БУДНИЧНЫЙ ДЕНЬ ЧЕКИСТА

БУДНИЧНЫЙ ДЕНЬ ЧЕКИСТА

В конце апреля 1927 года я занял в Тегеране официальную должность атташе полпредства и, поселившись в здании полпредства, принял дела у прежнего резидента ОГПУ, Казаса.

Казас уже год работал в Персии, причем заботился исключительно о личном благополучии.

Ежемесячное жалованье в 300 долларов на всем готовом его не удовлетворяло. Пользуясь своим влиянием, он устроил на службу в советских учреждениях Персии свою жену и сестру на такое же жалованье. С теплым местом ему, конечно, не хотелось расставаться, и мой приезд его мало обрадовал. Этот «идеальный коммунист», ответственный представитель авторитетнейшего учреждения советской республики, ОГПУ, жестоко карающего за всякое нарушение законов и партийной этики, вывез с собой из Тегерана 28 пудов багажа: чемоданы его были набиты всевозможными дорогими тканями, которых, если он не перепродал их из-под полы в Москве, должно хватить ему на десятки лет. Вез он этот громоздкий и дорогой багаж в то время, когда рядовым сотрудникам полпредства разрешалось ввозить с собою в СССР только два костюма и полдюжины белья. Вооруженный дипломатическим паспортом и полномочиями ОГПУ, Казас, однако, без всякого осмотра провез свои 28 пудов через советскую таможню и благополучно доехал до Москвы.

Уже семь месяцев, как я вновь в Тегеране. Разведывательный аппарат более или менее налажен и работает без перебоев. По должности атташе посольства я занимал маленький домик с огороженным двором, расположенным в глубине громадного посольского парка. Двор разделен на две части. На первой половине живу я, а на второй помещалась моя секретная канцелярия и лаборатория.

Каждое утро, проснувшись, я наскоро одевался и шел в канцелярию. У входа в коридоре стояли бидоны с быстро воспламеняющимся веществом, на случай, если нужно будет поджечь архивы. Эту предосторожность Москва предписала принять после обысков лондонского «Аркоса» и пекинского посольства. Из коридора направо шла запертая на замок дверь лаборатории, а налево стеклянная дверь вела в две небольшие комнаты, устланные коврами. Три простых стола, накрытых пропускной бумагой, несколько стульев, две пишущих машинки «Ундервуд» и маленький железный сундук в углу составляли всю обстановку канцелярии.

Состояние тегеранской резидентуры при моем приезде было таково: под номером первым числился некий Абдулла, по профессии доктор, по национальности курд, работавший секретным агентом еще при царском посольстве. Он имел колоссальные связи в столице и, ежедневно обходя знакомых и пациентов, каждое утро являлся в посольство и составлял сводку собранных накануне сведений. Было ему лет пятьдесят. Полный, с крашенными хной черными волосами и большим крючковатым носом, он напоминал хищную птицу.

Когда я, войдя в канцелярию, подошел к нему, он еще писал.

— Здравствуйте, доктор, что у вас сегодня нового? — спросил я.

— Сейчас кончу писать рапорт, — ответил он, вставая мне навстречу. — Дела персидского правительства в Луристане неважны. На днях опять племена напали на правительственные войска. Около трехсот человек убитых. Вчера вечером из Тегерана вновь отправлены на фронт два полка пехоты и артиллерия.

— А как относятся к восстанию соседние с лурами племена? — задал я вопрос.

— Пока достоверно неизвестно, но есть слухи, что Вали Пуштекуха тайно поддерживает восставших. К бахтиарам же повстанцы послали делегатов для переговоров о совместном выступлении. Шах тоже посылает военного министра Сардар-Асада к бахтиарам, чтобы удержать их от присоединения к восставшим, — ответил доктор.

Нас очень интересовало восстание в Луристане, где строилась шоссейная дорога, которая должна была соединить непосредственно Тегеран с южными провинциями Персии.

— Доктор, я сегодня должен выдать вам жалованье. Напишите расписку на сто двадцать туманов, — попросил я.

— Большое спасибо. Я как раз очень нуждаюсь в деньгах и уже приготовил расписку, — сказал он и, вынув из кармана клочок бумаги, подал мне.

— Доктор, — спросил я, читая расписку, где он подписался номером первым, — а какую кличку вы носили при царе?

— О, я тогда работал у одного полковника, и он мне дал кличку «Филин». Это, кажется, русская фамилия? — спросил он.

— Да, да! — подтвердил я и только в тот момент ясно увидел, что он очень похож на филина.

— Ну, я не буду вам мешать работать, — сказал я, передав доктору деньги, и вышел из канцелярии.

Не успел я позавтракать, как раздался звонок внутреннего в посольстве телефона. Это Орбельян, заведовавший одной из групп секретной агентуры, просил разрешения прийти с докладом. Официально он работал корреспондентом ТАСС при посольстве, фактически же в течение пяти лет был одним из предприимчивых агентов и числился под номером три.

Я перешел в приемную комнату, и спустя короткое время пришел Орбельян: тридцатилетний молодой брюнет, с крупными чертами лица и толстыми губами, он производил впечатление медлительного, спокойного человека. В руках у него портфель с бумагами, который он, усевшись, положил на стол.

Орбельян состоял членом иранской коммунистической партии и членом армянской рабочей партии, а в тайной сети ОГПУ был «групповиком», то есть в своем распоряжении имел целую группу секретных агентов. На нем лежала задача поддерживать связь с членами группы и вербовать новых агентов.

