Перед новой встречей трех

Перед новой встречей трех

Вопрос о новой встрече глав правительств трех великих держав стал активно обсуждаться с осени 1944 года. После Тегеранской конференции произошло множество важных событий. Вооруженные силы союзных держав одерживали все новые блестящие победы. Красная Армия очистила от захватчиков советские земли и завершала изгнание фашистских войск из восточноевропейских государств. Приближался час победы антигитлеровской коалиции в этой невиданной по своим масштабам и жертвам вооруженной схватке. И хотя еще предстояли тяжелые сражения и с гитлеровской Германией, и с милитаристской Японией, проблемы послевоенного устройства все больше выдвигались на первый план.

Вместе с тем сильнее давали себя знать и противоречия внутри антигитлеровской коалиции. В значительной мере они были связаны с попытками империалистических сил сохранить свое господство в мире и с этой целью по возможности ослабить Советский Союз, уменьшить его влияние на мировой арене. Важным элементом такого курса были и попытки подавить прогрессивные движения в странах, освобождающихся от фашистского порабощения, навязать народам этих стран реакционные режимы, послушные западным державам. Наконец, немаловажное значение имели и различные тенденции внутри правящих группировок западных держав. Особенно явственно они наблюдались в руководящем ядре Соединенных Штатов. Там происходило размежевание на сторонников послевоенного сотрудничества с Советским Союзом и на приверженцев «жесткого курса» и конфронтации с СССР, вплоть до развязывания войны против социалистической державы.

В этой обстановке встреча «большой тройки» приобретала особое значение. Практическая подготовка к ней осложнялась, однако, двумя факторами: предстоявшими в США в ноябре 1944 года президентскими выборами и трудностями, связанными с согласованием места проведения конференции.

Во время беседы со Сталиным 23 сентября 1944 г. Гарриман, выполняя инструкцию Рузвельта, сказал, что президент думает о ноябре как о возможном времени встречи. Поскольку, однако, это время года слишком позднее для Аляски, которая предлагалась американцами, он теперь рекомендует провести совещание где-нибудь в Средиземноморье. Сталин ответил, что такая встреча была бы желательна, но он опасается, что врачи не разрешат ему совершить столь далекое путешествие.

— Сказывается возраст, — пожаловался он. — В прошлые годы я мог справиться с гриппом за два-три дня, а теперь болезнь затягивается на неделю, а то и две.

Гарриман упомянул о целебных свойствах средиземноморского солнца. Тогда Сталин заметил, что врачи считают любую перемену климата опасной. Он предложил направить на встречу Молотова, который, добавил Сталин, пользуется его полным доверием. На это присутствовавший на беседе нарком иностранных дел возразил, что он никогда не сможет заменить маршала Сталина.

— Ты слишком скромен, — сказал Сталин, обращаясь к Молотову.

Гарриман принялся пояснять, что хотя президент всегда рад встретиться с Молотовым, он надеется, что в Кремле еще раз взвесят ситуацию.

Переговоры британского премьера в Кремле в октябре не могли, конечно, заменить встречу «большой тройки». Вопрос о такой встрече был снова поднят американским послом в дни пребывания Черчилля в Москве. Причем Гарриман намекнул на возможность приезда Рузвельта в район Черного моря. Он сослался при этом на Гарри Гопкинса, который высказал эти же соображения советскому послу в Вашингтоне А. А. Громыко.

Такой вариант вполне устраивал Сталина, о чем он и написал Рузвельту 19 октября 1944 г.: «Посол Громыко информировал меня о недавней своей беседе с г-ном Гопкинсом, в которой Гопкинс высказал мысль о том, что Вы могли бы прибыть в конце ноября в Черное море и встретиться со мной на советском черноморском побережье. Я весьма приветствовал бы осуществление этого намерения. Из беседы с Премьер-Министром я убедился, что он также разделяет эту мысль. Таким образом, в конце ноября могла бы состояться встреча нас троих, чтобы рассмотреть накопившиеся… после Тегерана вопросы. Я буду рад получить от Вас сообщение об этом».

