Кисть портретиста

Кисть портретиста

Наверное, трудно найти другого такого политического, общественного и государственного деятеля, как Троцкий, который оставил бы потомкам такое количество литературных портретов выдающихся личностей. По моим подсчетам, Троцкий написал их более ста. Они публиковались в советской и буржуазной печати, российских и зарубежных издательствах. Портреты людей, оставивших свой след в истории, появлялись в "Киевской мысли", "Новом мире", "Нашем слове", "Начале", "Луче", "Борьбе", "Коммунистическом Интернационале", "Правде", "Известиях", "Бюллетене оппозиции", выпусках "Война и революция", всевозможных сборниках, многих крупнейших западных газетах.

Наталья Ивановна была особенно большим почитателем литературного таланта мужа. Однажды в Париже, в 1934 году, прочтя очерк об Анатолии Васильевиче Луначарском, она, как вспоминали Росмеры, тихо воскликнула:

— Боже, до чего все люди разные в своей общей схожести!..

— Если бы люди были слишком одинаковы, — также негромко ответил Лев Давидович, — человечество давно бы погибло.

Думаю, что в этом мимолетном словесном обмене содержится одна из разгадок "живучести" образов, созданных Троцким. Многие из них не затерялись в потемках истории лишь благодаря мастерству Троцкого. Едва ли кто хорошо помнил бы, например, Эдуарда Давида, Гуго Гаазе, Георгия Замысловского, генерала царской армии Александра Николаева, Семена Клячко и некоторых других, не коснись их судьбы перо Троцкого. Я совсем не хочу нанести посмертную обиду этим людям. Нет. Просто время безжалостно, оно слишком быстро уносит из человеческой памяти тех, кто прошел по нашей грешной земле. Хотите в этом убедиться? Пожалуйста, проверьте себя: назовите имя и отчество ваших прабабушки и прадедушки. Бьюсь об заклад, что если они не были знаменитыми при жизни или если вы не "выращиваете" в своем фамильном альбоме генеалогическое дерево, вы едва ли сможете назвать их.

По нашей планете прошагало и навсегда исчезло более семидесяти миллиардов землян. Абсолютное их большинство для нас совершенно неизвестно. Чем глубже пласт истории, тем она безымяннее. В наше время люди нередко задерживаются на ее поверхности не только потому, что они оставили в ней след своими делами и мыслями, но и потому, что их образ запечатлен большим мастером.

Троцкий был именно большим мастером политического портрета. Хотя в предисловии к восьмому тому сочинений Троцкого "Политические силуэты" говорится, что это "статьи и очерки преимущественно о лицах. Эпоха освещается в них лишь попутно…"[38], трудно с этим согласиться. Я думаю, что самая большая ценность портретов Троцкого как раз и заключается в том, что ему поразительно хорошо удавалось через призму судьбы личности взглянуть на те или иные исторические события, на драму конкретного времени, на саму эпоху. Считая себя "пасынком" эпохи, Троцкий, как немногие другие, умел в нее вглядываться исключительно проницательно.

Значительное большинство политических, исторических и литературных портретов написаны им за рубежом. Складывается впечатление, что как только Троцкий оказывался за пределами отечества, он особенно пристально, подчас и пристрастно, всматривался в лица людей, которые были с ним рядом, с которыми он плечом к плечу боролся за великую идею или с которыми непримиримо враждовал. Можно было бы сказать, что на чужбине у него стало больше времени для описания лиц, запавших ему в душу и сердце. Но, думаю, не это главное. Оказавшись в изгнании, Троцкий, набрасывая штрихи к очередному портрету, как бы спрашивал у себя и этого человека: на чем "запнулась" русская революция, большевистская партия, Ленин, наконец, он сам? Портреты несут в себе этот неясный, "внутренний" вопрос, на который и сегодня пока что никто не может дать удовлетворительного ответа.

Чьи портреты создавал Троцкий? Были ли среди них главные? Попытаюсь ответить на эти вопросы.

Троцкого интересовали не только те люди, которые находились на гребне исторической волны, но и те, с которыми пересекался его путь; он одинаково внимательно следил за людьми, которых ценил и которых презирал. Портретист имел обыкновение сказать художественное, поэтическое слово и о тех, кто заканчивал свой Земной путь. В его восьмом томе, сборниках, отдельных брошюрах и очерках даны "силуэты" многих, очень многих людей. Это прежде всего люди, причастные к революции: Виктор, Фридрих и Фриц Адлеры, Жан Жорес, Карл Каутский, Франц Шумайер, Георгий Плеханов, Л.Мартов, Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Яков Свердлов, Виктор Ногин, Франц Меринг, Михаил Фрунзе… — всех не перечесть.

Троцкий не обходил вниманием и тех, кого не "жаловал", к кому не испытывал симпатий. К ним относятся: Карл Каутский (он написал не единственный его портрет), граф Витте, Евно Азеф, Николай Второй, министры Хвостов и Сухомлинов, думские депутаты Пуришкевич, Гучков и Милюков. Особняком стоит портрет Гитлера, который Троцкий набросал во многих статьях и очерках.

