ШЕСТИЧАСОВОЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ

ШЕСТИЧАСОВОЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ

Как обычно, в 9 часов утра я, поднявшись на лифте на четвертый этаж, вошел в комнату № 161, где я работал. В комнате из сотрудников находился только один Кеворкян; он, сидя за своим столом, внимательно читал «Правду». На каждом столе лежало по свежему номеру этой газеты, ибо каждый сотрудник обязан состоять подписчиком партийной газеты «Правда». Поздоровавшись с Кеворкяном, я занял свое место и, раскрыв газету, также углубился в чтение передовицы, которая является своего рода партийной директивой на текущий день.

— Пойдем завтракать, что ли? — спустя немного обратился ко мне Кеворкян. Он жил в маленькой комнатушке, где едва помещалась кровать, и не имел никаких приспособлений и посуды, чтобы позавтракать у себя, поэтому он приходил по утрам рано на службу с целью позавтракать в буфете.

— Принеси наши мешки, а потом пойдем, — ответил я, не отрываясь от чтения газеты.

Кеворкян ушел в канцелярию отдела и вскоре возвратился с двумя небольшими брезентовыми мешками. Каждый сотрудник ИНО имеет свой мешок, куда он укладывает по окончании занятий все свои бумаги. Незашитая сторона мешка имеет несколько петель, через которые продета стальная цепочка. Уложив бумаги, сотрудник запирает мешок секретным замком и сдает в канцелярию закордонной части. Утром он получает свой мешок обратно. Секрет замка известен только владельцу мешка и начальнику закордонной части, так что посторонний не сможет открыть мешок.

Следом за Кеворкяном вошла сотрудница моего сектора Вера Бортновская. Маленького роста, энергичная, живая брюнетка, она была всеобщей любимицей, ибо всегда старалась всем услужить и не болтала о том, что говорили между собой сотрудники. Несмотря на ее беспартийность, Вера пользовалась общим доверием, ибо очень давно служила в ОГПУ и вместе с тем была женой заместителя начальника Разведупра Ревсовета.

— Здравствуйте! — крикнула она нам, бросая сумочку и перчатки на свой стол. — Ты что же, Коля, не мог принести моего мешка, я всегда приношу твой, — обратилась она к Кеворкяну, увидев наши мешки.

— Не приставай ко мне с утра, Вера. Сама принесешь, не развалишься, — огрызнулся Кеворкян. — Ну, пойдем, что ли, я жрать хочу, — обратился он затем ко мне.

— Верочка, посиди в комнате, пока мы позавтракаем, — попросил я, бросая газету, и мы вышли с Кеворкяном.

Мы стали спускаться по узкой внутренней лестнице, ведущей на двор, где в одном из подвалов оборудован буфет для сотрудников.

Мы с Кеворкяном большие друзья. Он молод, но успел вступить в партию большевиков. В 1921 году был избран секретарем транспортного союза в Армении и в тот же год оказался в числе оппозиционеров и был исключен из партии. Оказавшись беспартийным, он продолжал интересоваться партийной работой и в 1924 году был вновь принят кандидатом в партию. Только в 1928 году после неоднократных экзаменов его восстановили в правах члена партии, и то благодаря его службе в ЧК. Как я упоминал, Кеворкян очень интересовался партийными вопросами и принимал близко к сердцу тот идейный разброд, который наблюдался среди вождей пролетариата в то время. По одним вопросам он был на стороне Троцкого, по другим Бухарина, и неоднократно его подмывало выступить на партийном собрании со своим мнением, но не решался, твердо зная, что вслед за выступлением последует опять исключение из партии и высылка. Со мной же он был откровенен и делился своими мыслями и сомнениями.

Мы проходили по внутреннему двору, разгороженному деревянным забором, у которого стоял часовой. За этим забором помещалась часть внутренней тюрьмы. Недалеко от часового стоял большой грузовик-ящик, окрашенный в черный цвет. Эту машину, когда она мчится по улицам Москвы, жители называют «черный ворон». Сейчас шофер возился с машиной. Видимо, чистил после ночной работы.

— Когда я вижу эту машину, меня дрожь берет, — сказал Кеворкян, обращаясь ко мне на армянском языке.

— Что, у тебя совесть нечиста? — спросил я. — Нечего дрожать, лучше привыкай. Тебе ведь не миновать внутреннего двора, — добавил я, смеясь.