Ответ от президента был получен в Москве 25 октября. В нем выражалась уверенность, что успех, достигнутый советским и британским руководителями во время недавнего визита Черчилля в Москву, «облегчит и ускорит нашу работу при следующей встрече, когда мы втроем должны будем прийти к полному соглашению о наших будущих действиях, политике и взаимных интересах».

По вопросу о подготовке такого совещания Рузвельт указывал, что следует «изучить вопрос пригодности различных пунктов, где можно устроить нашу ноябрьскую встречу, то есть с точки зрения наличия жилых помещений, безопасности, доступности и т. д. Я был бы признателен за Ваши предложения, — продолжал Рузвельт. — Я рассматривал вопрос о пригодности Кипра, Афин или Мальты на тот случай, если бы мое прибытие в Черное море… оказалось слишком трудным или неосуществимым. Я предпочитаю совершать поездки и жить на корабле. Нам известно, что условия на Кипре и Мальте с точки зрения безопасности и жилья удовлетворительны.

Я с большим удовольствием ожидаю новой встречи с Вами. Я был бы рад получить Ваш совет и предложения». Спустя четыре дня глава Советского правительства направил президенту ответ, в котором продолжал настаивать на своем варианте. Он подчеркивал, что условия для встречи на советском черноморском побережье вполне благоприятны, и выражал надежду, что ко времени встречи можно будет обеспечить безопасный доступ президентского корабля к месту назначения. Вопрос о месте встречи так и остался открытым.

Тем временем в США состоялись президентские выборы, принесшие победу Рузвельту. Поздравляя его по этому случаю, глава Советского правительства выразил уверенность, что под испытанным руководством Рузвельта «американский народ завершит совместно с народами Советского Союза, Великобритании и других демократических стран дело борьбы против общего врага и обеспечит победу во имя освобождения человечества от нацистской тирании».

В последующем у Рузвельта возникли новые идеи относительно сроков встречи трех. В телеграмме, адресованной Сталину и полученной в Москве 19 ноября, президент высказывал мысль о том, что было бы более удобно отложить встречу на время после его формального вступления в должность 20 января. Поэтому предлагалось собраться в подходящем месте 28 или 30 января 1945 года. Рузвельт сообщил, что американские военно-морские органы решительно высказываются против Черного моря. Они, пояснял президент, не хотят идти на проход через Эгейское море и Дарданеллы крупного корабля, так как это потребовало бы очень сильного эскорта, в котором ощущается большая нужда в других местах. Далее президент сообщал, что Черчилль предложил в качестве места встречи Александрию, Иерусалим или Афины. Он указывал также, что не следует откладывать встречу на более поздний срок, чем конец января или начало февраля, и выражал надежду, что к этому времени Сталин сможет совершить поездку до какого-нибудь пункта в Средиземноморье. «Мне, — говорилось в послании, — доступен почти любой пункт в районе Средиземного моря, где я могу находиться на таком расстоянии от Вашингтона, которое будет невелико для авиасвязи, с тем чтобы я мог исполнять свои обязанности в отношении законодательства — вопрос, с которым Вы знакомы».

В итоге этого обмена мнений вопрос о времени и месте встречи «большой тройки» стал еще более неопределенным. Ведь совершенно очевидно, что в условиях развернувшегося на советско-германском фронте широкого наступления Красной Армии и происходивших на ряде участков ожесточенных сражений глава Советского правительства, являвшийся также и Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами, никак не мог себе позволить длительные экзотические путешествия, подобные тем, которые так красочно описывал Рузвельт.

