«Комитет трех»

«Комитет трех»

На состоявшемся в конце 1942 года совещании был согласован окончательный вариант декрета о евреях, который состоял теперь из девяти параграфов. Однако министерство внутренних дел неожиданно отклонило проект: Фрик заявил, что в сложившихся к тому времени условиях необходимости в таком документе уже нет. Очевидно, он считал, что лишать прав мертвых людей бессмысленно. Но в марте 1943 года шеф тайной полиции Эрнст Кальтенбруннер вновь вернулся к этому вопросу: оказалось, что без подобного декрета конфискация имущества превращается в слишком долгую тяжбу. Например, наследники от еврейско-немецких браков, которые, согласно действовавшему в то время закону, не подлежали депортации, обладали правом унаследовать это имущество от родственников. Дело решил главный координатор кампании Борман, в конце концов утвердивший этот декрет собственной подписью 1 июля 1943 года. С того дня все обвинения против евреев рассматривала только полиция (она же принимала решения, она же эти решения приводила в исполнение). Как и поляков в Вартеланде, евреев лишили права на судебное разбирательство и отдали в руки карательного аппарата Гиммлера.

Отныне имущество приговоренного к смерти еврея подлежало немедленной конфискации в пользу [353] государства, независимо от наличия у него наследников. В действительности указ узаконил уже сложившуюся практику (он лишь устранил те препятствия, которые выявились в ходе проведения антисемитской программы). Например, еще за год до подписания этого документа, в мае 1942 года, полторы тысячи евреев — мужчин, женщин и детей — были отправлены в газовые камеры Освенцима{48}.

Уже в апреле 1943 года Гиммлер составил статистический отчет о ходе осуществления программы «Окончательного решения еврейского вопроса в Европе». Предварительно ознакомившись с этими материалами, Борман отослал их обратно, указав; что для представления оных Гитлеру следует заменить слово «уничтожение» на термин «специальная обработка», дабы не ранить «чувствительную душу» фюрера. Согласно данным Гиммлера, к тому времени были арестованы один миллион четыреста пятьдесят тысяч евреев, из которых один миллион двести семьдесят тысяч «прошли через специальные лагеря». Последняя формулировка тоже оберегала «тонкие чувства» Гитлера и означала массовые убийства.

Согласно архивам ведомства Розенберга, в конце января 1943 года «рейхсляйтер Бухлер посетил рейхсляйтера Розенберга и выдвинул предложение о своем переходе вместе с комиссией по защите национал-социалистской литературы под управление Розенберга, о чем был подписан соответствующий протокол». Такой шаг позволил устранить одно из многих организационных противоречий, умышленно созданных Гитлером. Дело в том, что в ведомстве Розенберга существовала [354] структура «центральный департамент литературы при заместителе фюрера по контролю за духовным и идеологическим образованием при НСДАП», по роду деятельности сходная с упомянутой комиссией Бухлера. Теперь эти организации объединились внутри ведомства Розенберга (руководителем объединенной службы стал, конечно, Бухлер).

Однако едва просохли подписи рейхсляйтеров на договоре, между ними завязалась борьба. Яблоком раздора стал кадровый вопрос: один из сотрудников, переходивших в составе комиссии Бухлера в подчинение Розенбергу, слишком благожелательно относился к астрологии. Рейхсляйтер идеологии не захотел принимать такого. Оба стали слать жалобы Борману, который оказался теперь в положении высшего арбитра. Бухлер настаивал на своем праве рейхсляйтера выбирать сотрудников по собственному усмотрению. Розенберг же высказывал опасения, что с таким подходом к кадровым вопросам Бухлер мог по собственной воле выгнать тех, кто изначально работал в ведомстве рейхсляйтера идеологии.

Стремясь вернуть утраченные позиции, Розенберг попытался заручиться поддержкой сильных мира сего с помощью конфискованных его «специалистами» произведений искусства (в его каталогах числилось более двадцати тысяч экземпляров). Геринг никогда не отказывал себе в роскоши и забрал не самые дешевые предметы, но в склоку ввязываться не стал. Тогда Розенберг представил Гитлеру фотографии наиболее ценных экземпляров, чтобы фюрер сам выбрал себе сувениры ко дню рождения. Вместе с изъявлениями благодарности Розенберг, словно в насмешку, получил от Бормана указание передать всю коллекцию в ведение партийной канцелярии, к которой отныне переходили и все права на нее.