Как бы на взлобке, подобно деревенской церкви, стоят портреты художников, литераторов, ученых. Они известны меньше, но написаны с блеском. Это портреты Василия Жуковского, Николая Гоголя, Александра Герцена, Николая Добролюбова, Глеба Успенского, Петра Боборыкина, Константина Бальмонта, Генрика Ибсена, Петра Струве, Леонида Андреева, Максима Горького, Анатолия Луначарского, Льва Толстого, Дмитрия Мережковского, Корнея Чуковского — всех и не перечислишь…

В последней эмиграции-изгнании ему пришлось написать немало портретов-некрологов на людей, которые ушли из жизни по чужой воле. Самый потрясающий, волнующий, страшно горький — портрет Льва Седова, своего старшего сына. Когда читаешь очерк, складывается впечатление, что Троцкий писал его кровью своего сердца. Он обжигает ненавистью к убийцам сына и неприкрытой болью за собственный "недосмотр", за обрыв последней надежды; в нем и мольбы к молодым — не забудьте вашего товарища. (Я еще вернусь к нему.) Печальны портреты Игнатия Райсса, Рудольфа Клемента, Якова Блюмкина, Нины Воровской, Андреса Нина и многих других.

Но я не назвал два главных портрета, которые Троцкий так и не закончил. Это политические портреты Ленина и Сталина. Две большие работы остались незавершенными. Почему же Троцкому не удалось написать эти книги, хотя писал он их (с перерывами) много лет? Что ему помешало исполнить задуманное?

Троцкий намеревался написать книгу о Ленине еще при его жизни. Вскоре после принятого решения он отдал распоряжение Бутову и Сермуксу, чтобы они "собрали в отдельные папочки" все бумаги, свидетельствующие об отношениях Ленина и Троцкого. Я уже писал, что после того как Троцкий накануне Октября примкнул к большевикам, у них с Лениным серьезных разногласий было не много.

Первые наброски книги о Ленине Троцкий сделал уже вскоре после его смерти. Вначале он хотел опубликовать просто книгу воспоминаний о Ленине. В фонде Троцкого сохранилась большая рукопись машинописного текста (объем более 200 страниц), которая включает в себя опубликованные и неопубликованные статьи ("В годы гражданской войны", "Вокруг 1905 года", "Разрозненные заметки", "Верное и фальшивое о Ленине", "Маленькие о большом" и др.), некоторые наброски, фрагменты, размышления, посвященные вождю революции. Отдельными небольшими изданиями (в сокращенном виде) эти материалы увидели свет в 1924 году, когда вышла книга "О Ленине. Материалы для биографа". Книга очень фрагментарна. Наиболее впечатляют материалы приложения: "О пятидесятилетнем", "О раненом", "О больном", "Об умершем". При этом, как пишет Троцкий, "целый ряд обстоятельств опущен мною сознательно как слишком близкое отношение к злобам сего дня"[39]. Первоначально, видимо, Троцкий намеревался опубликовать эту книгу быстро, ибо на первой странице рукописи напечатано:

"С согласия Государственного издательства чистый доход с этого издания предназначен на нужды пострадавших от наводнения ленинградских рабочих и работниц.

16 октября 1924 года"[40].

В этом фонде — записки, направленные "вождями" друг другу. Они тщательно систематизированы еще секретарями Троцкого, хронологически выверены. Троцкий пишет: "Во время заседания, обмена речами Ленин прибегал к записочкам, чтобы навести справку, узнать чье-либо мнение и таким образом сэкономить время… Иногда такая записочка звучала, как пистолетный выстрел около уха…"[41] Такая манера общения со многими, пишет Троцкий, "требовала чрезвычайного расхода энергии". Нередко Ленин сам писал письма, подписывал конверты и сам заклеивал их.

Ленин рассказывал Троцкому, что он не любил работать со стенографистками:

— Не выходит, стесняюсь. Начнешь фразу, кончить сразу ее не можешь, а стенограф ждет, и это меня стесняет…

Обращения Ленина, записано у Троцкого, рождались "как письма, как остро-остро отточенные орудия момента…"[42]

Некоторые наблюдения Троцкого, находящиеся в папках для книги о Ленине, весьма глубоки психологически, они своеобразно отмечают грани ленинского интеллекта:

"…На одном из заседаний Петербургского Совета 1905 года Ленин присутствовал в Вольном экономическом обществе, на невысокой галерее зала заседания. Помню ленинский глаз из-под руки, прощупывающий и взвешивающий (каждого) всякого, кто выступал и говорил; то был особенный взгляд — взгляд с пристрастием, проникавший в подноготную, добиравшийся до глубоких истоков мыслей и чувств оратора и в то же время попутно просвечивающий его самого…"[43]

Или вот еще фрагмент незавершенной рукописи: "После Конгресса (имеется в виду IV Конгресс Коминтерна. — Д.В.) Ленин участвовал в работе еще около 3-х месяцев до начала января. В эти последние месяцы, когда пульсация кровеносных сосудов в мозгу прерывалась закупорками и спазмами, ленинская мысль пульсировала мощно и отчетливо, как в самые лучшие времена его творчества. Позже, когда Владимир Ильич лишился речи, мы говорили врачам, что последние его статьи и письма, написанные в эти недели, поражают своей проникновенностью мысли. Можно сказать, что из-под ленинского пера даже в самые тяжелые периоды болезни не вышло ни одной строки, которая обнаруживала бы признаки ослабления ленинской мысли или ленинской воли и вообще была бы ниже ленинского уровня[44].

Троцкий пытался, набрасывая портрет Ленина, сделать особый акцент на его духовных качествах. Например, он сделал попытку сравнить Ленина с Марксом. Не знаю, кому как покажется, но мне подумалось, что в этом сопоставлении Ленин явно проиграл. В черновике статьи "Национальное в Ленине", подготовленной в апреле 1920 года для "Правды", есть такие слова: "…самый стиль Маркса, богатый и прекрасный, сочетание силы и гибкости, гнева и иронии, суровости и изысканности, несет в себе литературные и эстетические направления всей предшествующей социально-политической немецкой литературы, начиная с Реформации и ранее.

