Правда об Афганистане

Правда об Афганистане

Вследствие чего разлагаются и гибнут победоносные в прошлом армии? Как и почему рушатся мировые империи и супердержавы? Ответить на эти вопросы точно и объективно не может, наверное, ни один историк или политик.

Практически невозможно учесть и связать воедино все слагаемые исторических процессов. Нет и механизма, который бы точно учитывал настроение общественных слоев и групп, а также возможные формы проявления этих настроений. Все объяснения крупных исторических явлений носят, по моему убеждению, лишь приблизительный характер.

Думаю, что в рамках подобной приблизительности я могу изложить и свое мнение по поводу нашей вовлеченности в афганские дела.

Тезис о том, что ввод наших войск в Афганистан был ошибкой советского руководства, получил широкое распространение в мире, и в этом никто уже как бы и не сомневается. Мне кажется, что не сам ввод войск в Афганистан был трагической ошибкой, а именно их присутствие там в течение десяти лет.

Убедившись в течение первого года, что присутствие и военные действия нашей армии в Афганистане не способствуют ни стабилизации обстановки в стране, ни консолидации дружественного нам режима, из Афганистана надо было уходить.

Ни трезвости, ни мужества, ни дальновидности в этом вопросе советское руководство не проявило, хотя некоторые наши военачальники и политики хорошо понимали ситуацию.

На регулярных совещаниях, где обсуждалось развитие обстановки в Афганистане и на которых я присутствовал, маршал С.Ф.Ахромеев, ныне покойный, генерал армии В.И.Варенников говорили вполголоса: «Поймите, ведь советская армия воюет с народом, и никакой победы в Афганистане быть не может!»

Афганская эпопея усугубила те политические, экономические и национальные кризисные явления, которые начали назревать в нашем государстве с 70-х годов. Афганистан не позволил нам заняться поисками путей выхода из кризиса и привел к гибели нашей армии и государства.

К афганской трагедии я лично оказался причастен, так как весь декабрь 1979 года провел в Кабуле, где выполнял вместе со своими коллегами указания руководства СССР и КГБ.

После смены власти в Кабуле 27 декабря 1979 года всем участникам этой операции было рекомендовано все забыть, а документы оперативного характера уничтожить. Ликвидировал и я свои служебные записи, где не только по дням и часам, но и по минутам было расписано, как развивались события в Афганистане в декабре 1979 года.

Прошли годы, сменилась власть, и те начальники, которые призывали к молчанию, начали писать на афганскую тему мемуары, выступать на телевидении, давать интервью. Причем в авангарде рассказчиков о событиях в Афганистане почему-то оказались именно бывшие сотрудники КГБ, а отнюдь не армейские генералы. То ли представители КГБ устали от своей прежней тотальной секретности, и им захотелось выйти из «зоны молчания», то ли в армии присяга оказалась покрепче. Не знаю.

Во всяком случае, рассказывать о некоторых «тайных операциях» разведки в Афганистане, на мой взгляд, не следовало бы, поскольку это разоружает и дезориентирует молодые поколения разведчиков.

Я не ставлю перед собой задачи написать все, что знаю о нашей вовлеченности в афганские дела, тем более что большинство интересных страниц этой эпопеи уже прочитаны и перевернуты. Нет, наверное, смысла рассказывать вновь, кто и как принимал решение о вводе войск в Афганистан: как по приказу Амина задушили его «единственного и любимого» учителя Тараки; как в четырех специально сконструированных гробах вывозили окружным путем в Москву четырех ближайших соратников Амина, ставших его противниками; как откомандировывали из Кабула советских военных советников, испытывавших большие симпатии к Амину; как проходил штурм дворца Амина Дар-уль-Аман; как заменяли Бабрака Кармаля на Наджибуллу — обо всем этом не раз говорилось в средствах массовой информации, исследованиях и мемуарах.

В этой главе я хочу рассказать только о своем личном участии в афганских делах и о тех выводах, к которым я приходил на разных этапах развития обстановки в Афганистане.

После этих предварительных замечаний имеет смысл перенестись в ноябрь 1979 года и вспомнить, как все это начиналось.

Однажды меня вызвал к себе начальник разведки В.А.Крючков и сообщил, что в Афганистане назревают важные события. Правящая в стране Народно-демократическая партия Афганистана окончательно раскололась на два крыла «Хальк» («Народ») и «Парчам» («Знамя»). Афганский диктатор Амин проявил себя как отъявленный фашист и палач афганского народа. Кроме того, выявлены факты, говорящие о его готовности переориентироваться в своей политике на США. В этих условиях «парчамисты» начали подготовку к свержению Амина и взятию власти в свои руки. Задача разведки — помочь «парчамистам» покончить с диктатором. Кому-то из руководства Первого главка надо выехать в Афганистан, дополнительно изучить обстановку, уточнить наши возможности и провести подготовительную работу по изменению ситуации в нужном нам направлении.

