1

1

Летом 1937 года на завод приехал заместитель наркома обороны, новый начальник Вооружения Г. И. Кулик{3} и с ним группа военных инженеров Артиллерийского управления во главе с комиссаром А. У. Савченко. По составу и численности этой группы инженеров можно было предположить, что маршал хочет глубоко и всесторонне изучить положение дел с производством Ф-22, чтобы помочь заводу. По крайней мере, я думал так, и все шло как будто к этому. Кулик начал с осмотра завода, обошел некоторые механические и заготовительные цехи, посмотрел, как изготовляются пушки. Побывал и на заводском полигоне — как раз в то время мы проводили там очередные испытания Ф-22. Затем в кабинет директора были приглашены начальники некоторых цехов и отделов заводоуправления, в том числе и я.

Дунаев сидел за своим рабочим столом; Савченко и другие военные — за длинным столом, приставленным к директорскому, остальные — кто где. Кулик, повернувшись вполоборота, величественно и грозно посматривал по сторонам.

Царила полная тишина: ждали начала. Однако директор почему-то не торопился с открытием совещания. "Возможно, потому, — подумал я, — что оно не сулит ему ничего приятного. Разве только он еще раз услышит, что завод работает плохо". Уж очень тяжелое было у нас положение.

Но я ошибся, дело было не в Дунаеве. Совещание открыл не он, а маршал Кулик, который по-хозяйски взял власть в свои руки. Никакого доклада, а следовательно, и обсуждения не было. Маршал, Савченко и другие военные товарищи задавали вопросы, работники завода отвечали. Каждый раз вопросы адресовались определенному лицу, которое и должно было отвечать. Спрашивали в общем-то об одном и том же: когда завод начнет выполнять план и давать хорошие пушки. Вопросы, конечно, законные. Маршал и представители Артиллерийского управления вправе были их ставить, но это нисколько не способствовало ни улучшению наших дел, ни хотя бы пониманию того положения, в котором находился завод. И, конечно, как ни просты были с виду и естественны вопросы военных товарищей, исчерпывающе ответить на них не могли не только начальники цехов, но и заводское руководство.

А военные настойчиво добивались ответа. Особенно бушевал Кулик. Не отставал от него и Савченко. Настроение заводских работников, и без того подавленное, падало. Перспективы были очень мрачные, можно сказать, безнадежные: более чем годовой опыт работы по временной технологии показывал, что такая технология — непреодолимый тормоз выполнения плана и улучшения качества. Не понимал я директора и главного инженера: почему они не заявят твердо и прямо, что без технологической оснастки цехов работать нельзя? Пусть даже переход на оснащенную технологию потребует временно прекратить выпуск пушек, зато после ее освоения завод не только выполнит, но и перевыполнит программу.

Невразумительные и уклончивые ответы работников завода вызывали все нараставшее возмущение военных, а это влекло за собой нарастание молчаливого озлобления заводских. Их положение было очень тяжелым: хозяевами на совещании были военные. Они являли собой крепко сколоченную вокруг начальника Вооружения и целеустремленную группу, а наши товарищи сидели, понурив головы, предоставленные каждый сам себе. Некоторые кроме вопросов вынуждены были выслушивать всевозможные обидные оценки, граничившие с издевкой, но Дунаев ни разу не встал на защиту своих работников, даже когда это вызывалось крайней необходимостью. В такой тягостной атмосфере комиссар Савченко вдруг заявил:

— Ваша пушка Ф-22 никуда не годна, и нам она не нужна. Вот трехдюймовая образца 1902 года очень хороша, такую пушку и давайте нам, а то черт знает что даете!

Для меня в этом заявлении не было ничего нового. Я знал, что такого мнения придерживаются и некоторые другие руководители военных учреждений. Эту песенку начал еще Роговский. Савченко только повторил ее, но на более грубый лад. Жаль, очень жаль, что новые руководители заговорили о Ф-22 в пылу раздражения, вместо того чтобы поставить этот вопрос перед нами в другой, деловой обстановке, тогда мы смогли бы спокойно обсудить их замечания и предложения.