Литературный и ораторский стиль Ленина страшно прост, утилитарен, аскетичен, как и весь его уклад. Но в этом могучем аскетизме нет и тени моралистики. Это не принцип, не надуманная система и уж, конечно, не рисовка, — это просто внешнее выражение внутреннего сосредоточения сил для действия. Это хозяйская, мужицкая деловитость, — только в грандиозном масштабе"[45]. Почему так? Несколькими строками выше Троцкий еще и еще раз повторит свою старую мысль: "…наша история не дала в прошлом ни Лютера, ни Мюнцера, ни Мирабо, ни Дантона, ни Робеспьера. Именно поэтому русский пролетариат имеет своего Ленина…" Похоже, Троцкий хотел, но не решился сказать, что в отсутствие других корифеев фигура Ленина была более заметной.

Троцкий, много рассуждая о политических, волевых чертах Ленина, как-то неохотно касается его моральных качеств, часто просто не замечая ленинского коварства, жестокости и нетерпимости. Он не возразил, когда по предложению Председателя Совнаркома было принято, например, такое постановление: "Всех, проживающих на территории РСФСР иностранных подданных из рядов буржуазии тех государств, которые ведут против нас враждебные и военные действия, в возрасте от 17 до 55 лет заключить в концентрационные лагеря… В.Ульянов (Ленин)"[46].

Однажды Ленин показал Председателю Реввоенсовета книгу Р.Леви "Троцкий", изданную в Париже. Вечером Лев Давидович пролистал ее, задержавшись на 160-й странице с ленинской пометкой. Там было написано: "…нескончаемые заседания 20 и 21 февраля, на которых противопоставлена тактика и сторонники Троцкого и Ленина. Первый проповедует священную войну; второй только хочет сохранить власть, которую он захватил…" Ленинская рука зло и ревниво подчеркнула слово "только" и написала на полях: "вот болван!!!"[47] Типично в ленинском духе абсолютной нетерпимости. Но Троцкий об этом не пишет…

Думаю, что Троцкий имел больше, чем кто-либо другой, прав и оснований написать наиболее обстоятельную, талантливую, неординарную книгу о Ленине. Ему было что сказать о человеке, с которым его четверть века связывали борьба, разногласия, острые ссоры, обидные взаимные уколы, сотрудничество, доверие, взаимное уважение и близость духа. Пожалуй, Троцкий первым сказал о серьезной опасности канонизации Ленина, которая вскоре после смерти вождя русской революции стала выражаться, по словам его ближайшего соратника, в "бюрократизации почитания и автоматизации отношения к Ленину и его учению"[48]. Увы, голос предупреждения не был услышан. Крупный революционер, каковым несомненно был Ленин, человек, который часто ошибался, страдал, мучился, надеялся, но никогда не был земным богом, волею бюрократического абсолютизма превратился в икону, а его учение — в светскую религию. Тысячи бездарных монументов Ленина напоминали не о нем, а об идоле религиозной идеологии, о верности застывшим догматам. В конце концов это вызвало справедливый протест. Может быть, поэтому сейчас столь полярны взгляды на этого человека в нашем обществе. Все наши надежды и трагедии связаны в первую очередь с Лениным. Надежды, увы, не сбылись, а трагедий было в избытке.

В бумагах Троцкого то и дело встречаются письма, свидетельствующие о его намерениях "написать книгу о Ленине", "ускорить работу над рукописью", "завершить наконец эту книгу" и т. д. Оказавшись на Принкипо, Троцкий пишет Росмеру, что хочет к осени написать книгу "Ленин и эпигоны"[49]. Здесь же он говорит, что подумывает также подготовить работу "Личные характеристики (друзья и враги)", где ленинский портрет должен занять особое место.

Он направляет письмо в парижское в издательство: "Моя работа над Лениным не вышла и не скоро выйдет еще из подготовительной стадии. Для перевода я смогу дать первые главы вряд ли ранее июля… 20 февраля 1934"[50].

Увы, его пребывание во Франции мало располагало к творчеству. Месяцем раньше он пишет Саре Вебер в Америку: "Наш переезд во Францию совпал с денежными затруднениями… В ближайшие месяцы 9/10 моего времени будет посвящено работе о Ленине…"[51]

Так будет и в Норвегии, и в Мексике. Троцкому мешали текущие политические дела и обстоятельства: преследования, высылки, московские процессы и контрпроцесс, создание IV Интернационала, а затем и книга о Сталине. Троцкому не хотелось, чтобы книга о Ленине была скороспелой. Он слишком много связывал с ней. Я думаю, что после Принкипо Троцкий понимал, что окончит жизнь в изгнании. На какие-то неожиданные перемены в собственной стране оставалось все меньше и меньше надежд. С помощью книги о Ленине он хотел "отчитаться" перед историей и доказать будущим поколениям свою правоту. Ленин оставался пока и в СССР, и в остальном мире фигурой исторического, эпохального масштаба. Этой книгой Троцкий не без основания хотел сказать, что он, второй человек после Ленина в русской революции, делал все, чтобы спасти ее плоды, идеалы, надежды- И книга та виделась ему особенной, а потому ее нельзя было написать за три-четыре месяца, как "Преданную революцию". Самое главное, Троцкий, судя по отрывкам, фрагментам, публикациям о Ленине, хотел показать — как они с Лениным пытались спасти революцию. Ленин и он, Троцкий. Это должна была быть книга о "Двух вождях" русской революции.

