СОВЕТСКАЯ ВОЕННАЯ ИНТЕРВЕНЦИЯ В АФГАНИСТАНЕ

СОВЕТСКАЯ ВОЕННАЯ ИНТЕРВЕНЦИЯ В АФГАНИСТАНЕ

После моего отъезда из Афганистана в 1926 году моим преемником был назначен Скижали Вейс, работавший до того в Ташкенте. Он поехал в Афганистан на должность атташе полпредства, под фамилией Шмидта. Помощником к нему был придан некто Очаковский, работавший до того в восточном отделе ОГПУ в Москве. Шмидт был моим преемником во всех отношениях: он не только принял всю агентуру, организованную мною, но так же, как я, продолжал борьбу с полпредом Старком. Борьба приняла при нем еще более резкий характер. Полпред Старк, не довольствуясь двумя женами, завел третью — жену шифровальщика полпредства Матвеева. На этой почве произошел скандал, закончившийся самоубийством первой жены Старка и выездом в Москву второй жены, Булановой, которая должна была к тому времени иметь ребенка от Старка. Старк остался в Кабуле благополучно проживать с третьей женой, Матвеевой. Склока дошла до того, что Москва послала в Кабул члена ЦКК Филлера для расследования дела. Филлер, разобрав склоку, постановил снять с работы Старка и Шмидта. Но Шмидт выехал в Москву, оставив своим заместителем Очаковского, а Старк продолжал сидеть в Кабуле.

Отъезд Шмидта произошел как раз в то время, когда в Кабуле ожидались грозные события. На юге Афганистана восставшие племена упорно стремились к Кабулу. Афганский эмир вынужден был бросить все войска в бой, чтобы задержать наступление. На севере Афганистана свирепствовал повстанческий вождь Бачаи-Сакао, отряды которого численно разрастались. Положение Амануллы-хана становилось крайне затруднительным.

Москва тем временем обсуждала принципиальные вопросы и не знала, что делать. Необходимо было выяснить, какова позиция Амануллы по отношению к СССР после его поездки по Европе, что из себя представляет восстание южных племен, кем оно поддерживается, наконец, каковы планы Бачаи-Сакао, какова его политическая программа и настроения каких слоев афганского населения она отражает. Всех этих вопросов кабульская резидентура не могла осветить, так как сама сошла на нет после отъезда Шмидта и разрыва связи. Приходилось разрешать эти важные вопросы по имевшимся иностранным материалам, в частности по докладам английского посольства в Кабуле Форин Оффису… ОГПУ искало во всех афганских событиях прежде всего руку англичан. Было приказано изучить все служебные доклады английского посольства в Кабуле и выяснить по ним, предвидели ли англичане эти события и что заставляет их поддерживать повстанческое движение.

Я поднимаюсь на лифте на пятый этаж Наркоминдела в отдел Среднего Востока и вхожу в кабинет заведующего отделом Цукермана. Уже без четверти одиннадцать, а в одиннадцать часов назначено заседание у замнаркома Карахана по афганскому вопросу. С Цукерманом мы старые знакомые еще по Туркестану, где он был представителем Наркоминдела. ОГПУ к нему относится доброжелательно, ибо он охотно выполняет все наши просьбы. Сам же по себе Цукерман политически никакой ценности не имеет и лишь является техническим исполнителем распоряжений свыше.

У Цукермана же я застал его помощника Славуцкого, с которым мы тоже были старые друзья. В мою бытность в Персии Славуцкий был в Тегеране первым секретарем, а затем остался поверенным в делах. Персию ему пришлось покинуть из-за разыгравшейся склоки между ним и Юреневым (нынешним послом в Вене), и в Москву он вернулся с таким клеймом, что никто не хотел с ним работать. Пришлось его временно назначить в помощники всегда послушного Цукермана.

Спустя немного времени после моего прихода Цукерман позвонил и, узнав от секретарей Карахана, что он свободен, предложил идти к нему, и через несколько минут мы входим в кабинет Карахана.