Мы спустились в буфет, где была уже масса народу. Тут можно увидеть зеленую форму особого отдела или пограничной охраны, кое-где мелькают красные околыши сотрудников комендатуры. Много женщин и несколько человек в штатском. Это сотрудники иностранного отдела. Буфет — это маленький клуб сотрудников, который посещался охотнее, чем клуб ОГПУ на Большой Лубянке, ибо в буфете сотрудникам выдавались масло, яйца, хлеб, что в городе можно было достать с большим трудом.

Кругом шла оживленная беседа между завтракавшими сотрудниками, но никто не говорил о делах. Во-первых, нельзя, а, наконец, дела настолько опротивели, что о них стараются как можно меньше вспоминать.

Наскоро позавтракав, мы возвратились к себе наверх. В комнате уже сидел другой сотрудник сектора, Маркарьян, бывший моим помощником в Персии, и начальник англо-американского сектора Борисовский-Мельцер, помещавшийся в одной комнате со мной.

— Ну, Коля, давай рассказывай мне о положении нашей работы среди восточных контрреволюционных партий, — пригласил я Кеворкяна.

— Видишь ли, я специально занимаюсь разработкой кавказских группировок, ибо остальные группы ничего серьезного собой не представляют. Основное — это грузинские меньшевики, мусаватисты, дашнаки и горцы. Вот сейчас как раз между ними ведутся переговоры к образованию единого фронта, так называемой Кавказской конфедерации. Почти все группы, за исключением дашнаков, согласны вступить в этот Комитет единения. Все эти группы находятся на иждивении той или иной иностранной державы, заинтересованной в сепаративном движении среди народов СССР. Пока что мы имеем документальные данные, что эту группу поддерживают поляки, которые субсидируют их деньгами, подготовляют военных спецов на случай восстания из этих национальностей и, естественно, используют их в разведывательных целях. Но, по агентурным данным, за спиной поляков стоит Франция, под руководством которой работает польский генеральный штаб. Это же подтверждается тем фактом, что центры всех этих групп находятся в Париже. Таково общее положение.

— Ну, а как дашнаки? — спросил я.

— Дашнаки имеют старую, сильную организацию. Их поддерживают деньгами из Америки, и, кроме того, они используют армянскую церковь, которая почти целиком находится под их влиянием. Наконец, по агентурным сведениям, их субсидируют англичане. Нужно вообще сказать, что помощь всем контрреволюционным партиям оказывается странами, заинтересованными в кавказской нефти. Вот почему мы полагаем, что тут работают не без участия Детердинга, — рассказывал Кеворкян.

— Теперь расскажи, какие меры приняты нами? — спросил я.

— О дашнаках ты знаешь по персидской работе. Мы перехватываем их почту, идущую в адрес представителя дашнаков в Тавризе Ишханяна. По этой переписке мы бываем в курсе их деятельности в Армении и Турции и в свою очередь принимаем контрмеры. Другой источник по армянам находится в Константинополе, который передает нам переписку тамошнего патриарха армян Нарояна. Наконец, армянский епископ в Греции Разрумянен по нашим заданиям ведет работу по разложению дашнаков и освещает положение и настроение тамошних армян. Что касается грузинских меньшевиков, то они работают через Турцию и частично через Польшу. В Константинополь частенько приезжают Соси ко Мдивани и Ной Рамишвили для связи со своими единоплеменниками на Кавказе. Об их выезде из Парижа наша агентура немедленно сообщает нам, и мы всегда бываем наготове. Кроме того, поскольку мы получаем копии протоколов заседаний их группы, мы всегда в курсе дела. Мусаватисты работают также через Турцию и Персию. В Константинополе сидит Мамет Али Расул-заде, который и возглавляет эту партию. В Тегеране проживает его брат, а в Тавризе и Пехлеви их эмиссарами являются Мирза Балла и доктор Ахундов. Все они находятся под прекрасным наблюдением нашей агентуры. В общем же можно сделать вывод, что все эти партии, благодаря внутренним раздорам и отсутствию материальных средств, никакой серьезной опасности не представляют, несмотря на сильные национальные тенденции среди кавказских народностей, — закончил Кеворкян.

— Судя по твоему рассказу, я вижу, что все наши меры направлены к тому, чтобы парировать работу этих контрреволюционных групп. А почему бы нам не попытаться самим ударить по ним и развалить их центры в Париже? — спросил я.