После столь категорического заявления комиссара АУ, которое Кулик и не подумал опровергать, я перестал понимать, для чего, собственно, приехали на завод товарищи: то ли им нужны пушки, то ли они хотят дать нам понять, что Ф-22 им совершенно не нужна. Значит, они выколачивают, скрепя сердце, "ненужную" и "негодную", как заявил Савченко, пушку.

Запальчивое заявление Савченко не вызвало одобрения ни у кого из заводских работников, кроме Дунаева, который сразу оживился: ведь снятие с производства Ф-22 сулило ему некоторую передышку. Я не мог оставить без ответа слова Савченко. Ведь это была не частная беседа, когда каждый волен говорить все, что придет в голову, а официальное ответственное совещание.

Я обратился к начальнику Вооружения за разрешением задать вопрос комиссару АУ. Кулик разрешил. Обратясь к Савченко, я сказал:

— Никто не может возражать, что трехдюймовка хорошая пушка. Но мне хотелось бы услышать от вас о ее недостатках. Какие были у нее крупные недостатки?

Савченко смущенно молчал, молчали и все присутствующие в ожидании его ответа. Наши работники впервые подняли головы и устремили на меня взгляды — в них виделись и надежда и недоумение.

Савченко продолжал молчать — он не знал, что ответить. Кулик тоже молчал, но видно было, что мой вопрос пришелся ему не по душе и он собирается нанести мне удар и как можно сильнее. Может быть, с моей стороны это было и негостеприимно, тем более что это была первая встреча с новым руководством АУ и новым начальником Вооружения, но подставлять им с христианским смирением свои щеки я не мог. Не ожидая ответа от Кулика и делая вид, будто бы все дальнейшее относится только к комиссару АУ, я начал объяснять.

— Товарищ Савченко, трехдюймовая пушка образца 1902 года, хорошо послужившая нашей Родине, все же имела несколько существенных недостатков. — И перечислил- первый, второй, третий, четвертый. (Вдаваться в детали сейчас не буду, потому что широким кругам читателей они вряд ли интересны, артиллеристы же о них знают.)

— Пушка Ф-22,- продолжал я, — лишена перечисленных недостатков. Уже по одному этому она лучше трехдюймовки. Кроме того Ф-22 полностью отвечает требованиям, предъявляемым к новой дивизионной пушке по мощности и дальности стрельбы, по высокой огневой маневренности и скорострельности, по высокой мобильности и большой живучести лафета Конструкция и материал ствола выбраны с учетом возможной модернизации, вес ее в боевом положении около 1700 килограммов, то есть на 300 килограммов меньше предусмотренного в тактико-технических требованиях Артиллерийского управления. Таким образом, ваше заявление, товарищ Савченко, о Ф-22 является совершенно необоснованным.

Затем я решил сделать еще одно замечание, обратившись уже к товарищу Кулику:

— Завод действительно не справляется с выполнением задания и сдает пушки, качество которых оставляет желать лучшего. Надо принять во внимание, что завод очень молод Он только формируется, задание для него новое и очень большое. Несмотря ни на что, с огромным трудом он все же сдает пушки и они уже поступают в армию. А "Руководства службы" Артиллерийское управление до сих пор не издало, несмотря на то что завод давным-давно выдал ему все необходимые материалы. И в армии каждый по-своему осваивает новые пушки, но случается, что их ломают. Мне рассказывали: некоторые красноармейцы, увлекаясь тем, что углы наведения большие, крутят маховики механизмов, не задумываясь о том, что есть же предел. В результате этого механизмы разбивают. Артиллерийским частям, которые дислоцируются в нашем городе, мы помогаем изучать материальную часть пушки, посылаем к ним конструкторов, которые проводят занятия с командным составом. Но Советский Союз велик. Кто поможет другим артиллерийским частям?

Мое выступление заняло много времени, но меня никто не перебивал. Когда я закончил, первым поднялся Кулик, хотя до этого ни разу не поднимался.

