Вместо заключения: Пленник идеи

Вместо заключения: Пленник идеи

Революционеры поклоняются будущему, но живут прошлым…

Н.Бердяев

Троцкий всю жизнь мыслил категориями эпох, континентов и революций. Когда он выступал перед тысячными толпами рабочих, крестьян, красноармейцев и, зажигаясь, говорил, говорил, то создавалось впечатление, что своей речью он приближал будущее. В своих речах революционер не лукавил, его вера в сказанное была неподдельной.

Выступая 24 октября 1918 года в городском парке города Камышина при большом стечении жителей и красноармейцев, Председатель Реввоенсовета, стоя в царском автомобиле^{22}, энергично жестикулируя руками, бросал в толпу зажигательные слова: "…мы создадим свое царство труда, а капиталисты и помещики пусть уходят куда хотят, — хоть на другую планету, хоть на тот свет… Нарождается новый мировой революционный фронт, по одну сторону которого угнетатели всех стран, а по другую — рабочий класс… Этот момент будет похоронным звоном для мирового империализма… вот тогда мы достигнем царства свободы и справедливости…"[1] Городские обыватели, рабочие и крестьяне в солдатских шинелях с восхищением смотрели на оратора и не жалели ладоней. Это царство благоденствия казалось таким близким!

zzz

Троцкий верил тому, что говорил. Он был убежден, что в исторической ретроспективе все жертвы будут оправданы приходом этого самого "царства свободы". Иногда в своем фанатичном увлечении идеей, которой он посвятил всю свою жизнь, без остатка, Троцкий договаривался до страшных вещей. Встречаясь за несколько недель до приезда в Камышин с партийцами и работниками советских учреждений в драматическом театре Казани, Предреввоенсовета заявил:

— Мы дорожим наукой, культурой, искусством, хотим сделать искусство, науку, со всеми школами, университетами доступными для народа. Но если бы наши классовые враги захотели нам снова показать, что все это существует только для них, то мы скажем: гибель театру, науке, искусству. (Аплодисменты. Голоса: "Правильно, верно!")

А Троцкий продолжал:

— Мы, товарищи, любим солнце, которое освещает нас, не если бы богатые и насильники захотели монополизировать солнце, то мы скажем: пусть солнце потухнет и воцарится тьма, вечный мрак![2]

Гром аплодисментов в прокуренном революцией зале, думалось, и впрямь ввергнет все во "мрак". Человек в кожаной куртке, казалось, волен и способен свершать невозможное. Пьянящая власть Идеи захватила не только Троцкого, но и миллионы людей. Одни привыкли всегда чему-то верить. Другие видели в революционном идоле шанс изменить мир к лучшему. Третьи были просто захвачены исторической инерцией глубокого излома.

Мощный интеллект Троцкого опирался не только на энциклопедические знания, но и на огромную веру. Революционер с порога отвергал веру религиозную. Он верил лишь в революцию. Только в нее. Эта вера не имела и не имеет глубокого рационального обоснования.

Его перу принадлежит множество книг и статей, но в них не раскрыты причины его фанатичной веры в марксизм, революцию, их мессианское предопределение. Бердяев задает вопрос: "Почему Троцкий стал революционером, почему социализм стал его верой, почему всю жизнь свою он отдал социальной революции?"[3]. Это нигде в его трудах не раскрыто. Но можно предположить, что вера, "перешагивая" через какой-то рубеж рационального обоснования, близка к фанатизму. Все устремления человека, его мысль, воля, чувства направлены в одну сторону, в данном случае — в сторону революции. В такой целеустремленности — огромная внутренняя духовная сила, но в ней и великая слабость. Сила потому, что именно такие люди способны повлиять на человеческое бытие, а слабость, потому что все они — пленники этой идеи. Они не в состоянии измениться, адаптироваться к новым условиям. Для людей этого типа марксизм — революционная религия. Но такие революционеры верят не в общечеловеческие ценности, библейские заповеди, а в постулаты диктатуры пролетариата, классовой борьбы, в безраздельное господство одной партии.