Номером четвертым был чиновник министерства общественных работ в Персии, бывший родственник министра двора Теймурташа. Его братья, работавшие в министерстве финансов, носили номера восемь и девять. Три брата каждый вечер доставляли Орбельяну всю переписку, поступавшую в министерства финансов и общественных работ. Орбельян выбирал из нее все, что может интересовать ОГПУ, фотографировал документы, и затем переписка доставлялась обратно в министерства. Учет документов в персидских министерствах поставлен настолько плохо, что иногда некоторые интересовавшие нас «дела» мы задерживали на несколько дней. Никто в министерствах этого не замечал. — Ну, давайте начнем, — предложил я.

Орбельян, раскрыв портфель, медленно вынул аккуратно сложенные пачки бумаг.

— Источники номер четыре и девять вчера доставили досье о дорожном строительстве в Персии, которое вы просили достать. Тут маршрут будущей Трансперсидской железнодорожной линии и смета, представленная министром финансов Носратэ Довле и утвержденная советом министров, — докладывал Орбельян, передавая одну из пачек. — Кстати, номер четыре хочет выехать через неделю в Германию на лечение и просит перед отъездом свидания с вами, — добавил он.

— Ладно, об этом поговорим позже, давайте дальше, — ответил я, чувствуя, что № 4 будет просить денег.

— Вот тут несколько рапортов представителя персидского правительства при правлении англо-персидской нефтяной компании от источника номер шестнадцать. Две шифрованные телеграммы поверенного в делах Персии в Багдаде на имя председателя совета министров от источника номер тридцать три, — продолжал Орбельян, передавая новые бумаги.

— А, это очень важно. А как поживает тридцать третий номер? — спросил я.

— Он уже не боится давать нам шифровки и очень благодарен за триста туманов, которые я ему передал. Он тоже очень хочет увидеться с вами, — ответил Орбельян.

— Да, с ним нужно встретиться. Это нужный источник. Когда будет удобнее с ним встретиться? — спросил я.

— Если хотите, сегодня в десять часов вечера, — предложил он. Я согласился и сделал пометку в своей записной книжке.

— Вчера ночью источник номер десять доставил двенадцать дипломатических пакетов. Отметьте это также, — сказал Орбельян, — кроме того, он просил передать, что выданный ему сахар уже продан, а новую партию сахаротрест без вашего разрешения не отпускает. Затем он просит, чтобы ему отпустили еще какой-нибудь товар, ибо одним сахаром никто не торгует, и купцы на базаре начинают подозревать, что тут дело нечистое. Он просит мануфактуры и спичек, — добавил Орбельян.

— Хорошо, я сегодня устрою, чтобы ему выдали нужный товар. А что у вас еще?

— Больше ничего. Напоминаю, что у вас на сегодняшний вечер свидания в восемь, девять, десять и одиннадцать часов. Да, а что мне ответить номеру четвертому? — опять спросил он.

— Дайте ему сто туманов на лечение. Я сообщу в Москву о его приезде, и его там встретят и свяжут с берлинской резидентурой. Дайте ему пароль для встречи в Москве. А мне с ним видеться нет смысла.

Мы вышли вместе и направились в канцелярию.

Там уже кипела работа. На одном из столов лежала куча пакетов с сургучными печатями. Тут были пакеты почти всех дипломатических миссий в Тегеране. Некоторые из них лежали распечатанными. Над одним из них, наклонившись над столом, работал мой помощник Маркарьян. Он почти еще мальчик. Ему не больше двадцати трех лет, но выдающийся подбородок говорит о решительности, а выражение глаз — о настойчивости его характера. Он медленно вводил костяную ручку в полувскрытый конверт и осторожно вскрывал его шире. В углу за маленьким столиком сидела молодая шатенка — наша машинистка и стучала на машинке.

— Здорово, Сурен, что так долго возишься с почтой? — спросил я.

— Да вот из-за бельгийских пакетов, — ответил он, продолжая работать, — представь себе, на двух бельгийских пакетах я потерял больше времени, чем на остальных десяти. Этот бельгиец всегда смазывает внутренний пакет гуммиарабиком и вкладывает в другой. И пока отдерешь, проходит два часа времени. Зато смотри, какая работа. Нельзя найти следов вскрытия, — хвалился Маркарьян.

И действительно, нужно отдать ему должное. В течение месяца Маркарьян так набил руку по вскрыванию пакетов, что превзошел даже своих учителей.

— Да, ты молодец. А какие еще пакеты поступили сегодня? — спросил я.

— Три английских, четыре из персидского министерства иностранных дел, один германский и один французский. Они уже все обработаны. Остался вот последний бельгийский, — показал он на лежавший перед ним толстый полувскрытый пакет.

— Ну, ну, кончай скорее. Через час нужно идти с докладом к послу, а он как раз интересуется бельгийскими пакетами, — сказал я и направился в лабораторию.

Это две маленькие клетушки, набитые всяческими фотографическими принадлежностями. В передней комнате на станке укреплен аппарат «Лейтц». На веревках сушатся заснятые пленки. У ванночки фотограф Артемий промывал свежие пленки.

— Сколько снимков сделано сегодня? — спросил я его.

— Пока тридцать, — ответил он, вынув руки из кюветки и вытирая их.