Кто в Москве не знает Карахана? Кто не знает его автомобиля, еженощно ожидающего у Большого театра? Кто может себе представить его не в обществе балетных девиц, которые так вошли в моду в последнее время у кремлевских вождей, что даже «всероссийский батрак» Калинин обзавелся своей танцовщицей? Карахана, которого девицы считают «душкой», а «вожди» хорошим, но недалеким парнем? ОГПУ, имея в Наркоминделе ярого врага в лице Литвинова, поддерживало дружеские отношения с Караханом. «Враги моих врагов наши друзья» — таково было основание дружбы с Караханом, который, чувствуя себя бессильным перед третировавшим его Литвиновым, органически его ненавидит и ищет всяческих путей и союзников насолить ему. Однако, несмотря на несомненный талант Карахана к мелким интригам и подсиживаниям, его основное несчастье заключается в том, что он не то что глуп, а недостаточно умен и выдержан, и я уверен, что в скором будущем Литвинов использует один из его промахов, чтобы окончательно свести Карахана на нет. ОГПУ же на его промахи смотрит сквозь пальцы, не желая терять в его лице козыря в борьбе с Наркоминделом, в частности с возглавлявшим это учреждение Литвиновым.

Помню, в 1927 году во время советско-персидских переговоров в Москве по заключению торгового договора Карахан совершил следующую оплошность: я, будучи в Тегеране, получал все шифрованные телеграммы персидского посла Али Гули-хана о переговорах через свою агентуру и в свою очередь телеграфно сообщал их содержание в Москву, а та уже передавала их Карахану, чтобы он при ведении переговоров был в курсе политики персидского правительства.

Однажды источник № 33 срочно вызвал меня на свидание и передал телеграмму Али Гули-хана из Москвы, где последний сообщал, что на одном из заседаний Карахан упрекнул его в неуступчивости и привел текст инструкций тегеранского правительства, рекомендующего идти и на уступки. Али Гули-хан просил срочно расследовать и выяснить, откуда большевикам известно о содержании шифрованной переписки персов. Я немедленно телеграфировал Трилиссеру об этом, указав, что легкомысленное отношение Карахана к нашей информации может грозить провалом нашей работы. В ответ мне прислали телеграмму, что данный случай был единичной оплошностью со стороны Карахана, которая не повторится. Они просили меня спокойно продолжать работу. К счастью для источника, премьер-министр поручил вести расследование ему же, и он безболезненно замял следы карахановской «оплошности».

Выгораживая Карахана, я помню между тем, как ОГПУ требовало привлечения к суду торгпреда в Персии Суховия (который ныне работает замторгпреда в Берлине) за то, что он как-то забыл некоторые секретные бумаги в ящике своего письменного стола, в то время как, по правилам, он должен был сдать их на хранение в секретную канцелярию торгпредства.

— Мне товарищ Трилиссер говорил, что вы имеете новые предложения по Афганистану. Так вот, мы бы хотели, чтобы вы их высказали, — сразу обратился ко мне Карахан, как только мы уселись.

— Насколько мне помнится, я специальных предложений политического характера не делал. Я лишь докладывал товарищу Трилиссеру сегодняшнюю обстановку в Афганистане, и на основании имеющихся у нас данных мы пришли к выводу, что нам нужно предпринять шаги к установлению отношений с Бачаи-Сакао, который нам может быть более полезен, чем окончательно скомпрометированный в глазах населения Аманулла.

— Что вы скажете на это, Владимир Моисеевич? — обратился Карахан к Цукерману.

— У нас совершенно отсутствует информация о положении в Афганистане, но и по тем косвенным сведениям, что мы имеем, можно сказать, что Бачаи-Сакао еще не утвердился окончательно на всей территории. Против него Аманулла сосредоточил под Кандагаром двадцатитысячную армию, имея в тылу родное ему племя дурани. Южные племена также продолжают воевать против Бачаи-Сакао. Наконец, имеются предположения, что Бачаи-Сакао является ставленником англичан, поэтому, я полагаю, было бы благоразумнее подождать конца событий, — высказался Цукерман.