У меня не было никаких сомнений в том, что под неопределенным «кому-то» Крючков имеет в виду меня, и я с готовностью согласился вылететь в Кабул в любое время.

Решив этот вопрос, начальник разведки поручил мне сформировать 3–4 группы из опытных сотрудников во главе с офицерами, знавшими персидский язык и обстановку в Афганистане и соседними с ним странами, для направления в Кабул, чтобы в решающий момент оказать помощь «парчамистам».

С этого момента афганские дела надолго стали приоритетными в моей служебной деятельности. Боевые группы были сформированы, экипированы, вооружены и вместе с армейскими специалистами перебазированы на афганскую военную базу Баграм за несколько дней до событий.

Я же вылетел в афганскую столицу раньше, в первых числах декабря 1979 года.

Зима… Холодно… Ночь… Аэродром «Чкаловское» погружен в темноту, мрачный и неуютный. Долго ищу самолет, в котором надо лететь до Баграма. Никто ничего не знает или просто не хочет говорить с неизвестным штатским человеком.

Наконец самолет найден. У меня диппаспорт на весьма прозаическое имя Николаева Петра Ивановича. Этот паспорт я, кстати говоря, нигде никому так и не предъявлял. В списках пассажиров я значился и был допущен в самолет вместе с группой генералов и офицеров-десантников.

Командир экипажа предупредил нас, что самолет грузовой, без удобств, перелет до Ферганы долгий и облегчиться от лишнего груза надо заблаговременно, прямо под крылом самолета, так как в самом самолете на крайний случай имеются только ведра.

Среди команды военных старшим был генерал-лейтенант, заместитель командующего воздушно-десантными войсками. С ним я впоследствии, уже в Кабуле, составлял планы выхода советских войск на основные объекты столицы Афганистана, которые надлежало занять нашим армейским частям, и прикомандировывал к ним группы разведчиков КГБ, заранее изучивших обстановку на этих объектах. Короче говоря, поводырями у армейских частей в Кабуле были сотрудники разведки из отряда «Каскад», владевшие местными языками.

Летели долго, разместившись на каких-то ящиках, мешках и перевернутых ведрах, и, таким образом, привыкали к суровым афганским будням. Было холодно и тревожно от полной неизвестности.

В Фергану прибыли перед рассветом, и здесь нас уже ожидали и стол, и кров, и объятия десантников, которые тоже уже целенаправленно готовились, как выяснилось позднее, к выброске в Афганистан.

На военный аэродром Баграм мы прилетели в этот же день в сумерках и расположились на ночь в армейских бункерах, а утром на нескольких машинах отправились в Кабул.

Незнакомая страна, незнакомые люди, но кого они все же мне напоминают? Да и пейзаж какой-то очень знакомый. Ата, вспомнил. Это же Йемен. И горы такие, и люди бородатые, худощавые, мрачные, пропыленные. Кто одет в солдатскую шинель, кто в пальто, кто в драный халат. На ногах тоже большое разнообразие: и солдатские ботинки, и кеды, и даже галоши.

По всему видно, что достижения цивилизации проникают через Гиндукуш крайне медленно. Машины глохнут от разреженного горного воздуха. Постояв немного, снова движемся в сторону Кабула. Никто на нас не обращает внимания. К русским автоколоннам здесь давно уже привыкли.

В Кабуле прежде всего я встретился с генерал-лейтенантом Борисом Семеновичем Ивановым, старшим представителем КГБ, давно и хорошо мне знакомым, и вся моя дальнейшая работа проходила вместе с ним в полном единстве мнений и согласованности. Мы лишь распределили между собой участки работы, чтобы не мешать друг другу.

Жили мы с Борисом Семеновичем тут же, на территории посольства, и разлучались лишь ненадолго, чтобы поспать несколько часов ночью, но были, конечно, и полностью бессонные ночи. Чем ближе к 27 декабря — тем чаще.

Для того, чтобы лучше разобраться в обстановке и оценить наши реальные возможности, я в первые же дни познакомился с руководителями некоторых советских коллективов. Среди них были посол СССР Фикрят Ахмеджанович Табеев, только что заступивший на свой пост; главный военный советник генерал-полковник Султан Кекезович Магомедов и находившийся во временной командировке в Афганистане первый заместитель министра внутренних дел генерал-лейтенант Виктор Семенович Папутин.