— А вчерашние уже готовы, — и он направился в следующую комнату за ними. Взяв снимки, я вернулся в канцелярию и, передав несколько инструкций Маркарьяну, возвратился к себе. В моей спальне стоял большой несгораемый шкаф, куда я положил готовые снимки.

— Алло! Можно к тебе? — спросил генеральный консул Вайцман, приоткрывая дверь.

— Входи, входи! Очень рад, — пригласил я.

В комнату вкатился маленький, полноватый брюнет в пенсне, с официальной улыбкой на лице и с огромным кожаным портфелем в левой руке.

— А я был у полпреда и думаю, дай загляну к Агабекову. Кстати, у меня дело к тебе, — продолжал он, роясь в раскрытом портфеле. — Вот список желающих получить визу в СССР, а это список подавших заявление о приеме в советское гражданство. Пожалуйста, проверь и долго не задерживай. В особенности список уезжающих, ибо многие хотят выехать с первым пароходом, — просил он, передавая бумаги.

— Я, кажется, никогда больше трех дней не держу твоих бумаг, — возразил я.

— Знаю, знаю, — торопливо перебил он меня, — я это так, для порядка. Вот тебе еще пакет от представителя Коминтерна. Он вчера был у меня и жаловался на трудные условия работы. В местной компартии много ненадежной публики. Масса провокаторов. Он посылает тебе список членов организации и просит, чтобы ты проверил их через свою агентуру.

Я вскрыл поданный пакет и просмотрел длинный список фамилий.

— Ладно, ладно, только надеюсь, это не срочно. У меня и так много своей работы, — ответил я.

— У меня тоже нагрузка от Коминтерна. Получил из Москвы циркуляр о подготовке съезда делегатов компартий Востока в Урмии. Нужно подобрать делегатов, проверить их, дать им под благовидным соусом визы, а многих, кроме того, снабдить деньгами. Вообще работы хватает, — вздохнул Вайцман.

Раздался телефонный звонок.

— Товарищ Агабеков! Я сейчас свободен, если вы не заняты, то приходите ко мне, — услышал я голос полпреда Давтьяна.

— Ну ладно, я еще забегу к тебе, и мы потолкуем. А сейчас извини, меня вызывает полпред, — сказал я Вайцману и выпроводил его за дверь.

Оставшись один, я стал подбирать бумаги для информации посла.

Большой роскошный кабинет. Повсюду ковры и красного дерева мебель, обитая дорогой кожей. Посреди комнаты за громадным письменным столом лицом к дверям сидел посол Давтьян. До своего назначения в Персию он был советником посла в Париже. Студенческие годы Давтьян провел в Бельгии. Его длительное пребывание в Европе оставило на нем резкий отпечаток, выделивший его среди остальных крупных советских работников. Высокий, красивый брюнет, с правильными чертами лица, с вечно корректным обращением к окружающим, Давтьян производил очень выгодное впечатление. В отличие от прежних послов, Давтьян имел еще то преимущество, что владел европейскими языками. При всех этих качествах и той выгодной политической обстановке, каковая была налицо в период его назначения в Персию, Давтьян мог бы проделать большую работу для советского правительства, но оборотная сторона его характера сводила на нет все его преимущества. Он был трусливым, нерешительным человеком, без всякой инициативы. Трудолюбие его ограничивалось исполнением без размышления всех директив Москвы. А какие директивы можно было ожидать от заместителя наркоминдела Карахана, глупость которого вошла в такую же поговорку, как и кличка «каменный зад», прочно приставшая к Молотову, недавно назначенному Предсовнаркома СССР. Давтьян, будучи ставленником Карахана и обладая нерешительным характером, по каждому вопросу обращался в Москву, техническим исполнителем которой он являлся. Таков был Давтьян, просиживавший дни за письменным столом и усваивавший все московские циркуляры. Относился он ко мне неплохо, дорожа той информацией, что я ему давал.

— А, товарищ Агабеков, здравствуйте, садитесь, — встретил меня Давтьян, когда я вошел к нему в кабинет, — что у вас хорошего?

Я приступил к докладу.

— Опять получили агентурные сведения, что ведутся переговоры по заключению нового англо-персидского договора. В частности, имеются сведения, что персы пошли на уступки по вопросу разрешения англичанам постройки аэродромов на побережье Персидского залива. Сведения подтверждаются из разных источников, — докладывал я.

— Да, я уже пытался говорить по этому вопросу с министром иностранных дел, но пока неудачно. Сообщил в Москву, но с последней почтой никаких директив. Гробовое молчание. Придется еще раз написать Карахану, — сказал Давтьян.

— Нами перехвачены две телеграммы представителя персидского правительства в Багдаде. Судя по этим телеграммам, переговоры между Ираком и Персией продвигаются успешно. Осталось разрешить спор о правах персидских подданных в Ираке, — продолжал я свой доклад.

— Это очень важный вопрос. Пожалуйста, следите и дальше за их переговорами и держите меня в курсе дела. Москва просит всеми мерами воспрепятствовать заключению договора между Персией и Ираком. Пришлось опять дать субсидию некоторым редакторам газет, чтобы они вели газетную кампанию против договора. Кроме того, я говорил с некоторыми депутатами меджлиса и старался настроить их против договора, но мне кажется, что мы окажемся бессильными что-либо сделать, ибо все дело в руках самого шаха и Теймур-паши, — объяснил он.

— Вот это доклады французского и бельгийского послов. К сожалению, я не знаю, о чем они пишут, — продолжал я, вынув из портфеля фотоснимки с докладов.

