление "О партстроительстве" (в котором признавалось наличие бюрократизма), где низовым организациям предлагалось осуществить ряд мер по демократизации внутрипартийной жизни. Троцкий где-то в глубине души надеялся, что это его победа. Ведь именно после его письма членам ЦК и ЦКК РКП(б) наметились некоторые изменения в структуре партии. Многие партийцы искренне поверили, что возможен поворот к демократии, свободе выражения мнений, гласности в кадровых вопросах, устранению "секретарского" бюрократизма. Троцкий, как человек, увлеченный идеей, не раздумывая, решил помочь этому процессу своими публикациями, подтолкнуть его.

В несколько приемов он продиктовал упомянутые выше статьи. Правя отпечатанный текст, бросил Сермуксу характерную фразу:

— Еще не все потеряно. Партию можно вылечить. Может быть, мое литературное лекарство пойдет на пользу делу…

Какие же мотивы преобладали в "Новом курсе"? Что радикального предложил Троцкий? Появились ли у него новые идеи по сравнению с его октябрьским письмом в ЦК?

Троцкий, вдохновленный резолюцией "О партстроительстве", был убежден, что "новый курс" в том и состоит, что "центр тяжести, неправильно передвинутый при старом курсе в сторону аппарата, ныне должен быть передвинут в сторону активности, критической самостоятельности, самоуправления партии как организованного авангарда пролетариата… Партия должна подчинить себе свой аппарат, ни на минуту не переставая быть централизованной организацией"[33]. Как мы видим, Троцкий борется против чрезмерного усиления позиций аппарата в управлении партией, не подвергая сомнению незыблемость демократического централизма как главного принципа партийного строительства. Всевластие аппарата, образно замечает Троцкий, породило в партии ощущение "недомогания". "Убивая самодеятельность, бюрократизм препятствует повышению общего уровня партии", — пишет он.

К тому времени в партии уже сформировались методы управления с помощью команды, распоряжения, директивы. Троцкий, сам приложивший руку к формированию всепроникающего, властного, цепкого аппарата, борется теперь за то, чтобы не он, этот аппарат, контролировал партию, а наоборот. При чтении статей Троцкого из "Нового курса" создается впечатление, что он борется, но не знает, как ликвидировать диктатуру партии. Главную опасность он видит со стороны Сталина и его группы, но четко не представляет себе, как освободить партию от "методов секретарского отбора, особенно генеральным секретариатом"[34]. Троцкий пытается обратиться ко всей партии, но, увы, его не слышат и не понимают. Политическое сознание большинства партийцев на весьма низком уровне. Многие его просто не читали.

Если бы коммунисты читали и тем более поняли смысл "Нового курса" Троцкого, то, вероятно, пришли бы к выводу, что автор пытается ослабить значение и роль секретного седьмого пункта резолюции "О единстве партии", принятой X съездом. Троцкий, как соратник Ленина, не мог выступить открыто против этой резолюции. Он неоднократно подчеркивает, что фракции в партии представляют "величайшее зло", что их нельзя допускать. Но вместе с тем, смысл его рассуждений сводится к фактическому дезавуированию ленинской резолюции о единстве. "Одно лишь запрещение, — пишет Троцкий, — не заключало в себе не только абсолютной, но и вообще сколько-нибудь серьезной гарантии предохранения партии от новых идейных и организационных группировок. Основной гарантией является правильность руководства, своевременное внимание ко всем запросам развития, преломляющимся через партию, гибкость партийного аппарата, не парализующего, а организующего партийную инициативу, не пугающегося голосов критики и не застращивающего признаком фракционности…" Троцкий как бы подкрадывается к главному выводу, который он и делает в своем "Новом курсе". Но этот вывод звучит явно еретически: "Постановление X съезда, запрещающее фракционность, может иметь только вспомогательный характер (курсив мой. — Д.В.), но само по себе оно еще не дает ключа ко всем и всяким внутренним затруднениям"[35].