Можно возразить: ведь он уже написал о себе автобиографическую книгу "Моя жизнь"? Да, написал. Но, видимо, очень поспешил. Такие книги обычно пишут в конце жизненного пути, когда подводят итоги. Ему была известна и сдержанная оценка его автопортрета крупными художниками. Николай Бердяев отозвался о "Моей жизни" так: "Книга написана для прославления Л.Троцкого как великого революционера и еще более для унижения смертельного врага его Сталина как ничтожества и жалкого эпигона… Бесспорно, Л.Троцкий стоит во всех отношениях многими головами выше других большевиков, если не считать Ленина. Ленин, конечно, крупнее и сильнее, он глава революции, но Троцкий более талантлив и блестящ"[52]. Такова оценка замечательного русского мыслителя. Николай Валентинов в своей почти неизвестной для советского читателя книге "Малознакомый Ленин" пишет о вождях Октября по-другому: "Оригинальность Ленина в том, что в его самооценке отсутствовало столь обычное и у многих больших людей — мелкое самолюбие, самолюбование. А всего этого было изрядное количество, например, в Троцком, после Ленина виднейшей фигуре Октябрьской революции. Троцкому не было и 48 лет, когда он начал писать автобиографию, с тщеславием рассказывать о своей жизни и свершенных в ней революционных подвигах"[53]. Думаю, автопортрет Троцкого прославил его не как революционера, а как талантливого писателя. Он это, видимо, знал, поэтому хотел сказать о себе глубже и полнее, работая над портретом Ленина. Но, увы, так и не закончил его…

Все последние годы, которые Троцкому отмерила судьба (а точнее, московский диктатор), изгнанник отчаянно боролся с преследованиями, травлей, высылками, угрозами, клеветой. Он не мог уйти из жизни, не ответив Сталину. Да, Троцкий написал много уничтожающих статей о кремлевском руководителе. Ни одна его большая политическая статья не обходилась без язвительных, резких, разоблачительных абзацев о Сталине. Он произнес множество гневных, уничтожающих речей о московском тиране, сделавшем Кремль своим Акрополем!.. Но этого было мало. Троцкий давно задумал большой капитальный труд о человеке, который олицетворял российский термидор, стал вдохновителем невиданного в истории террора в собственной стране, искалечил его, Троцкого, жизнь, отобрал у него практически всех родных и близких.

Уже в январе 1936 года он писал своим сторонникам: "Цезаризм был (если не бояться анахронистических выражений) бонапартизмом античного мира. Историческое развитие показало (этого еще не знали ни Маркс, ни Ленин), что бонапартизм возможен и на социальных основах пролетарской революции… Все говорит за то, что пролетариату придется в конце концов сбрасывать сталинскую бюрократию путем революции"[54]. Еще в августе 1930 года Троцкий опубликовал большую статью "К политической биографии Сталина"[55], которая явилась, по сути, кратким рефератом будущей книги.

Нужно отдать должное Троцкому: он хотел не просто показать Сталина Каином, но и высветить генетические истоки сталинизма как явления, олицетворившего "бюрократический абсолютизм".

Далеко не все получилось в этом произведении (написано было 11 глав, а вторая книга так и осталась незавершенной); в ряде мест присущий Троцкому талант публициста, историка, мыслителя как бы покинул его. Возможно, это одна из самых слабых книг Троцкого. Но согласитесь, трудно писать беспристрастно, если твое перо ежеминутно опускается в чернильницу ненависти. Но тем не менее, и это следует сказать особо, Троцкий верно определил многие истоки сталинизма — в сращивании государственного и партийного аппарата, в быстром усилении власти всесильной бюрократии, в ликвидации политических, духовных и идейных альтернатив в обществе. Но Троцкий был совершенно несамокритичен. Он не хотел и не умел говорить о собственных промахах. Во многих главных пороках системы, которые Троцкий стал критиковать после октября 1923 года, повинен он вместе с Лениным. Да, именно они, а также другие якобинцы русской революции. Немало его тоталитарных идей материализовалось в новом государстве. Он был одним из главных архитекторов "бюрократического абсолютизма". Троцкий никогда не говорил об этом, самом уязвимом, пункте своей биографии.

Свою высылку Троцкий, конечно, всегда считал незаконной. Правда, старший сын уже на Принкипо говорил отцу и матери: депортация в конечном итоге спасла им всем жизнь (добавлю, пока!). Но тем не менее практика высылок родилась еще при Троцком, и он не протестовал против нее, а, наоборот, одобрял.

В "секретном" фонде Ленина, насчитывавшем 3 724 неопубликованные работы, есть такая записка, набросанная химическим карандашом.

"Т.Сталин.

К вопросу о высылке из России меньшевиков, народных социалистов, кадетов и т. п., я бы хотел задать несколько вопросов ввиду того, что эта операция, начатая до моего отпуска, не закончена и сейчас.

Решено ли "искоренить" всех энесов (народных социалистов. — Д.В.)? Поглехонова, Мекотина, Горнфельда, Петрищева и др.?

По-моему, всех выслать. Вреднее всякого эсера, ибо ловчее.

То же А.Н.Потресов, Изгоев и все сотрудники "Экономиста" (Озеров и мн. другие). Меньшевики Розанов (врач, хитрый), Вигдорчик (Мигуло или как-то в этом роде). Любовь Николаевна Родченко и ее молодая дочь (понаслышке злейшие враги большевизма); Н.А.Рожков (надо его выслать, неисправим); С.Л.Франк (автор "Методологии"). Комиссия под надзором Манцева, Мессинга и пр. должна представить списки и надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Очистить Россию надолго…

С ком. приветом, Ленин

17 июля 1922 г., Горки"[56].