Вскоре я обнаружил, что никто из них не знает о готовящихся событиях, ничего не ведал об этом и резидент Главного разведуправления.

«Будет успех в смене власти в пользу „парчамистов", — подумал я, — все лавры достанутся КГБ, окончится дело провалом, — в ответе тоже окажется наше ведомство». Через несколько дней у меня сложилось вполне определенное мнение, что представительство и резидентура КГБ в Кабуле своими силами оказать решающую помощь «парчамистам» не в состоянии. Об этом мы с Б.С.Ивановым и докладывали в Центр… Но еще много дней руководство СССР не решалось поставить в известность главного военного советника и других должностных лиц высокого ранга о готовящемся перевороте и предрешенном вводе наших войск в Афганистан.

Ближе к дню «Икс» Виктор Семенович Папутин что-то почувствовал и, обращаясь к нам с Борисом Семеновичем, сказал однажды:

— Ребята, я вижу, вы здесь что-то затеваете… Оставьте меня в Кабуле, я вам пригожусь с нашим отрядом «Кобальт». Мне в Москву не хочется возвращаться. Там в МВД, на самом верху, творятся плохие дела.

Знал он уже, конечно, что на замену ему министр внутренних дел Щелоков приготовил зятя Брежнева — Чурбанова, и хотел поэтому оттянуть свое унизительное отстранение. Оно вскоре действительно состоялось. Папутин не вынес этой несправедливости и пустил себе пулю в лоб как раз на следующий день после переворота в Кабуле.

Примерно за неделю до этих событий представительству КГБ, главному военному советнику и старшему представителю МВД было предложено общими усилиями по единому плану и совместно с «парчамистами» произвести смену власти. Посол СССР и резидент ГРУ так и не получили никакой информации по сему поводу.

Вместе с несколькими армейскими генералами мы с Б.С.Ивановым начали окончательную ревизию своих сил и возможностей «парчамистов». После двухдневных изнурительных дебатов написали коллективную телеграмму Брежневу и своим министрам о том, что без войсковой поддержки мы не можем ручаться за успех переворота и что в случае его неудачи Афганистан будет для нас потерян навсегда, а посольство СССР будет разгромлено.

Лишь после этой телеграммы Москва поставила нас в известность, что поддержка армии будет обеспечена. Одна воинская часть будет из Баграма направлена для «защиты» дворца Амина в окрестностях Кабула во исполнение его просьбы (на самом деле — для штурма дворца), а 103-я гвардейская воздушно-десантная дивизия высадится на Кабульском аэродроме 25 декабря, для чего нам следовало обеспечить контроль над ним.

В составе «защитников» дворца находились спецподразделения ГРУ ГШ и отряд КГБ во главе с моим коллегой и товарищем, заместителем начальника внешней разведки генерал-майором Юрием Ивановичем Дроздовым.

Заместитель начальника воздушно-десантных войск и я вместе с небольшой группой из Министерства обороны начали составлять план боевых действий.

Было выделено 8 объектов, которые должны были быть заняты боевыми группами 103-й гвардейской воздушной дивизии в первую очередь, а сотрудникам КГБ и МВД совместно с «парчамистами» было предписано провести предварительную работу на этих объектах, чтобы склонить работающих там людей отнестись спокойно к перемене власти.

Привожу по памяти эти объекты: 1) дворец Амина; 2) Генеральный штаб афганской армии; 3) тюрьма для политических заключенных в Пули-Чархи; 4) Служба разведки и контрразведки; 5) Министерство внутренних дел; 6) Министерство иностранных дел; 7) радио-и телецентр; 8)телефонная станция.

Дворец Амина было поручено взять армейскому десантно-штурмовому подразделению и отряду Ю.И.Дроздова. Поскольку при взятии дворца предполагались потери, на территории советского посольства мы развернули медицинский пункт.

После высадки воздушно-десантной дивизии на Кабульском аэродроме я выехал туда вместе со старшими разведывательно-диверсионных групп «Каскада» для прикомандирования их к дивизии. Это было 26 декабря 1979 года. При знакомстве с командиром дивизии последний представился нам по всей форме:

— Командир 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии генерал-майор Рябченко.

Познакомившись с комдивом, я спросил у него, почему он не назвал свою дивизию полным титулом «Краснознаменная, ордена Кутузова 2-й степени». Иван Рябченко удивился этому вопросу и в свою очередь задал вопрос:

— А вы-то откуда это знаете?