Сколько раз затем припомнят Троцкому это его высказывание! Не все тогда заметят, что наличие фракционности Троцкий тесно связывает с невозможностью из-за консервативности бюрократического аппарата открыто излагать свои взгляды. Может быть, только сейчас становится ясной историческая правота Троцкого в этом вопросе: общественная организация (а не партийный орден!) не может добиваться демократического единства путем табу. Для единства нужна общая идея и общие интересы, а не карательные меры и политический ошейник. То, что может подходить для закрытых, тоталитарных группировок и организаций, совершенно непригодно для партии, пытающейся осуществить народовластие.

В "Новом курсе" Троцкий постарался развить еще одну идею, с помощью которой он намеревался не только влить свежие силы в большевистское руководство, но и заполучить новых сторонников, которых у него было явно мало. Он обратился к теме соотношения партийных поколений. Сегодня, пишет Троцкий, "суть переживаемых трений и затруднений не в том, что секретари кое-где переборщили и что их нужно слегка осадить, а в том, что партия в целом собирается перейти в более высокий класс"[36]. Этот переход Троцкий связывает с активным включением молодежи — "вернейшего барометра партии", остро реагирующего на бюрократизм, — в революционный процесс.

Обращение лидеров к молодежи — дело не новое. В истории это бывало многократно. Но Троцкий подходит к вопросу диалектически: "Только постоянное взаимодействие старшего поколения с младшим, в рамках партийной демократии, может сохранить старую гвардию как революционный фактор"[37]. Троцкий надеялся, что партийная молодежь поймет и поддержит его, особенно когда он говорил о засилье "стариков". Это привело к тому, писал Троцкий, что "партия живет на два этажа… в верхнем — решают, в нижнем — только узнают о решениях". Нельзя "старикам" решать за всю партию, не привлекая молодежь. Партия не может жить только капиталом прошлого. "Нужно, чтобы старшее поколение рассматривало новый курс не как маневр, не как дипломатический прием, не как временную уступку, а как новый этап в политическом развитии партии". Троцкий в "Новом курсе" до конца верен себе: о чем бы он ни говорил, в конечном счете все у него сводится к необходимости усиления борьбы с бюрократией, "секретарским единовластием". Собственно говоря, его сборник — это отчаянный призыв к партии увидеть быстро растущего бюрократического монстра в центре и на местах. Он как бы чувствовал, что в движение пришли жернова бюрократии… Но, увы! Сторонников ему эти выступления не прибавили.

Троцкий понимал, как много зависит от его попытки добиться поддержки партии в вопросе о "новом курсе". Он пишет еще одну статью — "Традиция и революционная политика". Замысел его ясен: опереться на Ленина, которого Троцкий называет гением, показывая его исключительную роль в русской революции.

Автор статьи, воздавая должное лидеру большевиков, дает ряд оценок совсем не тривиального характера. "Ленинизм, — пишет Троцкий, — состоит в мужественной свободе от консервативной оглядки назад, от связанности прецедентами, формальными справками и цитатами". Выступая против упрощенного толкования работ признанного вождя, Троцкий убежденно говорит: "Нельзя Ленина раскроить ножницами на цитаты (что мы и делали многие годы! — Д.В.), пригодные на все случаи жизни, ибо для Ленина формула никогда не стоит над действительностью, а всего лишь орудие для овладения действительностью…" Взяв Ленина в союзники для борьбы за "новый курс" партии, Троцкий выкладывает на стол аргументы: "Я шел к Ленину с боями, но я пришел к нему полностью и целиком. Кроме своих действий на службе партии, я никому никаких дополнительных гарантий дать не могу". Опираясь на свои умозаключения о роли Ленина в партийном новаторстве, Троцкий завершает статью глубокомысленным утверждением: "Пусть никто не смеет отождествлять бюрократизм с большевизмом…"[38] То было явным выпадом против Сталина.