— Разрешите мне, — попросил я Карахана и после его утвердительного кивка сказал: — Во-первых, должен вам сообщить, что вчерашние сведения из Кабула говорят, что двадцатитысячная армия Амануллы разбита и разбежалась. Кое-какие остатки, бросив амуницию, прибежали в Кандагар и посеяли еще большую панику. Не сегодня-завтра этот город, как и все другие, будет во власти Бачаи-Сакао. Что касается того, что он английский агент, то, конечно, это абсурд, ибо в таком случае зачем англичане не хотят признавать своего агента на престоле, а наоборот, допустили, чтобы такой опасный конкурент, как Надир-хан, проехал через Индию и начал войну с ним. Наконец, из перехваченных нами английских документов видно, что англичане также отрицательно относятся к Бачаи-Сакао, как и вы, Владимир Моисеевич. Дальше вы предлагаете подождать с признанием Бачаи-Сакао. Но пока вы будете ждать, другие могут занять ваше место. Из шифрованных персидских и турецких телеграмм мы знаем, что эти два государства уже начали вести переговоры о признании. Кроме того, наше признание укрепило бы положение Бачаи-Сакао и дало бы ему возможность спокойно вести борьбу с Надир-ханом, который как раз и может быть английским агентом, поскольку они пропустили его через Индию, — закончил я.

— А вы знаете, что я предпочел бы иметь дело с Надир-ханом, чем с Бачаи-Сакао, — вдруг заявил Карахан, — и вот почему. Бачаи-Сакао по национальности таджик и, естественно, имея родственные племена в Туркестане, будет стремиться к агрессии в сторону нашей границы. В то время как Надир-хан — чистокровный афганец и будет направлять свои усилия в сторону индийской границы.

— Я против такой теоретической постановки вопроса ничего не имею возразить. Разве только, что таджики, к каковому племени принадлежит Бачаи-Сакао, живут разбросанно, начиная с вашего Туркестана и вплоть до берегов Инда, — возразил я.

— Давайте не будем спорить. Передайте Михаилу Абрамовичу, что я бы хотел иметь от вас записку с изложением всех ваших доводов. В понедельник я буду в Политбюро ЦК и постараюсь поставить этот вопрос на обсуждение авторитетной инстанции (членов Политбюро), — сказал мне Карахан.

Выйдя из кабинета и попрощавшись с Цукерманом и Славуцким, я направился к заведующему административным отделом Наркоминдела Федорову. Это был еще недавний сотрудник Наркоминдела, «выдвиженец», еще не успевший заразиться бюрократическим духом этого учреждения. Не будучи в курсе порученного ему дела, Федоров боялся всяческих подвохов и для безопасности старался работать в полном контакте с нами, выполняя все поручения.

— Вот что, товарищ Федоров, — обратился я к нему. — Нам нужно послать одного из наших работников в Константинополь и одного в Тавриз. Какие должности в тамошних консульствах могли бы вы предложить нам?

Федоров стал рыться в списке штатов этих консульств.

— В Константинополе можно предоставить вам еще должность коменданта консульства, ибо одним из ваших работников занята уже должность атташе консульства. А в Тавризе можно устроить делопроизводителем, — ответил он.

— А нельзя ли в Тавризе занять должность секретаря консульства, — спросил я.

— Нет, эта должность там уже занята работником Разведупра, — ответил он.

— Ну, ладно. Так к вам придут товарищи с запиской от меня, и вы, пожалуйста, проведите их по вашим штатам как можно скорее, — попросил я.

— Хорошо, будет сделано, — ответил Федоров.

Возвратившись к себе, я застал поджидающего меня некоего Баратова-Аршака. Он — наш старый секретный сотрудник, работавший под видом уполномоченного Наркомторга в Афганистане и выехавший оттуда ввиду военных событий. Хотя он и коммунист, но «носились слухи», что он на своих заграничных поездках накопил около 25 тысяч долларов, на которые через подставных лиц занимается торговлей.

— Я к вам по делу, — обратился Баратов ко мне в коридоре.

— Заходи ко мне, поговорим, — пригласил я его, и мы вместе зашли в мой кабинет.

— Вчера меня вызвал к себе военный атташе в Афганистане Примаков и предложил записаться в его отряд. Я попросил дать мне три дня сроку, чтобы обдумать его предложение. И вот я хотел бы спросить у вас совета, — сказал Баратов.

— Какой отряд Примакова? — спросил я удивленно.