— В этой дивизии мне пришлось воевать и закончить военную службу, — пояснил я.

После этого мы зашли в штабную палатку, разбитую здесь же, на аэродроме, и распределили группы «Каскада» по частям и подразделениям 103-й дивизии.

Рябченко вызывал своих командиров, я знакомил их со старшими групп, совместно мы уточняли и ставили задачу, и наши товарищи тут же вливались в боевые порядки моей родной дивизии. Вот такая была неожиданная встреча с ней через 33 года.

Во время движения к объектам и в момент их занятия старшим групп «Каскада» предписывалось докладывать по рации в представительство КГБ (в здании посольства) о том, как развивается операция. Мы же с Б.С.Ивановым должны были координировать их действияи информировать о развитии событий Москву по специальному телефону.

Вечером 27 декабря, с наступлением темноты колонны 103-й дивизии ВДВ во главе с нашими группами (в некоторые из них включили «парчамистов») двинулись по разработанным маршрутам. К утру 28-го все операции должны были быть завершены.

Борис Семенович Иванов решил, что ему целесообразнее находиться не в нашем представительстве, а в штабе военного командования. Он заблаговременно туда выехал и находился там до утра следующего дня.

Таким образом, вся информация о движении войск, взятии объектов докладывалась мною в Москву, а в ходе докладов приходилось одновременно заниматься и вопросами координации, чтобы наши колонны по ошибке не начали стрелять друг в друга. Такая опасность все время возникала.

Сотрудники представительства КГБ, резидентуры и бойцы отряда «Каскад» отлично подготовились к операции и обеспечили на большинстве объектов бескровный переход власти к «парчамистам». Самыми трудными объектами для взятия оказались дворец Амина и помещение Генерального штаба. К сожалению, наши оценки, что без боя овладеть этими объектами не удастся, подтвердились.

Раненых и убитых свозили в посольство.

Наверное, это была самая тяжелая ночь в моей жизни. Во время Великой Отечественной войны, на фронте были и дни, и ночи пострашнее этой, но тогда я был старшим сержантом, отвечавшим за решение какой-то частной задачи, а здесь на мою голову свалилась большая доля ответственности за успех многоплановой военно-политической операции.

Несмотря на то, что разговоры по войсковым рациям велись практически в открытую, никто их не услышал. И жители столицы, и сотрудники посольств иностранных государств мирно спали, а утром проснулись уже при новой власти. Спокойному сну поспособствовали и наши разведчики из отряда «Каскад»: примерно за час до штурма дворца Амина в некоторых узлах они вывели из строя телефонную сеть. Правда, в различных частях города время от времени слышались выстрелы, но в Кабуле это никого давно не смущало. Думали, наверное, что аминовцы расстреливают очередную партию арестованных.

Посол Ф.А.Табеев, когда раздались первые выстрелы и на территорию посольства стали привозить раненых, всполошился, позвонил мне и гневным голосом потребовал объяснений того, что происходит в городе. Я сказал, что идут бои, власть переходит к «парчамистам», и сейчас у меня нет возможности беседовать. Подробно обстановку доложим утром.

Многое уже забылось, но основные эпизоды прочно сохранились в памяти.

Среди ночи раздался звонок по внутреннему телефону и чей-то голос сказал:

— Вадим Алексеевич, я такой-то, вы работали одно время с моим отцом… Я получил несколько ранений и, возможно, скоро умру. Я хочу проститься с вами. У меня здесь больше никого нет!

Фамилия эта ничего мне не говорила. Я хотел было броситься в медпункт, но вспомнил, что не могу покинуть командный пункт, и сказал в трубку:

— Милый мой, извини… Идет бой, я не могу отлучиться ни на минуту! Потерпи и не теряй мужества!

Так я и не знаю, что стало с этим человеком. И фамилию его я забыл, и не знаю, выжил он или нет, а совесть до сих пор неспокойна.

Москва же хотела знать подробности, и в первую очередь, что стало с Амином. Доложил, что, по предварительным данным, он убит во время штурма дворца.

Утром, после подведения первых итогов, я поехал осматривать дворец. Убитых афганцев, в том числе и Амина, уже захоронили, и землю разровняли бронетранспортерами. В одном из помещений дворца я подобрал большую фотографию диктатора. Сохранил ее для истории.