— Вот то же самое я твержу уже целый год, но наше начальство никак не раскачаешь, — ответил Кеворкян. — Там в Париже до 1927 года вел работу сотрудник Тифлисского ОГПУ Лордкипанидзе, которому мы поручили эти задания, но он скоро расшифровался и вынужден был вернуться. С тех пор мы никого не можем послать в Париж. Правда, недавно мы завербовали одного грузина в Праге и перебросили его в Париж поближе к грузинскому центру, но это не то. По-моему, туда нужно послать своего человека из центра на правах резидента ОГПУ.

— А что, если отправить туда Сурена? — сказал я. — Согласен ли ты поехать в Париж, Сурен? — предложил я Маркарьяну.

— Вот я бы поехал в Париж. Эх и пожил бы я там, — мечтательно сказал Кеворкян, — а меня отправляют в такую глушь, как Персия.

— Что же, я не откажусь, — ответил задумчиво Маркарьян.

— Ладно, я доложу об этом Трилиссеру, — сказал я, делая заметку в блокноте.

В 12 часов дня пришел Аксельрод, ведавший работой в арабских странах. Маленького роста, тщательно одетый и прилизанный, он резко отличался своей внешностью от остальных чекистов, в большинстве небрежно одетых. Аксельрод был молодой, случайный чекист. Он работал по линии Наркоминдела секретарем консула в Геджасе и Йемене. Хорошо образованный, прекрасно владевший большинством европейских языков и в совершенстве арабским, он привлек внимание ОГПУ и был завербован еще будучи в Геджасе. По секрету от консула и Наркоминдела, он присылал нам обстоятельные доклады о положении арабских стран. По его возвращении в Москву мы переманили его на службу в ОГПУ, дав ему некоторые льготы. В том числе ему разрешалось приходить на службу к 12 часам, ибо по утрам он работал в Ассоциации востоковедения, где состоял председателем.

— Здравствуйте, друзья, — поздоровался он, войдя в комнату. — Ты что, Коля, еще не уехал? — обратился он к Кеворкяну с улыбкой, зная, что последний ждет не дождется скорее выехать за границу.

— Я-то поеду, не испугаюсь, а вот посмотрим, как ты рискнешь поехать нелегально. Это тебе не наркоминдельская командировка с диппаспортом, — ядовито ответил Кеворкян.

Аксельрод в ответ только улыбнулся и подсел ко мне.

— Ну, что сегодня нового? — спросил он у меня.

— Ничего особенного, Моисей Маркович, вот я хотел просить тебя рассказать о положении нашей работы в странах, которыми ты руководишь, — сказал я.

— О, стран у меня уйма, а толку никакого. Я тебе сейчас с удовольствием расскажу. Кстати, я даже приготовил доклад об Аравии. Хочешь прочитать черновик? — ответил он, раскрыв одну из папок с бумагами.

— Это потом, сейчас давай лучше расскажи, — предложил я.

— Так вот, в моем ведении находятся Египет, Сирия, Палестина, Ирак, Индия и все остальные страны Востока, где мы вообще работаем, — смеясь, начал он, — ибо, как ты видишь, мне поручили те страны, где мы, к сожалению, ни черта не делаем. Начну с Индии. Об этой стране мы имеем сведения из Афганистана, откуда кабульский резидент пытается освещать Северную Индию. Кое-что мы знаем из перехватываемых документов индийского генерального штаба и, наконец, по агентурным донесениям источника № А/18 в Берлине. А/18, будучи индусом по национальности, имеет связи среди индийской колонии в Берлине, где и черпает свои сведения. Так что ты сам можешь судить, какую ценность они могут представлять. В последнее время доктор Гольдштейн завербовал в Берлине через того же А/18 двух индусов и послал их в Лагор, но от них мы не имеем сведений. Вот все, что мы имеем в Индии, то есть почти ничего. Я полагаю, что и в дальнейшем мы не будем знать хорошо эту страну, пока наш резидент не будет находиться в самой Индии. В Египте работой агентуры руководят также из Берлина. Доктор связан с несколькими осведомителями, посылающими ему информацию из Египта. Но беда в том, что берлинская резидентура, не будучи знакома с египетскими вопросами, не может эффективно руководить находящимися там работниками, являющимися сплошь членами местной коммунистической партии, и в один прекрасный день вся эта сеть может провалиться вместе с их организацией. И все же в Египте у нас дела обстоят лучше, чем в Индии, ибо мы, получая копии докладов английского верховного комиссара в Каире, всегда находимся в курсе тамошних событий. В Сирии и Палестине только недавно взялись за организацию нашей агентуры. Живой (Яков Блюмкин) вот уже шесть месяцев как объезжает эти страны. Он уже кое-кого завербовал, но сведений от них пока не поступало. Тут мы тоже можем ждать, так как о Палестине мы имеем сведения из тех же английских материалов, а о Сирии мы черпаем данные из докладов французского военного атташе в Константинополе.