Впрочем, и сам президент понимал, что его рассуждения не очень-то убедительны. Он выдвигал новые предложения о месте встречи скорее для того, чтобы утихомирить противников его политики в самом Вашингтоне. Об этом весьма откровенно писал Гопкинс:

«…Все ближайшие советники президента были против его поездки в Россию; большинству не нравились русские или они, во всяком случае, не доверяли им. Они не могли понять, зачем президенту Соединенных Штатов разъезжать по всему свету, чтобы встретиться со Сталиным. Эти доводы для меня ничего не значили. Самое главное было в том, чтобы встреча состоялась. Невозможно было провести встречу где-либо помимо Крыма. Советники президента немало критиковали меня, когда узнали, что именно я разговаривал с Громыко относительно возможности отправиться в Крым. Когда они насели на президента, пытаясь заставить его не ехать, президент снова стал лавировать и выдвинул множество контрпредложений, ни одно из которых не имело смысла. Я был уверен, что президент в конечном счете отправится в Крым. И основная причина тут в том, что в этой части света он никогда не бывал, а его авантюрная душа всегда влекла его в необычные места. К тому же, поскольку выборы миновали, его решение больше не осложнялось политическими соображениями».

23 ноября Сталин послал Рузвельту краткий и твердый ответ: «Очень жаль, что Ваши военно-морские органы сомневаются в целесообразности Вашего первоначального предположения о том, чтобы местом встречи нас троих избрать советское побережье Черного моря. Предлагаемое Вами время встречи в конце января или в начале февраля у меня не вызывает возражений, но при этом я имею в виду, что нам удастся избрать местом встречи один из советских портовых городов. Мне все еще приходится считаться с советами врачей об опасности дальних поездок».

В конце концов Рузвельт объявил о согласии. 27 декабря он дал Гарриману инструкцию сообщить главе Советского правительства, что готов прибыть на встречу «большой тройки» в Ялту в феврале. В целях конспирации было условлено впредь именовать эту встречу кодовым названием «Аргонавт»…(позднее дали новое название — «Магнето»). Началась активная подготовка к Ялтинской конференции. Ее участники условились не приглашать представителей прессы, а ограничиться фотокорреспондентами.

В Крыму приготовления шли полным ходом. Главные заботы легли на плечи советской стороны, хотя в подготовке соответствующих жилых помещений участвовали также американцы и англичане. Рузвельту предоставили апартаменты в Ливадии, где проходили и пленарные заседания конференции. Черчилль получил в свое распоряжение Воронцовский дворец в Алупке. Глава советской делегации разместился на вилле в Кореизе.

Надо иметь в виду, что Крым лишь незадолго до того был освобожден от гитлеровских захватчиков. Повсюду еще оставались следы ужасных разрушений, разбоя и грабежа. Для оборудования отведенных для конференции и делегаций зданий всем необходимым была проделана огромная работа. Нужно было отобрать и доставить мебель, капитально отремонтировать помещения, водопровод, расчистить прилегающую территорию. Наконец, необходимо было осуществить надлежащие меры по обеспечению безопасности глав правительств и других участников конференции. Все это было проделано советскими властями на высоком уровне и в очень сжатые сроки. Многие из участников Ялтинской конференции впоследствии в своих мемуарах отдавали должное работе по обеспечению нормальной деятельности делегаций.

Наряду с технической подготовкой новой встречи «большой тройки» в предшествующие ей недели проходил, также интенсивный обмен мнениями по основным политическим проблемам.

Для такого обмена мнениями частично были использованы переговоры с Черчиллем в Москве. В последующие месяцы шла оживленная переписка, а также встречи советских руководителей с послами США и Англии. Американцы проявляли особый интерес к тому, чтобы договориться с Советским правительством о вступлении СССР в войну против Японии. В свою очередь советская сторона отстаивала свои интересы на Дальнем Востоке.

Позиция СССР была несколько уточнена во время визита посла Гарримана к главе Советского правительства 14 декабря 1944 г.