Когда мы не имели еще подтверждений о гибели Амина, радио Кабула начало передавать сообщения, что по решению революционного трибунала предатель Хафизулла Амин приговорен к смертной казни и что приговор приведен в исполнение. Вслед за этим последовало обращение Бабрака Кармаля к народу, заранее записанное на пленку, а сам он начал движение из Баграма в Кабул в сопровождении одного из отрядов, сформированных нами еще в ноябре.

28 декабря весь день подводили итоги операции.

Я уже упомянул, что сотрудники представительства КГБ, резидентуры и отряда «Каскад» действовали профессионально и прекрасно ориентировались в обстановке. Вечером 27 декабря, перед выступлением войск к намеченным объектам, многие наши разведчики разъехались по министерствам, ведомствам и службам, чтобы уговорить служащих сохранять спокойствие и принять новую власть. Большую работу в этом направлении провели и сами «парчамисты». Одним из сложных объектов, подлежащих нейтрализации, был ХАД (Служба государственной безопасности). Туда направился заместитель руководителя представительства КГБ Владимир Александрович Чучукин. О том, что там произошло, через некоторое время рассказал мне старший группы «Каскад», которая шла впереди армейской колонны:

«Подхожу к зданию ХАД… Тихо, только в одном из помещений горит свет. Думаю, притаились, гады. Приготовил гранату и тихо подкрадываюсь к двери. Сейчас шарахну… Приоткрыл дверь, а там сидит Владимир Александрович, пьет чай с руководителями ХАД. Идет оживленный разговор и временами раздается смех. Граната не понадобилась».

Освобожденных из тюрьмы Пули-Чархи политзаключенных стали назначать на ответственные посты в государстве. Бабрак Кармаль со своими соратниками разместился в кабульском дворце Арк и через день после переворота принял руководителей представительства КГБ и отличившихся офицеров из отряда «Каскад». Б.С.Иванов, Ю.И.Дроздов и я также принимали участие в этой встрече. Бабрак Кармаль горячо нас поблагодарил и заявил, что без помощи Советского Союза «парчамисты» не смогли бы утвердиться у власти.

У меня было чувство облегчения от того, что большинство наших оперативных планов оказались хорошо разработанными, подготовленными и успешно осуществились. Но при всем этом смерть нескольких наших товарищей при штурме дворца Амина представлялась неоправданной. Их гибель послужила, кстати, толчком к сооружению на территории службы разведки в Ясенево памятника сотрудникам, отдавшим жизнь во имя Родины. По прошествии многих лет ясно, что все наши жертвы в Афганистане, увы, были напрасными.

30 декабря 1979 года пришло указание мне и Ю.И.Дроздову вылететь в Москву для доклада о проведенной операции. 31-го, уже после окончания рабочего дня, мы предстали перед Ю.В.Андроповым и отчитались за свою работу.

В семье была большая радость — Новый год удалось встретить всем вместе, дома, а с души свалился тяжелый груз ответственности.

В первые новогодние дни радостные чувства не покидали меня. Все теперь пойдет хорошо в Афганистане: руль государства перешел там в руки разумных людей без всяких экстремистских завихрений. Наш сосед остается нашим большим другом, и к тому же единственным на всем протяжении южных границ СССР. Всех участников событий председатель КГБ пообещал щедро наградить.

Но вскоре стали раздаваться тревожные голоса.

Мой большой друг и старший товарищ Иван Алексеевич Маркелов (в то время он был, как и я, первым заместителем начальника разведки) на первой же встрече после возвращения из Афганистана спросил меня с тревогой в голосе: «А зачем мы туда вообще влезли? Добром для нас эта экспедиция не окончится!»

Затем пошли отклики из США. Там радостно потирали руки: «Советы попались — не учли нашего плачевного опыта. Афганистан станет для СССР тем же, чем стал Вьетнам для США».

Потом зашевелились и востоковеды — специалисты по Афганистану и этому региону. Они стали высказывать критические замечания о бесперспективности пребывания наших войск за Гиндукушем. От них пошла впоследствии утвердившаяся в средствах массовой информации оценка: «Влезли в Афганистан, не зная его географии».

Наступили времена сомнений и раздумий. А руководство КГБ требовало решительных действий по оказанию помощи режиму Бабрака Кармаля и ликвидации «бандитского движения». Началось массовое наводнение Афганистана советниками всех мастей. Их и до переворота было много, а теперь началась настоящая «советническая оккупация» страны.