— Ну, относительно Ирака посмотрим, что сумеет сделать из Персии Триандофилов. Пока что мы имеем в Багдаде недавно назначенного армянского епископа, которого завербовали перед его выездом туда.

— Теперь я хочу остановиться на Геджасе и Йемене. Там у нас в данное время, благодаря благосклонному отношению Ибн-Сауда и имама Яхьи, очень благоприятная позиция. Кроме того, у нас имеется ряд ценных агентов, завербованных еще в мою там бытность. Но вот Белкин, которому я, уезжая, передал дела, недостаточно опытен и не может как следует использовать положение. Я написал Живому, чтобы он, если найдет возможность, вызвал к себе Белкина и проинструктировал его. Но если бы мы имели там, в особенности в Йемене, опытного резидента, то можно было бы развить большую работу. Оттуда мы могли бы проникнуть в Египет, Абиссинию и даже в итальянскую Эретрию, — докладывал Аксельрод.

— Я думаю, нам нужно детально разработать все интересующие нас вопросы в этих странах и послать их в виде инструкции Живому для руководства при организации им работы, — предложил я.

— Я вполне с тобой согласен. Вот прочтешь мою докладную записку и увидишь там все, что нужно, — ответил Аксельрод, передавая мне доклад.

Уже половина четвертого. Каждый сотрудник торопливо собирал бумаги со стола и набивал ими свой мешок. Через пять минут мешки были сданы в канцелярию, и мы спускались вниз по лестницам, направляясь в столовую. Времени было очень мало, ибо с пяти часов каждый чекист должен был или где-нибудь делать доклад, или руководить кружком, или присутствовать на заседании.

Каждый чекист должен быть активным коммунистом.

Однажды утром Вера Бортновская, радостно запыхавшись, вбежала в комнату с криком: «Товарищи, жалованье выдают, идите получать!» — и сейчас же исчезла, чтобы скорее занять место в очереди. Она у нас всегда каким-то образом узнавала о всех выдачах. То ли сукно выдают в кооперативе по талонам, то ли разыгрываются контрабандные шелковые чулки или парфюмерия, а то раздают бесплатные билеты в театр, Верочка (как ее все называли) узнавала первой и спешила нас предупредить.

Один за другим сотрудники уходили за жалованьем и, вернувшись через некоторое время, бросали несколько полученных червонцев на стол. Затем каждый брал клочок бумаги и погружался в сложные математические вычисления. Каждый решал, какие из бесчисленных дыр в его бюджете нужно заткнуть в первую очередь полученными деньгами.

— Да, хороши дела, нечего сказать! Если расплатишься со всеми долгами, то на жизнь до следующей получки останется десять рублей, — задумчиво сказал Маркарьян.

— Тебе что, ты, по крайней мере, был за границей, оделся, и, наверное, у тебя есть что загнать, а я вот шестой месяц собираюсь купить ботинки и не могу. Не остается ни гроша, — сказал Кеворкян. — Вот читай, — продолжал он, хлопая ладонью по «Правде», — Куйбышев на собрании кричит, что заработная плата сейчас повысилась в два раза против довоенного, а Микоян поет о снижении себестоимости товаров. Легко им трепаться, а вот пусть придут посмотрят на мое жалованье, удвоилось оно или нет?

— Не бузи, Коля, опять в ячейку вызовут, — останавливала Бортновская разошедшегося Кеворкяна.

— Что же, это ты донесешь на меня, что ли? — спросил Кеворкян, подозрительно смотря на нее.

— Оставь! — прервал я его по-армянски, и он, замолчав, принялся за работу.

Вошла одна из девиц, работавших в канцелярии, и подошла ко мне.

— Распишись, Агабеков, почта из Константинополя и Геджаса. А вот список желающих ехать в СССР иностранцев, который нужно сегодня же проверить.