Но, как мы узнаем позже, Сталин в борьбе за монополию на Ленина преуспел неизмеримо больше. Очень скоро он будет ходить в тоге основного "защитника" ленинизма и главного его толкователя. Троцкий не смог (или не успел) воспользоваться этим приемом, сделавшим Сталина практически неуязвимым. Попытка Троцкого опереться на Ленина в борьбе за утверждение курса на демократическое обновление партии не увенчалась успехом. Все, кто рьяно выступал против Троцкого, ссылались на ленинскую резолюцию о единстве, принятую X съездом партии. Это было началом его поражения. В новом партийном хоре, которым дирижировал теперь Сталин, голос Троцкого слышался все слабее.

Когда готовилась XIII партконференция, Троцкий еще надеялся, что его линия на реализацию декабрьского постановления Политбюро о демократическом обновлении партии будет иметь шансы. Он готовил проект резолюции о внутрипартийной демократии и изложил несколько впечатляющих идей. Текст с личной правкой Троцкого, написанный 14 января 1924 года, весьма красноречив: "…было бы в высшей степени опасно недооценивать консервативное сопротивление тех бюрократических тенденций, которые вызвали к жизни резолюцию Политбюро о необходимости нового курса… Все прошлое нашей партии свидетельствует о том, что внутрипартийная интрига, в том числе и критика политики ЦК, вполне совместимы с действительным единодушием и твердой дисциплиной… Партия должна предупредить опасность бюрократизма, обеспечивая режим самодеятельности партийных масс…"[39]

Но, увы! Заслушав доклад Сталина, партконференция в полном соответствии с его выступлением приняла резолюцию, "заклеймившую" позицию Троцкого и его сторонников как "явно выраженный мелкобуржуазный уклон" и "прямой отход от большевизма". Попытка Троцкого содействовать подлинно "новому курсу" партии, свободному от власти бюрократического аппарата, потерпела полный крах.

Нельзя не отметить, что на деле никакого "нового курса" на внутрипартийную демократию, борьбу с бюрократизмом осуществлено не было, хотя такой курс и отвечал настроениям масс. Троцкий воспринял резолюцию Политбюро и Президиума ЦКК от 5 декабря 1923 года как поворот к "новому курсу", а в действительности руководящая партийная верхушка и не собиралась проводить ее в жизнь. Изначально партия была создана Лениным именно такой: замкнутой, иерархической, жесткой, бюрократической. Разговоры о "курсе на демократизацию партии" можно оценить как тактический прием в борьбе с Троцким.

На время Троцкий сник. Днями он не выходил из дому, сказываясь больным. Ездил лечиться, несколько раз с Мураловым выезжал на охоту. Писал письма, приводил в порядок свой огромный архив. Он сейчас больше походил на профессора провинциального университета, готовящегося засесть за написание новой книги. Разбирал обильную почту. Вот, например, письмо ответственного редактора военно-политического журнала "Военный вестник" Д.Петровского. В письме сообщается о лекциях М.Тухачевского под названием "Поход за Вислу", в которых тот заявлял, что из-за нашего военного поражения было разорвано связующее звено между Октябрьской революцией и западноевропейской. Соглашаясь с выводом Тухачевского, Троцкий подчеркнул фразу: "Кампанию 1920 года проиграла не политика, а стратегия"[40]. Но это теперь уже в прошлом, как и неиспользованный революционный шанс Германии. Троцкий, отказавшийся поехать помочь Брандлеру в Гамбург, тем не менее считал, что при лучшей организации восстание могло бы победить… А в будущем только "победа над фашизмом проложит дорогу диктатуре пролетариата…"[41]. Троцкий перебирал бумаги. Вместе с Сермуксом и Познанским они отбирали в личном архиве Предреввоенсовета речи, статьи, тезисы выступлений: предстояло готовить очередные тома собрания сочинений Троцкого.