Деятельность советников подверглась в наших средствах массовой информации в перестроечный период не только критике, но и просто осмеянию. Они, мол, делали все по нашему образцу: создавали не только машинно-тракторные станции, но и комсомольские, женские и даже пионерские организации. Это, конечно, наговоры. Нет: слепого копирования не было. Наоборот, руководство все время напоминало о необходимости действовать сообразно с местными условиями и обычаями, с учетом средневековости Афганистана и его племенного уклада.

Но попытки прямого перенесения нашего опыта, естественно, имели место. Это относится в какой-то мере и к области разведывательной и контрразведывательной работы. В конце концов, понимание национальных особенностей страны — это одно, а конкретный личный опыт каждого советника — это совсем другое. Изобретать что-то совершенно новое на базе своего опыта — дело чрезвычайно сложное.

В Москве началась целая эпоха совещаний и заседаний по Афганистану, начиная от комиссии ЦК КПСС до ведомственных и межведомственных…

Довольно часто для решения внешнеполитических вопросов, связанных с Афганистаном и нашим военным присутствием там, собирались дипломаты, военные и разведчики. Чаще всего эти встречи имели место в МИД СССР, у первого заместителя министра Георгия Марковича Корниенко. Обычно там присутствовали С.ФАхромеев, В.И.Варенников, а от Комитета госбезопасности или я, или Я.П.Медяник.

Понятно, что афганские дела систематически обсуждались в рамках ответственности КГБ и у Ю.В.Андропова.

Были совещания у других министров, и в том числе у военного министра Д.Ф.Устинова. Последний проводил совещания неторопливо, с чаепитиями и всевозможными отвлечениями от главной темы. Иногда разговор принимал характер, далекий от повестки дня. Однажды, во время такого затянувшегося отступления от темы, я стал развлекать себя тем, что начал подсчитывать количество и качество орденских планок у наших военачальников, и обнаружил удивительную гармонию в системе награждения. У Ахромеева было на один орден больше, чем у Варенникова; у Соколова на один орден больше, чем у Ахромеева, а у Устинова на два больше, чем у Соколова.

Видно, в аппарате ЦК КПСС какие-то специальные люди зорко следили за тем, чтобы не было никаких нарушений в субординации. Каждый герой должен точно знать свое место в ряду героев.

Для внешней разведки Афганистан стал главной задачей: мы укрепляли органы безопасности Афганистана, направляли своих советников во многие афганские провинции, сотнями стали готовить афганских разведчиков и контрразведчиков на территории Советского Союза и в Кабуле. Делали все, вплоть до открытия в нашей стране детских домов для афганских детей-сирот.

Приказы руководства КГБ были однозначны: для Афганистана ничего не жалеть, все их заявки удовлетворять немедленно. Следующий год (а в дальнейшем каждый следующий) должен был стать годом «решительного перелома в борьбе с душманами…»

В руководстве ПГУ четыре человека с утра до вечера занимались афганскими делами — сам начальник В.А.Крючков, я, заместитель начальника разведки по этому району Яков Прокофьевич Медяник и заместитель начальника разведки — начальник Управления «С» Юрий Иванович Дроздов.

Я курировал, в частности, работу представительства КГБ, участвовал в многочисленных совещаниях по Афганистану и в КГБ, и за его пределами, и очень много времени уделял беседам с нашими сотрудниками, побывавшими в стране. В этих беседах решались различные текущие дела, но я, помимо этого, хотел понять перспективу развития событий. К сожалению, в своем подавляющем большинстве эти доклады были неутешительными. По-прежнему режим удерживал свои позиции только в Кабуле, а на периферии власть переходила из рук в руки, и нигде не было и намека на стабилизацию режима и поддержку его населением.

Примерно через год после переворота я понял, что пребывание наших войск в Афганистане не дает ощутимых результатов, а через два пришел к выводу, что оказание нашей политической, экономической, военной и всех остальных видов помощи Бабраку Кармалю не спасет его режим и не приведет к стабилизации обстановки.

Разочаровавшись в Бабраке Кармале (он действительно был слабым организатором при больших амбициях), советское руководство (по предложению и при помощи разведки) пошло на замену афганского руководителя Наджибуллой.

Утверждение Наджибуллы в качестве афганского лидера на какое-то время породило надежды на улучшение обстановки в Афганистане, но скоро все пошло по-прежнему. Афганистан продолжал тянуть из нас все соки, армия не понимала, за что она воюет, вмешательство во внутренние дела страны других иностранных государств нарастало, в своей основной массе афганцы считали нас оккупантами, а Наджибуллу — ставленником Москвы.