— Ладно! — ответил я, расписываясь. Исследовав наружную сторону пакетов и проверив печати, я осторожно обрезал края конверта ножницами и вынул содержимое. Конверты я возвратил девице, которая отправит их в лабораторию специального отдела, где их исследуют и установят, не были ли они вскрыты в пути.

Константинопольская почта представляла собой непроявленные пленки фотографий в герметически закупоренной коробке, которую я также отправил в лабораторию ИНО для проявления и отпечатки. Геджасский резидент присылал почту в несфотографированном виде. Просмотрев содержание письма резидента, я передал полученный материал Аксельроду, который занимался этой страной.

Еще немного спустя зашел к нам секретарь закордонной части Янишевский.

— На, читай и распишись, — обратился он ко мне, передавая две шифротелеграммы.

Телеграммы из Кабула, сообщающие об ухудшении положения эмира Амануллы и о новых успехах Бачаи-Сакао. Расписавшись на телеграммах, я вернул их Янишевскому.

В это время зашел сотрудник дальневосточного сектора, помещавшегося в соседней комнате, Герт. Отозванный из Ангоры, он был переведен из нашего сектора в дальневосточный, но, не забывая старых друзей, частенько навещал нас.

— Что ты, тоже телеграммы получил? — спросил он.

— Да, из Афганистана сообщают, что дела Амануллы плохи, — ответил я.

— Теперь уже Афганистан отойдет на задний план. В Китае такие дела разгораются, что и не говори. Наш Фортунатов и Мельников из Наркоминдела вчера всю ночь просидели у Старика (Трилиссера), — сказал Герт.

— А что слышно в Китае нового? Еще не думаем занять Харбин? — спросил я.

— Зачем его занимать? И без того наши ребята держат в терроре всю железнодорожную линию до Харбина. Вчера опять наши агенты спустили под откос два китайских военных эшелона, отправленных к нашей границе, и взорвали пороховой погреб, — ответил он. — Кстати, я пришел к тебе посоветоваться по личному секретному делу. Мне поручено нелегально пробраться с персидским паспортом в Китай. Так как ты советуешь, какую взять фамилию, чтобы подошла под персидскую? — спросил меня Герт.

— Я думаю, тебе подойдет фамилия Якуб-заде, она наполовину персидская, наполовину еврейская, — ответил я после некоторого раздумья. — А как ты думаешь пробраться в Китай? — спросил я.

— Наши долго думали и решили, что я должен поехать в Америку, а оттуда через Японию в Китай. А каково твое мнение на этот счет? — в свою очередь спросил меня Герт.

— Что же, путь верный, только очень далекий, — ответил я.

Зазвонил телефон. Секретарь Трилиссера сообщил, что меня требует к себе Трилиссер.

— Так мы еще поговорим на эту тему подробнее, — сказал я Герту, собирая бумаги для доклада Трилиссеру.

— Не забудь поговорить со Стариком о нашем вопросе! — крикнул мне вдогонку Кеворкян, когда я выходил из комнаты.

— Здравствуйте, товарищ Агабеков, садитесь, — ответил на мое приветствие Трилиссер, закуривая свежую папиросу, — ну, что у вас хорошего? Как там наши работают в Персии?

— Триандофилов и Эйнгорн заняты пока организационной работой, и ничего нового от них не поступало, а вот в Афганистане положение серьезное. Сегодня поступили телеграммы, из коих можно судить, что Аманулла не справится с повстанцами, и, по всей вероятности, ему придется бежать в Индию, ибо дороги к нам и в Персию перекрыты сторонниками Бачаи-Сакао, — докладывал я.

— Так что же вы предполагаете делать? — спросил Трилиссер.

— По всем поступающим материалам видно, что Бачаи-Сакао настроен революционно против старой афганской аристократии, поэтому я думаю, что если бы мы смогли послать вовремя к нему наших советников, то можно было бы, прибрав его к рукам, толкать его на дальнейшие шаги в сторону Индии. Для этого было бы лучшим ходом признать его как правителя Афганистана раньше других государств. Этим путем мы бы стали его первыми друзьями и одновременно имели бы возможность беспрепятственно работать. Вместе с тем можно было бы послать нашего резидента к Аманулле, который в случае эвакуации его в Индию поедет вместе с ним и осядет в Индии или где будет проживать Аманулла. Из остальных претендентов наиболее важным является Надир-хан, который уже выехал из Франции в Афганистан. В отношении его я пока ограничился заданием в Париж — выяснить, какие связи он имел, проживая там, — ответил я.