Все это время — несколько месяцев! — Борман с удовольствием наблюдал за возней пауков, которых [355] посадил в одну банку, и не поддерживал ни одну из сторон. Лишь однажды он коротко ответил Розенбергу, мол, нет ничего удивительного в том, что один рейхсляйтер находится в подчинении у другого, и пообещал вскоре разобраться по другим пунктам его запроса. Держать же паузу, не давая конкретных ответов, Борман умел. Прикрываясь именем Гитлера, он то и дело подливал масла в огонь конфликта, стараясь измотать врагов этой междуусобицей. Он не сказал ничего конкретного даже в личной беседе с Розенбергом (она состоялась в мае 1943 года в Берлине), который хотел заручиться хотя бы его устным распоряжением.

Тем не менее в результате беседы у Розенберга сложилось впечатление, что Борман на его стороне, и задумал вновь вывести свою комиссию из-под власти Бухлера. Каково же было изумление Розенберга, когда в июне Борман объявил решение Гитлера: в НСДАП не должно быть двух ведомств по вопросам литературы! Получалось, что фюрер хотел оставить все так, как сложилось к тому времени. То есть победу присудили Бухлеру. Однако не таков был Борман, чтобы позволить победителю почивать на лаврах.

На литературной ниве работы становилось все меньше и меньше по мере того, как экономика военного периода урезала отчисления на издательскую деятельность. Единственной областью, где Бухлер оставался по-прежнему востребованным, была «медицинская» программа варварских экспериментов над заключенными концентрационных лагерей{49}. Однако она [356] попала в разряд секретных правительственных работ и не могла серьезно поправить его реноме.

А ведь в свое время бухлеровская личная канцелярия фюрера сильно докучала Борману тем, что он не мог ни контролировать, ни осуществлять цензуру материалов, поступавших к Гитлеру по этому каналу. Своей волей рейхсляйтер НСДАП приказал оградить фюрера от внешнего мира, чтобы обеспечить ему возможность полностью сосредоточиться на решении наиболее важных задач. Это позволило самому Борману стать единоличным властителем приемной диктатора. Возможно, Гитлер просто никогда не задумывался над тем, что умелый «директор приемной» способен управлять своим же начальником. Именно так было с Гессом, который полностью доверился своему помощнику, отдав ему всю реальную власть в пределах собственных полномочий заместителя фюрера. Причем такой поворот событий не вызывал у рейхсляйтера НСДАП стремления свергнуть начальника. Метод Мартина состоял в другом: добиться, чтобы решения начальника совпадали с его собственными пожеланиями. Однажды Борман написал жене, что Роберт Лей, возможно, приобрел значительную известность благодаря многочисленным выступлениям, но он, Борман, добился гораздо большего: пусть его слова не слышны широким массам, зато те, кто вершит судьбы Германии, стараются не пропустить ни одного его слова!

Гитлер верил, что добьется скорого перелома и успешного окончания войны против Советского Союза, если отдаст этой кампании всю свою энергию, перепоручив на время все прочие дела доверенным лицам, которым оставалось лишь строго придерживаться его основополагающих указаний. На этот случай [357] «комитет трех» казался идеальной управленческой структурой, позволявшей обеспечить взаимодействие всех действенных государственных механизмов. Правительство представлял министр и глава администрации канцлера (рейхсканцелярии) Ганс Ламмерс, военным сектором руководил фельдмаршал Вильгельм Кейтель, а Борман защищал интересы партии. Комитет являл собой уменьшенный вариант Совета по национальной обороне, причем малочисленность должна была обеспечить ему большую эффективность и оперативность.

Борману не нравился термин «комитет трех», но пользоваться новым государственным органом он научился быстро и со временем превратил его в свой собственный инструмент управления страной. Хотя поначалу деятельность комитета напрямую затрагивала лишь отдельные направления, вскоре тройка государственных деятелей высшего ранга сумела подчинить себе фактически всю государственную машину. Повторяя заклинание о строгом исполнении воли фюрера, они фактически стали теневым правительством. Кейтель, не отличавшийся достаточной прозорливостью в делах государственных, интересовался исключительно военными вопросами и служил торжественным фасадом нового образования. Ламмерс, многоопытный государственный чиновник, остерегался принимать ответственные решения и по натуре вовсе не был борцом. Ни вместе, ни по отдельности эти двое не могли оказаться достойным противовесом Борману — более агрессивному, более примитивному, более коварному, более динамичному, более упорному и более влиятельному. Вдобавок ко всему, никто не мог сравниться с ним в доверии со стороны Гитлера.

