1—18 июля
1—18 июля
1, 2, 3 июля по первой программе Центрального телевидения — премьера фильма «Маленькие трагедии».
Режиссер Михаил Швейцер вспоминает: «Приступая к работе над «Маленькими трагедиями» Пушкина, я решил, что Дон Гуана должен играть Высоцкий. Не буду говорить сейчас об этом сколько-нибудь подробно, но мне кажется, что Дон Гуан — Высоцкий — это тот самый Дон Гуан, который и был написан Пушкиным. Для меня был важен весь комплекс человеческих качеств Высоцкого, которые должны были предстать и выразиться в этом пушкинском образе. И мне казалось, что все, чем владеет Высоцкий как человек, все это есть свойства пушкинского Дон Гуана. Он поэт, и он мужчина. Я имею в виду его, Высоцкого, бесстрашие и непоколебимость, умение и желание взглянуть в лицо опасности, его огромную, собранную в пружину волю человеческую, — все это в нем было. И в иные минуты или даже этапы жизни из него это являлось и направлялось, как острие шпаги.
…Чтобы получить нужную, искомую правду личности, нужен был актер с личными качествами, соответствующими личным качествам Дон Гуана, каким он мне представлялся. Понимаете, пушкинские герои живут «бездны мрачной на краю» и находят «неизъяснимы наслажденья» существовать в виду грозящей гибели. Дон Гуан из их числа. И Высоцкий — человек из их числа. Объяснение таких людей я вижу у того же Пушкина:
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
То есть для этой работы, для этой роли колебаний никаких не было. Высоцкий был предназначен для нее еще тогда, когда мы впервые собирались эту вещь ставить — в 72-м году, лет за шесть- семь до этого фильма».
Сам Высоцкий подробно говорил об этом фильме на одном из концертов:
— «Маленькие трагедии» — это тоже для телевидения, три серии, — но это настоящий кинематограф. Делал картину Швейцер, очень интересный режиссер, он всегда хорошо думает. У него в мозгах очень все оригинально складывается.
На мой взгляд, Швейцер очень бережно отнесся к Пушкину и сделал изумительный монтаж из четырех трагедий и пушкинских стихов — с прологом разговора Беса и Мефистофеля. Получилось единое произведение, единая пьеса, — ему удалось осуществить это через Импровизатора, которого играет Юрский. Впрочем, так оно и было на самом деле: Пушкин написал все эти маленькие трагедии в одно время, в знаменитую Болдинскую осень — одним духом. То есть это из него вылилось, как будто бы разные акты одной пьесы. Вероятно, и нужно их читать как единую пьесу и так к этому относиться, что это одно и то же — только разные стороны, разные грани характера Александра Сергеевича.
Я должен был играть две роли: Мефистофеля и Дон Гуана. Хотя для меня роль Дон Гуана была в диковинку. <…> Ведь лет десять назад они, конечно, предложили бы эту роль Тихонову или Стриженову. Я понимаю, что на Черта, на Мефистофеля я подхожу. А с этим — не знаю. Потом подумал: почему, в конце концов, — нет? Почему Дон Гуан должен быть обязательно, так сказать, классическим героем?
Во всяком случае, были очень интересные пробы, я не в силах был от этого отказаться. Хотя, честно говоря, хотел уже больше не играть…
По-моему, «Каменный гость» — одно из самых интересных произведений Пушкина. Он написал это про себя. Он же сам был Дон Гуаном до своего супружества, до того как из разряда донжуанов перешел в разряд мужей. В этой трагедии он сам с собой разделался, с прежним. Сам себе отомстил. Так что все это, мне кажется, очень любопытно читается.
<…> Играли мы очень всерьез, но я не знаю, как нам это удавалось, захватывает это или нет. Когда я смотрел, мне показалось, что картина сделана крепко и интересно. Но это вам судить…»
Это последний фильм Высоцкого и последнее появление его на телевизионном экране, но сам В. В. «Маленькие трагедии» не смотрел.
И. Шевцов: «…Володя даже не видел «Маленьких трагедий» — последней своей картины…
— Ну, «Каменного гостя» я еще видел на озвучании, — сказал он, когда я позвал его на премьеру. Сказал, как будто оправдывался: что можно понять на тонировке?..»
Не смотрел, потому что было много очень важных дел: главное — еще одна попытка вылечиться или хотя бы сделать перерыв… Он уже не просто собирается к Туманову, делает несколько реальных попыток улететь. 29 июня — «Гамлет», на 3 июля намечены два концерта (хотя, вполне вероятно, они могли быть назначены буквально накануне, то есть за день до концертов).
В. Шехтман: «Была такая договоренность… Володя улетает к Вадиму и запирается в этом домике с врачами, — Туманов его уже приготовил. И Володя все время говорил— вот-вот, вот-вот… Едем-едем… У меня уже билеты были. Я раз сдал, второй…»
Хорошо помнит первую попытку улететь В. Янклович: «Мы же тогда поссорились страшно… Купили ему билет, утром Володя должен был лететь. (Вероятно, утром 4 июля.)
— Давайте поскорее! Игорек (Годяев) со мной полетит!
Билет купили, а ночью — скандал!
— Достаньте, и все! (Наркотик.)
— Никуда я не пойду, сейчас никто тебе не даст!
— Тогда я поеду к Бортнику. Он-то даст, если у него есть.
Всегда пугал меня этим, что поедет к Ване.
— Ну поезжай…
Он уехал, ему в какой-то больнице дали, привозит уже пустую ампулу…
— Валера, я тебя очень прошу — завтра утром отвези в больницу. Там же учет.
— Володя, ты стольких людей подводишь! Они же всем рискуют ради тебя!
На следующий день вел себя безобразно… Требовал, швырял книги — искал… Мы иногда прятали от него… Я уехал».
Высоцкий поехал в аэропорт без Янкловича — они не виделись два или три дня…
Скорее всего, этот первый «невылет» был 4 июля. Третьего — два концерта: в Люберцах и в Лыткарино. А днем в театре Высоцкого находит Генрих Павлович Падва— адвокат В. В. Кондакова, который защищал интересы В. Высоцкого и В. Янкловича на процессе в Ижевске.