— А, опять бельгийский посол. Вы знаете, что, по-моему, он самый аккуратный из посланников в Тегеране. Он всегда детально информирует свое правительство о мало-мальски выделяющихся событиях. Мне очень нравятся его доклады. А это что? — спросил Давтьян, показывая на остальную часть фотоснимков.

— Несколько политических и экономических сводок английских консулов, экономический доклад американского консула и письмо германского посла графа Шуленбурга своему консулу в Тавризе, — перечислял я.

— А что пишет Шуленбург? — задал вопрос Давтьян.

— Ничего интересного. Маленькое письмо и газетная информация, — ответил я.

— Ах, как я хохотал вчера вечером. Представьте, вчера Шуленбург заговорил со мной о своей коробке с дипломатической почтой, что мы разбили на днях. Он жаловался, что почтовые пересылки стоят очень дорого и ему приходится за пару килограммов платить двадцать туманов. Причем старался наглядно показать размер посылки. Я в душе хохотал над его секретной почтой, а наружно, конечно, выражал сочувствие. Что поделаешь, такова наша служба, — закончил он.

— Яков Христофорович, обедать! — крикнула в это время из соседней комнаты его жена.

— Вот что, Агабеков. Не оставите ли вы мне документы на французском языке. Я хочу их почитать после обеда, — попросил Давтьян, вставая.

— Пожалуйста, товарищ Давтьян. Только чтобы не пропали.

— Что вы! Я их положу сюда в несгораемый шкаф. Здесь, надеюсь, они будут в безопасности после установки вами сигнализации, — сказал он, смеясь.

Я вышел из кабинета, думая о Давтьяне. Во что превратился этот ветеран большевистской революции? Член партии с 1907 года, старая гвардия большевиков. Не прошло и десяти лет, как он стал членом правящей партии и уже выдохлась вся его революционность (если она когда-либо была). Остался солидный, исполнительный чиновник советского правительства, живущий по циркулярам наркоминдельского Карахана. А ведь он — один из лучших. Другие — худшие — под согревающими лучами власти «распустились» и показали подлинные физиономии садистов, шкурников, убийц…

— Товарищ Агабеков, зайдите к нам на минутку, — позвали меня из-за решетчатого окна секретно-шифровальной части, расположенной напротив посольского кабинета.

Постоянно запертая дверь раскрылась, и я вошел. В комнате два шифровальщика. Это испытанные во всех отношениях коммунисты, в большинстве состоявшие в шифровальных отделах Красной Армии еще во времена гражданской войны. Работая при посольствах, они фактически являлись сотрудниками специального отдела ОГПУ и были подчинены резидентам.

— На ваше имя поступили пакеты из Тавриза, Пехлеви и Керманшаха. Распишитесь, пожалуйста, — сказал старший шифровальщик Шохин, передавая мне пакеты. — Затем у нас накопилось много старых секретных телеграмм, подлежащих сожжению. Опись уже составлена, может быть, у вас есть время просмотреть их и подписать акт, чтобы мы могли сжечь, — продолжал Шохин.

По инструкции ни одна бумага в полпредстве и торгпредстве не может быть уничтожена без ведома резидента ОГПУ.

Я наспех просмотрел груду бумаг и, подписав акт об уничтожении их, вышел в коридор. Навстречу мне шел советник посольства Логановский.

— Здорово, Агабеков, пойдем ко мне, у меня есть дело к тебе, — попросил Логановский, и мы направились в его кабинет.

С Логановским у меня были совершенно иные отношения, чем с остальными членами миссии. Этот высокий болезненно-полный блондин, несмотря на свои тридцать два года, был такой же старый чекист, как и я. Он был резидентом в Варшаве и в Вене, и за активную деятельность в этих столицах его наградили орденом Красного Знамени. По приезде Трилиссер назначил его своим помощником, но Логановский со своим самостоятельным, активным характером не смог ужиться со спокойным и осторожным Трилиссером. Ему пришлось уйти из иностранного отдела, и он перешел на службу в Наркоминдел, где у него имелись старые связи по работе за границей. Но привычка — вторая натура. Логановский, несмотря на то что уже два года как ушел из ОГПУ, никак не мог привыкнуть к чисто дипломатической деятельности и рвался к работе, которая больше соответствовала его характеру. Как чекисты, мы с ним были в приятельских отношениях, и он часто мне помогал своими советами, приводя примеры из прошлой деятельности.

— Вот посмотри, — сказал Логановский, достав чертеж из несгораемого шкафа и развернув на столе. — Это план нефтяных вышек в «Майданэ Нафтум», разрабатываемых англо-персидской нефтяной компанией. Вот эти кружки обозначают вышки. Их сотни в этом наиболее богатом нефтью районе. Вот здесь тянется нефтепровод. Англичане без всякого напряжения добывают здесь колоссальные запасы нефти. Шестьдесят процентов английского флота питается запасами нефти этой компании.

— Это все старо, говори прямо, к чему ты клонишь, — прервал я его.

— А вот к чему. У тебя прекрасно поставленная информационная работа. Спору нет. Но скажи, пожалуйста, к чему она? Для сведения полпреда или же для сведения Москвы, где несколько чиновников посланные тобой материалы читают, размножают, рассылают и, сдав в архив, забывают? Разве это дело? Нет настоящего дела. А вот если уничтожить эти нефтяные промыслы, как ты думаешь, какой был бы ущерб для Англии? — вдруг поставил вопрос Логановский.