Руководство КГБ, однако, не допускало мысли о нашем поражении в Афганистане и постоянно выступало с новыми инициативами по оказанию помощи южному соседу во все возрастающем объеме. Даже отдаленные намеки на то, что нам надо уходить оттуда, считались антигосударственными, антипартийными и крамольными.

Видя всю обреченность нашего участия в афганских делах, трудно было сохранять хоть какой-то энтузиазм. Потери нашей армии и громадная военная и экономическая помощь, сгоравшая в «черной дыре» за Пянджем, вызывали чувство протеста и действовали угнетающе.

Парадокс этого явления состоял в том, что КГБ, и в первую очередь разведке, удалось создать действительно работоспособные афганские органы госбезопасности, которые вели успешную работу не только на всей территории страны, но и проникали в Пакистан, а пришедший с нашей помощью к власти Наджибулла был, несомненно, самым достойным лидером из бывших когда-либо в Афганистане. Я знал его лично и встречался с ним и в тот период, когда он возглавлял органы безопасности, и когда стал президентом.

Он был хорошим организатором, высокообразованным человеком, противником проведения репрессий в стране, да и сама его специальность — врач — уже предполагала гуманное начало в его характере. Наджибулла искренне хотел счастья и процветания своему народу и не щадил своих сил, чтобы как-то улучшить обстановку в Афганистане.

Как-то я сопровождал его вечером на пути из центра Москвы в Ясенево. Мы ехали по Ленинскому проспекту, и, глядя на освещенные окна домов, Наджибулла сказал:

— Когда же будут такие современные дома в Афганистане, когда же у нас будет такая счастливая и спокойная жизнь, как у вас? Доживу ли я до этого времени?

Тут была и боль за Афганистан, и понимание того, что путь в более или менее цивилизованное общество в его стране будет долгим и мучительным.

Вера в Наджибуллу и в надежность его органов безопасности порождала в руководстве КГБ иллюзии, что раз на этом участке можно добиться успехов, значит, можно и должно добиваться их в масштабах всей страны. Эти опасные иллюзии, нежелание взглянуть правде в глаза задержали вывод наших войск на несколько лет. И большая доля вины за это ложится на КГБ. Следует сказать, что на должности руководителей представительства этого ведомства в Кабуле выдвигались руководящие работники разведки, положительно проявившие себя на оперативной работе и очень хорошо разбиравшиеся в делах Ближнего и Среднего Востока. Помимо Б.С.Иванова, представительство последовательно возглавляли Л.П.Богданов, В.Н.Спольников, Н.Е.Калягин, Б.Н.Воскобойников, В.П.Зайцев. Трое из них, Богданов, Спольников и Зайцев, были востоковедами и ранее работали в странах этого региона.

Последним нашим представителем в Кабуле был В.А.Ревин. У него сложились особо близкие отношения с Наджибуллой. Ревин как мог подбадривал афганского лидера. Следует также сказать, что все наши руководители представительства имели прямой доступ к Бабраку Кармалю и Наджибулле, которые принимали их по первой же просьбе.

Очевидно, уместно отметить, что Афганистан обернулся поражением не только для нас. Во многом просчитались и США. Именно они были инициаторами создания на территории Пакистана вооруженных формирований моджахедов, которые вели вооруженную борьбу с советской армией. Именно Вашингтон вооружал их и направлял на борьбу с «неверными». Это американские власти по существу открыли путь террористам, которые, прикрываясь знаменем ислама, наводят страх и ужас во многих странах и в настоящее время. То, что происходит сейчас в Алжире, — это тоже результат деятельности секретных служб Вашингтона. Организаторы резни мирного населения в Алжире прошли подготовку в пакистанских лагерях на деньги американцев. И гражданская война в Таджикистане, и братоубийственная война в самом Афганистане, которая бушует до сих пор, это тоже в известной мере следствие политики США, которые были готовы сотрудничать с самыми темными и реакционными силами, лишь бы ослабить влияние Советского Союза.

Десятилетняя война в Афганистане разлагала нашу армию. Военные действия в чужой стране с малопонятными целями вызывали ненужную жестокость в обращении с населением, которое не без основания рассматривалось в качестве пособников моджахедов — душманов. Грабежи и насилия стали обычным, повседневным явлением.

Да и кровавые разборки, которые до сих пор случаются между различными группами в наших ветеранских организациях, — это тоже печальное следствие той кровавой войны.

Генералитет же систематически получал высокие звания и награды. Стало правилом, что генерал, выехавший на полгода в Афганистан, получал очередное генеральское звание, а нередко и Золотую Звезду Героя.