— Как? Вы разве не знаете, что собирается отряд для отправки в Афганистан?

Получив отрицательный ответ, Баратов рассказал следующее: — Третьего дня состоялось личное свидание между Сталиным и афганским министром иностранных дел. На этом совещании присутствовал также военный атташе Примаков. Обсуждалось положение в Афганистане и было решено, что советское правительство снарядит отряд в тысячу человек, которых переоденут в афганскую форму и перебросят в Афганистан. Официально предводителем отряда будет афганский посол в Москве Гулам Наби-хан, командовать же отрядом будет Примаков под видом турецкого офицера. И вот в связи с этим решением сейчас идет набор верных и преданных коммунистов, знающих восточные языки. Примаков предложил и мне вступить в этот отряд, — рассказал Баратов.

— Тут, по-моему, и раздумывать нечего. Раз ты коммунист, то и должен выполнить свой долг, — сказал я.

— Да, но что мне там делать? Это же будет настоящая война, а у меня жена и ребенок. Зачем мне самому лезть в войну? — ответил Баратов.

— Что значит жена и прочее! Повторяю, ты коммунист и должен жертвовать собой для революции, — сказал я, усмехнувшись. Я знал, что Баратов, как и 90 процентов всех остальных членов коммунистической партии, просто шкурник, прилипший к революции как к выгодному предприятию. Скольких я видел коммунистов «баратовского» пошиба за время своей работы!

— Я готов жертвовать собой, но я не имею права жертвовать судьбой жены и ребенка. Я поставлю условия, чтобы их обеспечили материально на случай моей смерти, и тогда, может быть, соглашусь, — рассуждал Баратов.

— Правильно! Только смотри, чтобы потом тебя из партии не исключили, — сказал я.

Думаю, что читателю небезынтересно будет узнать, как на самом деле развивались события в Афганистане и чем все это закончилось.

Весной 1928 года Аманулла выехал из Кабула в путешествие по Европе. Одновременно с ним выехал в Индию и дальше в Англию английский посланник в Кабуле Хемфрис. Летом 1928 года поверенный в делах Англии в Кабуле писал Форин Оффису, что экономическое положение Афганистана сильно ухудшается. С увеличением таможенных пошлин и с введением новой денежной системы началось обнищание населения. Цены на предметы потребления поднимаются, в населении растет недовольство правительством. Если Аманулла-хан продлит еще на несколько месяцев свое путешествие, указывал британский поверенный в делах, то в стране может появиться претендент на престол, который постарается взять в свои руки правление до приезда Амануллы. Британский поверенный в делах перечислял всех возможных претендентов на престол и их шансы. Говоря о родовитых фамилиях, Надир-хан, Мамад-Умархан и других, он не исключал предположения, что может появиться и какой-нибудь никому не известный претендент, ибо Афганистан всегда был страной неожиданностей (с его точки зрения). Естественно, заключал он, советская власть поддержит такого неизвестного пролетария для укрепления своего влияния в Афганистане.

Из этого доклада мы сделали вывод, что англичане предвидели восстание в Афганистане. В нашем распоряжении, кроме того, имелся отчет о приезде Амануллы-хана в Лондон, о беседах, которые он имел с тогдашним министром иностранных дел Чемберленом, и о переговорах афганского посланника в Лондоне с Министерством иностранных дел. Этот отчет был послан Форин Оффисом в Кабул для того, чтобы ввести в курс дела тамошнее посольство на случай дальнейших переговоров по этим вопросам. В отчете текстуально приводились беседы Амануллы-хана с Чемберленом. Касаясь вопроса о племенах на независимой территории Северо-Западной Индии, Аманулла говорил, что, по его сведениям, англичане усиленно укрепляют этот район и постепенно подчиняют проживающие там племена. Он, по-видимому, намекал, что эта территория до сих пор является спорной и Афганистан в ней также заинтересован, как и Англия. Чемберлен резко отвел вопрос, заявив, что говорить на эту тему надо не с ним, но с индийским правительством, и дав понять Аманулле, что с точки зрения Лондона вопрос о независимых племенах является не внешним, а внутренним делом Индии. Аманулла вынужден был согласиться и, таким образом, в первой же беседе сдал свои позиции, забыв о том, что независимые племена всегда являлись надежной охраной независимости Афганистана. Дальше переговоры затрагивали технические темы, вроде посылки афганской молодежи в английские военные школы и прочее. Наконец, афганцы подняли вопрос о снабжении Афганистана оружием, причем указывали, что Англии выгодно вооружение и усиление Афганистана, так как Афганистан является естественным буфером между советской Россией и Индией. Вопрос об оружии передан на рассмотрение Министерства иностранных дел.