Действуя по инструкции президента, Гарриман спросил, каковы требования Советского Союза на Дальнем Востоке. Подойдя к карте, Сталин сказал, что Южный Сахалин и Курильские острова должны быть возвращены России. При этом он подчеркнул, что сейчас подступы к Владивостоку полностью контролируются японцами. СССР, продолжал Сталин, вправе рассчитывать на защиту путей, ведущих в этот важный порт. Между тем в настоящее время все выходы в Тихий океан блокирует противник. Наконец, заключил Сталин, Советский Союз желает снова арендовать Дайрен и Порт-Артур с окружающими их территориями.

Гарриман ответил, что, насколько он помнит, в Тегеране этот вопрос обсуждался, и Рузвельт согласился тогда, что Советский Союз нуждается в доступе к незамерзающим портам Тихого океана. С другой стороны, добавил Гарриман, как он полагает, президент имел в виду не аренду этих районов Советским Союзом, а скорее превращение их в международные свободные порты.

Сталин в ответ сказал, что советская сторона хотела бы также арендовать построенную в свое время русскими железную дорогу от Дайрена до Харбина и далее на северо-запад. Сталин пояснил, что СССР не намерен вмешиваться во внутренние дела или нарушать суверенитет Китая в Маньчжурии. В руководстве США были, конечно, определенные элементы, стремившиеся не допустить усиления советского влияния на Дальнем Востоке. Они считали, что контроль над железнодорожными путями в этом районе может привести к размещению там советских войск и это скажется на развитии политической ситуации в Китае и приведет к успехам «китайской красной армии» в борьбе против гоминдановцев. Учитывая активность этих кругов, Гарриман рекомендовал Вашингтону запросить у Москвы более подробную дополнительную информацию относительно претензий СССР на Дальнем Востоке. Однако ответа на свое предложение посол не получил. Правительство США сочло целесообразным ограничиться теми сведениями, которые оно получило в результате приведенной выше беседы в Кремле. Видимо, тут сыграла роль заинтересованность Вашингтона в скорейшем вступлении Советского Союза в войну против Японии. Имело значение и то, что германское командование как раз в тот момент начало мощное наступление в Арденнах, поставив генерала Эйзенхауэра, командовавшего англо-американскими войсками в Западной Европе, в весьма затруднительное положение. Американо-британский генералитет бомбардировал Лондон и Вашингтон запросами относительно советских планов. По существу, то была настоятельная просьба о помощи. 24 декабря Рузвельт направил Сталину послание, в котором просил «ввиду крайней срочности дела» принять высшего офицера из штаб-квартиры генерала Эйзенхауэра «для обсуждения с Вами положения дел у Эйзенхауэра на западном фронте и вопроса о взаимодействии с восточным фронтом». Советское правительство сразу же дало согласие, и в Москву был направлен британский главный маршал авиации А. Теддер. Еще до его прибытия в советскую столицу 6 января 1945 г. Черчилль обратился к главе Советского правительства со специальным посланием. «На Западе, — сообщил он, — идут очень тяжелые бои… Генералу Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях; Согласно полученному сообщению наш эмиссар главный маршал авиации Теддер вчера вечером находился в. Каире, будучи связанным погодой… Если он еще не прибыл к Вам, я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января… Я считаю дело срочным».

На следующий день Сталин ответил Черчиллю: «Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».

Советское командование тщательно готовило эту операцию, имевшую целью полное освобождение Польши. Теперь оно решило сократить до минимума сроки подготовки наступления. 12–15 января Красная Армия широким фронтом протяженностью в 700 км вновь двинулась на запад. К 1 февраля в направлении главного удара советские войска продвинулись на 500 км, освободили столицу Польши Варшаву и вышли на реку Одер.

Когда 15 января Теддер и его группа прибыли наконец в Москву, наступление на советско-германском фронте было в полном разгаре. На первой же встрече в Кремле глава Советского правительства сообщил американо-британскому эмиссару, что советское командование использует крупные силы, способные вести, наступление на протяжении, двух месяцев или даже большего срока. Затем собеседники обменялись информацией по ряду вопросов — о состоянии германских резервов, о нехватке обученных пилотов у «люфтваффе», о координации сроков весенних операций на обоих фронтах. Теддер поблагодарил за помощь союзным войскам, оказавшимся в трудном положении.