По свидетельству Геринга, «Борман был доверенным лицом Гитлера даже в делах сугубо личных. Зачастую важнейшие проблемы решались во время ночных [358] чаепитий в присутствии Бормана и одного-двух личных адъютантов». Такое доверие само не приходит: его надо ежедневно заслуживать-завоевывать-оправдывать, неустанно доказывать заново свою незаменимость и верность. Один из помощников Розенберга, Вернер Кеппен, которого Борман с помощью интриг в конце концов выжил из ставки «Вольфшанце», отмечал, что рейхсляйтер НСДАП неизменно находится рядом с Гитлером и, едва фюрер высказывает какую-то мысль, Борман тут же облекает ее в форму приказа.

Борман всегда держал себя в руках, не допуская ни малейшего промаха в личных отношениях с Гитлером. Заядлый курильщик, он никогда не доставал сигарету в присутствии фюрера; если совещания затягивались, он выходил покурить в мужской туалет во время перерывов. Борман любил шнапс — и порой крепко выпивал, — но не брал в рот ни капли, если в ближайшее время его могли призвать дела служебные. Ни одно дело Мартин не считал пустяковым. Несмотря на невообразимую массу дел государственных, он сам составлял отзывы на книги; сам постоянно контролировал поставку продуктов для специальной диеты фюрера; сам ведал финансированием работ по созданию фильма о Бисмарке (одно из пожеланий фюрера), вышедшего на широкий экран в 1942 году и заслужившего высокую оценку Геббельса; сам уволил шефа офицерской столовой в «Вольфшанце», который принял ящики с вином в кладовую, не проверив их на наличие взрывчатки.

Ганс Зиглер, покровительствовавший Борману в Веймаре, с гордостью следил за карьерой своего бывшего протеже и полагал, что важнейшим достижением рейхсляйтера НСДАП стало принятие им на себя руководства не только над гауляйтерами, но и над «двенадцатью паладинами» (то есть рейхсляйтерами). По мнению Зиглера, своим «самоотверженным [359] трудом Борман дал фюреру возможность вздохнуть свободнее и уберечь нервную систему от перегрузки».

Шпееру ситуация виделась в ином свете: Борман разогнал помощников-паладинов и изолировал фюрера сверх меры. Тем не менее в разговорах с ним Гитлер не раз отмечал, что в это трудное время очень рад возможности работать в уединении и благодарен стражу, удерживавшему всех на достаточном удалении от него. Право Бормана определять, кого допустить к фюреру, а кого лишить такой возможности, Гитлер воспринимал как совершенно естественную часть сделки.

Мартин считал своей обязанностью оберегать хрупкий гений «фюрера германского народа» от колючих ветров реальности. Неприятные известия от Гитлера скрывали, в частности сведения о результатах мощных авиационных налетов на города Германии. Делалось все необходимое, чтобы тревожные сообщения не нарушали сомнамбулического существования фюрера. Благодаря этому Гитлер до самого конца не усомнился в своем высоком предназначении, в том, что самим провидением ему была уготована особая великая миссия. Он не видел разрушенных бомбежками городов, не общался, как часто бывало прежде, с людьми на улицах, не присутствовал даже на партийных съездах последних лет.

Как Борман мог добиться огромной власти, лишь тщательно скрываясь в тени фюрера, так и Гитлер нуждался в слуге, способном оградить его от всего, что он не желал видеть и знать.

Не используй рейхсляйтер НСДАП такую ситуацию в собственных интересах, он мог бы служить образцом бескорыстности. Но на самом деле таковым Борман не был. С 1942 года министерство внутренних дел лишилось непосредственных контактов с фюрером, включая переписку и телефонную связь. Геббельс [360] сдавал свои еженедельные обзоры Борману, который впоследствии представлял их на суд диктатора — естественно, с собственными комментариями. Рейхсляйтер НСДАП не смог подавить довольную улыбку, когда Гитлер разочарованно согласился с его заключением о том, что Геббельсу не стоит составлять обращения к войскам, поскольку речь человека сугубо гражданского сильно отличается от обыденного языка солдат.