Вот целая пачка документов, которые Лев Давидович хотел использовать для брошюры об инвалидах и ветеранах гражданской войны. Троцкий не забыл, как он с женой пытался создать некую организацию для заботы, как тогда говорили, об "увечных воинах", но бедность страны и быстро цементирующая все бюрократия глушили дело. В конце 1922 года он подготовил записку в Оргбюро ЦК, где говорилось, что "с расформированием Собеса вопрос о военных инвалидах, т. е. в первую голову об инвалидах гражданской войны, окончательно повисает в воздухе… Нет лица, которое бы сосредоточило в своих руках всю соответственную работу. Вследствие перевода тов. Бурдукова на Украину, а Председатель Всерокомпома (Всероссийский комитет помощи. — Д.В.) Н.И.Троцкая в отпуску по болезни, Собес расформирован. Это грозит полным параличом всего дела"[42].

Он помнил, каким образом внимание руководства РКП было привлечено к этой проблеме. На параде в честь Красной Армии группа инвалидов разместилась недалеко от трибуны и занималась вымогательством. Троцкий, обескураженный и обозленный такой формой напоминания о себе, написал командующему МВО Н.И.Муралову, которого хотел в будущем назначить "помощником для особо важных поручений Председателя РВС Республики" (тот и был назначен в феврале 1925 г., но трудился уже под началом Фрунзе): "…следует объявить под личную расписку всем инвалидам, что если они будут обращаться не обычным путем, а нарушая необходимый порядок во время парадов, народных собраний и пр. и пр., то виновные в этом будут высылаться из Москвы в один из провинциальных городов…"[43].

В последующем Троцкий привлек Всерокомпом, Политуправление РККА и другие органы к делу организации заботы об инвалидах, предлагая решать этот вопрос в плоскости "материальной помощи и социальной педагогики", то есть привлекая "увечных воинов" к посильному труду[44].

Боже, чем ему в жизни не приходилось заниматься! Спад популярности и политической активности совпадает с периодом переосмысления былого, ушедшего, когда крепнет намерение отдавать больше времени литературному труду.

Казалось, Троцкий смирился с явным ослаблением своего влияния и не обострял отношений с партийной верхушкой. Довольно пассивно исполняя обязанности члена Политбюро и наркомвоенмора, Троцкий с головой ушел в подготовку собрания своих сочинений. Еще до окончания гражданской войны, с согласия Ленина, было принято решение ЦК о многотомном выпуске книг, статей, памфлетов Троцкого. С участием своих помощников Троцкий готовил к публикации тома написанного и сказанного им в разное время, в разных странах, по разному поводу. Для историка это многотомье представляет немалый интерес. Но, как это часто бывает, в сочинения Троцкого попало много второстепенного, слабого, случайного.

Один из очередных томов он посвятил Октябрьской революции. В 1924 году, находясь в Кисловодске "на водах", Троцкий много писал. Просматривая почту, с негодованием отмечал, что в партийной печати все чаще вспоминали его меньшевистское прошлое. Однажды, вернувшись с Натальей Ивановной с очередной прогулки, он засел за написание предисловия к тому об Октябрьской революции, которое еще раньше решил опубликовать и как самостоятельную статью. В ней он намеревался дать ответ своим многочисленным критикам и сказать, "как все было". Писал Троцкий очень быстро: за три дня брошюра почти в шестьдесят страниц была готова. По сути, Лев Давидович напоминал в ней о своей роли в Октябрьской революции. Хотя после нее прошло всего семь лет, в партии, сильно разбухшей за это время, осталось не так уж много действительных участников самого Октябрьского переворота.