— Идея с Амануллой мне нравится. Что касается Бачаи-Сакао, то я тоже думаю, что к нам он ближе, чем Аманулла, но нужно бы по этому вопросу выяснить точку зрения Наркоминдела. Поговорите с Цукерманом, а потом еще раз доложите мне, и мы решим, что делать, — сказал Трилиссер.

— Затем у меня вопрос о кавказской эмиграции, — продолжал я. — Положение таково, что при наличии центров кавказских антибольшевистских партий в Париже мы не имеем там работника, который разбирался бы в этих вопросах и поставил бы работу по их освещению. Между тем как этим путем мы заранее были бы осведомлены об их планах на Кавказе. Вместе с тем мы попытались бы взрывать эти центры изнутри.

— А кого можно бы туда послать? — спросил Трилиссер.

— Я бы предложил Маркарьяна. Он несколько лет сидел на разработке материалов антисоветских партий и хорошо знаком с вопросом.

— Гм, вот что! Напишите-ка лучше в Тифлис, пусть они дадут работника для Парижа, так как они больше заинтересованы в этих партиях. Если же у них не окажется подходящей кандидатуры, то тогда мы пошлем своего. Этим путем мы избежим всяких дрязг и склок с Кавказом, — сказал он.

В эту минуту раздался легкий стук в дверь, и из-за портьеры высунулась голова начальника дальневосточного сектора Фортунатова.

— Извините, Михаил Абрамович, я только на минутку. У меня срочное дело, а курьер уходит сегодня в Хабаровск.

— Ну, ладно, заходите, — разрешил Трилиссер, делая на лице гримасу. Он очень не любил принимать сразу двоих по разным делам.

Фортунатов — уже довольно пожилой мужчина с брюшком, особенно выделявшимся при его маленьком росте. Маленькая русая борода украшала его вечно красное от злоупотребления алкоголем лицо. Старый член социал-демократической партии, Фортунатов эмигрировал от преследований царского правительства в Китай, где и прожил до начала революции в России. Там он и его сын, ныне также работающий в ОГПУ, изучили английский и китайский языки и, считаясь знатоками китайских дел, теперь руководили дальневосточным сектором.

— Михаил Абрамович, харбинская резидентура сообщает, что у них вышел весь запас взрывчатых веществ. Нужно послать туда денег на приобретение новых запасов. Кроме того, резидент просит денег на приобретение радиостанции. В общей сложности требуется пять тысяч долларов. Разрешите послать деньги с уходящим сегодня курьером, — доложил Фортунатов.

— Странно, а зачем ему там покупать все это? Разве у нас не найдется динамита и радиостанции? — удивленно спросил Трилиссер.

— Есть, конечно, но с переброской получится возня, — возразил Фортунатов.

— А сколько места займет весь этот багаж? — задал вопрос Трилиссер.

— Приблизительно чемодана четыре, — ответил тот.

— Так ведь это же пустяки — перебросить четыре чемодана. Зато мы сэкономим пять тысяч долларов валюты. Не правда ли? Пожалуйста, сделайте распоряжение приготовить нужные вам чемоданы, — закончил Трилиссер и повернулся ко мне.

Фортунатов с недовольным видом вышел.

— Ну, давайте дальше, — обратился ко мне Трилиссер.

— В сегодняшней почте из Константинополя Минский прислал заявление Рида, в котором последний просит разрешения поехать на пару месяцев в Америку. Дело в том, что он проживает по американскому паспорту, по которому он якобы четыре года как выехал из Америки. А по американским законам каждый гражданин Америки должен минимум раз в пять лет быть у себя на родине, иначе он теряет гражданство. Поэтому Рид и хочет поехать туда. Кроме того, он установил приличные деловые связи в Константинополе и надеется получить в Америке представительства фирм и тем еще более укрепить свое положение купца, — сказал я.

— А сколько это будет стоить? — спросил Трилиссер.

— Он просит на всю поездку две тысячи долларов, — ответил я.

— Ну, ладно, — со вздохом согласился Трилиссер, — пусть едет, только напишите ему, чтобы он не смел заезжать в Гамбург, а то у него там жена и он застрянет надолго.

— Давайте закончим пока, у меня сейчас заседание коллегии, — сказал Трилиссер, видя, что я собираюсь докладывать дальше.

Я, поспешно собрав бумаги, оставил кабинет.