Министр финансов имел последнюю личную беседу с фюрером в 1942 году и не без оснований подозревал (он уговорил Ламмерса информировать его о ситуации в ставке), что отчеты и прогнозы министерства вообще не появляются на рабочем столе Гитлера. Рейхсминистр экономики Вальтер Функ жаловался, что невозможно вести аргументированную беседу с фюрером, поскольку Борман постоянно прерывает выступление гостя и вмешивается в разговор.

По указанию фюрера Борман собирал анекдоты о высших лицах государства и от его же имени отсылал им эти коллекции. А бывшего министра экономики Шахта Гитлер даже лишил ветеранского золотого партийного значка — месть Мартина одному из тех, кто некогда относился к нему пренебрежительно.

* * *

В конце 1942 года возможности Бормана расширились вследствие... провала немецкого наступления на Кавказе. Генералы предъявили фюреру претензии в том, что он отдает взаимоисключающие приказы. «Величайший стратег всех времен» обиделся и уединился в своем бункере. Через два дня он распорядился, чтобы на совещаниях военных присутствовали стенографисты — фюрер хотел на будущее заручиться письменным свидетельством своего «алиби». Естественно, дело поручили Борману. Он привез стенографистов [361] из Берлина, привел их к присяге и взял с них расписки в том, что они будут записывать только политическое и общее тактическое содержание совещаний, не упоминая конкретных номеров воинских соединений и частей. Нет необходимости пояснять, что стенограммы попадали на стол рейхсляйтера НСДАП, таким образом получившего доступ в тот сектор ставки, который прежде был закрыт для него.

В конце 1942 года Борман оказался вовлеченным в склоку между недавно назначенным министром юстиции Отто Тираком и высшим лицом в полицейской иерархии Гиммлером. Вражда вспыхнула вследствие недовольства Гитлера действиями юристов, недостаточно щедрых на смертные приговоры. Новый министр был полон решимости «исправить» положение, но Гиммлеру сама процедура суда, даже упрощенная до абсурда, казалась совершенно излишней. Соответствовавшее новой процедуре, которую собирались ввести на оккупированных территориях, «специальное полицейское расследование» могло если не сорвать гиммлеровскую программу массового уничтожения заключенных концентрационных лагерей, то лишить ее завесы секретности. Гиммлер сообщил о возникших трудностях Борману и предложил оставить осуществление правосудия на восточных территориях в ведении полиции. Следовательно, вопрос стоял так: Тираку или Гиммлеру быть высшим арбитром третьего рейха?

Противники встретились в полевой ставке Гиммлера в Житомире. Следуя советам Бормана, после пяти часов переговоров они достигли соглашений по основным вопросам. Гиммлер получил право «ликвидировать посредством усиленного труда» немцев и чехов, приговоренных к восьми и более годам тюрьмы. Для прочих этот срок ограничивался всего тремя годами. Борман требовал прежде всего преодолеть медлительность и неэффективность суда — вот и соответствующий [362] результат. Кроме того, Тирак и Гиммлер просили, чтобы в случае возникновения спорных ситуаций окончательное решение принимал Борман. Однако последний не собирался брать на себя ответственность за непосредственное вынесение приговоров и отказался под предлогом чрезмерной загруженности.

В 1942 году шеф партийной канцелярии стал играть активную роль и в ряде важнейших вопросов, прежде находившихся исключительно в ведении правительства. Так, Гитлер пожелал сохранить наследное владение семейством Круппа заводов по производству вооружений в Эссене. Борман дважды гостил на вилле президента кампании, занимался налоговыми проблемами промышленного клана и, в частности, налогами с наследства. Главной целью было создание особых условий, благоприятных для дальнейшего увеличения мощи этого клана и расширения производства вооружений. Переписка свидетельствует о добрых отношениях, установившихся между Борманом и Круппами. Совместно они подготовили проект закона о льготах для концерна. Гитлер почему-то медлил и подписал его лишь в ноябре 1943 года. Впрочем, эта задержка была на руку Борману: постоянный контакт с крупнейшими промышленными воротилами позволял наладить важные связи и усилить свое влияние в экономике страны. О реальном экономическом могуществе он мечтал еще в двадцатые годы, но предпочел более быструю партийную карьеру. Теперь же с высоты нынешнего положения в иерархии НСДАП он мог штурмовать и вершины экономики. В его руках уже находились финансовые рычаги партии и государства, но чрезвычайно мощные ведущие банковские и промышленные компании частного сектора, превратившиеся в крупнейшие международные корпорации, оставались вне его досягаемости. Именно они сохраняли за собой главные роли в экономике [363] и стояли над политикой, ибо их будущее не зависело даже от исхода войны. Равноправное сотрудничество с ними — а рейхсляйтеру НСДАП было под силу выступить достойным партнером — сулило радужные перспективы и Борману.