Аманулла-хан, осмотрев Европу, поехал в СССР. Советское правительство из кожи лезло, чтобы его обработать. Оказывавшиеся ему почести создавали невыгодное впечатление среди коммунистов-рабочих, считавших неуместным чествование самодержавного монарха в советской социалистической стране. ОГПУ пристроило к свите Амануллы-хана своих агентов, следивших за каждым шагом эмира и его свиты. В числе агентов был сын генерала Самойлова, устроенный лакеем при Аманулле-хане и доносивший о всем слышанном. Афганцы не стеснялись вести при нем разговоры, так как считали, что он не знает персидского языка. По их разговорам было видно, что пребывание в СССР их не очаровало.

Все эти сведения вызывали опасение, что Аманулла во время пребывания в Европе изменил отношение к Советам и склоняется в сторону западной ориентации.

Из СССР Аманулла поехал в Турцию, сопровождаемый представителем Разведупра, бывшим военным атташе в Кабуле Ринком, а из Турции, прямо через Кавказ, выехал в Афганистан. Проезд свиты Амануллы через Туркестан обошелся не без казусов. Два чемодана личного багажа Амануллы, в которых, по предположениям ОГПУ, должна была находиться его канцелярия, исчезли. Однако при вскрытии чемоданов там оказались личные вещи Амануллы…

Вернувшись в Кабул, Аманулла немедленно созвал большую джиргу (национальное собрание), которое должно было провести в жизнь все те «европейские» реформы, о которых в свое время писали газеты. При въезде в Кабул Аманулла был встречен депутацией от независимых племен, которая после приветствия немедленно спросила, как он разрешил вопрос об их территории в Лондоне. Аманулла не дал никакого ответа и отпустил делегацию ни с чем. Это был первый поворот в настроениях против Амануллы. Созвав джиргу, Аманулла насильно заставил делегатов одеться в европейское платье и предложил им санкционировать привезенные из Европы реформы. Результаты джирги окончательно восстановили против Амануллы афганские племена, понявшие, что эмир не только не защищал в Европе их территориальных прав, но намерен переменить коренным образом весь их быт и веру. Эти настроения вызвали восстание племен шинвари и хугияни на юге Афганистана, и этими же настроениями объяснялось вялое сопротивление, которое оказывали повстанцам войска Амануллы.

В разгаре борьбы афганского правительства с повстанцами на юге к северу от Кабула, в Кухистане, появился Бачаи-Сакао, сын кабульского водовоза, дезертир афганской армии. Отряды его быстро начали обрастать приверженцами. Пользуясь отсутствием войск в Кабуле, он произвел удачный налет на столицу и после трехдневного боя овладел городом. Аманулла успел бежать в Кандагар, ища поддержки у племени дурани, из которого сам происходит. Бачаи-Сакао, заняв Кабул и кабульскую крепость-дворец, где находился брат эмира Инаятула-хан, провозгласил себя королем Афганистана.

В Москву доходили сведения, что Бачаи-Сакао в борьбе с Амануллой пользовался поддержкой англичан, снабжавших его оружием. Сообщали, что когда он занял Кабул, то по его приказу была учреждена специальная охрана английской миссии, что английская миссия относилась к нему с расположением и, наконец, что капитуляция Инаятулы-хана произошла при посредничестве и помощи английского посланника в Кабуле Хемфриса. Эти сведения заставляли думать, что Бачаи-Сакао был ставленником англичан.