Так все-таки зачем мы влезли в Афганистан? Некоторые наши политики и высокие в прошлом должностные лица ссылаются на важные стратегические интересы Советского Союза, но в чем они заключались, как правило, не объясняют. Вообще словосочетание «важные стратегические интересы» всегда покрыто тайной. Раз стратегические, значит, это не всем дано понять и не всем положено знать. И нечего лезть с вопросами.

Самым понятным и приемлемым объяснением было то, что мы заинтересованы в сохранении дружественного нам Афганистана и спокойной советско-афганской границы. Кроме того, было желание продемонстрировать перед всем миром, и прежде всего перед США, нашу решимость отстаивать государственные интересы не только посредством дипломатических акций, но в крайнем случае и путем применения военной силы. Тем более, что американцы действительно все время давали повод. Они не только демонстрировали свою военную силу, но и реально и повсеместно ее наращивали.

Конкретных подтверждений этому было более чем достаточно: проволочки с ратификацией Договора ОСВ-2, новые долгосрочные программы вооружения армии США, создание американских «сил быстрого развертывания». Предположение о том, что если мы пустим развитие событий в Афганистане на самотек, то там могут появиться ракеты, нацеленные на Советский Союз, тоже не было лишено оснований. Плюс к этому затяжной конфликт с Китаем и многое другое (пограничная Турция — член НАТО, возможное вмешательство США в дела соседнего Ирана и так далее).

Рассуждения же о том, что Советский Союз через свою военную акцию в Афганистане хочет выйти к «теплым морям», расширив зону своего влияния вплоть до Индийского океана, не выдерживают серьезной критики. Наше политическое руководство не было до такой степени наивным и уверенным в своих собственных военных, экономических и политических возможностях, чтобы строить подобные авантюрные планы.

Я думаю, что, принимая решение о вводе войск, Брежнев, Андропов, Громыко и Устинов просчитали только одну сторону из всего комплекса наших военно-политических интересов, а именно — положение в Афганистане и на наших южных границах. Другие аспекты международной политики в расчет не принимались, не говоря уже о политике внутренней.

Введя войска в Афганистан и оставшись там на долгие годы, мы дали хороший повод США для более активного вмешательства в дела этого региона и обеспечили ему надежных союзников в проведении антисоветского курса.

Высшее советское руководство не предусмотрело реакцию мусульманского мира на ввод войск. В одночасье мы потеряли в этом мире друзей и приобрели много врагов, да и «движение неприсоединения» отвернулось от нас.

Но главное — это то, что при принятии данного решения были полностью проигнорированы вопросы внутреннего положения в СССР.

Похоже, что высшие советские руководители продолжали верить в монолитность нашего общества, национальное единство, надежность армии и неисчерпаемые экономические возможности. То, что наше вооруженное вмешательство в Венгрии и Чехословакии было крайне негативно встречено частью советской интеллигенции, предпочли забыть, а этого не следовало бы делать.

Самое же прискорбное состояло в том, что не была учтена реакция населения на гибель наших солдат в Афганистане. Смерть и увечья тысяч молодых людей во имя непонятных «стратегических интересов» с каждым днем подрывали доверие населения Советского Союза к своим руководителям. Только полным параличом высшей власти можно объяснить то, что наша разлагающаяся армия целых десять лет оставалась в Афганистане.

Горькие плоды афганской трагедии мы пожинаем и по сию пору.

А что касается меня, то в результате афганской войны я стал убежденным пацифистом (раньше в нашем партийно-правительственном аппарате это слово было вообще ругательным). Я пришел к окончательному выводу, что ни одну национальную проблему в мире нельзя решить путем иностранной военной интервенции. Война допустима лишь в одном случае: когда надо защищать свою родину от напавшего на нее врага. Все остальные конфликты должны решаться без оружия.

? ? ?

Закончил я эту главу 24 сентября 1997 года, а, вернувшись вечером домой, увидел в «Красной Звезде» некролог:

«Военный совет, командование ВДВ, друзья и товарищи с глубоким прискорбием извещают о смерти участника боевых действий в Республике Афганистан бывшего командира 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии генерал-майора запаса Рябченко Ивана Федоровича и выражают соболезнование родным и близким покойного».

И снова вспомнил я бравого генерала небольшого роста, очень живого и решительного. Ему очень шли усы, придававшие его облику еще более решительный вид. Он уверенно отдавал распоряжения командирам подразделений своей дивизии и как полновластный хозяин распоряжался Кабульским аэродромом.

Поработали мы с ним всего часа полтора, а в памяти он остался на всю жизнь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.