— Да, но это тебе не Софийский собор, — ответил я, улыбаясь и намекая на его работу на Балканах. — Я тоже думал об уничтожении этих промыслов в случае войны с Англией и даже советовался со специалистами. Мне сказали, что даже удачный налет эскадрильи аэропланов может разрушить лишь часть промыслов, но не может приостановить добычу нефти.

— Но чудак ты этакий! Нам разрушить все и не нужно. Важно, чтобы полученная нефть не шла к англичанам, а этого можно добиться массовым разрушением нефтекачек и нефтепровода. И вот я вчера получил доклад из Шираза от нашего консула Батманова, в котором можно найти разрешение этой задачи. Батманов пишет, что в районе нефтяных промыслов обитают два крупных племени: хафтлянги и чаарлянги, которые вечно враждуют между собой из-за денежных пособий, получаемых от нефтяной компании. Всегда, если одно племя в дружбе с англичанами, другое находится во враждебных отношениях с ними. Так вот, почему бы нам не использовать эти племена к началу войны для полного разрушения промысловых машин, — говорил Логановский.

— Идея неплохая, только вопрос нужно детально разработать и просить согласия Москвы, — ответил я.

— Если хочешь, я тоже со своей стороны напишу Трилиссеру, — предложил Логановский.

— Буду очень благодарен за это, — ответил я, вставая.

Я шел, обдумывая план Логановского. Конечно, он прав. Нужно готовиться к войне заранее. О том, что война будет, что она должна быть, ни у Логановского, ни у меня не было и тени сомнения. Ведь к этому мы и шли всей нашей работой внутри и вне СССР. Нас занимал лишь вопрос начать войну в наивыгоднейший для нас момент, когда все политические и экономические условия налицо. Чтобы бить наверняка.

За моим столом я застал помощника Сурена. Он перебирал поступившие рапорты агентов, делая выписки. Я передал ему поступившие из провинций пакеты и сел помогать ему. Проработав с час, мы перешли в соседнюю комнату.

— Сегодня я имел интересную беседу с Логановским, — начал я после обеда, — он предлагает организовать агентуру в племенах Южной Персии, для разрушения нефтяных промыслов в случае войны.

— Да, идея подготовки к войне дискутировалась в Москве еще до моего выезда сюда. У нас этим вопросом занялись в особенности после V конгресса Коминтерна, на котором определенно констатировали неизбежность войны с империалистами. В связи с этим уже приступили к некоторой организационной подготовке аппарата ОГПУ к войне, — сказал Сурен.

— В чем проявилась эта подготовка? — спросил я.

— До сих пор наши резиденты, как ты знаешь, работали при посольствах. Теперь же мы начали организовывать нелегальные резидентуры помимо посольств, ибо в случае войны предполагается, что наши посольства будут арестованы или их попросят убраться вон из той страны, при которой они аккредитованы, и с выездом резидента прервется связь с секретной агентурой. Если же будут нелегальные резиденты, то работа от высылки миссий нисколько не пострадает. По этому вопросу сам Трилиссер делал специальный доклад на собрании иностранного отдела, — рассказывал Сурен.

— А как в отношении поддержки связи с Москвой? Ведь сейчас связь осуществляется через дипкурьеров, а тогда же их не будет. — задал я вопрос.

— Это вопрос, как указывал Трилиссер в своем докладе, наиболее трудноразрешимый. Пока что остановились на том, что нелегальный резидент будет посылать свои донесения через легального. Но это, конечно, временная мера, пока не найдут подходящих путей. В Европе наши ребята уже работают нелегально. Даже в Турцию послали нелегально Блюмкина, который должен руководить всей работой на арабские страны, — ответил Сурен.

— Я вот думаю, а почему бы и в Персии не перейти на организацию нелегальной резидентуры? Мы никогда не можем быть уверены в поведении персидского правительства в случае войны. Тогда бы и вопрос о работе среди племен Южной Персии и Курдистана принял другой характер. Мы могли бы, нелегально проникнув в эти районы, делать все, что угодно. А там вали на кого хочешь. Да и ваши наркоминдельцы не мешали бы, не зная, чьих рук дело, — обдумывал я вопрос вслух.

— А что, если ты поставишь этот вопрос на разрешение перед Москвой? — спросил Сурен. — Я бы первый с удовольствием поехал нелегально работать среди курдов.

— По-моему, вопрос нужно подработать. Собери весь материал о племенах Персии, и мы составим доклад под углом зрения опасности войны и возможности использования племен на этот случай, — предложил я.

Я приехал в торгпредство, находившееся в старой части города, и направился в кабинет заведующего регулирующей частью торгпредства Мая, который одновременно являлся моим помощником по экономической разведке. Состоя при торгпредстве, Май успешно, не вызывая подозрений, руководил сетью секретных агентов, работавших во всех советских хозяйственных организациях и освещавших деятельность этих организаций, он носил седьмой номер.

Май был старым чекистом и даже одно время работал на крупном посту в Экономическом управлении ОГПУ, но, проворовавшись, попался. Был исключен из ВКП(б) и уволен из ЧК, но, будучи по натуре чекистом, сумел опять втереться в секретные работники ЧК. Дело свое, нужно отдать справедливость, он знал прекрасно. Высокий брюнет, с библейским лицом. Май носил длинную бороду, которую вечно поглаживал. Один из его приятелей по поводу этой бороды острил, что Май побреется в день падения советской власти, чтобы изменить свою физиономию и не быть узнанным новым правительством.