Очерк Троцкого "Уроки Октября" приковал к себе внимание всей партии. Автор высоко отозвался о роли Ленина в революции, развенчал Зиновьева и Каменева, прямо сказал о незначительности Сталина. В "Уроках" цитируется письмо Каменева: "Не только я и тов. Зиновьев, но и ряд товарищей-практиков находят, что взять на себя инициативу вооруженного восстания в настоящий момент, при данном соотношении сил, независимо и за несколько дней до съезда Советов, было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и революции шагом!"[45] Кто знает, может, это выступление против восстания было не только мужественным шагом, но и глубоко верным? Троцкий однозначно говорит, и говорит справедливо, что нужно изучать историю Октябрьской революции. "Было бы недопустимым, — отмечает он, — вычеркивать из истории партии величайшую главу только потому, что не все члены партии шли в ногу с революцией пролетариата. Партия может и должна знать все свое прошлое, чтобы правильно расценить его и всему отвести надлежащее место"[46]. Но и Троцкий не сказал главного. Власть нетрудно было взять, потому что тогда никто не хотел ее защищать. Это затем мы все стали говорить о "гениальном плане" и "стратегии" Ленина… Своим очерком Троцкий для многих осветил картину Октября. Этим он пытался не только восстановить историческую истину, но и защитить собственное имя, которое продолжали склонять, без конца напоминая дооктябрьские грехи. Скажу, однако, что поскольку он был едва ли не главным героем переворота, картина была написана в романтических тонах: мудрые вожди, проницательные планы, подъем революционного народа и т. д. На самом деле все было гораздо прозаичней. На другой день после восстания большинство жителей Петрограда вообще не знали, что власть сменилась и перешла в руки большевиков.

Ответный удар последовал незамедлительно. В бой пошла вся "тяжелая артиллерия". Каменев выступил с большой разносной статьей "Ленинизм или троцкизм?". Сталин к статье Каменева добавил "Факты об октябрьском восстании". Журнал "Большевик" в ответе редакции "По поводу статьи тов. Троцкого" припомнил ему все: и что было, и чего не было, не останавливаясь ни перед какими выдумками. Стиль редакционной статьи, как и множества других, характеризуется желанием побольнее уколоть бывшего триумфатора, не заботясь об объективности. "Тов. Троцкий, — говорится в этой статье, — скользит по поверхности, хотя и весьма виртуозно, красиво, даже великолепно, как искусный конькобежец по льду. Только беда в том, что все это одни узоры, далекие от практического существа"[47].

Пока Троцкий ожидал ответа, на Политбюро наметили целую программу дискредитации вождя, взявшегося за исторические изыски. По указанию Секретариата ЦК во всех парторганизациях началась критическая проработка "Уроков Октября". Почти все высшие руководители были обязаны публично осудить Троцкого. За короткое время в печати появились десятки статей. Вал критики нарастал. От спокойного анализа, который вначале еще встречался, дело постепенно доходило до сочинения инсинуаций, наклеивания на Троцкого многочисленных ярлыков, чуть ли не в бранной форме. Публичные устные и письменные "ответы" Троцкому, с которыми выступали Сталин, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, Сокольников, Крупская, Молотов, Бубнов, Андреев, Квиринг, Куусинен, Коларов и некоторые другие, были помещены в специальном большом сборнике "За ленинизм". Было немало статей, авторы которых утверждали диаметрально противоположное тому, что они писали и говорили до 1924 года, когда Троцкий был в силе.

Вначале он нервно читал, сидя на веранде, ежедневные большие порции поношений, которыми была полна печать, но затем бросил это занятие: болело сердце, появились сильные головные боли, было скверно на душе. Троцкий не ожидал такого мощного, организованного натиска. Наталья Ивановна успокаивала, как могла, тянула на прогулки, читала письма сыновей, пыталась разговорами увести от мрачных мыслей. Позже она вспоминала: "Приступ болезни Л.Д. совпадает с чудовищной травлей против него, которая переживалась нами, как жесточайшая болезнь. Страницы "Правды" казались огромными, бесконечными, каждая строчка газеты, каждая буква ее лгала. Л.Д. молчал. Но чего стоило ему это молчание! Друзья навещали его в продолжение дня, а иногда и ночи… Он сильно похудел и побледнел. В семье нашей мы избегали разговоров на тему о травле, но ни о чем другом тоже не могли говорить"[48].