Бессвязный текст Ленина, тем не менее, с пронзительной беспощадностью передает умонастроение главного вождя, наставляющего своего будущего преемника. Троцкий в то время считал это обычной "революционной практикой". Даже если Ленин знает "понаслышке", надо "выслать за границу безжалостно".

В своей статье "Наши разногласия", написанной в 1924 году, но не опубликованной сразу, Троцкий утверждал необходимость революционного радикализма революции: "Революции уже не раз погибали из-за мягкотелости, нерешительности, добродушия трудящихся масс… Революция может спастись, лишь перестроив самый характер свой на иной, более суровый лад и вооружившись мечом красного террора… Красный террор был необходимым орудием революции"[57].

Однако, оказавшись в изгнании, Троцкий справедливо клеймил террор Сталина, как бы оставляя за скобками свои старые взгляды на роль насилия в революционном переустройстве общества. В то же время Троцкий пытался говорить, что условия гражданской войны, когда он использовал насилие только против врагов, и мирная обстановка 30-х годов слишком разнятся по своему политическому содержанию. Что верно, то верно. Но даже спустя годы Троцкий продолжал защищать правомерность декрета 1918 года о заложниках. Так, в своей знаменитой статье "Их мораль и наша" он заявил, что декрет "был необходимой мерой в борьбе против угнетателей"[58].

Троцкий помнил, как однажды Ленин показал ему письмо мэтра анархизма Петра Кропоткина:

"Уважаемый Владимир Ильич!

В "Известиях" и "Правде" помещено заявление, извещающее, что Соввластью решено взять в заложники эсеров из группы Савинкова и Чернова… и в случае покушения на вождей Советов, решено "беспощадно истреблять этих заложников".

Неужели среди вас не нашлось никого, чтобы напомнить своим товарищам и убедить их, что такие меры представляют возврат к худшим временам средневековья и религиозных войн и что они недостойны людей, взявшихся созидать будущее…"[59].

Троцкий посмотрел на резолюцию Ленина: "В архив… 21 дек. 1920 г.". Соратник Ленина был с ним согласен и в этом вопросе.

В упорном стремлении Троцкого защитить "свое" насилие и осудить сталинское видна явная непоследовательность яростного критика Сталина. Хотя еще раз повторю — историческая обстановка, условия применения карательной силы действительно были различны.

Троцкий с большим трудом писал книгу о Сталине. Он не мог по-настоящему анализировать, сопоставлять, объективно рассматривать различные факторы и параметры, определяющие цвета, оттенки, черты зловещего портрета. Он жаловался Наталье Ивановне:

— Идет трудно. Невыносимо тяжело писать спокойно о негодяе. Легче вылить флакон черных чернил на лист бумаги. Я могу писать об этом Каине только так — и показывал при этом фрагменты статьи, которую он готовил. Там легким, ясным почерком были выделены строки: "Методы сталинизма доводят до конца, до высшего напряжения и, вместе, до абсурда все те приемы лжи, жестокости и подлости, которые составляют механику управления во всяком классовом обществе… Сталинизм — сгусток всех уродств исторического государства, его зловещая карикатура и отвратительная гримаса"[60].

Все сказанное Троцким о Сталине и сталинизме верно. Но когда говорится только о "политической гангрене сталинизма", о том, что "Сталин — похмелье революции", а "сталинизм — контрреволюционный бандитизм", это постепенно начинает надоедать читателю. Ненависть — не лучший союзник художника и мастера.

Троцкий мучительно вспоминает последние дни своего членства в ЦК. Былое вновь высвечивает Сталина как главного организатора его травли. Он тщательно воспроизводит подробности: "В 1927 году официальные заседания ЦК превратились в поистине отвратительные зрелища. Никаких вопросов не обсуждалось по существу… Назначением двух официальных заседаний ЦК была травля оппозиции заранее распределенными ролями и речами. Тон этой травли становился все более необузданным. Наиболее наглые члены высших учреждений непрерывно прерывали речи опытных лиц сперва бессмысленными повторениями обвинений, выкриками, а затем руганью, площадными ругательствами. Режиссером этого был Сталин. Он ходил за спиной президиума, поглядывая на тех, кому намечены выступления, и не скрывал своей радости, когда ругательства по адресу оппозиционеров принимали совершенно бесстыдный характер…"[61] Троцкий, работая над книгой, искал в памяти события, факты, которые могли бы побольнее уколоть советского диктатора. Подчеркивая постоянно злобность и мстительность этого человека, он терял нечто важное, существенное. Но затем как бы спохватывался и вновь возвращался к социально-политическому анализу сталинизма.

Троцкий был прав в главном — он, по сути, пришел к выводу, который время само сделало позднее, а именно: сталинизм, родившийся как попытка решительного исторического опережения, превратился в конечном счете в реальный факт огромного исторического отставания. Сравнивая Сталина с другими политическими деятелями, Троцкий отводит ему роль неприметного статиста: "Нынешние официальные приравнивания Сталина к Ленину — просто непристойность. Если исходить из размеров личности, то нельзя поставить Сталина на одну доску даже с Муссолини или Гитлером. Как ни скудны "идеи" фашизма, но оба победоносных вождя реакции, итальянский и германский, начинали сначала, проявляли инициативу, поднимали на ноги массы, пролагали новые пути. Ничего этого нельзя сказать о Сталине. Большевистскую партию создал Ленин. Сталин вырос из ее аппарата и неотделим от него…"[62]

Портрет Сталина — последний из портретов, который Троцкий пытался написать, — как я уже говорил, не был закончен. Оригинал портрета смертельно боялся своей копии, рождавшейся под кистью-пером далекого мастера революции. Возможно, это единственный случай в истории, когда "натурщик" убивает художника до завершения портрета. Но весьма символично то, что Троцкий закончил свой земной путь, когда писал книгу о Сталине, развенчивая страшнейшего из тиранов. В портрете, который создало время, мазки Троцкого — одни из самых заметных, уверенных и резких.