Подобный духовный плен держал не одного Троцкого. Вся большевистская партия и ее наследники по сей день не могут полностью освободиться от оцепенения догм. Процесс этот идет медленно, противоречиво, зигзагами. Например, в политике давно нужно было отказаться от коммунистической идеи как одной из величайших Утопий в истории человеческой цивилизации и оставить ее, может быть, лишь общественной мысли. Истоки этой идеи — в христианстве, в вековых стремлениях людей к справедливости, равенству, счастью. Троцкий и другие лидеры большевизма были прежде всего революционерами-идеологами. Здесь коренится один из исходных пунктов не только их непреходящей слабости, но и грядущего поражения.

Защитники коммунистической идеи, каковым долгие годы был и я сам, не хотят осознать, что важнее искать, понимать и следовать ценностям непреходящего, общечеловеческого значения, нежели идеалам, окрашенным в "классовые цвета". Классовое миросозерцание способно рождать новое социальное неравенство, но более страшное, ведущее к тоталитарности. И в этом смысле социалистическая идея, если понимать ее как стремление к социальной справедливости, никогда не умрет, никогда не исчезнет и будет иметь исторические шансы. Еще нигде не удалось реализовать эту идею (мы не можем считать, что сталинский "бюрократический абсолютизм" был социализмом), хотя это вовсе не означает, что в условиях демократии и приверженности гуманизму она когда-нибудь не сможет быть реализована. Но только не на идеологической основе! И вообще: давно пора прекратить разговоры о социализме и капитализме. Цивилизованное и демократическое общество не нуждается в идеологических ярлыках.

Троцкий был, повторюсь еще раз, пленником коммунистической идеи. Слова, написанные революционером 27 февраля 1940 года в его завещании, не являются данью ритуалу: "Моя вера в коммунистическое будущее человечества сейчас не менее горяча, но более крепка, чем в дни моей юности". Каковы последствия этого "плена"? Почему слепое, фанатичное следование идее ведет к поражению? В чем это выразилось у Троцкого?

Прежде всего, Троцкий признавал только социальную революцию и презирал реформизм. Он никогда не сомневался в истинности ленинских слов: "Переход государственной власти из рук одного в руки другого класса есть первый, главный, основной признак революции как в строго-научном, так и в практически-политическом значении этого понятия"[4]. Историческая ущербность этого определения заключается в том, что здесь речь идет о господстве класса, а не народа. А на путях господства одного класса над другими справедливости достичь нельзя. Время революций истекает, хотя, видимо, они еще останутся в жизни общества, особенно находящегося на низком уровне социально-экономического развития. На пороге нового тысячелетия становится очевидным, что с помощью социальной реформы можно добиться неизмеримо большего. Да и сами революции конца XX века все больше трансформируются в сторону ненасильственных реформ, что дает основание журналистам именовать их "нежными", "бархатными" и т. д. В идеологии большевизма эта эволюция отвергалась с порога. Троцкий был одним из наиболее последовательных сторонников "традиционного", насильственного решения мировых проблем. Незадолго до своей гибели он по-прежнему утверждает: "Единственным достойным путем развития человечества является путь социалистической революции"[5]. Да, до конца своих дней он был в плену Идеи. Но этот плен был его свободой… Он сам выбрал эту дорогу.

Идеологический плен, в котором находился Троцкий и другие большевистские лидеры, связан с абсолютизацией роли насилия, милитаризма, вооруженных сил. Конечно, можно говорить, что революции прошлого всегда кровавы. Большевики нередко были вынуждены отвечать силой на вызовы контрреволюционных сил. Постановлению СНК "О красном терроре", принятому 5 сентября 1918 года, сопутствовал целый ряд террористических актов против видных деятелей партии большевиков. Насилие было возведено в страшную норму, обязательный атрибут советской жизни. Даже производство уже не мыслилось без насилия.