Г. Падва: «Закончилось это дело дней за двадцать до Володиной смерти. Я ехал из аэропорта Домодедово, заскочил на Таганку. Я хорошо помню, что Володя торопился на концерт где-то за городом. Мы встретились буквально на мгновение».
«Встретились буквально на мгновение…» Дело в том, что Высоцкий опаздывает на концерт в Лыткарино — торопится и все же не успевает. Концерт он начинает так:
«Во-первых, извините за опоздание. Мы думали, что оно будет очень коротким, но так случилось, что прошло полчаса…»
В конце концерта Высоцкий отвечает на вопросы из зала:
«Болею ли я за «Спартак»? Нет, не болею. Я здоров абсолютно психически. И знаете, у меня была такая песня:
Я прошу, не будите меня поутру,
Не проснусь по гудку и сирене.
Я болею давно, а сегодня помру
На Центральной спортивной арене…
Так как я все делаю до конца, я думаю, что, если бы я болел по- настоящему, я бы помер на каком-нибудь матче…»
Но Генрих Павлович, разумеется, успел сказать главное — Высоцкий и Янклович судом были оправданы: «По ряду эпизодов он (В. В. Кондаков. — В. П.) был осужден… Но, к счастью, все, связанное с концертами Высоцкого, было отброшено судом. Было признано, что ничего криминального там не было, и имя Валерия Янкловича было полностью реабилитировано. И, естественно, имя Владимира Семеновича».
В. Янклович: «Нас выручило одно обстоятельство, вернее, противоречие в показаниях администраторов… Они говорили, что Высоцкий работу не выполнил, а деньги получил. А требовал заплатить Янклович. (Была такая договоренность, что оплата производится в любом случае— сумеют администраторы организовать зрителей или нет. — В. П.)
А противоречие было вот в чем: они утверждали, что считали деньги при мне вдвоем. А на самом деле был только один из них. А нас было двое — Володя и я. И мы говорили, что лишних денег не получали…»
Добавим, что были осуждены на разные сроки заключения еще два администратора, работавшие с В. В., а сам Высоцкий должен был вернуть деньги, полученные за несостоявшиеся концерты в Глазове.
3 июля Высоцкого по телефону разыскивает Юрий Федорович Карякин: «В день, когда шел «Дон Гуан», я даже не знал, что Володя играет. У меня дома была младшая дочка… Я вдруг включил телевизор, обрадовался: совершенно фантастически сыграна роль, — стал ему звонить…
Дозвонился в театр… Дочка попросила билет на «Преступление и наказание»… Спросил: «Володя играет?» По-моему, Леночка — была такая маленькая секретарша: «Нет». Сказала огорченно. Ну, я интонацию понимаю:
— Что, ушел в пике?
— Ну, сами знаете, Юрий Федорович…»
На самом деле Высоцкий собирается к Туманову, а вечером — ссора с Янкловичем. Валерий Янклович уходит с Малой Грузинской и звонит Оксане. Тут надо сказать, что Оксана, скорее всего, ошибается: ее короткая поездка на юг была не в середине июня, а в начале июля. Поэтому она и не знает, чем закончилось дело в Ижевске.
Оксана вспоминает: «Со мной никаких разговоров об этих судах не было. Да и у меня настолько не этим были заняты мозги, что уже ничто внешнее меня не трогало. Все были заняты состоянием Володиного здоровья… Период был очень тяжелый — даже Валера поссорился с ним. Валера позвонил в Сочи, я сразу же вернулась, — и Володя несколько дней был у меня на Яблочкова. Я приехала, Володя лежит, мы собрались и уехали ко мне. Дня два-три он прожил у меня.
Однажды ко мне осторожно постучали в дверь соседи («Мерседес» Высоцкого стоит у подъезда…):
— Оксана, там какие-то хулиганы вокруг Володиной машины крутятся, так мы караул поставили, чтобы не дай Бог…»
Итак, скорее всего, 4 и 5 июля Высоцкий у Оксаны (из квартиры на Малой Грузинской не было ни одного междугородного или международного телефонного разговора). Возможно, там же он проводит первую половину дня 6 июля. Затем — уже вместе с Янкловичем — заезжает на Малую Грузинскую и звонит по делам Барбары Немчик сначала в Польшу, потом в ФРГ… Ссора, если ее можно так назвать, была очень короткой.
«Через день Володя позвонил сам: — Приезжай!» (В. Янклович).
В Польше Барбаре Немчик не выдают советскую визу: «Володя сказал, что уже сделал все… Что в советском посольстве мне дадут визу. Я приехала в посольство, меня принял консул:
— Да, Володя был у нас, рассказывал вашу историю. Если бы вы были в Польше хотя бы 6 месяцев или не было бы Олимпиады… Вот тогда мы могли бы поставить вам визу. Поймите, сейчас я просто не могу.
Володя и Валера все время звонили. А в семье моих друзей не очень любили русских. «А-а-а, москали!» — говорила одна женщина. Но когда я разговаривала с Высоцким, то все бросались ко второму аппарату, чтобы послушать, что он скажет. Володя, наверное, единственный русский, которого в Польше любят все».
Высоцкий решает, что можно попробовать получить въездную визу в ФРГ, и сразу же звонит Роману Фрумзону — некоторое время Барбара будет жить у него…
Около половины шестого вечера 6 июля Высоцкий и Янклович приезжают в Театр на Таганке. Рассказывает Борис Акимов. В этот день он «организовывает» продажу билетов, чтобы они достались только «своим». Вокруг Таганки была такая «система» — группа старых и верных поклонников театра.
«Все наши разошлись. А тогда продажа была с шести. Я стою, ожидаю открытия кассы, уже перекличку провел… И вдруг останавливается машина — не у служебного хода, как обычно, а у выхода из метро — выходят Владимир Семенович и Валерий Павлович. Высоцкий первым делом видит меня, подходит, здоровается. Эти из МАИ (соперники «системы») — в обмороке!
— Ну что стоишь? Пойдем.