— Садись, Агабеков, гостем будешь, — встретил меня Май кавказской формулой. — Был вчера купец с твоей запиской, и я ему выдал лицензию на пятьсот пудов чаю и тысячу пудов рису. Кроме того, я припрятал из запасов торгпредства лицензии на сафьян, хлопок и хну. Может быть, тебе пригодятся для работы, — докладывал он.

— Спасибо, Май, но сейчас вот что. Позвони в сахаротрест и общество «Шарк» — пусть они отпустят источнику номер десять сахару и других товаров в кредит на три тысячи туманов. Скажи им, что ты знаешь этого купца и гарантируешь его кредитоспособность, — попросил я.

— Сейчас позвоним. Кстати, о сахаротресте. Мы сейчас разработали проект переброски нашего сахара в порты Персидского залива. Сахар будет грузиться в Одессе. Для продажи товара мы открываем новые отделения в Ширазе, Бен-дер-Бушире и Ахвазе. Не находишь ли, что это удобный случай — под видом служащих сахаротреста командировать туда наших агентов. Наконец, в Одессе на пароходы можно устроить тоже наших чекистов. Они проехали бы через Красное море и разнюхали бы положение в тех краях, — предложил Май.

— Прекрасно. Мы воспользуемся этим случаем, так как сейчас как раз стоит вопрос об усилении работы на юге Персии. Предупреди меня, когда будут обсуждаться кандидатуры сотрудников на юг. Что касается использования пароходов, то, к сожалению, это не мой район. Я напишу в Москву, и пусть они делают, что хотят, — ответил я.

— Вчера была очередная драка между торгпредом Мдивани и его заместителем Суховием, — начал Май, любивший всевозможные интриги.

— Очень интересно, — перебил я его. — Приходи сегодня вечером ко мне. Поработаешь, и заодно потолкуем обо всем. А сейчас, извини, я спешу, — сказал я, вставая.

В девять часов вечера я уже сидел в одной из комнат конспиративной квартиры. Это был маленький домик со двором. Нанят он был на имя одного из секретных агентов. Преимущество квартиры заключалось в том, что она имела три двери, выходящие на три разные улицы. Так что создавалась некоторая гарантия от возможной ловушки.

Через несколько минут раздался условленный стук в комнату. Обслуживавшая квартиру старуха персиянка пошла открывать дверь. Вошел Орбельян вместе с источником № 10. Это — молодой человек с умным, энергичным лицом. Он любит рискованные дела и уже очень много сделал для ОГПУ. Служанка подает на подносе чай и местные сладости, и мы за чаем ведем посторонний разговор.

— Товарищ Агабеков, я выполнил данное мне поручение организовать получение дипломатической почты иностранных миссий, — начал агент, когда чай был убран, — теперь я хочу взяться за вербовку шифровальщика из военного министерства.

— Вы молодец! Я написал в Москву о проделанной вами работе и получил распоряжение увеличить вам жалованье до ста пятидесяти туманов в месяц. Что касается военного министерства, то я думаю, что с этим лучше подождать. Вы только что закончили крупное депо, вам нужно отдохнуть и переждать, чтобы не навлечь на себя подозрений, — говорил я, а сам тем временем думал, что ведь в военном министерстве для нас уже работают три шифровальщика, а ты ничего не знаешь и можешь только испортить дело. Вслух же я продолжал:

— Да, вам нужно отдохнуть, а потом вы лучше присмотритесь к личной канцелярии шаха. Там, по-моему, должно быть много интересного для нас. Да, я вам забыл сказать, — переменил я тему разговора, — завтра можете пойти в сахаротрест и «Шарк» и получить все, что вам нужно для торговли.

Я посмотрел на часы. Сидевший молча Орбельян понял и через пару минут выпроводил агента. Нужно было спешить к ожидавшему нас источнику № 33.

Большая, полутемная от скудного освещения комната, убранная коврами. В углу стоят столик, накрытый разными сладостями, и три стула. Другой мебели нет.

Встретивший нас агент № 16 приглашает к столу. Это — высокий, худощавый мужчина с длинной черной бородой. Он — принц по линии Каджаров, свергнутых нынешним Риза-шахом, и служит шифровальщиком при совете министров. Для нас он очень ценный источник, передающий все секретные распоряжения, циркуляры и шифры премьера.

— Наше правительство очень довольно вашей информацией и просило меня поблагодарить вас за те услуги, что вы нам оказали, — сказал я, когда мы уселись за стол.

— Большое спасибо за то, что вы оценили мою работу. Но, работая для вас, я этим работаю для своих целей; я принадлежу к дому Каджаров, чей престол насильно, с помощью англичан, занял Риза-шах. Поскольку он пользуется поддержкой англичан, я наперекор ему помогаю большевикам, являющимся ярыми врагами англичан. Вместе с тем, помогая вам, я надеюсь, что если в один прекрасный день и не вернется на престол наш законный шах, то, во всяком случае, вы подготовите тут революцию, которая лишит престола и Риза-шаха, — ответил он.

— Вы правы в том, что англичане помогают Риза-шаху, но, видите ли, у нас в Москве этому не верят. Они требуют документальных доказательств. И если бы мы нашли такие доказательства, то я уверен, что наше правительство приняло бы все меры к свержению нынешнего шаха и восстановлению Каджарской династии, — сказал я.

