1

1

События разворачивались с возрастающей быстротой. Не дожидаясь, когда окончательно будут сконструированы все агрегаты, мы вопреки тому, чему нас учили в академии, стали готовить рабочие чертежи и спускать их в цехи. Чертежи деталей, которыми занимались все, от конструктора до чертежника, отрабатывались с тщательностью, какая только была возможна.

Вскоре чертежи пачками пошли в цехи — сначала в заготовительные, а затем и в механосборочные. К этому времени появился приказ директора с указанием сроков изготовления трех опытных образцов пушки Ф-22. Конструкторы высказали пожелание, чтобы в приемке деталей в цехах участвовали и военные представители АУ. Как уже говорилось, пушку мы делали с разрешения Наркомата тяжелой промышленности. По существовавшему положению военпред принимал и контролировал только ту продукцию, которая делалась по заказу военного ведомства, но у нас были особые отношения с районным инженером Василием Федоровичем Елисеевым, возглавлявшим военную приемку на нашем и нескольких других заводах, а также со старшим военпредом Иваном Михайловичем Буровым. Это были люди технически очень образованные, принципиальные и высокопартийные. Обоих я знал много лет — мы вместе учились в Артиллерийской академии. С Елисеевым мы даже как-то вместе сдавали экзамены по физике. Классная черная доска была поделена вертикальной чертой на две половины: моя — правая, его — левая. Помню, преподаватель, принимавший у нас экзамен, спросил Елисеева: "А какие вы знаете фокусы?" Имелись в виду фокусные расстояния.

Не поняв вопроса, Василий Федорович с улыбкой ответил:

— Физика — наука серьезная. Никаких фокусов у нее нет. А вообще это был человек думающий, добродушный, как все здоровые, сильные люди, а силен он был необыкновенно, настойчивый в достижении цели и чрезвычайно работоспособный. Работать его научила жизнь.

Он родился в 1898 году в многодетной крестьянской семье. Все образование, которое посчастливилось ему получить: земское начальное училище. Потом ослеп отец, и десятилетний парнишка, еще ребенок, стал кормильцем крестьянской семьи. Старшие братья работали на Лысьвенском металлургическом заводе. Позже братья и Василия устроили на тот же завод — в лудильный цех. Условия труда в цехе были ужасающие. Он и рассказывал, что пары кислот и хлопкового масла, обильно смешанные с мельчайшей пылью извести, опилок и отрубей, так насыщали воздух, что в нескольких шагах нельзя было разглядеть человека. Здесь, на заводе, и прошел Елисеев свои "университеты": участвовал в забастовках, в дозорах, охраняющих рабочие собрания в лесу от налетов полиции, вместе с другими забастовщиками катал бочки с керосином для поджога главной конторы — в знак протеста против отказа выплатить двухнедельный заработок мобилизованным в армию по случаю первой мировой войны.

С 1918 года Елисеев — в рядах Красной Армии. Занимает ряд политических, руководящих военных должностей, участвует в боях с Колчаком, с белополяками. Кончается гражданская война, кончается борьба с интервентами, и Василий Федорович с помощью жены и своего друга М. К. Селиванова — оба были студентами Читинского университета — в течение года успешно подготавливается к экзаменам в Артиллерийскую академию, которую он окончил с высшим баллом, с дипломом артиллерийского инженера первого разряда.

Добродушие не мешало ему быть, когда надо, неуступчиво твердым. В академии, где Василий Федорович возглавлял центральное партийное бюро, у него хватило мужества вступить в конфликт с начальником академии армейским комиссаром М. М. Исаевым по ряду краеугольных вопросов подготовки кадров артиллерийских строевых командиров и артиллерийских инженеров. Этот конфликт, продолжавшийся более полугода, наглядно показал, какую силу имеет партийная организация, если она действует сплоченно и занимает принципиально правильные позиции. В конфликт вынуждены были вмешаться Политуправление Ленинградского военного округа и Главное Политуправление РККА, признавшие полную правоту центрального партийного бюро и поправившие армейского комиссара Исаева.

С Иваном Михайловичем Буровым мы познакомились в довольно необычной обстановке.