— Да мне надо до открытия…
— Пойдем, пойдем…
И мы пошли в администраторскую к Валерию Павловичу… Да, Высоцкий ждал Любимова: зачем — не знаю, но ему нужно было срочно поговорить с Любимовым. Провел меня, побежал к Любимову. Любимова нет. Сидим в администраторской…
А у меня с собой совершенно случайно была сумка с рукописями, которые я наработал за все это время. По-моему, я только что взял все это у машинистки. Я делал три экземпляра: один — Владимиру Семеновичу, один — Крылову и себе.
И мы сели с ним и, наверное, часа полтора отрабатывали все, что я принес. Обычно мы делали так: я приносил, он говорил: «Нет времени — оставляй!» Я оставлял, он делал правку, если было время. А потом отдавал или не отдавал… А тут мы вплотную просидели полтора часа, — к нему все время подходили люди, что-то спрашивали… Он говорил:
— Отстаньте, мы работаем.
Что он мне тогда сказал?.. Он говорил, что у мамы нашел еще рукописи, — теперь у меня лежат. Поедешь — заберешь.
— Хорошо, заберу, но сейчас я не успеваю…
— А ты старые отработал?
— Отработал кое-что…
— Когда вернешь старые, заберешь эти…
— Ну хорошо. Только я приеду 27-го примерно…
— Я буду. А если меня не будет, я все оставлю Валере. Они у меня на столе лежат — целая куча…
Мы сидели до тех пор, пока не начался спектакль, и пока не выяснилось, что Любимова не будет. Владимир Семенович предложил мне поехать с ним, я отказался. Мне надо было собираться в поездку (Б. Акимов работал тогда проводником поездов дальнего следования). Назавтра я уехал.
Рукописи я так и не забрал. Видимо, это была та пачка, которую потом нашла Марина, потом они стали появляться… Высоцкий, по- моему, поехал разыскивать Любимова. Это было 6 июля».
О чем Высоцкий хотел поговорить с Любимовым и поговорил ли — неизвестно. Просил отменить спектакль «Преступление и наказание», назначенный на 12 июля? Хотя к этому времени у него уже был дублер… Или говорил о намерении полгода провести в США?
Оксана: «В последнее время он мне часто говорил:
— Или я скоро умру, или на полгода уеду в Америку…»
И. Бортник: «Вовка мне говорил:
— Или сдохну, или выскочу…
У него же был билет в Америку».
В. Янклович: «Володя хотел на год поехать в Америку, потому что его очень вдохновило выступление в Голливуде. Но еще раз хотел проверить — есть ли у него возможность быть понятым на Западе… Там он хотел всерьез заняться литературой».
Б. Немчик: «Планы поездки в США? Нет, не только концерты… Насколько я помню, Володя хотел, чтобы мы поехали вместе — он, Валера и я. Уже была оформлена американская виза, мы вместе ходили в американское посольство… Он хотел как-то связать Россию и эмиграцию. Наверное, он был единственным человеком, который мог это сделать…»
А еще у Высоцкого была надежда на американских врачей — «вот они меня вылечат!» Кроме того, В.В. говорил Оксане, что ее он тоже возьмет с собой…
7июля — вторая и, вероятно, последняя попытка все же улететь к Туманову.
В. Янклович: «В этот день я приезжаю к нему, Володи нет, на столе лежит записка:
«Любимый мой друг Валерка!
Если бы тебя не было на этой земле — нечего бы и мне на ней горло драть. Вдруг улечу сегодня. Посему целую, а уж про преданность и говорить не стоит.
Будь счастлив. Высоцкий».
Приезжает часа через два. Я спрашиваю:
— Ты когда улетаешь?
— Сегодня. Я тебе обещаю. Уже точно договорился с Вадимом.
Я звоню Туманову, он все подтверждает. (Вероятно, в этом разговоре Вадим Иванович и узнает номер рейса и едет встречать В. В.) Я говорю Володе:
— Ты мне сразу оттуда позвони.
— Да, как только приеду, — позвоню.
Я еду в театр. Вдруг вечером появляется Володя:
— Ты знаешь, мы опоздали на самолет.
Конечно, он опоздал специально…»
Между тем появляются газетные рецензии на телефильм «Маленькие трагедии».
8 июля, «Советская Россия», «К Пушкину тропа», В. Турбин:
«Под одеждой монаха скрывается отнюдь не аскет Дон Гуан:
В. Высоцкий, выглядывающий из-под монашеского клобука, делает своего героя кровоточащей проблемой — кто же мы все-таки? Кто?»
9 июля, «Советская Россия», статья Э. Ладыниной «И выстраданный стих»:
«Дон Гуан (В. Высоцкий) в «Каменном госте» в чем-то несет в себе черты и Чарского, и Импровизатора. Словом, прежде всего и больше всего, он — поэт И этим пронизано, определено его отношение к жизни. Несмирение — особенность характера всякого художника — ведет его из изгнания в Мадрид, в дом Лауры, где Дон Гуану грозит смерть. Несмирение сообщает устойчивость и силу его увлечению Доной Анной. Дон Гуан бросает вызов— людям, судьбе, року и так же смело вступает с ними в бой; В. Высоцкий создает характер Дон Гуана как бы несколькими ударами кисти, освобождая роль от подробностей, частностей. Отсветы счастья — а этот человек умеет быть счастливым — контрастно оттеняет трагический склад его характера. Смерть Дон Гуана от «каменной десницы» Командора, принятая им с настоящим достоинством, подводит итог прожитой жизни, где были и щедрость, и красота, и ощущение полноты дней уходящих».
10 июля умер актер Театра на Таганке Олег Николаевич Колокольников. Когда-то, в самом начале Таганки, они с Высоцким дружили, даже играли вместе с Людмилой Абрамовой в телефильме «Комната»… Но в последние годы близких отношений уже не было…
В. Янклович: «Он (Колокольников) поехал в Ленинград, и это случилось прямо на вокзале… На Володю эта смерть произвела колоссальное впечатление! Это была первая — близкая, реальная смерть. Он был просто подавлен».