* * *

В начале 1943 года в поле зрения шефа партийной канцелярии попал генерал Вальтер фон Унруэ, который предлагал учредить специальные агитационно-консультационные пункты для вербовки граждан на военную службу. Однако, памятуя о прошлом, Борман не доверял генералу. В 1935 году Унруэ пытался создать солдатскую ассоциацию, членами которой мечтал сделать всех мужчин, когда-либо служивших в армии или в военизированных подразделениях. Ассоциация виделась Унруэ средоточием резервистов для всех военизированных организаций, причем во главу угла ставились не политические мотивы, а дух военщины и беспрекословная дисциплина. Конечно, в напряженной обстановке 1943 года не грех было использовать любые усилия, направленные на укрепление военной мощи, но Борман стремился подчинить нацистской идеологии и вермахт, а потому был против откровенно аполитичной военной организации. Кстати, в том же направлении пытался работать и Розенберг, который укомплектовывал армейские библиотеки нацистской литературой и мечтал создать в армии подразделения проповедников нацистского катехизиса, для чего планировал использовать авторитет отслуживших в армии ветеранов.

В середине мая 1943 года Розенбергу случилось вновь побывать в «Вольфшанце». Сначала состоялось обсуждение текущих вопросов, в котором принимали участие Гитлер, Кох и Борман, а на следующий [364] день он беседовал с секретарем фюрера о делах партийных. Они быстро согласились на том, что следует изыскать способы эффективного внедрения нацистских идей в солдатскую среду. Когда Розенберг излагал свою программу действий, Борман не прерывал собеседника, и тот воспринял это молчание как согласие. Вернувшись к себе, министр оккупированных восточных территорий запишет: «Мы признали, что идеи национал-социализма не настолько закрепились в вермахте, как того хотелось бы. Однако провозглашение тотальной войны дает возможность добиться идеологического единства партии и вермахта».

Так совпало, что именно в этот момент ставку посетил бывший сослуживец Гитлера Ганс Юнг, который поведал о многочисленных листовках, распространявшихся вдоль протяжения линии фронта от имени комитета «Свободная Германия» — антифашистской организации германских военнопленных, которую возглавляли генералы, попавшие в плен под Сталинградом. Гитлер увидел в этом «самую большую угрозу на Восточном фронте в данный момент».

Борман вновь оказался на коне: он немедленно доложил фюреру, что подготовка соответствующих действий уже идет полным ходом. Однако Розенберг в течение нескольких недель не получал от него каких-либо сообщений. Только после повторного обращения Борман договорился с Кейтелем, и министр оккупированных территорий приступил к формированию лекционных групп, состоявших в основном из профессоров, которым предстояло проводить встречи и митинги с офицерами вермахта. Но генералы считали свастику обычным элементом униформы и не воспринимали планы идеологического воспитания всерьез. Поэтому предварительная стадия создания новой службы сильно затянулась. [365]

* * *

С непостижимым постоянством легкомысленный гауляйтер Вены попадал в странные ситуации. Безобидные на первый взгляд, в трактовке рейхсляйтера НСДАП они приобретали неблаговидный оттенок, что постепенно уменьшало расположение фюрера к Шираху. Например, в начале 1943 года он организовал в Вене экспозицию «Живопись молодежи третьего рейха». Выставленные картины Гитлер — высший судия в области искусства в третьем рейхе — охарактеризовал как «живопись вырождения». Ширах был вызван на аудиенцию в Оберзальцберг. Фюрер не предложил гостю сесть, а Борман положил на стол раскрытый журнал организации гитлеровской молодежи «Wille und Macht»{50} с фотографиями, сделанными на упомянутой выставке. Отчужденно и холодно, громко и с расстановкой произнося слова, Гитлер сразу продекламировал резюме: «Зеленая собака! Да вы мобилизуете против меня большевистскую культуру! Это, — удар пальцем в разворот журнала, — призыв к неповиновению!» В конце быстротечной «беседы» фюрер приказал закрыть выставку.