Пресса пыталась убедить читателей: если политик "замазан" меньшевизмом, то его не отмоешь. Все уже давно забыли, что меньшевики — это либеральное крыло русской социал-демократии, пытавшееся путем реформ изменить облик России, приобщить ее к достижениям мировой цивилизации, и прежде всего — демократии. Никто еще, конечно, не мог знать, что в вердикте истории меньшевики будут выглядеть гораздо достойнее, чем их жестокие оппоненты. Слово "меньшевик" тогда еще не означало "шпион", но "лазутчик" — это точно… Сермукс стал давать почту Троцкому выборочно, а сам делал вырезки из газет с "отповедями" отступнику, пополняя ими архив революционера. Вырезки сохранились в фонде документов Л.Д.Троцкого. Вот лишь несколько из них:

"Решение общего собрания организации РКП на фабрике имени Бебеля. Сообщить ЦК партии решительный протест против антибольшевистского выступления Троцкого и попыток ревизии основ ленинизма".

"Резолюция пленума Центрального района. Присутствовало 257 человек. Принята единогласно, при одном воздержавшемся. Просить губком через ЦК партии и ЦКК призвать т. Троцкого к порядку как члена ЦК и члена партии. Мы считаем, что за такие выступления нужно не останавливаться перед применением строжайшей меры партийного взыскания".

"Резолюция партийной организации фабрики имени Халтурина. Через райком мы требуем ЦК заставить Троцкого выполнить решение XIII партсъезда и V конгресса Коминтерна. Если этого Троцкий еще не понял, пусть лучше уходит из нашей партии".

"Резолюция коллектива университета имени товарища Зиновьева. Ленинизм — это цельное пролетарское учение — тов. Троцкий хочет подменить пышными фразами жалких обрывков полуменьшевистской путаницы…"[49].

Подобных сообщений было множество. Аппаратные жернова вращались все быстрее. Критический поток ширился, захватывая сознание все большего числа людей, размывая сложившийся в годы революции и гражданской войны легендарный образ. Но Троцкий, находясь в Кисловодске, получал и другие письма и телеграммы. Иоффе, Муралов, Раковский спрашивали: "Что же Вы молчите? Нужно дать отпор! Обратитесь в ЦК — пусть прекратят эту вакханалию!" Но Троцкий молчал…

Дело было сделано: ореол Троцкого померк. Так партия выполнила команду своего обновленного руководства. Сталин бил целенаправленно. Он понимал, что самые сильные козыри в биографии Троцкого — это Октябрь и гражданская война. Если заслуги Троцкого в эти годы свести к нулю, его можно превратить в голого короля. Именно в это время, на самом спаде надежд на мировую революцию, Сталин выдвинул свою "теорию" о возможности построения социализма в одной стране. Были вновь обнародованы все негативные дореволюционные высказывания Ленина о Троцком… Блестящий вождь и революционер, любимец красноармейских и матросских масс быстро превращался в изгоя.

В целом 1923 и 1924 годы явились своеобразным рубежом в жизни Троцкого. Он по-прежнему оставался еще на верхнем этаже власти, его портреты пока висели рядом с Лениным. Немало городов, сел, улиц, клубов, фабрик носили его имя. Но тем не менее образ Троцкого как революционера потускнел, полинял, лишился того ореола, который неизменно окружал его прежде. Надежды Троцкого на "новый курс", с которым он связывал изменение не только внутреннего режима партии, но и своего положения, не оправдались. Попытки с помощью исторических экскурсов восстановить свое реноме встретили в одних случаях равнодушие, а в других — неприкрытую враждебность.