Оксана: «Вот-вот Володя «вышел», — два дня держался более или менее… Но тут умер Колокольников, и Володя с грустью объявляет об этом и начинает пить. То есть ему был важен не только факт смерти, но и повод— «развязать»… Нужна была какая-то оправдательная причина… Ведь в последние годы они с Колокольниковым практически не виделись… И снова— и шампанское, и водка… С этого времени наркотиков уже не было…
Я и сама была в жуткой депрессии, умер отец… Мы все время об этом говорили… И вместо того чтобы давать ему какой-то жизненный импульс, я сама впала в депрессию… Тяжесть на душе и жуткие предчувствия…
Весь этот год у меня было предчувствие какой-то беды. И это чувство было, начиная с Нового года. Мне приснился страшный пророческий сон…
Сейчас выходят всякие мистические книги. Я к ним отношусь, конечно, скептически, — но вот смерть, действительно, имеет свой запах. И это ощущение близкой смерти чувствовалось в воздухе постоянно… Постоянно. Был какой-то сгусток отрицательной энергии, который влиял на всех нас. И, может быть, потому что я — женщина, и мне было всего двадцать лет, — я все события тогда воспринимала на эмоциональном уровне. И Володя все чувствовал и понимал… Наверное, это тоже связывало нас».
Б. Немчик: «Я прожила в квартире Высоцкого около двух месяцев. Вокруг него было много людей, но, по-моему, тепло шло только от одной Оксаны. Как раньше от Людмилы Абрамовой и от Марины Влади…
Ему нравилось заботиться о ней, опекать ее. Но тогда она была совсем молодая девушка, а теперь это зрелая женщина со счастливой судьбой. Так что ее оценки, спустя столько лет, как и оценки других людей, — могут быть субъективными».
11 июля — запись в дневнике В. Золотухина: «Смерть Олега Николаевича… В театре плохо. Театр — могила.
А там Высоцкий мечется в горячке, 24 часа в сутки орет диким голосом, за квартал слыхать. Так страшно, говорят очевидцы (? — В. П.), не было еще у него. Врачи отказываются брать, а если брать — в психиатрическую; переругались между собой…»
Театр уже далеко — даже до бывших друзей доходят только слухи и свидетельства неведомых очевидцев. По словам Янкловича, Высоцкий все последние дни ждал, что придет кто-нибудь из театра. Пришел только Давид Боровский…
А по Москве ходят слухи, что какие-то люди держат Высоцкого под наркозом целыми неделями… А приводят в себя только перед спектаклем или концертом. (Рассказано актером Театра на Таганке в 1987 году. — В. П.)
12 июля. Днем — похороны Колокольникова на Митинском кладбище. Народу было немного… По свидетельству А. М. Ефимовича, Золотухин сказал, что следующим будем хоронить Высоцкого.
Виктор Шуляковский — актер Театра на Таганке (интервью Л. Симаковой): «12 или 13 июля 1980 года мы с Алешей Зайцевым и Рамзесом Джабраиловым зашли в ВТО выпить по стаканчику в память об актере Театра на Таганке Олеге Колокольникове, который умер 10 июля. Выйдя на улицу, у входа встретили Владимира Высоцкого с Янкловичем, который потом куда-то отошел, а мы вчетвером немного поговорили. Настроение у всех было паршивое. Владимир хорошо относился к Колокольникову и чувствительно переживал его смерть».
Вечером 12-го — «Преступление и наказание».
В. Янклович: «Володя играет. Он не хотел и не должен был играть. Но где-то в это время был разговор с Любимовым у него дома. На спектакле были японцы— какая-то делегация… Только после разговора с Любимовым он играет в этом спектакле».
Илья Порошин (сын В. П. Янкловича): «12 июля я пошел на «Преступление и наказание», пошел с Саней Елиным. А на следующий день мы уезжали в спортивный лагерь. Все спектакли я смотрел по многу раз: все действие смотреть было уже неинтересно, — я ждал куски, в которых играл Володя. Мы с Сашкой сидели в театральном буфете на втором этаже. И вдруг открывается дверь и прямо ко мне идет Высоцкий… Я говорю:
— Это — дядя Володя Высоцкий. А это — Саша.
Володя — нам:
— Вы еще посидите, а потом будет очень важная сцена, — приходите посмотреть.
Подошел ко мне, поцеловал в голову — и ушел…»
В. Шехтман: «Приезжаю в театр. Володя дал мне два маленьких флакончика закручивающихся и говорит:
— Чеши к Толику Федотову!
Толика на месте нет, я — обратно:
— Володя, Толика нет.
Он звонит, Толик появился…
— Давай еще раз.
Я еще раз туда и обратно.
При мне в уборной — раз! ввел наркотик! — пошел доигрывать…»
13 июля — «Гамлет».
Оксана: «Володя играл, я его ждала. Посылал ли он кого-нибудь? Наверное… Тогда мы все были в состоянии «боевой готовности» — в, любой момент мчаться куда-то. Но я — гораздо меньше, чем ребята. Они же все это доставали…»
В. Янклович: «Володя приехал за пять минут до начала спектакля!»
А. Демидова: «Володя плохо себя чувствует, выбегая со сцены, глотает лекарства… За кулисами дежурит врач «скорой помощи». (И. Годяев? — В. П.) Во время спектакля Володя часто забывает слова. В нашей сцене после реплики: «Вам надо исповедаться» — тихо спрашивает меня: «Как дальше, забыл». Я подсказала, он продолжал. Играл хорошо. В этой же сцене тяжелый занавес зацепился за гроб, на котором я сижу, гроб сдвинулся, и я очутилась лицом к лицу с призраком отца Гамлета, которого я не должна видеть по спектаклю. Мы с Володей удачно обыграли эту «накладку». В антракте поговорили, что «накладку» хорошо бы закрепить, поговорили о плохом самочувствии и о том, что — слава Богу — отпуск скоро, можно отдохнуть. Володя был в мягком, добром состоянии, редком в последнее время…»
Значит, все-таки наркотики были. Врачи уже не могли давать в ампулах — строгий учет, — появились флакончики. А вот когда не было…
Оксана: «Почему были эти жуткие запои последние? Никто не мог достать «лекарство». А водка — это замена. Володя и напивался, потому что не было… А если бы было, то он бы не пил, — тогда это просто не нужно».