Тем не менее вскоре Ширах и его супруга получили приглашение посетить Оберзальцберг в качестве гостей. Они восприняли это событие как добрый знак, но не знали, что инициатором приглашения был Борман. Расчет коварного интригана оказался прост и точен: в эти дни в Бергхофе находилась Ева Браун, у которой были весьма натянутые отношения с Генриеттой фон Ширах, дочерью личного фотографа Гитлера Хофмана. Дело в том, что в свое время Хофман прочил свою дочь в жены фюреру! Естественно, Ева Браун не могла забыть соперничества и приняла гостей подчеркнуто холодно. К тому же Генриетта, недостаточно зная Гитлера, допустила непростительный [366] промах: во время послеобеденной беседы у камина она посочувствовала еврейкам, которых у нее на глазах гнали по улицам Амстердама. Фюрера мгновенно охватил приступ ярости, и он заорал: «Что могут значить для вас эти еврейки?!»{51} Распалившись, Гитлер напустился на Шираха: «Напрасно я направил тебя в Вену. Ты сам стал венцем!»

Итог визита четы Ширахов вполне удовлетворил. Бормана. После этой встречи Геббельс записал в дневнике: «Отныне Шираху нечего ждать от фюрера. Рано или поздно он окажется на дипломатической работе».

Последней каплей стал отказ Шираха следовать антирелигиозной политике партии. Он не настаивал на отречении членов гитлерюгенда от церкви. Более того, всем призванным в армию молодым венцам он выдавал книги христианского содержания и свою собственную религиозную поэму. Адъютант Шираха сообщил Борману, что у его босса состоялось несколько дружеских встреч с примасом католической церкви Австрии кардиналом Теодором Иннитцером. С весны 1943 года выпады партийной канцелярии против гауляйтера Вены резко участились. Его обвинили даже в недостаточной подготовке к обороне города от воздушных налетов, хотя экспертная комиссия дала положительный отзыв. Распространившиеся слухи гласили, что «безалаберные управляющие Придунайских Альп не могут установить должный порядок и допускают утечку важной информации».

* * *

Сражение за Сталинград, завершившееся в феврале 1943 года полным разгромом гитлеровской группировки, оказалось началом общего поражения в войне. [367]

С того поворотного момента среди партийных лидеров стали раздаваться голоса, призывавшие к проведению более умеренного курса по отношению к восточным народам. На встрече, состоявшейся 5 марта 1943 года, Геббельс, Геринг и некоторые другие лидеры критиковали жестокую политику Бормана и признали, что прежними методами уже не удается держать восточные народы в узде. Геббельс даже задумал написать специальный трактат, чтобы аргументированно объяснить: национал-социализм не ставит задачей физическое истребление восточных народов.

Однако Борман не обращал внимания на критические уколы. Два месяца спустя Геббельс совместно с отделом СС по пропаганде выпустил памфлет «Об основных принципах использования рабочих с Востока», текст которого Борман присовокупил к циркуляру, разосланному во все партийные ведомства. В «закрытом» письме он утверждал, что «следует должным образом объяснить партии и обществу необходимость строгого, но справедливого отношения к иностранным рабочим». Вместе с тем рейхсляйтер НСДАП не хотел, чтобы полный текст памфлета получил всеобщую известность, и запретил публиковать его в печати.

Естественно, цель памфлета состояла отнюдь не в облегчении участи двенадцати миллионов иностранных рабочих, завезенных к тому времени в Германию. В нем говорилось лишь о «необходимости достаточно аккуратного к ним отношения, чтобы они не утратили работоспособность». Кроме того, следовало сохранять определенную дистанцию между собой и представителями «низших варварских рас». Всякого немца, нарушившего расовые принципы национал-социализма, ждало суровое наказание.

Борман неспроста уделил столько внимания трактату Геббельса. Ситуация изменилась: состояние здоровья Гитлера ухудшилось, диктатор был уже не столь [368] деятелен. Стоило подумать о союзниках, чтобы в будущем не оказаться в плотном кольце врагов. Геббельс казался вполне подходящей кандидатурой. В последнее время он заметно укрепил свои позиции. Гитлеру нужен был энергичный помощник-агитатор, способный взять на себя большую часть его работы на трибуне, — человек, который непрерывно и умело бил бы в барабан патриотизма. С другой стороны, Геббельс был не столь влиятелен, чтобы серьезно угрожать самому Борману. Как и прежде, рейхсляйтер НСДАП одним лишь росчерком пера мог провалить любой план, любую кампанию министра пропаганды.