— К сожалению, я не располагаю такими документами, а то бы уже давно передал вам, — ответил принц.

— Скажите, а вы не просматривали архива, находящегося в ведении председателя совета министров? — спросил я. — Дело в том, что в период тысяча девятьсот двадцать четвертого — тысяча девятьсот двадцать пятого годов, когда Риза-шах был премьером и воевал с восставшим на юге шейхом Хейзалом, англичане согласились выступить посредниками для примирения их. Тогда же было заключено соглашение между Риза-шахом и англичанами в том, что последние помогут ему занять персидский престол, и в компенсацию за это Риза-шах обещал предоставить англичанам большие льготы в Персии. Все эти сведения я имею из агентурных источников, но их нужно закрепить документальными данными, которые вы могли бы найти в архивах за эти годы. Не приходилось ли вам просматривать архивы совета министров? — спросил я.

— Нет, я работаю всего два года и архивами не интересовался. Но теперь я начну разборку архива и соберу все, что будет касаться того периода. В течение месяца я надеюсь разыскать нужные вам документы, — ответил он.

— Благодарю вас. Я надеюсь, что так или иначе строй в Персии изменится, и вы займете более подобающее вам положение, — прощался я.

Уходя, я оставил на столе конверт с месячным жалованьем принцу, составлявшим 300 туманов.

Только к полуночи я попал домой и направился прямо в канцелярию. Там еще работали. Мой помощник Сурен уже заканчивал обработку вновь поступивших дипломатических пакетов иностранных миссий. Ловко водя маленьким горящим примусом вокруг сломанных печатей на пакетах, он ставил нашего изделия печати на размякший сургуч.

В следующей комнате сидел над грудой материалов Май. Нервно раскачивая ногой и поглаживая бороду, он составлял экономический доклад.

Я устал. Хочется лечь, отдохнуть. Но нужно еще просмотреть поступившие за день десятки рапортов агентуры и доклады провинциальных резидентов. Откладывать на завтра нельзя, ибо и завтра будет то же самое. Только другие лица, другие вопросы, другие подходы. Нужно спешить. Идти на всех парах к одной цели: подготовке к войне и через войну к мировой социалистической революции.

Выше я уже говорил, что агентура у нас была небольшая.

Десятый номер, например, бывший редактор газеты, родственник одного из руководителей Хоросанского восстания, имел хорошие личные связи в Тегеране и передавал нам полезные сведения. Это был энергичный молодой человек, и впоследствии, как читатель увидит, он оказал ОГПУ очень важную услугу.

Вот приблизительно все, что имелось в Тегеране к моему приезду. Положение в провинциях было не лучше. Хоросан и Белуджистан находились в непосредственном подчинении Москве. Гилянская провинция подчинялась Бакинскому ОГПУ, представитель которого Михаил Ефимов сидел в Пехлеви на должности делопроизводителя советского консульства.

Азербайджанская провинция с центром в Тавризе находилась в ведении тифлисского ОГПУ. Его представитель Минасьян занимал официальную должность делопроизводителя советского генерального консульства в Тавризе, но подчинялся только Тифлису. Одновременно в Тавризе имелся также представитель центрального ОГПУ, генеральный консул Дубсон. И Минасьян и Дубсон работали самостоятельно и независимо: один — на Тифлис, другой — на Москву.

На юге Персии мы не имели собственной агентуры и пользовались консульскими донесениями.

В Москве знали о плохой работе в Персии, о неразберихе в отношениях и неопределенности обязанностей сотрудников. Мне были даны поэтому следующие директивы:

1. Централизовать работу в Персии и подчинить себе работников ОГПУ во всех провинциях;

2. Организовать агентуры на юге Персии и продвинуть ее в юго-восточном направлении — на Индию и в юго-западном направлении — на Ирак;

3. Обратить особенное внимание на «освещение» племен Южной Персии, населяющих район Хузистана, где расположена концессия англо-персидской нефтяной компании, и, наконец,

4. «Освещать» самое концессию.

Ознакомившись с делами резидентуры и с обстановкой, я взялся сначала за централизацию агентурной сети. Задача была нелегкая. Всюду царила склока, без которой не обходится ни одно советское учреждение за границей. Тифлисское и бакинское ОГПУ не желали выпускать руководства из своих рук.

Пришлось ждать случая, чтобы начать действовать в захваченных ими районах. Случай скоро представился. В конце мая 1927 года начали поступать донесения генерального консула в Тавризе Дубсона и резидента Минасьяна, обвинявших друг друга во всех смертных грехах и требовавших взаимного отозвания. Склока возникла в процессе работы ОГПУ. Имея каждый свою агентурную сеть, Дубсон и Минасьян использовали ее друг против друга. Распря приняла резкий характер. Полпред СССР Юренев предложил мне поехать в Тавриз для расследования дела.

Прежде чем приступить к расследованию, я ознакомился с работой обоих. У консула Дубсона я не нашел ничего ценного, за исключением нескольких информаторов, снабжавших его базарными сплетнями. При их помощи он старался вылавливать агентов своего соперника Минасьяна, мешая ему работать.

Минасьян же был хорошим работником. Основной своей задачей он поставил добычу документов. Тавриз является пунктом, откуда армянская партия «Дашнакцутюн» ведет революционную работу в советской Армении и в турецком Курдистане. Из Тавриза же руководит работой в советском Азербайджане партия мусаватистов. Представителем партии «Дашнакцутюн» в Тавризе был некто Ишханьян. О своей деятельности он систематически информировал центральный комитет партии в Париже и от центрального комитета получал указания для дальнейших действий и сведения о положении партийных дел в других центрах. Переписка шла по почте, причем письма посылались обеими сторонами в зашифрованном виде и писались химическими чернилами. Шифр дашнаков и состав химических чернил был нам известен. Оставалось организовать перехватывание писем.