Еще одно важное — не до конца выясненное — обстоятельство. Высоцкий звонит Марине Влади 1, 2, 3 и 17 июля. О чем они говорят? Со слов Марины мы знаем содержание последнего разговора —
17 июля, а вот о чем идет речь в начале месяца — неизвестно. О смерти и похоронах Татьяны — Одиль Версуа: 2 июля — девять дней со дня ее смерти?.. А может быть, продолжение тяжелых парижских разговоров? Или наоборот — В. В. собирается в Париж и они обсуждают детали?.. А может быть, никаких разговоров не было — Марина бросала трубку?
«Она никогда не простит мне, что я не прилетел на похороны Татьяны…» (В. Высоцкий).
Дело еще в том, что в это время В. В. покупает обручальные кольца и пытается обвенчаться с Оксаной.
Оксана: «Это было после смерти Колокольникова… Я сама пыталась вспомнить, когда точно это было… В общем, плюс-минус три дня… Володя рвался обвенчаться…
— Володя, нас все равно не обвенчают. Ты же женат!
— Нет, давай! Обвенчаемся — и все!
Остановить его было невозможно, он хватал за руку и тащил.
Мы даже кольца купили… А женщина в ювелирном, которая Володю знала, смотрела как-то подозрительно… Володя говорит:
— Да это мы для друзей… Хотим сделать им подарок».
Мне удалось поговорить с этой женщиной — очень хорошей знакомой В. Высоцкого, но она просила не называть ее фамилии:
«Да, он заезжал… Это было летом, когда он в последний раз вернулся из Франции. И заезжал он не за кольцами, а за одним кольцом — для одной девушки… Приехал Володя в очень расстроенных чувствах — я не знаю, что там произошло…
Да, вы знаете, что это кольцо — или кольца, по вашим сведениям, — к сожалению, бесследно исчезло в ночь смерти… Просто взяли на память…»
Оксана: «По-моему, это не тот случай. Мы покупали сразу два кольца — это точно, — мерили, Володя говорил:
— Как ты думаешь, им подойдет?
Скорее всего, это было в ювелирном отделе «Военторга». Нас водили в какое-то подземелье.
Далее мы поехали в одну церковь… Я даже не выходила из машины. Потом поехали во вторую… Володя говорит:
— Ну ладно. Здесь — нет. Но вот мне сказали про одно место, там точно обвенчают. Потом поедем…
Это было уже в последнее время, но когда точно?»
В. Янклович: «Кольца… Они ездили без меня. Точно помню, что это было в воскресенье (то есть 13 или 20 июля. Вероятнее — 13-го. — В. П.). Я увидел кольца, когда они объездили церкви. Оксана мне рассказала. Я говорю Володе:
— Ты с ума сошел…
Он отвечает:
— Я хочу — если со мной что-то случится, — чтобы она знала, что это не просто так, что это серьезно».
14 июля — концерт в МНИИЭМ — Московском НИИ эпидемиологии и микробиологии им. Габричевского. Подробные воспоминания об этом концерте Александра Аллилуева и Людмилы Сигаевой опубликованы в издании «Высоцкий. Время, наследие, судьба», № 9, 1993 год (запись Л. Симаковой).
Л. Сигаева: «Антрепренер Высоцкого вышел на нас сам, несколько раз приезжал и звонил. Очень молодой, энергичный. Назвал сумму — 400 рублей. Я почему-то заволновалась: сколько же Володе достанется? (Билеты у нас были всего по полтора рубля.) А он мне все втолковывал, что деньги Высоцкому отдавать не надо, он, мол, с ними не связывается, перепоручает ему. Я держала деньги при себе, все выбирала момент их отдать».
А. Аллилуев: «Антрепренер хотел получить деньги вперед, но Люда проявила твердость:
— Так не пойдет! Вы нам — Володю, мы вам — деньги.
Помню, в бухгалтерии ворчали, что Высоцкий попоет два часа и сразу получит аж четыреста рублей — «ничего себе, заработки!»
Л. Сигаева: «Так получилось, что Володя и не видел, когда я деньги передавала: антрепренер пристал, как клещ, я и отдала ему в артистической».
А. Аллилуев: «Перед концертом мы поехали с Людой на Малую Грузинскую… По дороге Высоцкий задал несколько вопросов о том, кто его будет слушать. Я сказал, что будет очень много молодежи, в основном медики, среди которых масса его поклонников. Он оживился, обрадовался… Потом стал жаловаться, что ему нездоровится, что «скорая помощь» стала часто дежурить во время спектакля — пошаливает сердце, нога отекла:
— Флебит развился, что ли, или как там по-вашему называется…
Я говорю:
— Володя, у вас что-то системное, раз и сердце, и сосуды. Лечиться надо. Полно друзей-медиков, отличных специалистов.
А он:
— Нет уж, или лечиться, или петь и плясать!
Доехали. Володя начал осторожно выбираться из машины. Мне показалось, что он бережет ногу, подумал: как же он будет «петь и плясать»?
Перед концертом Высоцкому захотелось выпить чашку чая, я попросил Люду ему приготовить.
Л. Сигаева: «Он тогда, действительно, чувствовал себя неважно. Я ему советовала проверить в нашем институте свой иммунологический статус. Мы поднялись наверх, я достала ему анальгин и принесла крепкого чаю. Так он с чаем всю пачку анальгина и выпил».
A. Аллилуев: «После концерта мы подошли к Высоцкому с моей сестрой Кирой Политковской (она тогда работала на телевидении и несколько раз видела там Володю). Он встретил нас уставшим и бледным, воротник батника вымок, идет прихрамывая… Несмотря на это, был очень доволен концертом, сказал, что редко случается, чтобы с залом установился такой хороший контакт Очень приятно ему было. Мы подарили Высоцкому большой букет роз, который купили перед этим».
B. Янклович: «Туда поехало много народу, Володя спел единственный раз «Грусть моя…» Я помню, что это было в каком-то институте…»
Андрей Крылов: «Эту песню Высоцкий «не пробовал» на друзьях, не пел дома, — исполнил сразу в концерте. Значит, написана буквально перед этим».