Геббельс не оставлял попыток повлиять на восточную политику Германии. Не зная о секретных решениях совещания, состоявшегося 16 июля 1941 года, он долгое время поддерживал идею предоставления Украине автономии. В конце апреля 1942 года министр пропаганды записал в дневнике, что уже никто более не считает Гитлера освободителем и спасителем Европы. «Выстрел в голову не всегда оказывается лучшим аргументом, но именно так мы действовали в отношении украинцев и русских». Если Геббельсу удалось вернуть расположение Гитлера, то лишь потому, что Борман решил не мешать этому.

Открещиваясь от идей своего старого противника Розенберга, Геббельс предложил собственный план «завоевания всеобщей симпатии среди населения восточных территорий». Но этот ход оказался бессмысленным, потому что фюрер не собирался идти на компромисс с побежденными. Их следовало рассеять, депортировать, изгнать или — если иное не срабатывало — уничтожить. В мае 1942 года во время одного из ночных чаепитий в «Вольфшанце» обсуждался вопрос о предоставлении германского гражданства некоторым из покоренных народов. По сообщению гауляйтера Данцига Альберта Форстера, профессор Гюнтер, авторитет в вопросах теории рас, во время десятидневной [369] поездки по Восточной Пруссии пришел к выводу, что большинство поляков достойны германского гражданства, а для улучшения расы в заранее определенных районах можно было бы разместить специальные подразделения СС.

Но Борману не нравились подобные «послабления»: он полагал, что славянская кровь полек отрицательно сказалась бы на чистоте арийских генов. Как и Гитлер, он твердо выступал против «смешения крови» с каким бы то ни было побежденным народом. Компромисс предполагает, что следует предложить что-нибудь другой стороне, а фюрер хотел отнять все: и землю, и свободу. Вот почему Гитлер отклонил план Розенберга об особом статусе Украины.

Когда министр оккупированных территорий выступил с проектом предоставления ограниченной автономии Прибалтике, Борман сразу понял, что и этот план обречен на провал. Он выступил с критикой проекта Розенберга и получил похвалу и поддержку фюрера, заявившего, что не допустит создания «Соединенных Штатов Прибалтики» и что отныне и навсегда эти земли стали неотъемлемой частью третьего рейха.

Впрочем, это не помешало Гиммлеру втайне рекрутировать в войска СС эстонцев и латышей: если надо воевать и погибать, тут уж не до расовых различий. Он сформировал несколько батальонов, в составе которых насчитывалось около пятидесяти тысяч украинцев, казахов, татар и представителей других национальностей. Рейхсфюрер СС ссылался на недостаточную численность своих войск, которым приходилось не только вести борьбу против партизан, но и затыкать дыры на фронте. Да и вермахт к тому времени уже рекрутировал в восточных странах сотни тысяч человек добровольцев («hilfswillige»), которые служили на фронте водителями, автомеханиками и поварами. [370]

«Дорогой Мартин, — писал Гиммлер в марте 1943 года, — пожалуйста, проинформируй фюрера о том, что вермахт выносит планы с целью создания русской освободительной армии. Кажется, до недавнего времени это противоречило намерениям Гитлера. Пожалуйста, сообщи мне о решении фюрера».

Подозрения Гиммлера были небезосновательны. Кейтель и Йодль намеревались поставить во главе русских военных формирований бывшего советского генерала Андрея Власова, попавшего в плен в 1942 году. Геббельсу понравились планы военных — ведь такой поворот событий раскрывал перед ведомством пропаганды новые перспективы. Однако Гитлер, поддержанный Борманом, остался непреклонен: «Мы никогда не будем способствовать созданию русской армии. Чем больше русских рабочих будет завезено в Германию, тем больше немцев смогут участвовать в войне». В середине мая Борман распространил специальный указ фюрера, запрещавший принимать самостоятельные решения такого рода. Рейхсляйтер НСДАП считал, что восточные народы следует покорять и подавлять, а не стремиться к налаживанию с ними дружественных или союзнических отношений. Он подкреплял свою точку зрения следующим утверждением: лишь освободив себя от каких бы то ни было обязательств перед «недочеловеками», немцы смогут получать с восточных территорий достаточное количество продуктов. Поэтому следовало беспощадно расправляться со всеми проявлениями сопротивления и недовольства. [371]