В 1925 году осенью в конференц-зале академии собрали всех слушателей, преподавателей и профессоров. Такие сборы бывали у нас только по торжественным случаям. Например, когда в академию приезжал народный комиссар обороны К. Е. Ворошилов. Теряться в догадках пришлось недолго. Вскоре в зале появились руководители академии и три молодых командира. Мгновенно наступила тишина, хотя и не было команды "смирно", — таков порядок военной службы. Начальник академии М. М. Исаев обратился к присутствующим:

— К нам прибыли три товарища: Иван Михайлович Буров, Георгий Иванович Дубов, Дмитрий Добриевич Димитров. Они политэмигранты из Болгарии, коммунисты. Их зачислили слушателями академии… Прошу принять их в свою семью.

Затем слово предоставили Дубову. На ломаном русском языке он сказал:

— Меня просили рассказать наизусть о товарищах, прибывших из Болгарии, но я так говорить не умею.

И стал читать заготовленный текст, очень короткий. В нем говорилось о каждом из трех. В частности, о И. М. Бурове.

Иван Михайлович (Иван Михайлов) родился в семье служащего. Окончил гимназию и юридический факультет Софийского государственного университета. В 1917 году закончил школу офицеров запаса, в 1918 году был произведен в чин подпоручика. По окончании войны, в 1918 году, перешел в запас. Род оружия артиллерия. Член коммунистической организации молодежи и Болгарской коммунистической партии с 1919 года. Участвовал в народном вооруженном восстании в Болгарии в 1923 году. В 1922–1923 годах был адвокатом в родном городе, с 1925 года — политэмигрант.

Забегая вперед, могу сказать, что в 1945 году Буров (Иван Михайлов) вернулся в Болгарию, где занимал различные высокие должности в болгарской Народной армии, был министром обороны НРБ, членом Политбюро ЦК Болгарской коммунистической партии, заместителем Председателя Государственного совета НРБ. За активное участие в антифашистской борьбе и строительстве социализма награжден многими орденами и медалями, ему присвоены почетные звания Героя НРБ и Героя Социалистического Труда.

Дубову и его друзьям бурно аплодировали, коллектив академии принял их по-братски. Все они быстро и хорошо овладели русским языком и вошли в нашу жизнь. По их желанию им поручили пропагандистскую работу на широко известном Ленинградском Металлическом заводе, где они учили рабочих и сами многому учились у них.

Моя первая встреча с Буровым в Приволжье произошла в день нашего приезда на завод. Я поделился с ним нашими замыслами создать 76-миллиметровую дивизионную пушку специального назначения; тут выяснилось, что мы единомышленники. Иван Михайлович пообещал в меру своих сил помогать нам, он считал своим долгом принять участие в создании первоклассной артиллерии для Красной Армии. У Бурова были свои твердые взгляды не только на то, каким требованиям должен удовлетворять каждый тип орудия. Он хорошо знал требования ко всей системе артиллерийского вооружения Красной Армии, как инженер отлично разбирался в проектировании, конструировании, технологии, организации производства. На заводе широко использовались его знания.

Хочется привести выдержку из письма Ивана Михайлова (Бурова), присланного мне 24 апреля 1969 года из Софии. Он писал: "Считаю свою двадцатилетнюю службу в рядах Советской Армии и двадцатилетнее пребывание в Советском Союзе лучшими годами моей жизни. Они помогли мне вырасти сознательным коммунистом и стать навсегда верным другом великого Советского Союза, который для меня вторая родина. Считаю своим счастьем, что за время пребывания в Советском Союзе имел возможность принимать непосредственное участие в перевооружении Советской Армии современным артиллерийским вооружением".

Мы, конструкторы, видели в Елисееве и Бурове не только контролеров военного ведомства, но и знающих, думающих инженеров, часто с ними советовались. И тот и другой нередко приходили в КБ, смотрели чертежи, над которыми шла работа, замечания их всегда были дельными. На нашу просьбу принять участие в контроле за изготовлением пушки Ф-22 Василий Федорович и Иван Михайлович откликнулись тотчас же. Конструкторское бюро передало в аппарат военной приемки комплект рабочих чертежей и технические условия (ТУ) на пушку Ф-22. Военные приемщики помогали нам в решении многих производственных и организационных вопросов. Буров и Елисеев дали указание аппарату военного представительства принимать детали пушки Ф-22, а затем активно участвовали в ее испытаниях.