В своем проекте тезисов к IX съезду партии "Очередные задачи хозяйственного строительства" Троцкий пишет, что необходима "планомерная, систематическая, настойчивая и суровая борьба с трудовым дезертирством, в частности — путем публикования штрафных дезертирских списков, создания из дезертиров штрафных рабочих команд и, наконец, заключения их в концентрационный лагерь"[6]. То, что нам оправдать трудно, но можно понять, со временем превратится в обычный "метод социалистического строительства". Вот что докладывал Л.П.Берии о лагерных делах министр внутренних дел С.Н.Круглов в марте 1947 года: "Потребность строек во втором квартале — дополнительно 400 тысяч человек. Необходимо выделить Дальстрою — 50 тысяч человек, БАМу — 60 тысяч, спецстрою — 50 тысяч, лесным лагерям — 50 тысяч, Воркуте — Ухте — Норильску — 40 тысяч и натюкрытие убыли^{23} — 100 тысяч человек. Прошу дополнительных обязательств по поставке рабочей силы на МВД СССР в ближайшее время не возлагать"[7]. Несмотря на потрясающие масштабы и размах репрессий, "рабов" не хватало. Такова логика насилия: от милитаризации труда, "штрафных рабочих команд" к индустрии ГУЛАГа.

Пленник большевистской идеи немногим отличался от других вождей в трактовке роли пролетарской партии в социалистической революции. Здесь Троцкий тоже шел в фарватере Ленина, который не скрывал свое видение роли авангарда рабочего класса. "Когда нас упрекают в диктатуре одной партии… мы говорим: да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем"[8]. Монополия одной партии на власть, на мысль, на решения — также один из истоков рождающегося тоталитаризма, который рано или поздно должен был привести большевизм к историческому поражению. Огосударствление единственной партии делало ее тоталитарной, полицейской. С.И.Гусев, бывший член РВС 2-й армии, а затем Восточного, Юго-Восточного, Южного, Кавказского и Туркестанского фронтов, комиссар Полевого штаба Реввоенсовета Республики, начальник Политуправления РККА, на XIV съезде ВКП(б) произнес страшные слова: "Что это за задушевные мысли, которые являются конспиративными от партии, которые нужно скрывать, ибо если кто-нибудь сообщает Центральному Комитету, то сейчас же начинают кричать, что это доносительство… Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т. е. должен смотреть и доносить… У нас есть ЦКК, у нас есть ЦК, я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства…"[9] Более откровенно не скажешь. Потрясающий цинизм при полицейском мышлении партийного руководства окончательно превращал партию в инструмент тоталитарной диктатуры.

На II Конгрессе Коминтерна Г.Е.Зиновьев сделал доклад о роли коммунистической партии в эпоху пролетарской революции. Доклад прозвучал 23 июля 1920 года, а 26-го числа по этому вопросу выступил Троцкий. Отвечая испанскому синдикалисту Пестанье, Троцкий объясняет на примерах, в чем заключается роль коммунистической партии в России:

"Сегодня мы получили от польского правительства предложение о заключении мира. Кто решает этот вопрос? У нас есть Совнарком, но и он должен подлежать известному контролю. Чьему контролю? Контролю рабочего класса как бесформенной хаотической массы? Нет. Созывается Центральный Комитет партии, чтобы обсудить предложение и решить, дать ли на него ответ, и какой. А когда мы должны вести войну, создавать новые дивизии, найти для них наилучшие элементы, — куда обращаемся мы? — спрашивает Троцкий. И отвечает: — К партии. К Центральному Комитету… Так же обстоит дело и с аграрным вопросом, с продовольственным и со всеми другими"[10].