Литературно-политические портреты Троцкого читать очень интересно. Порой поражает афористическая точность исторических оценок: "…несчастье Плеханова шло из того же корня, что и бессмертная заслуга: он был предтечей. Он не был вождем действующего пролетариата, а только его теоретическим предвестником. Он полемически отстаивал методы марксизма, но не имел возможности применять их в действии. Прожив несколько десятков лет в Швейцарии, он оставался русским эмигрантом". Заканчивает очерк Троцкий призывом: "Пора, пора написать о Плеханове хорошую книгу"[63].

Порой Троцкий, верно отображая главную мысль при характеристике личности, кокетничает с фразой, демонстрирует свою виртуозность во владении словом. Вот, например, каким выглядит черновик его статьи о Жане Лонге, подготовленной в 1919 году для журнала "Коммунистический Интернационал", с которым он одно время активно сотрудничал: "…теперь, когда класс открыто идет на класс, когда исторические идеи вооружены до зубов и решают свою тяжбу сталью, каким оскорбительным издевательством над нашей эпохой являются "социалисты" типа Лонге. Мы его только что видали: кланяется направо, расшаркивается налево, молится великому Гладстону, который обманывает Ирландию, склоняется перед своим физическим дедом Марксом, который презирал и ненавидел лицемера Гладстона, восхваляет царского наперсника Вивиани, первого министра президента империалистической войны, сочетает Ренана с русской революцией, Вильсона с Лениным, Вандервельде с Либкнехтом, подводит под "право народов" фундамент из рурского угля и тунисских костей и, проделывая все эти невероятные чудеса, перед которыми глотание зажженной пакли является детской забавой, Лонге остается самим собой, куртуазным воплощением официального социализма и увенчанием французского парламентаризма"[64]. Такой большой текст — и всего две фразы! Стремление Троцкого показать "буржуазность" социализма Лонге вылилось, по существу, в демонстрацию эрудиции автора. Такие портреты в его реестре есть: там он не столько пишет о конкретном лице, сколько демонстрирует свою литературную технику и мастерство.

У Троцкого-портретиста исключительная образность и красочность письма. Но главное для него — политическая позиция героя. Вот что он пишет в своем очерке о Петре Струве, опубликованном в 1909 году: "Главный талант Струве или, если хотите, проклятие его природы в том, что он всегда действовал "по поручению". Идеи-властительницы никогда не знал; зато всегда стоял к услугам выдвигающихся классов — для идеологических поручений… в будущем сможет утешаться разве лишь длинным политическим титулом своим в новом издании словаря Брокгауза: сперва марксист, затем либерал-идеалист, а после того славянофил-антисемит и великороссийский империалист… из голынтинских выходцев"[65].

Большинство его портретов написаны только темными тонами или только светлыми. У него как у истого большевика была позиция: или союзник, или противник; или друг, или враг. И если враг — на портрете нет ни одного светлого пятна. В черновике статьи "Царская рать за охотой" Троцкий пишет о Николае II: "Тупой и запуганный, ничтожный и всесильный, весь во власти предрассудков, достойных эскимоса, с кровью, отравленной всеми пороками рода царских поколений…"[66] Чувство меры здесь явно изменило Троцкому. Не с тех ли пор у нас русского императора изображали абсолютным ничтожеством? Троцкий не хотел замечать сильных сторон облика последнего царя: невозмутимость в самых трагических ситуациях, мужество, державное достоинство и т. д. Но по Троцкому: раз император — значит, средоточие зла и низостей…

Троцкий понимал, что история — не просто смена времен и эпох. Это бесконечная галерея лиц, оставивших свой след на земле. В 1901–1902 годах Троцкий сделал ряд набросков к портретам В.А.Жуковского, Н.В.Гоголя, А.И.Герцена, Н.А.Добролюбова, очень любимого им Г.И.Успенского. Для всех их характерны многоцветность, разнообразие оттенков и в то же время интеллектуальная расплывчатость, акцентирование внимания лишь на каком-то нюансе характера или судьбы. В этих работах Бронштейн (тогда он еще не был Троцким) предстает как начинающий импрессионист, быстро накладывающий свои впечатления-мазки на полотно.

Работая, например, над очерком о Жуковском, молодой литератор "нажимает" на его романтизм: писатель "приспособил к русскому климату немецких и английских чертей — и тем насадил в России романтизм". Каков романтизм Жуковского? "Это — желание, стремление, порыв, чувство, вздох, стон, жалоба на несовершенные надежды, которым не было имени, грусть по утраченном счастье, которое бог знает в чем состояло… Всю свою жизнь писатель прожил в оранжерейной атмосфере… И во всю жизнь, во всю долгую жизнь Жуковского, кошмары крепостного права не тревожили его поэтического полусна"[67].