— У нас нет письменного соглашения, но мы — боевые товарищи, — ответил Сталин. — Правильно, разумно и в обоюдных интересах помогать друг другу в трудные моменты. Было бы глупо, если бы я стоял в стороне и дал возможность гитлеровцам уничтожить вас. Равным образом в ваших интересах сделать все возможное для того, чтобы не дозволить немцам уничтожить нас…

Надо полагать, главному маршалу авиации Теддеру было не очень-то приятно выслушать эти слова, в которых сквозил намек на союзников, долгие годы тянувших с открытием второго фронта и стоявших в стороне, когда наша страна находилась в особенно тяжелом положении.

Сразу же после этой встречи Сталин направил Рузвельту телеграмму, в которой говорилось:

«Сегодня, 15 января, имел беседу с маршалом Теддером и сопровождавшими его генералами. Как мне кажется, взаимная информация получилась достаточно полная. С обеих сторон были даны исчерпывающие ответы на поставленные вопросы. Должен сказать, что маршал Теддер производит самое благоприятное впечатление.

После четырех дней наступательных операций на советско-германском фронте я имею теперь возможность сообщить Вам, что, несмотря на неблагоприятную погоду, наступление советских войск развертывается удовлетворительно. Весь центральный фронт, от Карпат до Балтийского моря, находится в движении на запад. Хотя немцы сопротивляются отчаянно, они все же вынуждены отступать. Не сомневаюсь, что немцам придется разбросать свои резервы между двумя фронтами, в результате чего они будут вынуждены отказаться от наступления на западном фронте. Я рад, что это обстоятельство облегчит положение союзных войск на западе…».

В ходе консультаций, предшествовавших встрече в Крыму, затрагивались и проблемы послевоенного устройства. Поскольку на конференции в Думбартон-Оксе не удалось достичь договоренности относительно процедуры голосования в Совете Безопасности — новой международной организации, предпринимались усилия с целью сблизить позиции и выработать взаимоприемлемую формулу. Немалые надежды возлагались и на предстоящий личный контакт высших руководителей трех держав.

В Вашингтоне шла оживленная дискуссия о послевоенном устройстве. В конце октября Гарриман получил письмо от своего личного друга Джеймса Форрестолз — тогдашнего министра военно-морского флота США, в котором говорилось:

«В Думбартон-Оксе была проделана хорошая работа, хотя она еще далеко не закончена. Я думаю, что имеется общее согласие, что Англия, Россия и мы должны сотрудничать. Это потребует терпения и выдержки каждого из нас, тем более что напряженность и трудности станут увеличиваться все больше, по мере того как мы будем удаляться от общей опасности, угрожающей нам всем… Здесь существует большое восхищение Россией и, я думаю, честное желание даже со стороны так называемых „капиталистических кругов“ прийти к договоренности. Некоторые из энтузиастов скорее мешают, чем помогают нам достигнуть тех результатов, к которым мы стремимся. Эти результаты, как я их понимаю, состоят в реалистическом подходе и здравом смысле, в осознании того, что совместно мы трое (то есть три великие державы. — В. Б.) можем обеспечить мир во всем мире на многие годы. Но если мы разойдемся в разные стороны, новая война неизбежно возникнет в будущем».

В последующем Дж. Форрестол, как и многие другие политические деятели, вошедшие в кабинет президента Трумэна, оказался зараженным вирусом «холодной войны». Но в 1944, году он, как мы убедились, разделял господствовавшее в администрации Рузвельта мнение о возможности и даже необходимости послевоенного сотрудничества между главными участниками антигитлеровской коалиции.