Минасьян завербовал одного из крупных чиновников тавризского почтового отделения, через которого все письма дашнаков и мусаватистов передавались нам для снятия копий. По этим письмам мы узнавали, кого и с какими целями партия дашнаков тайно отправляла в советскую Армению. Ишханьян подробно информировал обо всех планах партии центральный комитет. Письма давали подробные сведения о роли и участии членов дашнакской партии в курдском движении против турок.

Ишханьян посылал в Париж доклады Арташеса Мурадьяна, работавшего среди курдов. Эти доклады подробно осведомляли нас о курдском движении, о силах курдов и их революционных планах. Мы знали не только курьеров связи заграничных дашнаков с советской Арменией, но и узнавали имена и адреса их сообщников в Армении. Армянское ОГПУ получало, таким образом, возможность ликвидировать ячейки дашнаков по мере их возникновения и созревания.

Точно то же было с партией мусаватистов. Представитель мусаватистов в Тавризе Мирза-Бала переписывался с константинопольской группой. Перехватывая его письма, мы получали сведения не только о работе мусаватистов в Азербайджане, но и о работе их в Константинополе. Мы знали о переговорах, происходивших в Константинополе между мусаватистами и остальными кавказскими группами: горцами, дашнаками, меньшевиками и т. д., старавшимися объединиться в одну группу под общим названием «Комитета единения», ибо, как заявлял один из представителей этих партий, «иностранцы не хотят давать материальной помощи, пока мы не объединимся». Из писем мы всегда узнавали о приезде в Константинополь представителя польского правительства, Т. Голувко, с которым поддерживали связь эти группы и у которого они финансировались до 1928 года. Поляки, субсидировавшие их по 1000 долларов ежемесячно, перестали платить, убедившись в бездеятельности групп.

Для снятия копий с писем Минасьян имел прекрасно оборудованную лабораторию при консульстве, где он жил и откуда управлял агентурой. У него была богатая сеть информаторов среди местной армянской и тюркской колоний, точно осведомлявшая его о том, кто и откуда приезжает и кто куда уезжает.

Находя, что две независимые агентурные сети в одном и том же городе всегда будут сталкиваться и мешать друг другу, особенно когда их руководители находятся во враждебных отношениях, я решил объединить работу в руках одного лица. Естественно, мой выбор остановился на Минасьяне. С Тифлисским ОГПУ мы пришли к соглашению: я объединяю в руках Минасьяна всю работу в азербайджанской провинции, помогая ему людьми и материальными средствами, а Минасьян переходит в мое подчинение, одновременно продолжая информировать Тифлисское ОГПУ по интересующим Тифлис вопросам.

Минасьян устроил мне свидание с агентом, работавшим на почте. В разговоре с ним выяснилось, что он может снабжать нас не только письмами дашнаков и мусаватистов, но также перепиской английского, турецкого и германского консулов. К жалованию в 100 долларов в месяц я добавил 50, и почтовый чиновник согласился доставлять и корреспонденцию иностранных консулов. Первые пакеты начали поступать к Минасьяну до моего отъезда из Тавриза.

Нас очень интересовал курдский вопрос. В Москве, в иностранном отделе ОГПУ, мы пришли к следующим выводам: курдские племена в настоящее время разбиты между четырьмя государствами — Турцией, Ираком, Персией и советской Россией.

Все они расположены на путях, ведущих из Ирака на Кавказ, и в будущем столкновении между Англией и Россией поведение их будет иметь колоссальное значение для воюющих сторон. Надо добавить, что курдский народ сам по себе представляет великолепный военный материал. Перед нами, таким образом, стояла задача заблаговременно подготовить курдские племена к выступлению против Ирака, где, по сведениям ОГПУ, концентрировались воздушные силы англичан. Для разрешения задачи советское правительство предполагало в 1927 году объявить «самостоятельной республикой» маленький кусочек Курдистана, находящийся на советской территории, чтобы этим путем привлечь на сторону Советов симпатии остальных курдских племен. Однако проект встретил сопротивление со стороны Наркоминдела, опасавшегося обострить отношения с турецким и персидским правительствами. Пришлось принять другой план: обрабатывать курдские племена нелегальным путем. Для этой цели необходимо было тщательно изучить состояние племен, познакомиться с вождями, насадить в Курдистане агентуру и постепенно подготовлять племена к заключению тайного союза с нами на случай выступления против враждующей с СССР стороны. Центром работы был назначен Соудж-Булак. Одновременно Минасьяну было поручено освещать экономическую и политическую жизнь азербайджанской провинции, изучать пути сообщения и экономического проникновения англичан в этот район Персии. У нас были сведения о готовившейся прокладке дороги из Тавриза в Трапезунд, а с другой стороны, англичане уже строили дорогу из Ирака к Урмийскому озеру и создавали флотилию на озере. Советские торговые учреждения были сильно обеспокоены этими приготовлениями. Азербайджанская провинция могла стать экономически независимой от советской России, найдя другие пути для вывоза товаров в Европу. С потерей же экономического влияния мы, естественно, рисковали потерять и политическое влияние.