А по словам Б. Акимова, который, напомним, в то время работал с рукописями В. В., он видел текст песни «Грусть моя…» еще в январе… И еще на эту тему — из воспоминаний В. Янкловича:
«Был выездной спектакль на ГПЗ (Государственный подшипниковый завод — шефы Театра на Таганке) — «Срезки» («В поисках жанра»). Володя принес и показал мне это стихотворение — «Грусть моя…». Это было 13 апреля».
Высоцкий на концерте объявляет эту свою песню так: «Вот еще песня — «Грусть моя, тоска моя». Вариации на цыганские темы.
Шел я, брел я, наступал то с пятки, то с носка, —
Чувствую — дышу и хорошею…
Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею.
Я ее и знать не знал, меняя города,
А она мне шепчет: «Как ждала я!..»
Как теперь? Куда теперь? Зачем, да и когда?
Сам связался с нею, не желая.
Одному идти — куда ни шло, еще могу, —
Сам себе судья, хозяин-барин.
Впрягся сам я вместо коренного под дугу, —
С виду прост, а изнутри — коварен.
Я не клевещу, подобно вредному клещу,
Впился сам в себя, трясу за плечи,
Сам себя бичую я и сам себя хлещу,
Так что— никаких противоречий.
Одари, судьба, или за деньги отоварь,
Буду дань платить тебе до гроба.
Грусть моя, тоска моя — чахоточная тварь, —
До чего ж живучая хвороба!
Поутру не пикнет — как бичами ни бичуй,
Ночью — бац! — со мной на боковую:
С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй!
Гадом буду, я не приревную!
Сохранилась единственная запись этой песни — не очень хорошего качества. Но Высоцкий хотел качественно записать эту песню для Вадима Ивановича Туманова — возможно, это было чуть позже… Не получилось — не работала аппаратура.
В. Янклович: «В эти дни Володя еще работал… Пишет «Меня опять ударило в озноб», начинает дорабатывать «Второй «Аэрофлот»… Еще до «Гамлета» он написал «Грусть моя…» — это его последнее поэтическое произведение. Я говорю это с полной убежденностью. Стихи «И снизу лед…» Володя привез весной из Венеции».
11, 12 и 15 июля — телефонные разговоры с ФРГ. Возможно, Высоцкий еще надеется, что Барбара Немчик вернется в Москву, и здесь, на месте, они оформят визы и билеты в США.
Б. Немчик: «Я задержалась в ФРГ у Романа Фрумзона. Ходила в советское посольство, но там не давали визы даже участникам Олимпиады. В Москву вернуться я не смогла. Уехала в Италию к подруге».
Высоцкий пригласил в Москву Милоша Формана (пригласил или он сам собирался приехать?). Но Форману не дали визу… Напомним, что в Калининграде в июне Высоцкий познакомился с женщиной, которая ему очень помогла, — ее звали Марина. В. Янклович: «Володя пообещал ей кинопробы… Марина была в театре, заезжала на Малую Грузинскую».
Младший сын Высоцкого Никита утверждает, что муж Марины осмотрел Высоцкого не в Калининграде, а в Москве: «Это было дней за десять до 25-го. В квартире был Валерий Янклович… Была одна женщина, которая вызвала врача…
И этот врач сказал, что человек с таким здоровьем не только выступать — жить не может… Живой мертвец! Все посмотрели на него, как на идиота. Но ведь, в принципе, он правильно говорил…
С одной стороны — внешне насыщенная жизнь: спектакли, концерты… А с другой— жить не может… То есть разница колоссальная… А за счет чего, я не знаю… Может быть, допинг?
Да, врач, которого привела женщина, сказал, что внешне человек производит нормальное впечатление, а здоровья как такового — нет».
В. Янклович: «Ведь все же знали, что Володя должен умереть… Несколько врачей говорили, что это — вопрос времени. Они знали, а Федотов помогал… Это единственный человек, которому Володя доверял полностью. А кому еще он мог позвонить в 4 утра? И Толя вставал, мчался… А у него же семья, дети…»
Оксана: «Кто такой Толя? Это человек, который в любых ситуациях пытался достать наркотик. И доставал. В такие моменты Володя ему доверял полностью.
Пытался лечить Володю. Толя был так уверен в себе, что эта уверенность передавалась другим».
В эти дни Высоцкий часто говорит о смерти — «выскочу или умру», «если со мной что-нибудь случится»… Но не только говорит… К сожалению, у нас не было, да и нет традиции завещания, как раньше говорили «духовной». А ведь это естественно — человек делает распоряжения на случай своей смерти, выражает свою последнюю волю, которая всегда считалась не только законной, но и священной…
Высоцкий в эти — уже последние свои дни — дает деньги двум женщинам, перед которыми чувствует какие-то обязательства, возвращает драгоценную брошь, взятую для Марины Влади…
A. Демидова: «У одной нашей актрисы Володя хотел купить очень красивую и дорогую брошь для Марины. Он ее взял, чтобы показать Марине. Деньги за брошку не были выплачены, и за несколько дней до смерти Володя вернул эту брошку со словами: «Пусть лучше у вас она лежит пока, мало ли что со мной может случиться…»
И еще о предчувствии смерти…
B. Янклович: «За три дня до последнего «Гамлета» (то есть
15 июля. — В.П) Володя отдал пленки разговоров с Тумановым — тогда они могли скомпрометировать Вадима — жене Годяева. Привез сам и попросил, чтобы пока эти пленки хранились у них…»
16 июля — последний концерт Высоцкого в Подлипках (то есть в подмосковном Калининграде), там где находится знаменитый ЦУП — Центр управления полетами. Скорее всего, здесь Высоцкий пообещал выступить в сеансе прямой связи с космонавтами. Этот сеанс назначен на 24 июля.
В. Янклович: «Много народу ездило на этот концерт— Оксана, Нисанов, еще кто-то…»
На своем последнем концерте Высоцкий очень много рассказывает о Большом Каретном, о доме, в котором прошли, наверное, лучшие годы его жизни, о друзьях, о Шукшине, Кочаряне, Макарове, Тарковском… Поет «Балладу о детстве»:
— Песня эта называется «Баллада о детстве» или «Баллада о старом доме» — это действительно о моем детстве и о моем доме.