Одновременно в столице США происходил обмен мнениями относительно будущих двусторонних отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Эта проблема особенно волновала президента Рузвельта, который не раз высказывался в пользу взаимовыгодного сотрудничества и создания солидной экономической базы для советско-американских отношений. 10 января 1945 г. тогдашний министр финансов США Генри Моргентау направил в Белый дом проект плана, предусматривавшего предоставление СССР кредитов на весьма льготных условиях. Речь шла о 10 млрд. долл. при 2 % годовых со сроком выплаты в 35 лет. Неделю спустя Г. Моргентау посетил нового государственного секретаря США Эдварда Стеттиниуса, с которым обсудил этот план. Излагая свои соображения, Моргентау сказал, что его цель — убедить Советское правительство в решимости США сотрудничать с СССР в послевоенный период. «Настало время, — заявил он, — четко изложить наши благоприятные предложения, которые были бы рассмотрены Советским правительством как конкретный жест нашей доброй воли».

Вскоре помощник государственного секретаря Клейтон уведомил Гарримана, что президент чрезвычайно заинтересован в идее предоставления крупного кредита СССР, но что ничего не следует предпринимать, пока он сам не обсудит весь этот вопрос лично со Сталиным в Ялте.

Что касается Черчилля, то он, готовясь к «Аргонавту», особенно хлопотал насчет предварительных переговоров с американцами в целях создания на предстоящей конференции единого фронта против Советского Союза. Зная, что Рузвельт холодно относится к этой идее, Черчилль предложил провести на Мальте совещание начальников объединенных штабов США и Великобритании, в котором могли бы также принять участие английский премьер и президент США накануне отлета в Крым. По этому поводу Черчилль писал Рузвельту, что двум западным лидерам следует обсудить «некоторые вопросы, не касающиеся русских».

Президент Рузвельт отклонил это предложение. Он ответил, что при самых благоприятных погодных условиях не сможет прибыть на Мальту с достаточным запасом времени и что поэтому ему придется сразу же отправляться дальше, чтобы поспеть в Ялту к сроку, согласованному со Сталиным. Тем не менее Черчилль продолжал настаивать на своем. 8 января он послал президенту новую телеграмму, убеждая его в необходимости проведения предварительного англо-американского совещания хотя бы на уровне министров иностранных дел. Чтобы успокоить американцев, Черчилль писал о возможности пригласить на эту встречу и Молотова. После этого президент пошел на частичную уступку: Он согласился, чтобы американские генералы Кинг, Арнольд и Маршалл прибыли для встречи-с британскими коллегами на несколько дней раньше и обсудили вопросы, представляющие взаимный интерес. Однако Рузвельт отклонил идею встречи министров иностранных дел.

Он пояснил, что в отсутствие президента государственный секретарь должен оставаться в Вашингтоне и вылетит на конференцию в самый последний, момент. Все же, уступая новым просьбам Черчилля, президент Рузвельт обещал направить в Лондон в качестве своего личного представителя Гарри Гопкинса. 21 января Г. Гопкинс прибыл в столицу Англии. Он обсудил с Черчиллем и Иденом не только вопросы, стоявшие на повестке дня «большой тройки», но также и некоторые проблемы англо-американских отношений. В частности, речь шла о действиях английских властей в Италии, вызвавших отрицательную реакцию Вашингтона.

Суть дела заключалась в том, что англичане стремились сохранить на итальянском троне короля Виктора-Эммануила, санкционировавшего в свое время фашистский режим Муссолини. Вашингтон считал это не очень удобным и предлагал создать в Италии более либеральный правительственный фасад. С этой целью США организовали прибытие в Рим находившегося в эмиграции известного буржуазного политического деятеля графа Сфорца. Однако англичане не допустили его в правительство, созданное ими в Риме, что и побудило незадолго до того назначенного государственным секретарем США Э. Стеттиниуса выступить с соответствующим заявлением. Это взорвало Черчилля, который обрушился на американцев в одном из своих личных посланий президенту.