Иногда молодому публицисту удается одной-двумя фразами сказать во сто крат больше, чем кому-нибудь другому: "…Гоголь-сердцевед, Гоголь-юморист, Гоголь-реалист, выведший на лобное место всероссийскую пошлость, узость, бездеятельность, маниловщину… Кто посмеет бросить ныне камень осуждения в великого мученика совести, который так страстно искал истины и ценой таких страданий покупал заблуждение?"[68] Поразительно умение совсем молодого Троцкого в парадоксально-афористической форме ярко высветить основную черту личности, портрет которой он создавал: "великий мученик совести…"

О Герцене Троцкий написал то, что сегодня в какой-то степени можно отнести и к нему самому: "Мы, по-видимому, вступаем в "эпоху" реставрации или, пожалуй, легализации Герцена, что естественным образом создает или обновляет некоторый культ его личности. Мы искренно и глубоко убеждены, что личность Герцена настолько громадна, выпукла, заслуги его в истории развития русского общественного самосознания столь велики, что исключают надобность и возможность какой бы то ни было переоценки, преувеличения…"[69] Троцкий не мог знать, что в некотором смысле он в чем-то повторит общественную судьбу Герцена. Конечно, его "Бюллетень оппозиции" не был так возвышен как "Колокол" Герцена, но их роднила мятежность духа и тоска по свободе для родины. Хотя для революционера XX века свобода была закована в классовые обручи, а у Герцена она витала высоко над извечным эгоизмом социальных групп.

Охватывая своим взором целую эпоху мастеров слова, Троцкий явно не симпатизирует декадансу, мистике, глубоко субъективной философичности целого ряда видных русских литераторов в начале нынешнего столетия. Особенно достается Константину Бальмонту и Дмитрию Мережковскому. В очерке "О Бальмонте" Троцкий сыграл с поэтом злую шутку: напечатал в начале статьи стихотворение Бальмонта в шестнадцать строк; при этом последнее четверостишие поставил первым, третье — вторым и т. д. Другими словами, "перестроил" стих. И спрашивает, заметил ли это читатель. Действительно, не зная стихотворения, обнаружить это невозможно. Троцкий в восторге: он "доказал", что Бальмонт — верный носитель декадентского идеала, который "эмансипирует" поэтическую строку от здравого смысла…"[70]

"Подковырнув" таким образом своеобразного поэта, Троцкий откровенно высмеивает формалистические увлечения Бальмонта, который "беззаботно приплясывает" в такт стиху и "приседает на рифмах". Читая очерк о поэте, закончившем свою жизнь, как и Троцкий, в изгнании, еще раз убеждаешься: неординарным, нестандартным, необычным людям и самобытному таланту всегда жить трудно. Усредненное обычность, конформность не вызывают столь ядовитых тирад. Но… их носители редко удостаиваются собственных портретов.

Троцкий давно интересовался публикациями Дмитрия Мережковского и его жены, Зинаиды Гиппиус. Она интересовала Троцкого не столько как поэтесса (к ее стихам он относился насмешливо-иронически), сколько как писательница-портретистка. Будучи уже на Принкипо, изгнанник с интересом прочел воспоминания этой женщины о великих современниках, которых она знала лично, — о А.Блоке, А.Белом, Ф.Сологубе, В.Розанове, Л.Толстом, А.Чехове и других. Книга называлась "Живые лица. Синяя книга: петербургский дневник 1914–1918" (напечатана в Белграде). Троцкий не мог не отдать должного мастерству и наблюдательности писательницы, не преминув, правда, высмеять ее мистику, о которой интеллигенция Петербурга еще на пороге века рассказывала анекдоты. Многие знали, что для Гиппиус число "9" было кошмаром. Оно, как писала поэтесса, преследовало ее всю жизнь. В этой цифре ей виделся перст Провидения. Возможно, что так все и было. Троцкий никогда не узнает, что ее муж, Дмитрий Мережковский, умрет 9 декабря 1941 года, а она сама — 9 сентября 1945 года…

Дочь обер-прокурора Сената Николая Романовича Гиппиуса, выходца из Мекленбурга, горячо встретив Февраль 1917 года, отпрянула от Октября со страхом и ужасом:

Лежим, заплеваны и связаны,

По всем углам.

Плевки матросские размазаны

У нас по лбам.

Столпы, радетели, воители

Давно в бегах.

И только вьются согласители

В своих Це-ках.

Мы стали псами подзаборными

Не уползти!

Уж разобрал руками черными

Викжель пути…[71]

Стихотворение датировано 9 ноября 1917 года. Троцкий отчеркнул в сборнике эти четверостишия, негодуя. Ему, архитектору русской революции, было трудно понять, что это страшный облик того времени…

Он явно не принимал творчества Мережковских, но… часто к нему обращался. Когда после депортации начались его скитания и Троцкий оказался во Франции, он несколько раз спрашивал старшего сына:

— Что слышно о Мережковских? Так же пописывают камерные романы и стихи? И так же с антисоветским акцентом?

Седов не мог ответить на подобные вопросы: ему было не до Мережковского и Гиппиус…

Что касается Мережковских, то их, в свою очередь, мало интересовал Троцкий. Он был одним из тех, кто лишил их почти всего. Когда я положил скромные цветы на неухоженные могилы З.Гиппиус и Д.Мережковского, навечно оставшихся в аллеях русского кладбища Сен-Женевьев де Буа, то подумал: эти наши соотечественники никогда не смогли принять того, с чем согласились все мы. Отрицая нарождающуюся реальность несвободы, они оказались исторически правы.

Троцкий не хотел понять Мережковского — оригинального художника и мыслителя, утверждавшего, что каждый человек пуст без Бога. На это портретист отвечал:

— Меж фундаментом культуры и куполом мистики, там где должна помещаться "правда о спасении общественности", у него царит откровенная пустота, которую наполнить он раз и навсегда бессилен[72].

Троцкий несправедлив к Мережковскому. Он всегда категоричен. В его оценках нет и тени сомнения. Ведь он не критик, а революционер!