А заканчивает свой последний концерт Высоцкий такими словами:
— Могу сказать одно: мне работалось здесь очень удобно, я разошелся и сейчас меня еле остановили… А сейчас я вас благодарю. Всего вам доброго!
В. Нисанов: «Да, я был на последнем концерте Володи, много фотографировал…»
И. Шевцов: «О концерте в Калининграде (в Подлипках. — В. П.) — последнем, как оказалось, в его жизни — вспоминал очень недобро:
— Они везли меня в машине, и баба оборачивается и спрашивает: «Владимир Семенович, а правда, что…»
Правильно сказал Валера Янклович — это все равно, что лезть в личную жизнь…»
17 июля— последний зафиксированный телефонный разговор с Парижем, — следующий звонок будет 25-го числа. Но это разговоры по автоматической телефонной связи, а В. В. мог заказать разговор с Парижем… Мог позвонить и от Нисанова.
18 июля— последний «Гамлет». Этот день Высоцкого известен более или менее подробно…
Утром на Малую Грузинскую приезжает Игорь Шевцов. Дня за два до этого он позвонил Высоцкому. В. В. сказал, что снимать «Зеленый фургон» не будет. И Игорь приехал обсудить ситуацию, для него это серьезный удар…
И. Шевцов: «Он открыл дверь, улыбнулся — очень характерная ироническая полуулыбка-полуусмешка.
— Заходи. А ты похудел.
— Да ты что-то тоже осунулся, Володя.
Все время приходили и уходили друзья, все вокруг него двигалось, жило. Возникали и гасли какие-то темы, большинство из которых мне были незнакомы и непонятны.
Особенно живо реагировал он на какие-то неприятности, случившиеся у одного из самых близких его друзей — Вадима Туманова. Стал мне рассказывать подробности, злился и хохотал одновременно. Он судорожно соображал, кому может позвонить, чтобы вмешаться, помочь, и страшно сожалел, что уже нет генерала Крылова, с которым Володя дружил. Генерал Крылов, начальник академии МВД, незадолго перед тем застрелился. Кажется, у себя в кабинете. Эта смерть, помнится, произвела сильное впечатление на Володю.
Понемногу все разошлись, мы остались вдвоем.
— Пошли чай пить, — потащил он меня на кухню, — мне мед прислали. Настоящий…
— Не буду я снимать это кино, — сказал он мне на кухне. — Все равно не дадут снимать то, что мы хотели. Если уж сценарий так мурыжат, то будут смотреть каждый метр материала.
Сказать по правде, я уже был готов к такому разговору.
— Володя, ты уверен, что твердо решил?
— Что ж я — мальчик? — снова повторил он. — Они, суки, почти год резину тянут. Я ушел из театра, договорился…
— Да обычная история в кино, Володя…
— А мне что с того, что — обычная? Так дела не делают!
— Да. Ты, наверное, прав, — я предпочел не настаивать. Это было бесполезно.
— Нам надо искать режиссера, — успокоился он. — Может, Юра Хилькевич?
— Да он начинает что-то делать сейчас. Ладно, Володя, о режиссере потом. Уговаривать тебя я не могу и не буду, но мне жалко. Могло быть хорошее кино.
Он подумал и вдруг сказал:
— А вообще-то, мне нужно снимать картину. Вот Вайнеры напишут продолжение для меня… Может быть, мне и ставить?..
— Ты все продумай. Если ты сейчас безмотивно отказываешься, — все! Больше у них никогда ничего не получишь. Скажут: «Высоцкий? — Несерьезно!»
— Да? Ты прав… В общем, поедешь в Одессу, про меня пока определенно не говори.
— И не собираюсь. Это уж твое дело. Только ты подумай все же…
— Не хочу сейчас кино. Хочу попробовать писать прозу. Потом — Любимов говорит о «Борисе Годунове».
— Пушкинском?
— Пушкин, Карамзин — монтаж такой:..
Больше о работе он не говорил. Потирая рукой правую сторону груди, вдруг стал ругаться, что у него пропали несколько бобин с записями…
— Готовая пластинка! Мне «Мелодия» предлагает делать диск, а делать нечего. Это я во Франции записывал, а они меня надуть хотели. Коммунистическая фирма, мать их так!
Дальше — калейдоскоп, из которого складывалась наша застольная беседа, — он все подливал и подливал чай. В таком виде и постараюсь восстановить отдельные высказывания, потому что та встреча была последней. <…> Он собирался в Париж.
— Ты часто можешь ездить?
— Пока да.
— А по положению?
— Вообще-то, раз в год, но Марина мне исхлопотала так. Пока дают, а дальше…
— У нее положение прочное?
Он махнул рукой, усмехнулся:
— Это сначала она: «Россия! Родина!» Ностальгия… Но — быстро все поняла. Теперь в обществе «Франция — СССР» не бывает вообще, а у меня с ними — говорить нечего.
…Презрительно отозвался о врачах:
— Советы их один другого стоят! Они же не лечат меня, падлы, а только — чтоб потом сказать: «Я лечил Высоцкого».
Хвалился, что сделал две песни для картины, которую снимает Гена Полока, а потом вдруг сказал:
— Я откажусь у него сниматься.
— С чего?
— Не нужно мне.
— Не отказывайся. У Полоки тяжелое положение — недавно умерла мать…
— Я знаю.
— Он давно не снимал, ему обязательно надо выкарабкаться, а ты его отказом — топишь.
Он помрачнел, сказал:
— Да? Ладно, посмотрим.
Так мы пили чай на кухне, болтали. Он был тих, улыбался, все потирал правую сторону груди, как бы массировал, а потом стал нетерпеливо поглядывать на дверь.
— Ну, я пойду наверх, — наконец поднялся он, — вечером спектакль, а сейчас — туда… Пойдешь?
Я отказался. (В. В. поднялся к Нисанову. — В. П.)