— Вы — недисциплинированный человек, — сказал он мне резко. И сел.

В чем заключалась моя недисциплинированность — ни я, ни другие так и не поняли.

После этого совещание закончилось. Его участники расходились по цехам и отделам, не получив от начальника Вооружения даже моральной поддержки. Вообще Кулик показал себя на заводе человеком властным и резким, совершенно не терпящим возражений. Ему ничего не стоило на полуслове оборвать выступающего: "Садитесь! Вы ничего не понимаете" Или: "Вы ничего не знаете по этому вопросу, занимаетесь только болтовней". Глубоким изучением причин, вызвавших тяжелое положение на заводе, он себя не затруднил.

Но его приезд не прошел бесследно. Вскоре нам сообщили, что на войсковом полигоне начинаются повторные испытания пушки Ф-22. Почему, с какой целью?

Если начинаются повторные войсковые испытания пушки, которая успешно прошла первые испытания и была рекомендована на вооружение армии, присутствие представителей завода совершенно необходимо хотя бы для накопления опыта.

Ко времени нашего приезда на полигон комиссия, назначенная Артиллерийским управлением, была уже в сборе. Ее председателем был Владимир Давыдович Грендаль, высокообразованный артиллерист, культурный и обаятельный человек, о котором подробнее я расскажу позже. Все было готово, но по каким-то причинам испытания не начинались Я ознакомился с программой — она почти ничем не отличалась от прежней. Тогда я обратился к Владимиру Давыдовичу может быть, он объяснит причину и цель повторного войскового испытания уже принятой на вооружение пушки?

Грендаль ответил, что это делается по настоянию нового инспектора артиллерии Н. Н. Воронова.

— По-видимому, он не доверяет первым войсковым испытаниям, которые проводились при прежнем инспекторе Роговском, так надо понимать? — спросил я. А про себя подумал: "Ну, что ж, у Воронова есть основания не доверять своему снятому с поста предшественнику. Я на его месте тоже, наверное, не слишком бы доверял". Но, по моему убеждению, для оценки служебно-эксплуатационных и тактических свойств пушки Ф-22 повторные войсковые испытания были не нужны, безусловно, они вызваны чем-то другим.

Воинская часть, выделенная для обслуживания пушек, усиленно занималась наведением внешнего лоска — первый признак того, что ожидается большое начальство, а мы, представители завода, томились в ожидании.

Вскоре прошел слух: приезжает сам комкор Воронов. И действительно, на следующий день Воронов прибыл. Прежде я никогда его не видел, знал только, что совсем недавно он вернулся из Испании, где был одним из советников при войсках республиканцев.

Высокий, подтянутый, он и по внешнему виду и по всему своему поведению был настоящим военным, строевиком. Впоследствии, когда мы познакомились поближе, Николай Николаевич признался, что влюблен в артиллерию, и при этом рассказал эпизод, происшедший в Испании

Республиканское командование задумало провести наступательные операции одновременно на двух участках фронта. На одном сосредоточили танки и авиацию, на другом — артиллерию. Большинство военных наблюдателей и советников направилось на первый участок, полагая, что именно там будет достигнут успех, а Воронов — на второй, где сосредоточили артиллерию. И не прогадал. Массированный огонь заранее пристрелявшихся батарей заставил противника дрогнуть и открыл дорогу республиканской пехоте.

— В тот раз я окончательно и бесповоротно убедился: артиллерия — самый мощный род оружия, — заключил Воронов.

Программа, составленная комиссией Грендаля, предусматривала решение почти таких же тактических задач боя и марша, что и на первых испытаниях.