В то же самое время — в начале 1934 года — завод начал изготавливать полууниверсальную 76-миллиметровую пушку А-51, конструкцию и рабочие чертежи которой разработало, как уже говорилось, ГКБ-38. Наше КБ переработало некоторые агрегаты, улучшило их, облегчило их вес и присвоило этому изделию наш индекс Ф-20. К моменту запуска в производство Ф-22 многие детали и узлы Ф-20 были уже изготовлены. Опытного цеха на заводе не было, поэтому директор распорядился для сборки Ф-20 выделить в механосборочном цехе специальный участок. Выделили площадку около 60 квадратных метров, огородили ее, установили верстаки, стеллажи и скомплектовали бригаду слесарей-сборщиков: Мигунов, Румянцев, Воронин, Маслов и еще несколько человек. Бригадиром был назначен Гогин.

Сборка шла не споро. Детали поступали некомплектно, в первую очередь приходили те, что были попроще, а более трудоемкие задерживались и, кроме того, часто были с изъяном — с отступлениями от чертежа и технических условий. Не было почти ни одного паспорта на трудоемкую деталь, на котором отсутствовала бы разрешающая пометка конструктора: допустить с таким-то дефектом на сборку. Все ведь делалось кустарным способом, без специальной технологической оснастки, да и технологии в настоящем смысле этого слова не было, кроме перечня последовательности операций. Все зависело от рабочих-станочников, от их квалификации.

Сборочный участок явился школой для нас, конструкторов: как нужно и как не нужно конструировать. Строгое и дорогое было это учение. Люди словно бы сразу повзрослели — собственная работа стала нам видней. Если прежде многие влюблялись в свои конструкции, полагая, что создали шедевр, то после сборки пушки Ф-20 критичнее стали относиться к своей работе.

Наконец пушка Ф-20 была собрана и испытана стрельбой на заводском полигоне. Во время испытаний приехал начальник Вооружения Красной Армии Тухачевский, с ним его заместитель Ефимов и другие работники Артиллерийского управления:

Они обратили внимание на то, что гусеничный поворотный механизм работает с большим усилием. Других замечаний не было. Не было и восторга, хотя пушка полностью удовлетворяла тактико-техническим требованиям Артиллерийского управления и даже весила на 200 килограммов меньше заданного.

Пушку доставили на заводской полигон. После первого выстрела Тухачевский и другие подошли к орудию, осмотрели его, затем Тухачевский повращал маховики механизмов наведения и, ничего не сказав, отошел.

Сопровождавшие его по очереди подходили к орудию и работали на маховиках механизмов, открывали и закрывали затвор. И так же, как Тухачевский, ничего не говорили.

Было сделано еще 10 выстрелов, и после каждого выстрела Тухачевский подходил к орудию и молча осматривал его. Я не мог заметить на его лице никаких признаков удовлетворения или неудовлетворения. После двенадцатого выстрела я спросил: есть ли необходимость продолжать стрельбу? Он сказал, что можно прекратить, подошел к орудийному расчету и поблагодарил за отличную работу. Потом в его вагоне за ужином, который, продолжался до поздней ночи, много было всяких разговоров, но только не о пушке.

На следующий день пушку прицепили к грузовой машине, и та возила ее с разной скоростью по дорогам на территории завода. Когда был наезжен определенный километраж, пушку доставили в цех. Первым осмотрел и опробовал работу механизмов Тухачевский. Кроме поворотного, механизмы работали нормально.

Потом собрались в том же вагоне. Я ожидал услышать общую оценку пушки, но разговор шел главным образом о поворотном механизме. Я сказал, что конструкция и технология изготовления гусеничного механизма дорабатываются, есть уверенность, что и этот механизм будет работать не хуже других. Тухачевский усомнился.

Отладочные испытания подходили к концу, когда М. Н. Тухачевский опять посетил завод. Как и в тот раз, его вагон был подан на заводскую территорию.

Осмотр пушки начали с поворотного механизма, о котором в прошлый раз было столько разговоров. Начальника Вооружения поразила легкость работы механизма, и он спросил:

— Чем вы смазали его?

Ему доложили, что это механизм новый, изготовленный с полным технологическим оснащением. Чтобы убедить его, потребовалось не только рассказать, но и показать всю технологическую оснастку.

Начальник Вооружения сказал:

— Я не думал, что вы справитесь с этим агрегатом. И не только я…

Тухачевский захотел еще раз посмотреть, как ведет себя пушка при стрельбе. Сначала на полигоне сделали два выстрела с нормальным зарядом, а затем начальник Вооружения попросил сделать пять выстрелов беглым огнем: его интересовали скорострельность и удобство обслуживания пушки.