После долгих споров между ОГПУ и Наркоминделом восторжествовала точка зрения Наркоминдела. Наши представители, опираясь на факты, доказывали, что Бачаи-Сакао, будучи сам выходцем из низов, опирается на крестьянство, интересы которого он защищает, и убеждали, что, поддержав его, можно постепенно «советизировать» Афганистан. Например, что могло быть красноречивее того факта, что почти весь кабинет министров Бачаи-Сакао состоял из крестьян, в большинстве неграмотных и малограмотных, но зато знавших нужды населения. Бачаи-Сакао немедленно после захвата власти снял все недоимки с крестьян за прошлые годы, начал отбирать земли у крупных помещиков и передавать их земледельцам, наконец, заменил весь аппарат старых чиновников новыми выходцами из народа. Этим и объяснялось, что Бачаи-Сакао до последнего дня своей власти пользовался популярностью и поддержкой афганского крестьянства.

Наркоминдел не возражал. Он утверждал, что Бачаи-Сакао опирается исключительно на население Северного Афганистана и потому неизбежно будет вести агрессивную политику против Советов, стараясь распространить влияние на советский Туркестан. Аманулла же, опирающийся на южные племена Афганистана, естественно, должен вести агрессивную политику против Индии. А самое главное, в Наркоминделе никто не верил, что Бачаи-Сакао долго удержится у власти.

Политбюро признало доводы Наркоминдела правильными и решило поддерживать эмира Амануллу, представителя помещиков и ханов, против «сына водовоза», пролетария Бачаи-Сакао.

Для того чтобы выяснить положение и силы Амануллы, уполномоченный Наркоминдела в Ташкенте Соловьев вылетел на аэроплане в Кандагар.

ОГПУ, ознакомившись с постановлением Политбюро о поддержке Амануллы, решило также послать к нему в Кандагар своего представителя с поручением выяснить положение, настроения племен, отношения с англичанами и, наконец, одновременно начать из Кандагара разведывательную работу в Индии. Для поездки в Кандагар был намечен я. Однако вскоре пришло известие, что Гератская провинция также занята войсками Бачаи-Сакао. Кандагар оказался отрезанным от нас.

Афганским посланником в Москве был в то время Гулам-Наби-хан, брат министра иностранных дел Гулам-Джелани-хана. Он усиленно убеждал советское правительство активно поддерживать Амануллу. Однако осязательных результатов добился только сам Гулам-Джелани-хан, приехавший из Кандагара в Москву. После предварительных переговоров с Наркоминделом вопрос о вооруженной поддержке Амануллы был передан в Политбюро, и однажды ночью состоялось личное свидание между Сталиным, Гулам-Джелани-ханом и бывшим советским военным атташе в Кабуле Примаковым, находившимся в то время в Москве. На этом совещании было решено организовать ударную группу из Красной Армии, переодеть красноармейцев афганцами и перебросить их под руководством советского военного атташе (ныне военный атташе в Японии) в Афганистан, для похода на Кабул. Экспедицию политически должен был возглавлять московский посол Гулам-Наби-хан, пользовавшийся некоторым влиянием в Северном Афганистане.

Спустя несколько недель план был приведен в исполнение. Как передавали очевидцы, из пограничного города Термеза рано утром поднялись советские аэропланы и, перелетев через Амударью, начали кружиться над афганским пограничным пунктом Патта-Гиссар. Афганский пограничный пост выбежал, чтобы поглазеть на аэропланы, но пулеметным огнем с аэропланов все солдаты поста была перестреляны. Немедленно вслед за этим пехота, набранная из лучших команд Ташкента, начала спокойно переправляться через Амударью. Перейдя границу, эта группа войск, в числе восьмисот человек, вооруженная многочисленными пулеметами и несколькими орудиями, направилась на Мазари-Шериф. Высланные против нее правительственные войска были мгновенно рассеяны пулеметным и артиллерийским огнем. Последнее сопротивление было оказано в самом Мазари-Шерифе, но переодетые красноармейцы его также сломили, и город оказался в руках Гулам-Наби-хана, вернее, в руках Примакова, выступавшего в этом походе под видом турецкого офицера.