Раскрывая механику руководства крестьянством, Троцкий с немалой долей политического цинизма заявляет:

— Здесь мы маневрируем между различными слоями крестьянства, — одних привлекаем к себе, других нейтрализуем, третьих подавляем бронированной рукой. Это — маневрирование революционного класса, который стоит у власти и может совершать ошибки, но эти ошибки входят в инвентарь партии…[11]

Партия превращается в государственный идеологический орден, где даже ошибки — "инвентарь", ибо никто ее не контролирует. После захвата власти она, естественно, ни с кем делиться ею не собирается. По сути, у Ленина, Троцкого, Сталина и других "вождей" Советская власть ассоциировалась с властью партии. И они не скрывали этого. Делая доклад о военном строительстве на VII Всероссийском съезде Советов 7 декабря 1919 года, Троцкий заявил:

— Я должен сказать, что в лице наших комиссаров, передовых бойцов-коммунистов мы получили новый коммунистический орден самураев, который — без кастовых привилегий умеет умирать и учит других умирать за дело рабочего класса[12]

Пройдет четыре года, и позиция Троцкого несколько транс формируется. Он выступит против "бюрократизации партийного аппарата", против "ложной внутрипартийной линии Центрального Комитета", "секретарского всевластия"[13]. Но он никогда не поставит под сомнение правомочность одной партии вершить судьбы миллионов людей в огромной стране. Он лишь хотел "демократизировать организацию рабочего класса", не желая понимать, что в монопольном одиночестве она с неизбежностью станет орудием тоталитаризма. Троцкий рвался вперед, а тоталитарные цели партийной монополии поворачивали его лицом к прошлому.

Троцкий был в плену утопической Идеи, но он сражался. Сам носитель утопических идеалов, он после своего триумфа вступил на путь оппозиции к сталинскому режиму. Однако это был странный еретик: молясь Марксу, Ленину, пытаясь возродить "истинный большевизм", Троцкий одновременно самоотверженно боролся против цезаризма Системы, ее обюрокрачивания, отступничества Сталина. Он не хотел понять, что сталинизм родился из ленинизма.

После 1926 года у Троцкого не было шансов победить Политбюро и его нового вождя. Ну а если бы, представим на минуту, победил? Что могло бы кардинально измениться? На мой взгляд, изменений было бы мало.

Правда, не думаю, что Троцкий мог бы пойти на чудовищные репрессии против своих соотечественников в мирное время. Он был много умнее Сталина и был способен предвидеть дальние последствия. Так почему же нас и сегодня волнует трагическая судьба одного из вождей русской революции? Почему даже его идейный плен не поколебал непрерывного интереса к этой гротескной и драматической фигуре истории? С моей точки зрения, для этого есть ряд объективных причин.

Прежде всего, Троцкий, хотел он этого или нет, выступил самоотверженным борцом против Большой Лжи. Его критика, разоблачения, анализ сталинской действительности были наиболее глубокими для того времени. Он не уставал срывать покровы сталинского камуфляжа с его "демократии", "процветания", "процессов над врагами". В своей яростной книге "Преданная революция" Троцкий пишет:- "Моральный авторитет вождей бюрократии, и прежде всего Сталина, в большой мере зависит от вавилонской башни клеветы и лжи, которая была создана в течение 13 лет… Эта вавилонская башня, которая ужасает даже ее создателей, поддерживается внутри СССР с помощью репрессий, а за пределами СССР отравляет мировую общественность ложью, фальшивками и шантажом… Первая крупная брешь в вавилонской башне приведет к тому, что она рухнет целиком и погребет под своими обломками авторитет термидорианских вождей"[14]. За 20 лет до XX съезда КПСС Троцкий предвидел неизбежное крушение башни сталинской лжи. Он многое сделал для этого крушения, хотя сам, увы! не был безупречен.

Хотел того Троцкий или не хотел, но всей своей деятельностью он приближал людей к пониманию утопичности той главной Идеи, служению которой посвятил свою жизнь. Чем больше он пророчествовал о неизбежности мировой революции, тем эфемернее представлялись ее перспективы. Еще при жизни Троцкого все меньшее число людей верило в очищающую и спасительную мистерию всемирного социального катаклизма. Его, Троцкого, антипод в СССР показал, к чему ведет большевистский радикализм в масштабе лишь одной страны. Нетрудно было представить, что произойдет в мире, если вся планета будет охвачена пламенем мирового пожара. Революционер боготворил Октябрьский переворот, звездный час своей судьбы, но и он, порой, допускал, что его значение и роль в мировой истории будут в будущем пересматриваться. В заключительной части своей автобиографии он пишет знаменательные слова об опыте нового общественного режима. "Этот опыт, — замечает Троцкий, — будет видоизменяться, переделываться заново, возможно, что с самых основ"[15] (курсив мой. — Д.В.). Но такие откровения, навеянные сомнениями, редки. Революционная деятельность Троцкого, его борьба в изгнании служили в конечном счете, и помимо его воли, пониманию исторической ограниченности и бесперспективности коммунистической идеи как политической программы.

