11
11
«…без пальца и кукиша не покажешь…»
Выходит на сцену Шимен-Эле, портной из Злодеевки: «заплатных дел мастер», «гол да весел», «чем беднее, тем веселее, чем голоднее, тем песня звонче».
Выходит следом его жена, Ципе-Бейле-Рейза: «казак-баба!»
Выходит Додя, шинкарь, которому нехватает «разве что головной боли».
Выходит Хаим-Хоне Разумник: учитель, «большой дурак».
Выходит его жена, Теме-Гитл Молчальница: «слов-девять коробов».
Выходит коза, козочка-коза, певунья, каких свет не видывал. «Шутка ли, коза!.. Даже в талмуде сказано:
«Каждому еврею положена своя доля…» — то-есть каждый еврей должен иметь козу»…
И вот уже начинается спектакль. Грустный и вевеселый, реальный и фантастический. О местечках Злодеевке и Козодоевке, о портном-неудачнике, о козе-оборотне, которая где угодно коза, а у нашего бедняка — не коза, а козел. Играется, может быть, самая печальная история, рассказанная Шолом-Алейхемом, о призрачном еврейском счастье, которое не давалось в руки, о мечтах, которые не сбывались, о горе, которое вечно бродило рядом, выискивало себе очередную жертву и наткнулось, наконец, на бедолагу-портного и его семью.
«Ох, горе, горе тебе, Ципе-Бейле-Рейза!»
Идет премьерный спектакль. «Заколдованный портной» в заколдованном театре.
Будто злой колдун превратил актеров в преждевременных стариков. Глаза горят, а ноги не слушаются. Песня рвется из груди, а дыхания нехватает. Задыхаются, утираются платками, но все равно играют. Весело. Отчаянно. Играют старики! Играют те, кто остался от некогда знаменитого Московского государственного еврейского театра.
«За что причинил ты зло народу сему?»
Играют старики. Дедушки и бабушки. Больные и усталые. Напуганные еще теми временами, замороженные еще тем страхом, не отогревшиеся за эти десятилетия. Кому к шестидесяти, а кому и под семьдесят. Жадные на роли, на спектакли, на репетиции. Они не могут больше ждать. У них нет лишнего времени. Песочные часы жизни дважды не перевернешь.
Они не доиграли свое, они не доплясали, не растратили силы свои на сцене. Им, актерам, недоплатили в жизни цветов и аплодисментов, гастролей и хвалебных статей.
И выбегают они, старые, на вызовы, выбегают, задыхаясь, еще и еще, и пьют жадными, торопливыми глотками горячий воздух успеха, пьют и никак не могут напиться, и неохотно уходят домой, ждут — не дождутся нового спектакля.
«Начав падать, не остановишься…»