Начали, как обычно, со стрельбы, и тут обнаружилось то, чего прежде не было и в помине: гильзы то и дело не экстрактировались, то есть не выбрасывались. Попробовали вынуть гильзу вручную, открывая затвор, — не вышло. Получалось так, что пушка есть, а стрелять из нее нельзя. Такого никто из нас не мог ожидать. Единственное, что оставалось в нашем положении, — применить разрядник. Требовалось деревянное древко диаметром миллиметров семьдесят и не менее пяти метров длиной. Отыскали в лесу подходящее деревцо, срубили, очистили от веток, вставили в канал ствола со стороны дульного среза. Сильными ударами удалось выбить застрявшую гильзу.

Нелегкую работу по выколачиванию гильз пришлось взять на себя нашему богатырю Ивану Степановичу Мигунову, который во время стрельбы носился от одного орудия к другому. Только и слышно было. "Мигунов, сюда! Мигунов, сюда!" И Иван Степанович с пятиметровым разрядником летел на зов.

Полуавтоматы отказывали очень часто, и "летать" ему приходилось почти непрерывно. Случалось даже, что в горячке он стремился всадить разрядник в канал ствола еще не выстрелившего орудия. К концу стрельбы он так изматывался, что после команды "отбой" валился на землю.

Но на этом наши неприятности не кончились, с этого они только начались: ведь гильзы не слушались полуавтоматов потому, что разрушались и по стенке и по дну; вырывавшиеся наружу газы оплавляли камору и некоторые детали затвора. Чтобы наладить работу затвора, нужно было разобрать его и зачистить эти детали. В общем, первая стрельба привела нас, заводских работников, в уныние. Последующие стрельбы не отличались от первой. Создавалось впечатление, что примененный нами полуавтоматический затвор копирного типа, наш "топорик", непригоден и, следовательно, пушка небоеспособна.

Но почему же на полигонных испытаниях, которых было очень много, и на войсковых затвор копирного типа работал безотказно? Решили изучить стреляные гильзы и патроны. Выяснилось, что это французские патроны; они были доставлены в Россию еще в 1915 году и лежали на складах в течение 22 лет. Срок большой, но в артиллерии длительность хранения боеприпасов была установлена в 25 лет, и даже после этого срока они должны служить безотказно. Значит, латунь, из которой сделаны гильзы, плохая, она утратила свои пластические свойства, потому-то гильзы и разрываются при выстреле.

Я доложил Воронову: патроны некондиционные, они не позволяют объективно судить о работе полуавтоматического затвора. Надо заменить французские патроны нормальными, кондиционными.

— Но в армии французских патронов столько, что на учебных стрельбах их не израсходовать, — ответил Воронов. — Что же, прикажете их выбросить? Нет, пушки нужно испытывать этими патронами.

— Было бы правильнее их забраковать, а гильзы пустить в переплавку, заметил я. — Во время войны мы такими патронами поставим наших артиллеристов в очень тяжелое положение.

— Вашу просьбу удовлетворить не могу. Если вы не уверены в своих пушках, могу прекратить испытания.

В итоге все испытания стрельбой прошли французскими патронами. Каморы стволов и некоторые детали затворов сильно изуродовали газы, прорывавшиеся при разрывах гильз.

Дефекты материальной части пушек, вызванные гильзой, комиссия записала в своем отчете, но не отметила некондиционность гильз. Мне это показалось более чем странным, но повлиять на комиссию я не смог, мои доводы не убедили ее. Она видела только поврежденные детали. Видела следствие и не желала видеть причину.

И снова мы, работники КБ, в который уж раз, сказали сами себе: эмоции эмоциями, а дело делом. Извлечем пользу и из этого случая. Что, если в боевой обстановке по какой-то причине в каморе разорвется гильза не обязательно французского происхождения, такое чрезвычайное происшествие может случиться и со своей, отечественной. Как тогда наши артиллеристы будут выколачивать эту проклятую гильзу? Где будут искать деревцо, чтобы сделать разрядник, если на них в это время движется танк? Пушка выйдет из строя, а орудийный расчет погибнет, полоса обороны будет прорвана.

И мы создали иной затвор, обеспечивавший извлечение любой гильзы. Новую дивизионную пушку, о которой речь пойдет дальше, мы сконструировали именно с таким затвором.