Портреты Троцкого — ясные реалистические полотна. Многие из них оптимистичны. Гораздо больше — ядовито саркастических. Немало полотен, которые подобны реквиему. Как я уже говорил, самый потрясающий и ошеломляющий — портрет старшего сына Льва Львовича Седова. Очерк озаглавлен красноречиво: "Лев Седов. Сын, друг, борец". Думаю, что портрет сына — один из самых лучших в бесконечно длинной галерее словесных образов, созданных Троцким.

Когда читаешь внешне простые строки о жизни мальчика-юноши, то перед мысленным взором бегут немые черно-белые кадры тогдашней революционной хроники: "…его отрочество проходило под высоким давлением. Он прибавил себе год, чтобы поскорее вступить в комсомол, который кипел тогда всеми страстями пробужденной молодежи. Молодые булочники, среди которых он вел пропаганду, награждали его свежей булкой, и он радостно приносил ее под порванным локтем своей куртки. Это были жгучие и холодные, великие и голодные годы. По собственной воле Лев ушел из Кремля в пролетарское студенческое общежитие, чтоб не отличаться от других. Он отказывался садиться с нами в автомобиль, чтоб не пользоваться этой привилегией бюрократов. Зато он принимал ревностное участие во всех субботниках и других "трудовых мобилизациях", счищал с московских улиц снег, "ликвидировал" неграмотность, разгружал из вагонов хлеб и дрова, а позже, в качестве студента-политехника, ремонтировал паровозы…" В конце очерка слова: "Мы не верим, что его больше нет, и плачем, потому что не верить нельзя… Вместе с нашим мальчиком умерло все, что еще оставалось молодого в нас самих…"[73]

Читая очерки-портреты Троцкого, нельзя быть равнодушным. Перо большого мастера заставляет читателя удивляться, негодовать, страдать, восхищаться, поражаться, спорить с автором, соглашаться и снова категорически спорить. Природа была щедра к нему: она наделила его не только способностью глубоко, гибко и широко мыслить, но и самым активным образом реализовывать свои мысли. Троцкий любил писать очерки о людях. Делал он это по какому-то внутреннему зову. Портреты не похожи один на другой не только потому, что "натурщики" были разными людьми. Дело в том, что Троцкий каждый раз занимал новую, оригинальную позицию, менял ракурс, угол интеллектуального "освещения".

Троцкого часто уговаривали написать о конкретном лице. Весной 1924 года, например, Л.Л.Авербах попросил его написать очерк о Я.М.Свердлове, попутно поставив ряд писательских, литературных вопросов. Троцкий отказался. Вероятнее всего, он бы написал панегирик, хотя во ВЦИКе все знали, что Свердлов как революционер был беспощаден и страшен в повседневных делах. Его подпись стоит на ряде документов, решивших судьбы многих, многих людей.

Это за его подписью пошла на Дон печально известная директива ЦК от 24 января 1919 года о расказачивании, которая требовала физического уничтожения многих тысяч казаков. Это после его "команд" появились страшные документальные свидетельства, подобные этому:

"Москва, Енукидзе

Сегодня прибыли в Орел из Грозного 403 человека мужчин и женщин казачьего населения в возрасте 14–17 лет для заключения в концлагерь без всяких документов за восстание…"[74] Страшно читать эти телеграммы и семь десятилетий спустя…

Свердлов, этот якобинец из Нижнего Новгорода, сын ремесленника-гравера и печатника, видел смысл революции в беспощадности к себе и другим.

Авербах получил письмо, в котором Троцкий отвечает критику: "Литература прежде всего расширяет поле зрения и лишь отчасти и далеко не всегда воздействует на угол зрения… Литература не есть микрокосм, а есть часть макрокосма…"

В словах этих, не бесспорных, но очень глубоких, Троцкий выражает свое отношение к политическому и литературному портрету. Кстати, в том же письме Троцкий весьма своеобразно и откровенно характеризует Горького (в изгнании он напишет о нем очерк): "Коммунистический характер произведений Горького более чем сомнителен. В них много анархо-индивидуализма, обывательской ограниченности, скрытой мистики и пр. Это было бы опасно и заставило бы нас поставить крест на Горьком, если бы воспитание пролетариата определялось целиком или главным образом литературой…"[75]

Для Троцкого портрет исторической личности — это ее социальная и художественная оценка, своего рода "приговор" вечности, которая редко дает отсрочки платежей по моральным векселям. По сути, Троцкий, создавая портреты, как бы корректировал (а часто и пересматривал) марксистский тезис о "решающей роли народных масс", исподволь "заселяя" историю людьми, прошедшими по земле и оставившими на ней свой след. В храме цивилизации, который Троцкий намеревался сделать коммунистическим, по его мнению, должны быть массы и личности. И хотя очеркист не раз критиковал Михайловского и Карлейля за преувеличение значения в истории роли личностей, своей политической и литературной практикой он говорил в значительной мере другое.

Как бы мы ни относились к портретам Троцкого и к нему самому, нельзя не признать: это не манекены, не тени, не плакатные фигуры. Возможно, главным достоинством его портретов является способность отражать то, что описать крайне трудно: работу мысли его "натурщика". Троцкий понимал, что каждая личность — это бесконечный лабиринт мыслей, в котором, однако, всегда видна цельная "система". Люди у Троцкого — персонажи исторической драмы, в которой сам автор был и героем, и неудачником, и режиссером, и сценаристом. Изгнанник давно стал вглядываться в зеркало истории. Взгляд его был зорким, проницательным, хотя собственное изображение нередко заслоняло или даже искажало события драмы, участником которой он был.