По приблизительным подсчетам, на пути от границы до Мазари-Шерифа было перебито около двух тысяч афганцев. Появление Гулам-Наби-хана в Афганистане и взятие Мазари-Шерифа было настолько неожиданно и внезапно, что афганское правительство в Кабуле узнало о событиях только неделю спустя. Сторонники Бачаи-Сакао, в большинстве бухарские и туркменские эмигранты, начали стягиваться с юга к Мазари-Шерифу, чтобы не дать Гулам-Наби-хану идти дальше на Кабул. Гулам-Наби-хан объявил мобилизацию местного населения и двинул мобилизованных афганцев под руководством красноармейцев на Таш-Курган. Под Таш-Курганом враждебные силы встретились и вступили в бой. После шестичасового сражения армия Бачаи-Сакао разбежалась, потеряв около трех тысяч убитых. Советская экспедиция заняла Таш-Курган, собираясь двинуться одновременно на Ханабад и Гейбак.

Тем временем в Москве получили известие, что Аманулла-хан, ради которого была предпринята советская экспедиция и чьим именем Гулам-Наби-хан занимал афганские города, бежал из Кандагара в Индию, отказавшись, таким образом, от борьбы с Бачаи-Сакао. Гулам-Наби-хан, потеряв возможность действовать именем Амануллы, должен был вернуться назад. По распоряжению из Москвы советские войска спешно отступили и через три дня вступили обратно на советскую территорию.

Отозвание советских войск вызвано было также тем, что об их проникновении в Афганистан уже начали говорить не только в иностранных миссиях Кабула, но и в европейской печати. Благодаря спецотделу ОГПУ, расшифровывавшему перехваченные телеграммы иностранных дипломатов, о советском вооруженном походе на Кабул знали и не одобряли его не только европейские державы, но даже такие добрые союзники СССР, как Турция и Персия. Вооруженная авантюра, предпринятая социалистическим правительством для восстановления афганской монархии, бесславно закончилась. После бегства Амануллы и ухода Гулам-Наби-хана из Афганистана вся страна фактически перешла в руки Бачаи-Сакао. Из перехваченных телеграмм мы видели, что турецкое и персидское правительство склоняются к признанию Бачаи-Сакао королем Афганистана. Однако советское правительство решило выждать и ничего больше не предпринимать, не выяснив предварительно мнения остальных держав.

В это время из берлинской резидентуры пришло сообщение, что Надир-хан, бывший афганский посол в Париже, собирается ехать в Афганистан для руководства борьбою против Бачаи-Сакао. Надир-хан пользовался большим влиянием в Афганистане и поэтому мог быть сильным противником Бачаи-Сакао.

В Париже Надир-хан обратился в советское посольство за разрешением проехать через СССР. Ему ответили, что визы дать не могут, не запросив предварительно Москву. Надир-хан больше в посольство не обращался, но через месяц оказался на границе Афганистана с Индией.

Разгорелась борьба между Надир-ханом и Бачаи-Сакао. Афганские представители в Москве просили поддержать Надир-хана. Наркоминдел обещал морально поддержать, исходя из прежней теории, что Надир-хан, имеющий своей базой Южный Афганистан, неизбежно вступит в дальнейшем в конфликт с англичанами.

Надир-хан занял Кабул. Бачаи-Сакао со своими сторонниками был расстрелян. Дальнейшая история Афганистана всем известна, но хочу резюмировать роль советского правительства в афганских делах за этот последний год.

Наркоминдел в вопросах афганской политики не имел никакой твердой линии и следовал в хвосте событий. Сталин со своей обычной «прямотой» решил разрубить узел внутренних афганских отношений ударом красноармейского кулака. Этим он окончательно скомпрометировал русское имя в Афганистане и социалистическую идею в СССР, красноречиво подтвердив выдвинутые против СССР обвинения в красном империализме.

Работа ОГПУ в Афганистане за этот период ни в чем не выявилась. Зато обнаружилось, что организация разведки через наши легальные резидентуры при посольствах и торгпредствах в случае военных столкновений является нереальной, так как курьерская связь с Москвой прекратилась, а с занятием Кабула Бачаи-Сакао прервалась и телеграфная связь. Вследствие отсутствия информации, Политбюро перестало считаться в афганском вопросе с мнением ОГПУ и всецело приняло точку зрения Наркоминдела, который, как я говорил выше, в конце концов никакой точки зрения не имел.