Интерес к Троцкому не пропадает и, думаю, не исчезнет никогда, прежде всего из-за уникальности его личной судьбы. Диапазон жизненных взлетов и падений, круг революционных знакомств, количество эпохальных событий, объем написанного, география изгнания, исключительная противоречивость в оценках его жизненного пути, наличие богатейших интеллектуальных качеств и гипертрофированного тщеславия, поразительная горькость финала революционера и его семьи — все это делает биографию этого человека особенной. Едва ли, например, кому-либо пришлось пережить смерть почти всех близких: по линии прямых родственников — братьев, сестер, детей, племянников, внуков — у Троцкого погибло более десяти человек. Например, два его племянника — дети сестры Ольги Александр и Юрий, были расстреляны еще в 1936 году, когда младшему не было и 18 лет… Из всех четырех детей родителей Троцкого, Давида и Анны Бронштейн, своей смертью умерла в 1924 году лишь старшая дочь Елизавета. Остальные были уничтожены сталинским террором. Но это не сломило опального вождя.

Людей всегда будут интересовать истоки духовного стоицизма этого человека, причины идейной убежденности в торжестве коммунистической идеи, глубокой взаимосвязи его пророчеств и заблуждений. Личная судьба Троцкого — убедительная иллюстрация к судьбе левого радикализма в большевизме.

Троцкий был человеком, к которому никто не относился равнодушно: его или любили, или ненавидели. До 1924 года больше любили. Вот таких писем, отрывок из которых я приведу, в архиве Троцкого множество:

"Глубокоуважаемый товарищ Лев Давидович!

Ровно три года назад Вы назначили меня на должность Главначвосореспа (начальник военных сообщений Республики. — Д.В.)… И вот в этот памятный для меня день я позволю себе очень просить Вас, не отказать, если только не сочтете мою просьбу за излишнюю смелость, дать мне свою карточку с Вашим автографом… Ваш портрет я прошу только потому, что мне хочется все время иметь перед глазами изображение того… кого и Революция и Советская власть из бывшего списчика вагонов Московско-Брестской ж.д. сделала Главным начальником Военных Сообщений РККА.

Ваш М.Аржанов"[16].

"Кто был никем, тот станет всем…" Такие люди, поднятые с социального дна, способны видеть в крутых переломах и свой уникальный шанс выбиться наверх. Но часто бывает, что "списчики вагонов" начинают руководить государством, навязывать миллионам людей свою волю.

Троцкого любили как вождя революции. Но уже к концу 20-х годов упоминание его имени в абсолютном большинстве случаев сопровождается злобными, а часто и нецензурными выражениями. Сталину хватило пяти лет, чтобы сделать одного из героев революции ее полным изгоем. Впрочем, своей политикой Троцкий невольно помогал генсеку.

Видимо, трагедия Троцкого еще и в том, что он своей неутомимой и страстной борьбой против Сталина способствовал захвату генсеком власти в партии и в стране. "Благодаря" Троцкому Сталина окружал ореол главного борца с раскольниками, отступниками, троцкистами и другими "внутренними врагами". Парадоксально, но именно неистовая борьба Троцкого против Сталина объективно помогла последнему стать кровавым диктатором.