Появилось еще одно негативное обстоятельство, которого не учел Троцкий. Как только к его фамилии стали добавлять слова "фракционер", "меньшевик", "перерожденец", "антиленинец", к нему, против его воли, сразу же потянулись те, кто потерпел поражение раньше. Члены некоторых разгромленных оппозиций, группировок, фракций в разной форме стали выражать свои симпатии Троцкому. Это обстоятельство немедленно использовал сталинский "триумвират", обвиняя опального вождя в поддержке антипартийных сил. При этом Троцкий не делал серьезных попыток опереться на своих сторонников. Когда он попытается это сделать в последующие годы, будет уже поздно. Массированная атака аппарата была столь мощной, что в хоре критиков и хулителей одинокий голос Троцкого и его немногочисленных сторонников окончательно затерялся. То было преддверие главного поражения. Но в ЦК и в адрес Троцкого приходили письма и в поддержку оппозиционера, хотя они были немногочисленны. Например, пришло вот такое:

"Резолюция

вагонной мастерской Октябрьской ж.д. Московского участка от имени ячейки РКП(б). Принята 17 против 13. Заслушав доклад тов. Молотова о внутрипартийном строительстве, ячейка постановляет:

…Ячейка с тревогой следит за травлей, которая ведется по отношению к тов. Троцкому как в печати, так и в выступлениях Сталина и на собраниях членов ЦК. Ячейка протестует против этой травли и считает ее вредной и недостойной РКП(б), роняющей престиж в Коминтерне…"[50]

Молотов не смог убедить большинство ячейки. 17 человек выразили поддержку Троцкому. Но резолюций и телеграмм в его защиту было явно меньше, чем осуждающих. Аппарат работал…

"Тройка", особенно Сталин, в результате этой баталии снискала себе известность непреклонного сторонника ленинизма, защитника его учения, не остановившегося даже перед тем, чтобы решительно развенчать знаменитого вождя, оказавшегося отступником.

Дискуссия этих месяцев ознаменовалась началом широкой фальсификации истории Октябрьской революции. В ней уже всплыл Сталин, ничем не проявивший себя в те драматические дни. Одновременно Сталин исподволь, но неуклонно добивался ухода с важных постов в Народном комиссариате по военным и морским делам сторонников Троцкого. За год-полтора были сменены многие командующие округов, армий, управлений. Машина назначений, которой управляли Секретариат и Оргбюро ЦК, выдвигала новых людей, обязанных своим выдвижением именно Сталину, Зиновьеву, Каменеву, Молотову. Когда Троцкий, уже после смерти Ленина, находился на лечении в Сухуми, к нему неожиданно приехала группа членов Центрального Комитета: Томский, Пятаков, Фрунзе и Гусев, чтобы проинформировать наркома о крупных кадровых изменениях в военном ведомстве. Больной Троцкий сопротивлялся слабо. Его насторожил приход в военное ведомство И.С.Уншлихта, которого он давно не любил. Перевод заместителя председателя ГПУ на должность члена Реввоенсовета СССР было плохим предзнаменованием. Особенно он жалел о предстоящем уходе своего заместителя Склянского. Эфраим Маркович не был военным специалистом, но в гражданской войне проявил себя как хороший организатор, неутомимый исполнитель директив наркома, как эффективное связующее звено между наркоматом и снабжающими организациями страны. Вокруг Троцкого постепенно создавался вакуум.

В этом деле Сталину и его окружению "помог" и сам Троцкий, ушедший от злободневных вопросов жизни страны и партии в литературную деятельность, в частые отпуска по болезни, долгое молчание при обсуждении важных вопросов текущей политики. Тот факт, что он неоднократно подчеркивал правильность решений ЦК, недопустимость фракций, согласие с линией партийного руководства, создавал впечатление его слабости, вины, неуверенности. В эти роковые для его судьбы два года он явно переоценил свою власть над сознанием людей, степень своей известности и популярности. Он был уверен в своем триумфе и после смерти Ленина. Троцкий не был готов к личному поражению. А оно неумолимо надвигалось.

Силе интеллекта, блестящим личным качествам творческого человека противостояла тупая, но мощная машина аппарата. Бюрократический монстр формировался чрезвычайно быстро и был уже способен беспрекословно и эффективно исполнять команды, отдаваемые с центрального пульта управления. Там, на этом пульте, теперь довольно прочно обосновался Сталин, с каждым днем укрепляющий свое положение. Предстоящая решающая схватка будет неравной. Поражение Троцкого было предопределено.