Грянул выстрел, затем второй, третий, четвертый и пятый. Орудие стоит спокойно, из канала выходит дымок, оно готово к новому огневому налету.

Среди присутствующих полная тишина. Видно было, что все мысленно оценивали результаты. Начальник заводского полигона А. И Козлов, прохаживаясь, посматривал то на пушку, то на гостей, ожидая новых указаний.

Молчание нарушил Елисеев.

— Да, красиво, ничего не скажешь, — громко произнес он. Как бы очнувшись, Тухачевский сказал:

— Повторим.

И опять команды Козлова:

— Пять патронов, нормальным, огонь!.. Орудие!.. Никто не успел и глазом моргнуть, как отгремели пять выстрелов. Как и раньше, пушка стояла спокойно, слегка дымило из ствола, а рядом наготове — неутомимый орудийный расчет.

Начальник Вооружения подошел к пушке, осмотрел ее, опробовал механизмы, особенно поворотный, который работал так, будто и не испытывал никакой нагрузки. Видно было, что Тухачевский доволен. Нам, конструкторам, очень хотелось услышать его оценку, но… Все будто сговорились, молчат. Только один Елисеев подошел ко мне и — шепотом:

— Отличная стрельба!

Я ему:

— Но начальство молчит. Неизвестно, чего оно хочет.

Случилось так, что у пушки оказались рядом Тухачевский, Дроздов, начальник 2-го отдела материальной части Артиллерийского управления, Елисеев и я. Я обратился к Тухачевскому:

— Скажите, пожалуйста, может ли наша пушка удовлетворить современным требованиям Красной Армии?

Я ожидал прямого ответа, но услышал другое:

— Вам надо еще поработать над ней и постараться уменьшить вес.

— Пушка на двести килограммов легче, чем задано в тактико-технических требованиях Артиллерийского управления.

— Это хорошо, но нужно еще снизить вес.

— Хотелось бы знать предел, к которому мы должны стремиться.

— Чем меньше, тем лучше, — ответил начальник Вооружения.

На этом наша беседа закончилась. Тухачевский поблагодарил орудийный расчет за отличную работу, пригласил директора, Елисеева и меня отобедать с ним и уехал с Елисеевым. Уехал и директор завода. Спустя некоторое время позвонил Елисеев.

— Скажи, пожалуйста, чем был вызван твой вопрос Михаилу Николаевичу о полууниверсальной пушке? Ведь ты же сам считаешь, что такая пушка армии не нужна.

— Поэтому я и спросил его. И он подтвердил мое мнение, не дав ей положительной оценки. Но какая пушка нужна армии, он не сказал. Тяжело работать, Василий Федорович, когда понимаешь, что занимаешься бесполезным делом. Отношение Тухачевского к Ф-20 еще больше укрепляет мое убеждение в правильности нашего предложения создать специальную дивизионную пушку Ф-22. Очень жаль, что конъюнктура вынуждает нас приспосабливать эту пушку для стрельбы и по зенитным целям. Уродуем мы ее…

Василий Федорович помолчал и предложил:

— Надо бы поднять этот вопрос за обедом у Тухачевского.

— А кто же его поднимет?

— Ты, — сказал Елисеев. — Ведь вы создаете как раз такую дивизионную пушку, которая нужна.

— Не совсем такую.

— Допустим, не совсем. И все-таки она у вас получается пушкой специального назначения и усложняется только углом возвышения. А по весу почти на пятьсот килограммов меньше, чем по ТТТ (тактико-техническим требованиям) при такой же мощности. Рано или поздно вы ее должны будете предъявить военным. Не лучше ли сегодня и обнародовать?

— Может быть, ты прав, — сказал я, — но полагаю, что лучше поддержать разговор, если, конечно, он возникнет, и тогда высказать свое мнение, чем начинать самим. Ведь этот вопрос уже предрешен. И возник он не сегодня и не вчера, а несколько лет обдумывался и обсуждался.

— Подумал ли ты о том, что вашу идею и пушку могут "зарубить" и тогда, когда вы выступите с опытным образцом? — спросил Елисеев.

— Могут. Но все-таки лучше предлагать пушку, когда она будет в металле. К тому же нас поддерживает Наркомат тяжелой промышленности, лично Серго Орджоникидзе.

На том и порешили: ни он, ни я не станем поднимать вопрос о Ф-22.

Обед у Тухачевского прошел в непринужденной обстановке. Говорили о многом и разном, только не об артиллерии. В тот же день Тухачевский отбыл в Москву.