«Меня сильно задело то, — писал Черчилль, — что разногласия в отношении графа Сфорца стали поводом для попытки государственного департамента публично сделать выговор правительству Его Величества. В условиях исключительно опасной военной ситуации, создавшейся в настоящее время, было бы очень прискорбно, если бы нам приходилось разглашать в процессе публичного спора естественные разногласия, неизбежно возникающие в действиях такого великого союза. Я не припомню ни одного высказывания государственного департамента о России или любом другом союзном государстве, подобного данному документу, которым г-н Стеттиниус ознаменовал свое вступление в должность».

Гопкинсу стоило немалого труда успокоить Черчилля и несколько приглушить англо-американские противоречия в этом регионе.

Из Лондона Гопкинс отправился в Париж для встречи с, де Голлем. Известно, что правительство США, делавшее ставку на генерала Жиро, не жаловало де Голля, и Гопкинс хотел выяснить перспективы отношений США с Францией. Затем Гопкинс посетил Рим, где имел аудиенцию у папы Пия XII, а также более детально ознакомился с ситуацией в Италии.

31 января Гопкинс прилетел на Мальту, где согласно достигнутой ранее договоренности состоялись переговоры начальников объединенных штабов Великобритании и США. Но этим дело не ограничилось. Черчилль все же добился встречи с Рузвельтом, хотя тот и противился этому, не желая создавать в Москве впечатление о предварительном англо-американском сговоре. Когда президент и сопровождавшие его лица прибыли 2 февраля на американском тяжелом крейсере «Куинси» в порт Ла-Валлетта, на рейде уже стоял британский корабль «Орион» с Черчиллем на борту. Встреча двух лидеров состоялась в тот же день в 6 часов вечера на крейсере «Куинси».

В ходе обсуждения военной ситуации в Европе Черчилль убеждал президента поскорее оккупировать как можно большую часть австрийской территории, чтобы задержать продвижение Красной Армии. Рузвельт не проявил особого энтузиазма. Крайние авантюры Черчилля явно претили ему. Они не согласовывались с высокими целями послевоенного сотрудничества великих держав, на которые он рассчитывал после победы над общим врагом.

Вечером Рузвельт пригласил британских представителей на обед в кают-компанию крейсера. За столом, как свидетельствуют участники этой трапезы, дело ограничилось лишь обменом мнениями в самой общей форме по вопросам, которые должны были обсуждаться в Ялте. Глубокой ночью делегации отправились в дальний путь. Самолеты стартовали один за другим каждые десять минут. Им предстояло пересечь Средиземное и Черное моря. На аэродром Саки, близ Симферополя, самолет Черчилля прибыл одним из первых, и британский премьер находился среди лиц, встречавших президента. «Священная корова» подрулила к скромному зданию аэровокзала, в почти касавшемся бетона фюзеляже открылись двери и в проеме появился Рузвельт. Его снесли по трапу вниз и усадили в джип. Машина медленно двигалась вдоль почетного караула. Рядом шли Черчилль и Молотов, приветствовавшие высоких гостей на советской земле.

После торжественной церемонии встречи на аэродроме делегации разместились по машинам и направились в Ялту. В то время еще не было нынешней широкой автострады и путешествие по узкому, извилистому шоссе заняло почти 9 часов, На перевале была сделана кратковременная остановка. Все направились в просторное помещение, где был подан ланч. Черчилль отмечает в своем дневнике, что не ожидал от русских такой предусмотрительности и потому еще в самолете запасся сэндвичами. Вместе с личным врачом лордом Мораном, с которым они ехали в одной машине, они съели бутерброды вскоре после выезда из Симферополя. Однако, пишет Черчилль, русский ланч был столь хорош, что он, хотя и не чувствовал голода, никак не мог от него отказаться.

Немного передохнув, двинулись дальше. Вдоль петлявшего шоссе через равные промежутки стояли регулировщицы в военной форме и солдаты войск охраны. Наконец кортеж достиг цели.