Новый лидер партии все заявления Троцкого отметал как очередной "уклон", а сам многое брал из идей оппозиционеров на свое вооружение. В своих черновых набросках "О построении социализма в одной стране" Троцкий квалифицирует саму возможность широких социальных реформ в стране как "социал-демократический уклон". Он подталкивал Сталина к "революционным темпам". Нас "считают пессимистами и маловерами, — писал Троцкий, — потому что мы считаем недостаточным черепаший шаг"[17]

В своем проекте "Платформы большевиков-ленинцев" к XV съезду ВКП(б) Троцкий невольно заставляет Сталина идти на радикальные, левацкие действия. В проекте утверждается, что "группа Сталина оказалась бессильной предотвратить рост сил, которые хотят повернуть нашу страну на капиталистический путь, ослабление позиций рабочего класса и беднейшего крестьянства, против растущей силы кулака, нэпмана, бюрократа… Растущему фермерству деревни должен быть противопоставлен более быстрый рост коллективов… арендные отношения все более подпадают под влияние кулаков"[18].

Судя по подобным заявлениям, можно предполагать, что, окажись Троцкий у руля власти, он, видимо, стал бы энергично выполнять свою программу. Но истории было угодно, чтобы против "растущей силы кулака и нэпмана" повел жестокую борьбу Генеральный секретарь партии большевиков. Историческая ответственность за грядущие новые тяжкие испытания советского народа ложится прежде всего на ВКП(б), Сталина и его окружение, но вместе с тем идейно повинны в революциях сверху, в насилии, в форсировании социальных перемен и левые оппозиционеры.

После ликвидации Троцкого Секретно-политический и Иностранный отделы НКВД быстро потеряли интерес к троцкизму. IV Интернационал без его лидера уже ни для кого не представлял опасности. В этом факте видно парадоксальное несоответствие между глыбой личности, известной всему миру, и ее хилым идейным детищем. Это быстро заметили (а может быть, и раньше других) в НКВД. 1 июля 1941 года, когда гитлеровские армии уже целую неделю кромсали гусеницами своих танков землю родины Троцкого, сотрудники 4-го отдела НКГБ СССР Агоянц и Клыков подготовили проект "постановления о прекращении агентурного дела", связанного с Троцким и троцкистскими изданиями за рубежом. В утвержденном затем документе говорилось, что "весь этот материал уже никакого оперативного интереса не представляет"[19].

Возможно, чиновники бериевского ведомства, подготовившие еще одно "совершенно секретное" постановление, были и правы: "оперативного интереса" Троцкий уже не представлял, ибо он был ими уничтожен. Но непреходящий интерес истории к нему обеспечен навсегда. Перед нами портрет личности, которая и за порогом следующего века будет рождать у людей чувства удивления и горечи, изумления и неподдельного интереса. Это — один из вечных "любимчиков" истории.

Портрет Троцкого никогда не удастся написать одной краской. Он сочетал в себе мятежность духа русских революционеров, их радикализм и подвижничество с крайним якобинством и готовностью фанатично служить Идее. Приведу еще одну, последнюю оценку Бердяева, данную им Троцкому. Это будет заключительным штрихом на портрете русского революционера, который я пытался написать. Бердяев проницательно замечает: "Троцкий очень типичный революционер, революционер большого стиля, но не типичный коммунист. Он не понимает самого главного, того, что я назвал бы мистикой коллектива… Коллектив, генеральная линия коммунистической партии — это ведь аналогично церковным соборам, и всякий, желающий остаться ортодоксальным, должен подчиняться совести и сознанию коллектива… Троцкий придает еще значение индивидуальности, он думает, что возможно индивидуальное мнение, индивидуальная критика, индивидуальная инициатива, он верит в роль героических, революционных личностей, он презирает посредственность и бездарность"[20].

Эта индивидуальность личности Троцкого прежде всего заключается в его одержимости Идеей. Она для него подобна философскому храму, где все созданное им принадлежит вечности. Самой великой духовной роскошью революционер считал способность свободно думать, размышлять, мыслить. Хотя этот пир интеллекта эфемерен, мимолетен, он способен создавать в безбрежности космоса сознания полотна, картины давно ушедшего и отгоревшего. Мы никогда не узнаем полностью всего об этом человеке, ибо чем необычнее личность, тем она более загадочна.

Жизнь подобна мерцанию огня во времени. Последние ее блики на серой плите мексиканского обелиска навсегда поглотил поток вечности.