— Ладно, — он не настаивал. — В общем, как договорились. Я возвращаюсь из Парижа, ты — из Одессы. Звони — расскажешь, что и как…»
Это последний разговор, подробно записанный И. Шевцовым — по свежей памяти, сразу после смерти Высоцкого — в августе 80-го.
Из этого разговора следует, что Высоцкий и Любимов обсуждали планы на следующий год. Юрий Петрович позже говорил, что В. В. должен был играть Годунова… Так что решение на полгода или на год уехать в США было не окончательным…
Г. П. Падва: «Я был у Высоцкого днем, перед последним спектаклем… Может быть, в двенадцать, может быть, в час дня… Хорошо помню, как это было… Мы должны были обговорить один вопрос, я приехал. И застал Володю в очень тяжелом состоянии… Я уехал, мы с Валерой Янкловичем перезванивались:
— Я не знаю, сможет ли он сегодня играть… Ладно, приезжай в театр».
«Обговорить один вопрос…» — обсудить: нужно ли подавать кассацию на решение ижевского суда о выплате денег, полученных Высоцким за концерты, которые не состоялись… Неизвестно, успел ли В. В. сам заплатить эти деньги…
В. Янклович: «Володя приехал в театр, ему было плохо… Он же перед началом «Гамлета» сидит на сцене… А тут ушел со сцены и прибежал ко мне в кабинет:
— Федотов не приехал?..
Я вызвал Годяева, он приехал. У него наркотика не было, Игорь решил обмануть Володю — сделать ему витамины…»
Г. Падва: «Вечером я приехал в театр и был совершенно потрясен — эта сцена у меня до сих пор перед глазами, — когда увидел Володю. Собранный, подтянутый он спускался по лестнице, которая около буфета… А всего несколько часов тому назад… Володя немного смутился, потому что мы были не настолько близки…
— Генрих, ты понимаешь, у меня было такое состояние…
— Да ерунда…
Но мы так и не поговорили…»
В. Янклович: «Высоцкий уже на сцене… Но подошел к кулисе, и Игорь сделал ему укол. Витамины… На пять минут ему стало легче, а потом — еще хуже».
А. Демидова: «Он очень плохо себя чувствовал. У него было предынфарктное состояние. В сцене «мышеловка» у него было какое-то время — он выбежал, хотя и должен был быть на сцене. Он выбежал за кулисы, там был врач, который сделал укол. Он вбежал абсолютно бледный, а потом, когда играл, становился красный, возбужденный, красные глаза…»
Л. Филатов: «Мы все время за кулисами готовились к выходу вдвоем, потому что много проходов всяких… Я говорю:
— Как, Володя?
— Ой, плохо! Ой, не могу…
И врачи были…»
Наталья Сайко: «Последний спектакль… Когда занавес развернулся и отгородил нас от зала, Володя сказал:
— Я так устал… Не могу больше, не могу!
— Володенька, миленький, потерпи, ну еще немножечко».
В. Янклович: «Наконец приехал Федотов. Володя еще раз убежал со сцены, Толя сделал укол… Он еле-еле доиграл… А если бы Толя не приехал? Все могло бы произойти…
Я уж не знаю, какой Федотов профессионал, но по-человечески — он ведь тащил Володю все последние годы».
A. Демидова: «Духота. Бедная публика! Мы-то время от времени выбегаем в театральный двор, а они там сидят тихо и напряженно. Впрочем, они в легких летних одеждах, а на нас — чистая шерсть, ручная работа, очень толстые свитера и платья. Все давно мокрое. На поклоны почти выползаем от усталости. Я пошутила:
«А слабо, ребятки, сыграть еще раз». Никто даже не улыбнулся, и только Володя вдруг остро посмотрел на меня: «Слабо, говоришь. А ну как — не слабо!» Понимая, что это всего лишь «слова, слова, слова…», но, зная Володин азарт, я, на всякий случай, отмежевываюсь: «Нет уж, Володечка, успеем сыграть в следующий раз — 27-го…
И не успели…»
Н. Тамразов: «Владимир Сидорович Лотов был на последнем «Гамлете», он сказал мне:
— Володя был со стеклянными глазами».
Жена Владимира Сидоровича подошла к сцене, подала цветы. Володя цветы взял, совершенно не понимая— от кого, хотя они были хорошо знакомы. Она рассказывала:
«На сцене стоял совершенно невменяемый человек. Я же подошла, подала цветы. Володя взял… Я стою с идиотской улыбкой, жду, что он как-то отреагирует… Совершенно никакой реакции».
B. Нисанов: «На последнем «Гамлете» Володе было плохо — вызывали «скорую». Я на спектакле не был, но ждал его дома, — мы договорились… И из театра все поехали ко мне».
В. Янклович: «Когда Володя приехал домой после «Гамлета», то сказал:
— Да что ж это такое? Почему они со мной не здороваются?! Я сказал: «Здравствуйте!», а они не ответили…
Мы ждали, что хоть кто-нибудь из театра приедет к нему в эти дни…»
Всеволод Абдулов в это время на гастролях в Днепропетровске. Но 18 июля он прилетает ненадолго в Москву: «Вечером я приезжаю, Володя возвращается из театра. И мы поднимаемся к Нисанову. Володя очень плохо себя чувствует, поэтому обстановка тяжелая… Там находятся — Валера Янклович, Володя Шехтман, Валера Нисанов…
Володя сидеть не мог, пытался выпить — не получилось… Потом сказал:
— Ладно, я пошел.
Пошел вниз, к себе, наверное, чтобы попытаться лечь спать… Мы остались у Нисанова. Закрылась дверь, и нависла страшная пауза. Я сказал:
— Неужели непонятно, что Володя может умереть каждую минуту? Когда Володя говорит: «Да ладно, все будет в порядке», — мы ему верим и успокаиваемся… Но ведь Володя действительно может умереть! Что будем делать? Я сам не знаю, что надо делать, но что- то делать надо…
На следующий день я улетел в Днепропетровск и прилетел в следующий раз 24 июля».
В. Янклович: «Федотов 18-го достал наркотик в последний раз, Олимпиада закрыла все каналы… И за эти дни Володя ни разу не попросил… Видно было, как его ломало, — давали ему успокаивающее. И все эти дни я — там, все эти дни…»